Оппозиция “огораживанию” крестьянской общины: агрономический аспект

Земские учреждения, созданные в соответствии с господствовав­шей в конце 50-х - начале 60-х годов в России теорией самоуправле­ния, были поставлены вне органов государственного управления.

Однако по мере усложнения своей хозяйственно-культурной де­ятельности, и особенно появления агрономических организаций, призванных работать со всем сельским населением, земства все уве­реннее стали заявлять о себе как органы местного самоуправления. Более того, они чрезвычайно решительно воспротивились тому, чтобы ограничить агрономическую помощь крестьянству лишь рай­онами столыпинского землеустройства. Начиная с 1909 г., когда П.А. Столыпин впервые обратился к земским собраниям именно с таким предложением, стала оформляться земская оппозиция теперь уже правительственной аграрной реформе, требовавшая предостав­ления помощи и общинному крестьянству, а не только хуторским отрубным хозяйствам.

По сравнению с другими отраслями земской хозяйственно-куль­турной деятельности агрономическая помощь крестьянству, несом­ненно, обладает большей силой исторического примера, методоло­гически важного не только для анализа собственно земских учреж­дений, но и аграрных преобразований. Как в фокусе концентрируя пересечение многих социально-культурных и политико-экономиче­ских факторов развития сельского хозяйства, земская агрономия со­держит отличительные черты новой для историков парадигмы, т.е. целостной системы представлений об умеренно эволюционной трансформации крестьянской общины. Если при этом попытаться выразить самую суть понятия “земская агрономия”, то таковой ока­

жется ее общественный характер. Неслучайно в дореволюционной печати широко использовался термин “общественная агрономия”, проливающий дополнительный свет на несколько таинственное се­годня слово “земство”.

В отличие от частновладельческой и правительственной агроно­мической практики, существовавшей в России и до появления земств по Положению 1864 г., земская имела свой особый статус. Он фор­мировался как субъектом агрономической помощи (земскими слу­жащими), так и ее объектом, которым с начала 90-х годов станови­лись все более широкие слои земледельческого населения. Иногда помимо земской за общественную выдавалась деятельность коопе­ративных учреждений, о чем, например, свидетельствует ежегодник Департамента земледелия “Местный агрономический персонал, на­ходящийся на правительственной и общественной службе”, изда­вавшийся с января 1910 г. Однако, если к этому подходить строго на­учно, то кооперативная агрономия не могла быть тождественной общественной, так как последняя, став предметом ведения публич­но-правовых органов, функционально отличалась от агрономиче­ских задач кооперативов, имевших, как известно, частноправовой характер. Следовательно, кооперативные агрономы, к тому же весьма еще малочисленные, не в состоянии были обслуживать сель­ское население в целом, а лишь те специализированные отрасли хо­зяйства, которые составляли основу данного вида кооперации.

Превращение земской агрономической деятельности из необя­зательной по закону в важнейший предмет ведения делами местно­го хозяйства не было явлением одномоментного порядка и оказа­лось весьма противоречивым процессом восхождения от простого к сложному. Примечательно, что к полувековому юбилею земских учреждений их институт агрономической помощи насчитывал не­многим более тридцати лет своего существования. Причем, если вы­делить период активной его деятельности, то придется ограничить­ся еще меньшим отрезком времени, начавшимся только после окон­чания революции 1905-1907 гг. И это не могло не отразиться на исто­риографии проблемы, попросту не успевшей сформироваться тогда должным образом.

Основная причина, не позволившая даже такому крупному исто­рику земства, как Б.Б. Веселовский, глубже осмыслить обществен­но-агрономическую деятельность, состояла в том, что для этого тре­бовалась более значимая дистанция во времени.

ных областей и привести существенные данные... о ...росте земского дела за последние годы”¹.

Хотя, нужно сказать, такой слишком общий подход к анализу земской агрономической деятельности, который был присущ тогда подавляющему большинству авторов², не может вполне отвечать более конкретной проблематике, сформулированной в названии данной главы. Поэтому-то она рассматривается главным образом на источниках и лишь частично отражает содержание тех немногих ра­бот, которые были опубликованы самими агрономами. В отличие от Б. Веселовского они могли не ждать появления материалов Департамента земледелия о деятельности земств по сельскому хо­зяйству, поскольку в их распоряжении находились доклады земских управ, журналы земских собраний и агрономических совещаний. А главное состояло в том, что они были непосредственными свиде­телями и участниками того конфликта, который возник между зем­ствами и правительственными учреждениями на почве столыпин­ской аграрной реформы³. При этом наиболее важными для нас являются суждения В.А. Владимирского, который, по всеобщему признанию, был одним из выдающихся организаторов земской агро­номии, являвшийся ее “главным создателем и самым деятельным участником земской общественно-агрономической работы во всех... стадиях ее развития”⁴.

Его статья “О взаимоотношениях земской и правительственной агрономии” была далеко не единственным публичным выступлением московского губернского агронома по вопросу о необходимости предоставления земствам права оказания агрономической помощи всему сельскому населению “без различия форм землепользова­ния”⁵.

Как нам представляется, подлинно исторической работы, в ко­торой агрономическая деятельность рассматривалась бы как аль­тернатива столыпинской приватизации общины, в те годы так и не появилось, как, впрочем, и в последующие. Многое, что было изда­но об этом до революции справочно-издательским бюро Департа­мента земледелия, свидетельствовало о глубокой противоположно­сти двух основных направлений - правительственного и земского. Иначе трудно понять, почему ведомственные чиновники, за некото­рым исключением, публиковали правительственную и земскую

агрономическую статистику не раздельно, а в суммированном виде: тем самым агрономические мероприятия земств растворялись в об­щих цифрах. В комментариях же к ним официальные редакторы на первый план всегда выдвигали деятельность правительственного органа, и возникало впечатление о масштабности его работы.

Справедливости ради следует все же указать на такое крупное ведомственное издание, как “Агрономическая помощь в России”, под редакцией В.В. Морачевского. Здесь уже нельзя было завуали­ровать результаты земской деятельности, которая к этому времени привлекла внимание широкой общественности. Тем не менее объ­емная работа, насыщенная многочисленными фактами, главным образом описательного характера, по-прежнему методологически была недостаточно выдержанной. Земской агрономической дея­тельности в ней уделено гораздо меньше внимания по сравнению с департаментской. А иногда проправительственная позиция редакто­ра вообще препятствовала точной интерпретации фактов.

