Основное понятіе юриспруденціи есть правило (, .нор­ма" или законъ) ), а не право.

₃,Ei∏e jede philosophische Lulιre mus⅛, we∏n der Lehrer nicht sclbst in den Verdacht der Du∏ke∏ιeit sei∏er Begriffe konunen soli — zur Pojnilaritilt (einer zur al⅛emei∏en λliι- theilung hinreiche∏den Versinnlichu∏g) gebracht xverden konne∏.^ct(Изъ „die λfetaphysik der Bitten"Канта, стр.

........................................................................... ...................................................................... Трудно разстаться съ вѣрой вь мысль самое по себѣ...,. Многіе воспитали себя въ вѣрѣ въ слова сами по себѣ, а по­тому они и не могутъ покинуть вѣры вь мысль самое по себѣ‘‘. (М. МіШег, The Sc. of T., 514, 515).

,,Zurilck zu Kant!⁴* "Назадъ къ Канту’ (ср. Bascom, Hist. int. of phiios., 426).

Известно, что Кантъ ставилъ понятіе добра и зла не передъ нравственнымъ закономъ, въ основу котораго, невидимому, нужно

было бы положить его, а іюслѣ него, п опредѣлять понятіе добра и зла цонятіемь закона (pract. Vern., ио)*)

Читая это положеніе Канта въ связи сь предыдущими и по­слѣдующими объясненіями въ его Критикѣ Практическаго Разума, удивляешься глубокому уму Аристотеля, подмѣтившаго въ человѣкѣ „государственное cyι∏ecτBo^ξξ(.ζ(poτ лолітіябѵ). Отъ самаго невѣже­ственнаго человѣка до величайшаго мыслителя родъ человѣческій мыслилъ и мыслитъ государственно: онъ не можетъ выйти изъ цикла государственныхъ понятій. Въ этикѣ онъ оперируетъ тѣми же эле­ментарными идеями, что и въ юриспруденціи. Свой внутренній міръ люди представляютъ себѣ „своимъ царствомъ^{lehre Канта есть прямое указаніе на то, что основ­нымъ понятіемъ юриспруденціи слѣдуетъ считать закон ь (Gesctz, ина­че: норма, правило).}

Кантъ именно тѣмъ и замѣчателенъ, что при большомъ умѣ удивительнымъ образомъ противорѣчилъ себѣ гораздо • чаще, чѣмъ нужно было. Онъ совѣтуетъ популярные или ходячіе термины, чув­ствуетъ, что такими терминами являются „законы" и „законодатель- ctbo^u(такъ какъ ими старается онъ пояснить менѣе понятное Recht), и все-таки удерживаетъ школьный, схоластическій терминъ jus, Recht. И слова мстятъ за неумѣлое обращеніе съ ними.

Дальнѣйшія разсужденія Канта могутъ быть по-просту и ясно переданы такимъ образомъ. Знать дѣйствующее въ данной странѣ,

въ данное время, законодателі ство недостаточно. (Но моему это даже невозможно: заьччгодательство есть орудіе нравственныхъ цѣлей, и прежде всего—справедливости; какъ можно изучать его независимо отъ этики; это понимали п греки; это долженъ понимать всякій, от­дающій себѣ отчетъ въ своихъ словахъ; какъ можно понимать „ освѣ­щеніе", если я не знаю, что такое тьма и что еще знать критерій, по которому мы могли бы injustum (г.

такое свѣтъ), H∖√κ∏ⁿ разд и чать j ustu nι e^t у Канта переведен*» нравственнымъ ноня-

безспорно нравственное понятіе).

Мы знаемъ еще отъ грековъ, что справедливое и несправедливое суть нравственныя понятія, и критеріемъ ихъ является нравственная норма. Справедливо то, что согласно этой нормѣ (то дь δbcaιov то те τoμψoτ∖Смотря но тому, что мы примемъ за такую нравственную норму, бу­дутъ колебаться и наши понятія о справедливом ь и несправедливом ь. Значитъ, недостаточно еще знать законы, нужно умѣть оцѣнивать ихъ съ точки зрѣнія нравственности (въ частности: опредѣлить ихъ справедливость и несправедливость). Одно знаніе законовъ („эмпи­рическое знаніе ихъ" по терминолоііп Канта) не имѣетъ большого значенія. Это деревянная іолова въ баснѣ Федра; голова, которая можетъ быть красивою, но, къ сожалѣнію, не имѣетъ мозга.