В частности, Морачевский оказался не совсем точен в определе­нии хронологических рамок организационного периода земской аг­рономии. Называя его неким “подготовительным” этапом⁶, он тем самым переносил окончание становления общественной агрономии в условия столыпинской аграрной реформы. На наш взгляд, такое смешение понятий могло понадобиться для того, чтобы подчерк­нуть общую незрелость земской агрономической службы и, следо­вательно, ее зависимость от правительственных инстанций. Не сле­дует забывать, что когда в 1914 г. был опубликован этот труд, во взаимоотношениях между ведомственными и земскими агроно­мическими организациями не было еще полной определенности в вопросе о том, должны ли они сосуществовать, оказывая раздельно помощь сельскому населению, или слиться воедино. Во всяком слу­чае Департамент земледелия продолжал препятствовать передаче своих функций непосредственно самоуправлениям, мотивируя это якобы неспособностью земств оказывать полноценное содействие землеустроенным крестьянам и в то же время запрещая расходовать государственные кредиты не по назначению, т.е. для развития об­щинных хозяйств.

В данном историографическом обзоре нельзя не сказать и о том, что в 1915 г. у упомянутого выше ведомственного издания оказалось продолжение в виде историко-статистического очерка, автором ко­торого был известный экономист кадет А.А. Кауфман, причем оди­наковыми здесь оказались не только названия, но и цели авторов, откровенно апологетические по отношению к правительственной агрономии. Так, Кауфман писал, что назначение его публикации со­стояло в том, чтобы “набросать общую картину эволюции и совре­менного состояния агрономической помощи в России, как она рису­ется на основе богатого материала последнего” (труда под редакци­

ей В.В. Морачевского. - А.Е.). При этом он сразу уточнил, что бу­дет рисовать “картину главным образом из цифр”, не касаясь основ­ных принципов организации агрономической помощи, ибо “не мне - прежде всего статистику и немножко аграрнику-политику - сказать что-нибудь новое в этом направлении читателям”.

Однако следует уточнить, что в распоряжении А.А. Кауфмана не было данных, свидетельствовавших только о правительственной агрономической помощи в районах землеустройства. Это была общая информация, поступавшая с мест от Совещаний землеустроительных комиссий. Тем не менее легко было сделать вывод о том, что удель­ный вес земской агрономической деятельности всегда имел преобла­дающее значение, если иметь в виду наличные силы местных агроно­мов и ту сельскохозяйственную территорию, которую они охватыва­ли своим влиянием. Кроме того, достаточно ознакомиться с содержа­нием сборников “Справочные сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству”, хотя и неполные, чтобы в этом убедиться.

Оперируя только цифровыми данными и не вникая в сущность принципов организации земской агрономической помощи, А.А. Ка­уфман становился одним из немногих сторонников правительствен­ных агрономических организаций наряду с земскими. Однако ре­альность была такова, что уже не оставалось сомнений в необходи­мости сосредоточения практической агрономии исключительно в ведении последних. Агрономическую помощь сельскому населению нельзя было изучать без учета ее земской составляющей, которая опровергала отмеченную автором тенденцию усиления агрономиче­ской работы правительства. Напротив, шел процесс ее сужения по­средством передачи сил и средств органам местного самоуправле­ния, несмотря на все еще остававшиеся препятствия политического характера.

Такой в основных чертах предстает перед современным иссле­дователем дореволюционная историография обозначенной нами проблемы. В последующий же советский период к опыту земских агрономов более или менее часто обращались лишь в 20-х годах, в основном специалисты, находившиеся на службе в Наркомземе и местных земельных органах. Понятно, что их короткие экскурсы в агрономическое прошлое могли иметь лишь какое-то методологи­ческое значение для решения агротехнических задач в условиях но­вой экономической политики. И тем не менее несомненным дости­жением того времени следует считать работу А.В. Тейтеля, продол­жавшего трудиться на агрономической ниве. В 1929 г. вышла его не­большая по объему книжка, в которой давался краткий, но емкий историко-методологический очерк становления земской агрономии с момента ее возникновения. И хотя, конечно, со многими его оцен­ками деятельности агрономов историки согласиться не смогут, одна­ко в целом А.В. Тейтелю удалось верно выявить те положительные тенденции в развитии земской агрономии, которые в конце концов были признаны крестьянством, вопреки запретительной политики землеустроительного ведомства. Так, он писал, что “наметивший­ся... путь, по совершенно понятным причинам импонировавший кре­стьянской массе и поэтому оказавшийся единственно актуальным для осуществления непосредственной агрономической помощи... проложил широкую дорогу участковому агроному и привел его к возможности постепенного проникновения в организационно-про­изводственный уклад”⁸.

Как нам представляется, аналитическим обзором А.В. Тейтеля был надолго положен предел историографии земской агрономиче­ской деятельности, хотя историки не обходили вниманием само зем­ство, обращаясь к иным аспектам хозяйственно-культурной работы его гласных и служащих, например, школьному или медицинскому. И это понятно, так как земская агрономия оказывалась методологи­чески чуждой из-за ее несовместимости с господствовавшей в совет­ский период концепцией аграрного развития. Поэтому непосредст­венно она практически никогда не изучалась. Обычно о ней говори­лось лишь частным образом. И только в постсоветский период, в связи с возросшим интересом к земству в России и столыпинской ре­форме, в ряде работ в контексте с ними были сделаны попытки рас­смотреть и агрономическую помощь сельскому населению в виде более или менее самостоятельного сюжета. Однако в них нашла от­ражение лишь одна точка зрения - официальная. И это также по­нятно, если иметь в виду, что в основу современной аграрной рефор­мы ее организаторами была положена столыпинская идея борьбы с общинной деревней. Вот почему утверждается, что земские и ведом­ственные агрономы одинаково “самоотверженно работали” по ин­тенсификации выделившихся из общин крестьянских хозяйств, в то

время как “бедняки и даже середняки не могли воспользоваться ус­лугами земств”⁹. В связи с этим может показаться, что на хутора и отруба выходили сплошь многоземельные и зажиточные крестьяне.