Высказанныя такимъ образомъ идеи Канта никакихъ возраженій вызвать Не могутъ. Все это такъ просто и очевидно —Но, тогда как ь сначала подъ _nRecht^ftКантъ понималъ совокупность закоповъ (Law), здѣсь у него совершается отождествленіе „Recht⁴[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]съ понятіемъ спра­ведливости (das Gerechte) въ противоположность ипгес1тг==неправдѣ, несправедливости. И даже больше: „Recht[*****************************] именно должно быть тѣмъ критеріемъ (тою нравственною нормою), при помощи которой илп ко­тораго мы можемъ различать справедливое отъ несправедливаго. Изъ юридическаго понятія Recht становится нравственнымъ. Мысль отле­таетъ въ періодъ смѣшенія этики и юриспруденціи, періодъ до гре- ческой философіи.

Въ дальнѣйшемъ изложеніи у Канта проскальзываетъ мысль о правѣ (Recht) какъ о понятіи, которому соотвѣтствуетъ „обязан­ность"*), т.

сдѣ Ider ιnoralische Bcgrift), то, разумѣется, и его коррелять ,,πpa- во^а будетъ имѣть смыслъ нравственный[†††††††††††††††††††††††††††††]).

На пространствѣ одной страницы слово „Recht® употребляется у Канта въ пяти значеніяхъ: і) совокупности законовъ, Laws, 2) справедливаго, das Gerechtc, Justice, 3) право, right, вь юридическомъ смыслѣ, 4) норма нравственная, - согласіе съ которою будетъ справед­ливостью, 5) право, right, въ нравственномъ смыслѣ.—Вотъ вамъ об­разцовое неумѣнье пользоваться языкомъ въ наукѣ со стороны ум­нѣйшаго нѣмца!

На стр. 191 и ХП das offeιιtliche Recht опредѣлено какъ сово­купность законовъ... (der Inbegriff der Gesetze...). На стр. XI das Privatrecht опредѣлено также какъ совокупность законовъ... (Inbegriff derjenigen Gesetze, die...). На стр. 97 ,,Recht^ftупотребляется на одной страницѣ въ двухъ смыслахъ: і) какъ совокупность законовъ, der Inbegriff или das System der Gesetze, Law, 2) какъ „право®, соотвѣт­ствующее обязанности, т. е. какъ „right®. Оба мѣста стоятъ почти рядомъ; а еще дальше на той же страницѣ ,,raxt Recht® означаетъ „по справедливости^.

Вообще, и въ этикѣ и въ юриспруденціи Канта проходитъ яв­ное и правильное стремленіе видѣть основу въ понятіи „закона" (нормы или правила, Gesetz, Maxime....), но это въ высшей степени непослѣдовательный философъ, и о необходимости точности въ фи­лософской терминологіи бнъ имѣлъ смутныя понятія. Это* недоста­токъ всей философіи и всей юриспруденціи у нѣмцевъ. Если пере­вести ее „съ языка боговъ на языкъ обыкновенныхъ людей“ *), и устранить то, что уничтожается противорѣчіями, которыя, какъ извѣ­стно-изъ логики, никогда не могутъ составить мысли,—мы увидимъ

страшную скудость нѣмецкой литературы, нс смотря на то обиліе пе­чатнаго матеріала, которое заставило Іерпнга назвать его проклятіемъ и ужасомъ fFlrrch und Schrccken) нѣмецкой юриспруденціи.