Особо следует упомянуть двухтомное произведение В.В. Каза­резова, посвященное крестьянскому вопросу в России конца XIX - первой четверти XX в. Изданное в 2000 г., когда, казалось бы, пуб­лицистический подход к столыпинской аграрной реформе должен был уступить место поиску новых исторических парадигм, оно по- прежнему содержит ее апологетические оценки, “...для нас важно отметить, - пишет автор, - поворот государства к оказанию агроно­мической помощи крестьянам, приобщению их к мировому сельско­хозяйственному опыту и знаниям”¹⁰. Априорность такого утвержде­ния более чем очевидна. Дополнительные источники показывают, сколько усилий приходилось прилагать академической и агрономи­ческой общественности, чтобы добиться от правительства тех не­значительных ассигнований, которые шли на развитие инфраструк­туры сельского хозяйства.

На этом фоне довольно значительным явлением в историогра­фии по земской проблематике предстает работа Л.Е. Лаптевой. В ней правильно говорится, что “большинство земств признало принцип преимущественной помощи хуторянам, противоречащим земскому Положению”¹¹. Хотя, как видно, и эта формулировка не совсем точна, так как она может навести на мысль о том, что мень­шинство этот принцип все же признало. Очевидно, автор имела в ви­ду то большинство земских собраний, гласные которых отказались сосредоточиться только на организации агрономической помощи землеустроенным хозяйствам, рассматривая ее в качестве составной части агрономической работы среди всего сельского населения, как того требовали закон и принципы местного самоуправления. Ос­тальные же земства, хотя и взяли на себя функции землеустроитель­ных агрономов, но отнюдь не прекратили оказывать помощь об­щинным крестьянам. И в этом состояла суть их расхождения со сто­лыпинской реформой.

Но, кроме того, здесь отчетливо видна и сущность самой рефор­мы. Ведь деление крестьян на тех, кому позволялось пользоваться агрономической помощью, и тех, кому она не предназначалась по политическим соображениям, означало не что иное, как раскол об­щины и насилие по отношению к ее членам. И уже становится не столь важным, было ли это следствием участия крестьян в револю­ции 1905 г. или развитием виттевского проекта аграрных преобразо­ваний.

Таким образом, мы имеем объективный критерий, подтвержда­ющий правильность взглядов на столыпинскую реформу, как на земельный переворот¹². И в этой связи особенно значимым для нас является вывод П.Н. Зырянова о том, что столыпинская реформа

предстает перед исследователями с малоизвестной до сих пор сторо­ны. Мы привыкли думать, что эта реформа, несмотря на свою узость и классовую ограниченность, все же несла с собой агротехни­ческий прогресс. Оказывается, что насаждался только тот прогресс, который предписывался в законах, циркулярах и инструкциях. А тот прогресс, который шел снизу, от самого крестьянства, чаще всего без колебаний пресекался, если он так или иначе затрагивал рефор­му... Неслучайно правительственное землеустройство нашло так ма­ло защитников на Всероссийском сельскохозяйственном съезде в 1913 г. ...”¹³

К сожалению, такой подход к анализу столыпинской реформы еще не получил широкого признания у историков. Примечательной стороной работ, написанных по материалам реформы, являлось то, что авторы оценивали ее результаты, основываясь преимуществен­но на численности выходивших из общин на хутора и отруба, а так­же площади принадлежавшей им земли, соотнося это с остававши­мися в “миру” домохозяевами. Но в том-то и состоит проблема, что одни и те же материалы можно интерпретировать по-разному. И, как ни странно, оба противоположных направления в историо­графии столыпинской реформы оказываются по-своему обоснован­ны. Во всяком случае всегда возникает видимость объективности оценок. Например, О.Г. Вронский в своей работе пишет, что «ре­форма способствовала буржуазной эволюции режима, расширяла его социальную базу, демонстрировала способность власти искать и находить ответы на вызовы времени, а значит - реформа выбивала почву из-под ног тех сил, чье будущее было неразрывно связано с “великими потрясениями”»¹⁴. И с такими выводами, пожалуй, труд­но спорить, особенно, если они основаны на хорошо подобранных источниках. Однако никак нельзя согласиться с положением В.Г. Тюкавкина о том, что признание столыпинской реформы, раз­рушительной и насильственной, основано на стереотипах, принятых “за аксиому в советской историографии и в некоторых работах пе­риода перестройки... под влиянием ленинских работ”. И хотя В.Г. Тюкавкин был одним из немногих, кто обратил особое внима­ние на агрономический фактор столыпинской аграрной реформы, но, как оказалось, лишь затем, чтобы сложные взаимоотношения земских и правительственных агрономов объяснить происками ли­беральных деятелей, которые “были настроены крайне отрицатель­но к любым, даже бесспорно полезным стране и народу делам пра­вительства...”¹⁵. Однако хорошо известно, что к столыпинскому зе­млеустройству одинаково негативно относились и кадетствующие и консервативно настроенные гласные. Причем именно последние были инициаторами агрономических начинаний, шедших вразрез с аграрной политикой правительства, в то время как земские левые считали их неэффективными в тех политических условиях. Хотя

следует уточнить, что правые в земских собраниях нередко рассма­тривали агрономические мероприятия и сквозь призму интересов поместных владельцев.

До революции 1905—1907 гг. земства и правительство были еди­ны относительно того, кому следовало оказывать агрономическую помощь, - хозяйству или хозяину. Однако в условиях столыпинской реформы вопрос об отношении к сельскому (общинному) населе­нию имел уже не только хозяйственно-культурное значение. В нем отчетливо стали видны две политические позиции: радикальная пра­вительственная и умеренная земская.

Возникшее в ходе аграрной реформы противоречие между пра­вительством и земствами в своей основе имело различное понимание природы общины и способов воздействия на нее в целях развития зе­мледелия. Иначе говоря, вопрос о том, быть или не быть поземель­ному сообществу крестьян в обозримом будущем, на местном и госу­дарственном уровне решался с противоположных точек зрения. Зем­цы вовсе не склонны были поддерживать правительство в его стрем­лении наказать вышедшую из повиновения общину. Они опасались резкого перехода от коллективного землевладения к личному, гро­зившему социально-экономическими осложнениями. Многие видели всю неподготовленность к такому “скачку” и считали, что община еще нужна крестьянам и выгодна той части землевладельцев, кото­рые нуждались в арендаторах. Таким образом, земские деятели пола­гались на естественную эволюцию общинной деревни при условии воздействия на нее хозяйственно-правовыми средствами.