Пониманія жизни нѣмецкіе философы намъ не даютъ. Это по простой причинѣ: они не изучаютъ дѣйствительности,—подъ видомъ науки о существующемъ они даютъ вамъ картины желательнаго и возможнаго (конечно, по пхъ сужденію: будущаго, въ концѣ кон­цовъ, знать никто не можетъ). Вь этомъ и заманчивость нѣмецкой литературы для многихъ. Дѣйствительность чрезвычайно прозаична, и не только не красива и не желательна, но отбиваетъ у многихъ охоту жить.—Другое дѣло если въ ходъ, незамѣтно для простодуш. наго читателя, пускается воображеніе. Красивая иллюзія всегда лучше дѣйствительности съ ея нуждою, несправедливостью, неравнымъ рас­предѣленіемъ бремени жизни, и т. д.

Ввести иллюзію въ науку о человѣческихъ отношеніяхъ весьма легко при пользованіи неопредѣленной терминологіей, и при неу­мѣніи публики разбираться въ языкѣ.—У каждаго почти нѣмецкаго ученаго или философа вы найдете элементы здраваго познаватель­наго отношенія къ жизни. Но никто изъ нихъ на этой почвѣ не удерживается. Конструктивное воображеніе уноситъ нхъ въ болѣе красивый міръ фантазіи. Оттого философія у нихъ обращается въ поэму; а для основныхъ понятій юриспруденціи подобрана такая тер­минологія, которая всегда даетъ возможность оставить этотъ „міръ печали“ и перенестись .......туда, въ надзвездныя края^а. Обольщен­ный читатель охотно стремится туда въ надеждѣ сдѣлаться, если п не царемъ міра, то царемъ познанія. Но суровая дѣйствительность будитъ его неосторожно въ какую-нибудь дурную минуту жизни, загипнотизированный падаетъ снова въ этотъ скверный міръ скорбен, и не въ состояніи оріентироваться въ немъ, такъ какъ нѣмец­

кій философъ слишкомъ мало сообщилъ ему о немъ.

Возьмите того же Канта. Послѣ начальныхъ строкъ, обѣща­вшихъ, повидимому, ввести насъ въ область дѣйствительности, такъ какъ предметомъ юриспруденціи объявлены были законы, вашъ ру­ководитель покидаетъ этотъ міръ и переходитъ въ область возможнаго^ — Нѣтъ никакого сомнѣнія, что человѣчество не можетъ жить безъ идеаловъ, безъ фантазіи, безъ призраковъ.

дѣленіе, которое Кантъ даетъ этому Recht, и вы поймете, что онъ хочетъ говорить вамъ не о дѣйствительномъ,—а о возможномъ, не о томъ, что есть, а о томъ, что должно быть. Разумѣется, мы нужда­емся и въ такого рода знаніи. Но, для этого существуетъ этика. Мы не можемъ обойтись безъ изученія этики, но мы хотѣли бы лучше оріентироваться также въ мірѣ дѣйствительности, въ томъ, что есть. Этого-то Кантъ, какъ и другіе нѣмецкіе философы, почти не даетъ намъ. Изучающій остается безъ помощи. Этика поглощаетъ юриспру­денцію.-—Если это крупный философъ, въ родѣ Канта, вы все-таки пріобрѣтаете кое-что. Но, если поглощающая юриспруденцію этика исходитъ отъ человѣка съ очень ограниченными силами, узкаго спе­ціа листа-юриста, никогда серьезно и не занимавшагося этическими вопросами,—то изучающему преподносятъ лишь общія плоскія мѣста, безъ глубины, безъ оригинальности.

„Recht („право*), говоритъ Кантъ (стр. XXXIII), есть совокуп­ность условій, при которыхъ произволъ одного можетъ бытъ соеди­ненъ съ произволомъ другого по общему закону свободы". ■—- Кантъ хочетъ говорить о томъ, что можетъ бытъ, а не о томъ, что есть. Это совсѣмъ не то, что говорилось вначалѣ, когда юриспруденція опредѣлялась ученіемъ о законахъ или законодательствѣ.