Что же касается деятельности землеустроительных комиссий, то, стремясь к достижению скорых результатов, они довольно долго игнорировали потребности внутринадельного землеустройства, в гораздо большей степени устраивавшего общинное крестьянство по сравнению с выделением на хутора. Посетивший в 1912-1913 гг. Россию профессор Берлинской сельскохозяйственной академии О. Аухаген, главную ошибку устроителей реформы видел в том, что они ожидали “немедленного переворота всего крестьянского сель­ского хозяйства...” Нельзя требовать, чтобы реформа немедленно сделала крестьян лучшими хозяевами”, - писал он¹⁶. Доказательст­вом этого служил не только почти столетний опыт землеустрои­тельных работ в Пруссии, но и то, что выделявшиеся на хутора кре­стьяне в основном оказались малоземельными и срочно нуждались в увеличении размеров угодий, чтобы завести на них полноценные севообороты. Даже среди удостоенных премий в честь 300-летия царствования Дома Романовых 58 хуторов, находившихся в черно­земной полосе, 50% имели земельное обеспечение от 1,3 до 10,5 де­сятины и лишь 17,2% - от 20 до 76¹⁷.

Таким образом, вместо культурной эволюции деревне предпи­сывались радикальные земельные преобразования, которые сами

по себе к улучшениям в сельском хозяйстве привести не могли. И хо­тя в землеустроительном ведомстве со временем вынуждены были обратиться к услугам агрономов, но осуществлялись только те ме­роприятия, которые обусловливались финансовыми соображения­ми. Инициатива же земств, кооперативов, сельскохозяйственных об­ществ и самих крестьян грубо пресекалась, как противоречившая основному замыслу реформы. Но если “дела о переходе к многопо­лью в землеустроительных комиссиях задвигались в дальний ящик”¹⁸, то в конечном итоге общинники оказывались агрономиче­ски неподготовленными к единоличному владению. Получалось, что Главное управление землеустройства и земледелия само же и ограничивало масштабы реформы, и это стало очевидным уже в 1910 г.

Например, одной из неожиданностей, которую крестьяне пре­поднесли землеустроителям, являлось то, что число хуторян и от­рубников было значительно меньше общинных беспередельных дворов. Казалось бы, их население должно стать подлинным про­водником реформы. Неслучайно некоторые историки несколько поспешно зачисляют в ее актив крестьян, не переделявших землю с 1861 г. На деле же те продолжали ценить общинную организацию. Прекращение земельных переделов и усиление социальной поляри­зации вовсе не приводило к полному отрицанию такого способа саморегуляции, как община. Преобладание семейно-трудовых хо­зяйств по-прежнему требовало общинных гарантий их существова­ния. Крестьянство со свойственной ему социально-этической психо­логией и община в начале XX в. оставались понятиями одного и то­го же порядка. Разложение последней одновременно оказывалось и развитием с удержанием того положительного, что должно было еще служить в будущем.

Вполне очевидно, что русская беспередельная община постепен­но приближалась к тому типу западноевропейской общности сель­ского населения, в частности германской, которой сегодня “предос­тавлено право регулировать в рамках закона под свою ответствен­ность все дела местного сообщества”¹⁹. Именно о такой ячейке самоуправления, основанной на союзе общин, помышляли земские деятели в России. И не только думали, но и активно противодейст­вовали попыткам ликвидировать ее, используя методы повышения агрокультурного уровня крестьянских хозяйств. По существу, буду­чи реформой “снизу”, начавшаяся земская агротехнологическая пе­рестройка общинных крестьянских хозяйств компенсировала недо­четы столыпинской реформы и расширяла ее социальную базу. К сожалению, историками недостаточно учитывается тот неоспори­мый факт, что без агрономической помощи земств выделившимся на хутора и отруба и особенно тем, кто пока выжидал, итоги столы­пинской реформы были бы гораздо скромнее. В то же время подав­

ляющее большинство, пользовавшееся услугами земских агроно­мов, не порывая связи с общиной, становилось социальной базой уже кооперативного движения.

Приступая к рассмотрению земской агрономической деятельно­сти, было бы естественным обратить внимание на довольно позднее ее начало. Основная причина задержки объясняется не только хара­ктером проходившей тогда аграрной реформы, не предусматривав­шей предоставления агрономической помощи временнообязанным крестьянам, но и тем, что научные предпосылки практической агро­номии в России появились лишь в 60-70-х годах. А некоторые из них, например, понимание природы азотного питания растений кле­вером, необходимое для внедрения многопольных севооборотов, и того позже - в начале 80-х. И следовательно, между первыми теоре­тическими открытиями и применением их результатов лежала, по выражению А.И. Чупрова, “целая пропасть”²⁰.

Но уже с начала 90-х годов, как подчеркивалось выше, резкое углубление кризиса трехполья, сопровождавшегося неурожаями, за­ставило земства значительно ускорить формирование своих агроно­мических организаций. Процесс их возникновения, в основном за­кончившийся до 1905 г., в разных земских губерниях занял неодина­ковое количество лет. Так, в Пермской губернии это произошло в 1879-1886 гг., в Вятской - в 1887-1893, Херсонской - в 1888-1892, Уфимской - в 1890-1902, Московской - в 1891-1904, Екатерино- славской - в 1892-1903, Саратовской - в 1894-1902 гг. и т.д. Нерав­номерность появления агрономов в отдельных губерниях и уездах зависела в основном от различий в социальном составе земских соб­раний и хозяйственном развитии местностей. Поэтому к 1904 г. все еще не удалось полностью укомплектовать агрономическими слу­жащими многие уездные управы. Так, менее всего в процентном от­ношении к количеству имевшихся уездов земских агрономов насчи­тывалось в Тверской губернии - 50%, Воронежской - 41,6, Смолен­ской - 41,6, Черниговской - 33,3, Калужской - 9 и Тульской - 8,3%. А в Пензенской губернии во всех десяти уездах не было ни одного специалиста по сельскому хозяйству. В 1903-1904 гг. без них стали обходиться Калужское и Рязанское земства, не выделившие необхо­димых ассигнований на агрономию. В остальных же губерниях агро­номы были во всех или в подавляющем большинстве уездов²¹. Та­ким образом, к концу организационного периода на земской службе насчитывалось всего 444 агрономических работника²².

Вопрос о количественном и особенно качественном составе зем­ского агрономического персонала оставался весьма злободневным и в последующее время. И в этом нет противоречия с общей периоди­зацией истории земской агрономии, так как речь в данном случае идет об организационном развитии, осуществлявшемся в рамках собственно агрономической деятельности. Причем значительную

остроту этот вопрос приобрел вскоре после фактического заверше­ния строительства новой отрасли земского хозяйства. Начавшиеся в 1905 г. выступления крестьян не могли не способствовать успеху консервативных сил на выборах 1906 г., принимавших затем резо­люции как против опальных общественных и политических деяте­лей, так и о сокращении агрономической помощи бунтовавшим кре­стьянам²³. Охранительные тенденции в земской среде давали о себе знать и в выборной кампании 1909 г., когда 45% вновь избранных в 14 губерниях гласных оказались деятелями правой ориентации²⁴.

Но как только тревожные воспоминания об антипомещичьих выступлениях отдалялись во времени, на смену борьбе с крамолой стал приходить обычный в земских кругах прагматизм. Причем по­ворот гласных к практическим вопросам усиливался по мере того, как более устойчивыми в финансовом отношении становились кре­стьянские хозяйства. Этому во многом способствовали отмена вы­купных платежей, небывалый рост кооперации, особенно кредит­ной, повышение цен на сельскохозяйственную продукцию, а начи­ная с 1909 г. несколько подряд благоприятных по погодным услови­ям лет. Все это вызвало спрос крестьян именно на участковых агро­номов, хотя кроме них требовались теперь практически все имевши­еся на то время категории агрономических работников.

Такая точка зрения коренным образом противоречит суждени­ям, в которых повышенный спрос крестьян на агрономическую по­мощь и более широкое предложение последней со стороны земств почти всецело связывается с проходившей в то время столыпинской аграрной реформой. О том, как правительство строило в этой связи отношения с земствами, речь пойдет несколько ниже. Что же каса­ется стимулирующего воздействия столыпинских аграрных преоб­разований на хозяйственную деятельность крестьянства, то такого не могло быть по той причине, что реформа осуществлялась в режи­ме постоянного недофинансирования, к тому же являясь чрезвычай­но затратной для выходивших на хутора далеко не всегда состоя­тельных крестьян. В то же время не следует принижать значение то­го факта, что к началу 1915 г. на общественной службе находилось 6578 лиц с сельскохозяйственным образованием. Правда, на прави­тельственной службе состояло еще 3044 специалиста разной катего­рии, и всего, таким образом, в стране насчитывалось 9622 агрономи­ческих работника²⁵.

Однако правительственный агрономический персонал представ­лял собой существовавшую отдельно от земств организацию И на практике имело место не сложение, а распыление столь дефицитных для России сил, что, несомненно, имело принципиальное значение для характеристики условий, в которых органам местного самоупра­вления приходилось выполнять свою агрокультурную функцию. При этом на первый план выдвинулся вопрос о взаимоотношениях ведом­

ственных и земских агрономов, демонстрировавших два противопо­ложных подхода к реформированию крестьянской общины.

Выше уже говорилось, что до революции 1905-1907 гг. сущест­венных противоречий между правительством и земствами по воп­росам агрономической помощи деревне не было. Агрономия и зем­леустройство тогда представлялись как взаимодополняющие меры по реконструкции общинного землепользования. И особенно убеди­тельными были контакты земских учреждений с созданным в 1894 г. Министерством земледелия и государственных имуществ, возглав­ляемым в течение десяти лет А.С. Ермоловым. Как ученый-агроном и глава правительственного органа он весьма доверительно отно­сился к земской агрономической деятельности. Впоследствии запро­сы министерства земским собраниям об оказании помощи крестьян­ским хозяйствам довольно удачно были дополнены работой Особо­го совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности во главе с С.Ю. Витте. И хотя земства не были официально представ­лены в составе местных комитетов Совещания, тем не менее их агрономическая и хозяйственно-правовая программы получили дос­таточно полное отражение в итоговых документах этих коллегиаль­ных органов²⁶.

Также стоит напомнить, что председателем Гродненского губернского комитета был П.А. Столыпин, взгляды которого на общину вполне согласовывались с мнением, выработанным в боль­шинстве комитетов²⁷. Что же касается материалов подчиненной тогдашнему министру внутренних дел В.К. Плеве Редакционной комиссии, то отношение к общине в них нельзя назвать иначе, как попечительско-охранительное. Ряд общепризнанных тогда меро­приятий были направлены на содействие крестьянам в проведении землеустроительных работ в виде обмена и размежевания наделов, приобретения земли через банк и т.д. Устранение недостатков зем­лепользования и предоставление агрономической помощи крестья­нам должно было осуществляться единственно по соображениям укрепления общинного строя²⁸. На этом фоне отношение земств и виттевского Совещания к общине можно было назвать даже ради­кальным.

Но уже в новых исторических условиях, сложившихся под воз­действием революции 1905-1907 гг., чисто технический вопрос, ка­ким было землеустройство, приобрел политический характер. За ним стояло два различных подхода к решению аграрного вопро­са. Причем, как и прежде, земская деятельность направлялась на оказание агрономической помощи крестьянским хозяйствам, одно­временно предполагавшей и изменение порядка землепользования. Основные направления агротехнологической перестройки общин­ного земледелия предусматривали проведение опытно-эксперимен­тальных работ по внедрению новых сельскохозяйственных культур,

переход на этой основе к многопольным севооборотам и организа­цию материально-технического снабжения населения посредством сети сельскохозяйственных складов и кооперативов. По сути, нача­тая земствами модернизация общинного хозяйства, намеченная ко­митетами Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной про­мышленности, наглядно показывала, что успех аграрных преобра­зований в России был возможен лишь при участии в них органов самоуправления.

В то же время правительственная агрономическая деятельность по своим количественным и качественным параметрам резко отли­чалась от земской²⁹. Во-первых, она осуществлялась крайне мало­численным и имевшим невысокий образовательный ценз персона­лом. Во-вторых, она основывалась только на достижениях класси­ческой агрономии, которые сами по себе были эффективны лишь применительно к крупным хозяйствам. Методы экономического анализа крестьянских хозяйств ведомственным агрономам не реко­мендовались, ввиду чисто показательного характера проводимых ими мероприятий, которые земскими служащими обычно исполь­зовались на этапе уездной агрономии.

Следовательно, правительственные агрономы не могли стано­виться участковыми, как того, в общем-то, настоятельно требовали единоличные хозяйства. К тому же землеустроительная агрономия была строго централизованной, в результате чего ею слабо учитыва­лись естественноисторические и сельскохозяйственные условия дан­ной местности. Землемерные же работы чаще всего проводились без надлежащей агрономической оценки, что приводило к последующим ошибкам при выборе тех или иных многопольных севооборотов³⁰. И даже в пособиях по землеустроительным вопросам это никак не оговаривалось³¹. Соотношение между ведомственными и земскими агрономами показывало, сколь бесперспективно ограничиваться аграрными преобразованиями, идущими “сверху”, со стороны прави­тельственных органов. Не имея поддержки большинства крестьян и учреждений местного самоуправления, они могли осуществляться только бюрократическим путем, не достигая конечной цели.