Указанное опредѣленіе звучитъ очень хорошо. Это понятно: если вы всмотритесь въ него, вы найдете, что дѣло идетъ въ сущ­ности объ одномъ изъ нравственныхъ понятій. — Кантъ не говоритъ о томъ, какъ произволъ одного соединяется въ дѣйствительности съ произволомъ другого. Говорить объ этомъ, значитъ говорить о сѣрой дѣйствительности: о томъ, какъ патриціи имѣли все, а плебеи ничего; о томъ, какъ горсть греческихъ гражданъ жила на счетъ лишенія свободы и имущества рабовъ подъ ними, и т. д. Говорить о томъ, что можетъ бытъ,—легче и интереснѣе. Мы вѣримъ обыкно­венно въ возможность того, чего мы желаемъ. А желаемъ всѣ мы, не смотря на наши дурныя дѣла, чтобы человѣчество въ цѣломъ жило свободно, зажиточно, по-человѣчески, и т. д. Въ опредѣле­ніе входятъ элементы утопіи. *) — Далѣе: въ опредѣленіи говорится объ обшемъ законѣ свободы. Это, разумѣется, не государственный законъ. Никакое государство не издавало и не можетъ издать об­щаго для всѣхъ закона свободы: всегда и вездѣ существовало не­равенство,—каждый классъ общества имѣлъ свой особый законъ сво-

♦) _я Счастье въ жизни невозможно, И только горе непреложно, Какъ неминуемый законъ®. (И. Аксаковъ).

На одной изъ мечетей въ Самаркандѣ сохранилась арабская надпись: Со кратъ училъ, что настоящая жизнь создана не для счастья.

— 42 —

Русскій яіыкь есль толкователь русской народноп мысли. Въ ла­тентномъ (скрытомъ) видѣ эта мысль гапть въ себѣ глубокую и пра­вильную философію. Обратясь къ -этому истопнику, мы лить сни­мем ь съ себя обвиненіе въ неблагодарности п несиравед іпвости къ собственному нашему народу, вскормившему наше мышленіе, помимо нашего сознанія. Наша наука должна пользоваться результатами, до­бытыми другими народами, но опа не должна служитьлишь про­стым ь этомъ западной литературы, отражающимъ одинаково мудрое и немудрое, хорошее п дурное Пользуясь хорошимъ чужимъ, мы дол­жны освободить свое мышіеше отъ юыіодсгва чужого нехорошаго. Наша наука не должна быть экзо гивеским ь растеніемъ, вь неп дол­женъ вѣять духъ родины. Эго должно быть не во имя нацюнально- сги, а во имя стремленія кь дѣйствительности и Петинѣ, Идея дороіа намь не потому, что она русская, а потому, что она правильная

Сознаніе умственной даровитости русскаго народа, рѣшпвшаю давно основной вопросъ юриспруденціи, на который ушло безплодно такъ много научныхъ силъ другихъ національностей, не должно, од­нако, сбивать насъ на ложную дорогу. Служеніе правдѣ и наукѣ до і- жно быть коррективомъ слѵженія великоп національной идеѣ. Мы должны изучать иностранные языки и культуру. Чѣмъ ілубже бу­демъ проникать мы въ нихъ, іѣмъ лучше будем ь понимать самихъ себя въ нашихъ достоинствахъ и нашихъ недостаткахъ Ложный птл- ріотизмь не долженъ ослѣплять насъ. Всякая національность пмѣеіь свое законное с> шествованіе и свои преимущества иере гь іругими. Если вь умственномъ отношеніи мы стоимъ выше нѣмцевъ, го есть Кое-что y_vнѣмцевъ, что можетъ служить памь образцомъ для подра­жанія. Не игнорировать другихъ, въ національномъ самомнѣніи, дол­жны мы, а изучать духовную жизнь ихъ: „все испытывать ц хороша­го держаться⁴*, по словамъ апосюла,—безразлично, будет ь ш ио хо­рошее нашимъ или иноземнымъ.

Націонализмъ, защищаемый языковѣдѣніемъ, глубже и гуман­нѣе стремленіи космополитизма. Поіеря національности, „европепза- ція^и, американскаго индѣйца, можетъ быть желательнымъ фактомъ для космополита. Онь можетъ даже радоваться этому, какъ „распростра­ненію^й европейской „высокой* цивилизаціи. Не такъ посмотритъ на это лингвистъ. Онь съ сожалѣніемъ будетъ видѣть вь iron денаціо­нализаціи потерю для науки возможносгп уяснпгь себѣ нѣкоторыя стороны человѣческой психики- Эллинъ и іу іеи о цтаково полезны, одинаково необходимы, лингвисту. Стираніе народной индивидуадь„ ности есть всегда ущербъ для прогресса знанія. Какъ много дали бы люди, если бы можно было воскресить забытое л исчезнувшее "безъ слѣда прошлое каждой народности!!