Но и сама установка Министерства внутренних дел и Главного управления землеустройства и земледелия на оказание агрономиче­ской помощи исключительно хозяйствам единоличного владения³², игнорируя принципы земского самоуправления, для своей реализа­ции нуждалась в создании агрономических служб, управляемых строго централизованно. К тому же централизованное начало, исхо­дившее от правительственных чиновников, еще больше усиливалось из-за недостатка финансовых средств и дефицита агрономических кадров.

Параллельное существование ведомственных и земских агроно­мических организаций, понятное в тот период, когда последние еще

только создавались, в новых условиях приводило к самым неоправ­данным издержкам. Передача кредитов и наличного состава агроно­мов в ведение земств, ввиду их несравнимо большей компетентности в вопросах экономики крестьянских хозяйств, становилась настоя­тельно необходимой. Однако на деле это было также невыполнимо, как если бы правительство решило отказаться от односторонней ориентации на хуторское хозяйство и перешло к той умеренной мо­дернизации поземельной общины, которая находилась в основе го­сударственной аграрной политики до 1905 г.

Позиция центральных ведомств в отношении агрономической деятельности земств была попечительской и дискриминационной, чтобы вынудить их всецело сосредоточиться на агрономической ра­боте в хозяйствах единоличного владения. Позиция же земств была предельно простой и понятной: не бросать хутора и отруба на про­извол судьбы, но и не выделять как-то особо их нужды по сравне­нию с другими плательщиками налогов, также обладавшими правом на получение своей доли агрономической помощи от тех, кого они избирали в гласные. В конечном итоге различие в подходах цент­ральных и местных органов управления к крестьянской общине не позволило начатый все же процесс размежевания ведомственной и земской агрономической деятельности довести до своего логическо­го конца. Он затянулся на долгие годы главным образом из-за опа­сения правительственных чинов, что полная передача земствам аг­рономического дела в районах землеустройства существенно замед­лит темпы приватизации крестьянских наделов.

Довольно твердая и последовательная линия поведения земств в их отношениях с правительственными агрономами и землеустрои­тельными учреждениями существенно корректирует сложившееся мнение о том, что они были бессильным придатком самодержавия. На самом деле практическая деятельность земских гласных и служа­щих, в данном случае агрономических, далеко уже опережала цар­ское законодательство. Органы местного самоуправления все ак­тивнее занимались хозяйственным развитием своих территорий, ис­пользуя новейшие для того времени достижения сельскохозяйствен­ной науки и агрономической практики.

Собственно ни для чего другого агроном и не предназначался. Прочитать лекцию на сельскохозяйственную тему, дать крестьянам те или иные простейшие агрономические советы, организовать вы­ставку улучшенных сортов семян, пород скота, образцов земледель­ческого инвентаря мог, наверное, всякий образованный сельский хо­зяин или член местного общества сельского хозяйства по поруче­нию земской управы. Впрочем, это по положению входило и в обя­занности общественных агрономов. Однако главной их задачей являлось повышение производительности крестьянского хозяйства на основе улучшенной техники земледелия. И в этом смысле их по­

явление в деревне было глубоко символичным, так как означало прежде всего переход к многопольным системам в растениеводстве. При трехполье крестьяне сами находили место господствовавшей на пашне зерновой монокультуре, но использовать прогрессивные тех­нологии можно было, лишь зная законы питания растений и кон­кретные способы их применения в данной местности. Иначе говоря, качественный скачок в земледелии нельзя было осуществить без на­личия развитой опытной базы для получения самых точных сведе­ний об особенностях произрастания различных сельскохозяйствен­ных культур.

Разумеется, агрономы, приходя на службу в земство, не сразу ов­ладевали методикой опытного дела ввиду объективных сложностей, стоявших на этом пути. Прежде всего обратим внимание на то, что пока шел процесс формирования агрономических структур, земства не могли уделять достаточного внимания сельскохозяйственному опытному делу, хотя бы по финансовым соображениям. В связи с этим интересно отметить, что развитие сельскохозяйственной опыт­ной инфраструктуры с точностью определяло то, как происходило формирование сетей агрономических организаций, вначале уезд­ных, а затем участковых. Причем, подсчитывая разницу в финанси­ровании на тот и другой предмет, можно затем выявить довольно от­четливую временную границу, отделявшую эти важные этапы исто­рии земской агрономии. Так, несмотря на то что в 1913 г. материаль­ное содержание участковых агрономов оказалось на 4,38% дороже, чем в конце XIX в. требовалось средств для оплаты труда уездных агрономов, тем не менее именно с переходом к участковой агроно­мии опытная деятельность земств получила небывалое до того уско­рение в результате удвоения ее финансирования³³. И уже не вызы­вала сомнения вероятность того, что по мере заполнения организа­ционной сети участковой агрономии между численным составом агрономических служащих и выполнением ими важнейшей своей за­дачи установилось бы более правильное соотношение.

Наряду с финансовыми проблемами в развитии сельскохозяй­ственного опытного дела имели место немалые трудности, связан­ные с необходимостью создания различных взаимодополняющих учреждений, занимающихся разработкой научных основ производ­ства сельскохозяйственной техники и составлением рекомендаций по ее применению. Причем советы агрономов на местах оказыва­лись бы тем результативнее, чем большее число опытов проводи­лось на всем протяжении пути от науки к практике и чем ближе они были к почвенным и климатическим условиям отдельных хо­зяйств. Поэтому весьма настоятельно требовалось проанализиро­вать состояние всего сельскохозяйственного опытного дела в стра­не и участие в нем не только земских, но и правительственных уч­реждений.

Из того, что говорилось на всероссийских съездах, областных и ведомственных совещаниях по сельскохозяйственному опытному делу в разные годы, можно достаточно полно представить нерешен­ные вопросы, стоявшие перед агрономами в этой области. Обраща­ют на себя внимание усилия Московского земства, еще с 1901 г. при­ступившего к проведению так называемых коллективных опытов применения минеральных удобрений на крестьянских полях. Но при этом ошибочно полагалось, что если идти последовательно от выс­ших звеньев цепи опытных исследований к низшим, то многие на­сущные вопросы агрономической деятельности пришлось бы надол­го отложить. С этого времени на надельных крестьянских землях агрономы не только Московской, но и других губерний, в основном нечерноземной полосы, пытались выяснить, в каких минеральных удобрениях более всего нуждались различные почвы, в каком соче­тании и количестве они могли дать наивысшую прибавку урожая и насколько экономически эффективным оказывались при этом.

В какой-то степени это забегание вперед и выполнение несвой­ственных агрономам обязанностей работников региональных и губернских опытных станций и полей действительно давали некото­рые положительные результаты. Но в конечном итоге имелась явная неполнота агрономического знания о том, как местным кре­стьянам заводить новые клинья многопольных севооборотов. Мос­ковская губернская управа, сама инициировавшая идею отодвинуть на задний план непосредственные задачи агрономов с целью ведения научных исследований, в конце концов не могла не обратить внима­ния на имевшиеся недостатки коллективных с крестьянами опытов и для обсуждения вопроса о способах их устранения созвала в фев­рале 1908 г. совещание специалистов при участии К.А. Тимирязева, профессоров Московского сельскохозяйственного института, опыт­ников, агрономов, прибывших из многих прилегающих и дальних гу­берний³⁴. И лишь после этого в исследовательской работе агроно­мов произошли изменения - отныне они могли и должны были брать на себя проведение опытов по уже более или менее выяснен­ным вопросам техники полевого хозяйства. Собственно на их долю выпадала уже не сама опытная работа, которая стала теперь забо­той особого персонала, входившего в состав специальной губерн­ской организации во главе с заведующим, а выработка ее наиболее целесообразных способов, выявленных в ходе научных изысканий.

Фактически это совещание в Московской земской управе было первым подобного рода, которое, несомненно, оказало самое пози­тивное воздействие на другие земства, а главное, заставило прави­тельство обратить более серьезное внимание на состояние сельско­хозяйственного опытного дела в стране. В ноябре 1908 г. на созван­ном Департаментом земледелия совещании по опытному делу был разработан проект строительства крупных опытных станций, а так­

же научного обустройства агрономических кафедр вузов с субсиди­рованием в размере от 50 до 75% единовременных и до двух третей постоянных расходов на создаваемые земствами и сельскохозяйст­венными обществами опытные учреждения³⁵.

Однако от проекта, разработанного на совещании, и до высо­чайшего утверждения закона “О некоторых мероприятиях по уст­ройству и содержанию сельскохозяйственных опытных станций” пройдет без малого еще четыре года, прежде чем земства смогут по- настоящему приступить к планомерному строительству комплекса опытных учреждений. Многие из них - Московское, Пермское, Ека- теринославское, Харьковское, Херсонское и другие - учреждали собственные опытные службы, располагавшие научными штатами. Хотя, конечно, при этом еще нарушались пропорции между теоре­тическими и прикладными исследованиями. Тем не менее основное значение земских опытно-показательных работ состояло главным образом в том, что появилась перспектива реального освобождения крестьянина “от власти земли”, так как в связи с переходом к много­польным севооборотам подлинным кормильцем, по образному вы­ражению К.А. Тимирязева, становилась уже не столько пашня, сколько культурное растение, находившее в ней единственно при­надлежавшее ему место³⁶.

Благодаря повышению эффективности использования каждой десятины сельскохозяйственных угодий существенно уменьшалась острота малоземелья, и, таким образом, земства оказывали влияние на решение всего аграрного вопроса. Однако использование опыт­ных данных на крестьянских полях ослаблялось крайне незначитель­ным применением в сельском хозяйстве минеральных удобрений, без действия которых польза даже самых удачно выбранных севооборо­тов со временем объективно понижалась. Так, согласно данным Ме­ждународного сельскохозяйственного института в Риме, потребле­ние в России всех видов минеральных удобрений в 1913 г. составляло всего 6,9 кг на гектар. В то же время в Австрии оно достигало 30, в Италии - 57, Франции - 57,6, Германии - 166, Бельгии - 236 кг³⁷.

Учитывая это обстоятельство, земства большое внимание уде­ляли распространению травосеяния, которое при отсутствии пока широкого применения химических удобрений являлось первым ша­гом на пути подготовки наиболее подходящего севооборота, позво­лявшего не только рационально использовать имевшиеся земель­ные площади, но и повышать плодородие почвы за счет чередова­ния культур, и прежде всего такой, как клевер, или другого вида бо­бовых растений. В тех условиях травосеяние помогало переходить если не к классическому севообороту, то хотя бы к улучшенному трехполью в виде, например, волоколамского восьмиполья.

Процесс этот начался сразу же, как появились первые агроно­мы, т.е. с начала 90-х годов. Тем самым наметился качественно но­

вый рубеж в развитии мелкого земледелия, означавший, что в ос­новном закончился длительный период подготовки крестьянства к переходу от “зерновой монокультуры к многопольным системам по­левого хозяйства. И для этого требовались знания именно земских агрономов, так как правительственная агрономия в силу своей ве­домственной специфики не в состоянии была обслуживать большие массы сельского населения.

Принципиальным отличием земского периода травосеяния от предшествовавшего крестьянского являлось то, что благодаря дос­тижениям агрономической науки формы землевладения перестава­ли играть решающую роль при переходе к более прогрессивным способам землепользования. Деятельность земских агрономов пока­зывала, что отнюдь не община являлась тормозом на пути массово­го применения, например, самобытного ярославского четырехпо­лья, а прежде всего пережитки в виде полуфеодального государства и помещичьего дворянства. И стоило этим силам под воздействием аграрного кризиса, проявлениями которого были частые неурожаи и голодовки, вылившиеся в события 1905-1907 гг., пойти на некото­рые экономические и политико-правовые уступки крестьянству, тя­га его к агрономическим новшествам значительно возросла. В этих новых исторических условиях земства обязаны были приступить к организованной деятельности в области травосеяния для оконча­тельного устранения такого анахронизма, как парозерновая систе­ма полевого хозяйства.