боды, особыя права и особыя обязанности. Если бы государство издало общій законъ свободы, онъ остался бы на бумагѣ: никакое государство не имѣетъ силъ выполнить его. Онъ можетъ быть лишь нравственнымъ закономъ.—Это будетъ, однако, не законъ положи­тельной, т. е. дѣйствующей морали; такъ какъ на дѣлѣ общество не признаетъ всѣхъ людей равными и одинаково достойными сво­боды, что бы оно ни высказывало на словахъ. Это, слѣдовательно, законъ идеальной нравственности. — Опредѣленіе такимъ образомъ еще дальше отидвигаетъ „das Recht^wотъ дѣйствительности въ сферу идеальнаго, возможнаго, долженствующаго быть.

Опредѣленіе можетъ быть выражено теперь болѣе просто и удобопонятно такимъ образомъ: „Recht"(„право®) есть совокупность условій, при которыхъ свобода каждаго можетъ нравственно осу­ществиться на ряду со свободой другихъ". Или такъ: „Recht есть совокупность условій, при которыхъ воля каждаго можетъ осу­ществляться, не нарушая равной свободы другихъ". Или еще проще: „Recht есть совокупность условій осуществленія равной свободы въ человѣческихъ отношеніяхъ". А такъ какъ „совокупность условій осуществленія[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] указываетъ лишь на возможность, то мы можемъ еще короче сказать такъ: Recht есть возможность равной свободы. Оче­видно, что дѣло идетъ о нравственномъ понятіи. [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]) — Этимъ я не хочу сказать, чтобы юристъ не имѣлъ отношенія къ этому понятію: безъ него онъ ничего не пойметъ. Но знаніе критерія не можетъ замѣнить знанія самаго матеріала, о которомъ не дается изучающему общаго понятія. Да и самъ этотъ нравственный критерій можно хо­рошо уразумѣть лишь въ сферѣ тѣхъ нравственныхъ понятій, куда онъ относится какъ часть къ цѣлому. Что такое справедливость, что такое равенство и что такое свобода, все это не такія простыя вещи, чтобы можно было понять ихъ значеніе внѣ этики.

Но, самый большой недостатокъ того направленія, выразите­лемъ котораго является Кантъ, состоитъ въ томъ, что, приглашая съ самаго начала людей чинить нравственный судъ надъ законода­тельствомъ, оно не даетъ имъ надлежащаго понятія ни о матеріалѣ, подлежащемъ обсужденію, ни о критеріяхъ сужденія. „Сѣять умо­зрительную рѣпу въ облакахъ" не значитъ еще знакомить читателя съ ролью и значеніемъ законодательства въ странѣ. Пронесшись надъ нею въ тучѣ темныхъ, недостаточно понятыхъ терминовъ, изучаю­щій думаетъ, что онъ знаетъ то, о чёмъ его приглашаютъ судить. Въ

этомъ ложномъ мнѣніи о собственныхъ познаніяхъ п лежитъ при­чина высокомѣрнаго отношенія къ законодательству. Маленькое свое разумѣніе человѣкъ ставитъ выше законодательства, значенія кото­раго онъ не понимаетъ. Онъ думаетъ, что онъ знаетъ все, что ему нужно. Между тѣмъ нѣмецкія книги не даютъ и тысячной доли того, что нужно человѣку для разумнаго отношенія къ дѣйствитель­ности. Изучать существующее кажется ихъ авторамъ мало привле­кательнымъ. Самое важное и интересное—это судить о справедли­вости и несправедливости законодательства. Къ этому сейчасъ и пе­реходятъ. — Но, какъ судить дѣйствительное безъ знакомства съ нцмъ? — И какъ судить? — По началамъ справедливости, по прин­ципамъ равной свободы. Но, все это лишь абстрактныя формулы, которыя каждый наполняетъ угоднымъ ему содержаніемъ. Позабо­титься о томъ, чтобы формулы эти заполнялись людьми разумнымъ содержаніемъ, основаннымъ на хорошемъ знакомствѣ съ жизнью, никто не стремится. — Прочитавъ Политику Аристотеля, вы полу­чите болѣе ясное представленіе о роли законодательства въ жизни и о значеніи его критерія—справедливости, чѣмъ, напр., изъ ученія о тѣхъ же предметахъ у Канта.

Приглашать каждаго судить законы, не понимая ихъ, значитъ поощрять самомнѣніе и расшатывать фундаментъ, на которомъ по­коится всякій государственный порядокъ—уваженіе къ законода­тельству. Противоположность въ этомъ отношеніи составляютъ ан­гличане съ ихъ стремленіемъ проникнуть въ значеніе законодатель­ства для страны, и съ ихъ высоко развитымъ чувствомъ уваженія къ закону и налагаемымъ имъ обязанностямъ. — Если бы люди_? прежде чѣмъ судить законы, постарались исполнять хорошіе законы, которыхъ не мало въ каждой странѣ, наша жизнь представляла бы совсѣмъ иную картину.

Преждевременное перескакиваніе съ точки зрѣнія познанія за­коновъ на точку зрѣнія ихъ оцѣнки оставляетъ, однако, нетронутою правильность защищаемаго нами положенія, что основнымъ поняті­емъ юриспруденціи, какъ и этики, является „норма[******************************]. Справедливость означаетъ согласіе съ извѣстною нормою. Это признаетъ и Кантъ^ переходя къ установленію „общаго принципа Права (des Rechts).^uТо дѣйствіе будетъ правымъ (recht), т. е. справедливымъ, которое со­гласуется съ такою нормою (Maxime), которая примиряетъ свободу одного съ равною свободой другихъ. *)

При всей непослѣдовательности, въ концѣ концовъ, приходится прійти къ тому положенію, съ котораго начиналъ и Кантъ, — т. е._? что понятіе нормы пли закона есть основное понятіе—какъ для этики, такъ и для юриспруденціи. [††††††††††††††††††††††††††††††]) Понятіе „права"(К edit), даже при отождествленіи его со справедливостью (das Gerechte), есть производ­ное понятіе.

Эта простая мысль затемняется у Канта, какъ и у многихъ другихъ, тѣмъ, что, сознавая необходимость точности (Punktlichkeit, и даже Peinlichkeit) языка, никто изъ нихъ не даетъ себѣ труда осуществить это требованіе. Идеи, встрѣчаемыя въ нѣмецкой лите­ратурѣ, часто правильны и просты, но выражены онѣ такъ неудачно и неуклюже, что иногда приходится потратить больше времени ня ихъ уразумѣніе, чѣмъ онѣ заслуживаютъ по своему внутреннему до­стоинству. Это производитъ непріятное впечатлѣніе на читателя и объясняетъ пренебрежительное отношеніе, напр., Спенсера къ Канту. Если человѣкъ не хочетъ, чтобы его понимали, онъ не можетъ жа­ловаться на другихъ за непониманіе. Едва ли такая неясность есть результатъ намѣреннаго стремленія блеснуть мнимою глубиною, или— непониманія авторомъ самого себя. Скорѣе всего, это результатъ нѣмецкой односторонности и крайней поверхностности ихъ подготовки въ логикѣ и языковѣдѣніи. Очень сильно и вліяніе тамъ схола­стики.

Впрочемъ, ихъ темнота—главный рессурсъ ихъ вліянія на другихъ. Еще въ началѣ XVI ст. Эразмъ Роттердамскій писалъ „нѣмцы ищутъ чести въ ихъ исполинскомъ ростѣ и въ ихъ колдов­ской наукѣ^и(Die Deutschen sucheπ eine Ehre in ihrem riesigen Кбгрег- bau und ihrer Zauberwissensebaft,„das Lob der Thorheit,^κстр. 79). Такою осталась эта наука и до сихъ поръ,—на удивленіе, конечно, толпы.