Напротив, начиная с 1906 г. правительство всячески этому пре­пятствовало, полагая, что ликвидировать следует прежде не агро­культурную отсталость, а общину, хотя та являлась всего лишь за­щитной формой крестьянства в тяжелых условиях своего существо­вания. В основе этого неверного аграрного курса находилась уже традиционная недооценка агрономической науки, сельскохозяйст­венного образования, деятельности органов местного самоуправле­ния и пренебрежение техникой земледельческого хозяйства. Такой односторонний подход к решению аграрной проблемы объясняется не только консерватизмом мышления уполномоченных дворянской аристократии, санкционировавшей на своих партийных съездах аг­рарный проект Министерства внутренних дел³⁸. Скромно называв­шийся “О дополнении некоторых постановлений действующего за­кона, касающихся крестьянского землевладения и землепользова­ния”, он отражал еще и догматическое отношение к частной собст­венности как панацеи от всех бед, сопутствовавших деревенской жизни. Хутора и отруба приобрели для правительства такое же са­модовлеющее значение, как и помещичье землевладение, в отрыве от экономической и политической действительности.

В то же время свободной от какой-либо односторонности была земская деятельность по распространению травосеяния на крестьян­

ских полях. Будучи центральным звеном рационального ведения сельского хозяйства, как это описывалось еще А. Тэером, И.А. Сте- бутом, А.С. Ермоловым и другими, оно не могло быть заведено без проведения землеустроительных работ, которые осуществлялись с одновременной разбивкой пашни на нужное количество клиньев многопольного севооборота. Таким образом, борьба с чересполоси­цей и длинноземельем всегда доводилась земствами до своего логи­ческого конца - появления улучшенной системы полевого хозяйст­ва, если, конечно, в этот агротехнический процесс не вмешивались чины землеустроительных комиссий.

Так, об одном таком типичном случае было поведано в статье ямбургского уездного агронома Петербургской губернии, опублико­ванной в “Трудах” Императорского Вольного экономического об­щества в 1909 г. В этой публикации, имевшей далеко не местное зна­чение, говорилось, что начатая работа в области общинного траво­сеяния встретила самое ожесточенное сопротивление со стороны уездной землеустроительной комиссии, усмотревшей в агрокультур­ных мероприятиях прямо противоположное тому, что ей надлежало делать. И поэтому в ход были пущены не только финансовые огра­ничения, но и прямые запреты сельским обществам направлять в земскую управу приговоры о сельскохозяйственных переделах³⁹, бо­лее выгодные малосостоятельным общинникам. Если при трехпо­лье они имели по нескольку десятков чрезвычайно узких и длинных, плохо удобренных полос, то при сведении общинных наделов в так называемые большие полосы с последующей разбивкой на клинья многопольного севооборота получалось уже вполне правильной формы участковое деление с размером сторон в 30-40 сажень. Дос­тигалось это благодаря точной геодезической съемке местности, дополнительному учету годных для пахотных земель и ликвидации межевого пространства.

Именно к такому результату приводило травосеяние в Ямбург- ском уезде под руководством агронома П.Д. Копылова. В своем от­чете собранию очередной сессии 1907 г. он сообщал, что объектом его внимания была деревня, в которой насчитывалось 60 тягол с 350 десятинами пашни и не менее чем 32 десятинами, находивши­мися под межами, при господствовавшем в общине трехполье. Но после передела на десятиполье потери земли составили лишь две де­сятины. С учетом же дорог, которые по плану были проложены ме­жду двумя рядами надельных участков и позволяли каждому свобод­но проехать к ним, выигрыш составлял около 28 десятин. Кроме то­го, под посевами оказывалось еще дополнительно до 30 десятин зе­мли в результате на четверть сокращенного пара. Не менее значимо было и то, что после разбивки земли на широкие полосы и участки клевер, яровые и озимые стали находиться в таком выгодном распо­ложении, при котором у отдельных групп хозяев и даже целого се­

ления появлялась возможность приходить к взаимному соглашению о выполнении сельскохозяйственных работ плугами, конными сеял­ками, дисковыми боронами, косилками или жнейками, в отдельно­сти обычно недоступными большинству крестьян. Это могло быть организовано в виде взаиморасчетов между пользователями и вла­дельцами средств производства или в форме кооперативного това­рищества по совместной обработке земли.

Все эти существовавшие и предполагаемые еще изменения ямбургский агроном представлял как реальные этапы развития кре­стьянского хозяйства при общинном землевладении, но на которое нельзя было смотреть, “как на нечто законченное”. “Это не больше как переход от рационального...трехполья к более совершенной форме землепользования, - писал он. - Будущие данные науки и тес­но связанной с ней агрономической техники обусловят собой несом­ненный переход к более высшей форме землепользования”. Воз­можные преобразования крестьянского хозяйства рассматривались им сквозь призму “не политики, а экономики”. Это означало, что “если в известный исторический момент хуторская форма хозяйст­ва... окажется наиболее... выгодною, то никакими искусственными мерами вы не сохраните общины - она будет распадаться...” Но в то же время необходимо было устранить “всякие насильственные ме­ры...по отношению к общине”, чтобы представить ей свободное хозяйственное развитие при непременном оказании населению ши­рокой агрономической помощи. “И если в результате всего этого, - говорилось в заключение, - община станет разрушаться, а на ее ме­сте начнут образовываться массовые хуторские хозяйства, то это яв­ление будет результатом естественного экономического процес­са...”⁴⁰ Таковым было понимание уездным агрономом эволюции крестьянского хозяйства, резко расходившееся с радикальным со­держанием правительственных преобразований в деревне. И это не могло не сказаться на его судьбе: вскоре, по настоянию местной землеустроительной комиссии, он был переведен на другое место работы. В связи с этим в сборнике Департамента земледелия о дея­тельности земств по сельскому хозяйству за 1909 г. сообщалось, что “в последнее время Ямбургское земство изменило свой взгляд на работы по переверстанию (угодий. - А.Е.) и передало их местной зе­млеустроительной комиссии”. Но о том, при каких обстоятельствах это произошло, естественно, умалчивалось.

Не лучшим образом дело обстояло и в других уездах столичной губернии. Так, из материалов, представленных Лужской уездной уп­равой, следовало, что “число селений, стремящихся перейти от трех­полья к многополью с введением правильного травосеяния ... увели­чивается с каждым годом: в 1909 г. поступили приговоры от 10 селе­ний о переходе к четырехполью, но за отсутствием необходимых средств осуществления не получили”. Чтобы иметь столь необходи-

мые кредиты, некоторые земства вынуждены были идти на такие компромиссы с ведомством, когда единый процесс уничтожения че­респолосицы путем переверстания наделов для введения потом мно­гопольных севооборотов делился на две части и деньги получались лишь на землеустроительные работы. Так, например, вынуждено было поступать Царскосельское земство⁴¹, учитывая массовое стре­мление крестьян к внутриобщинному землеустройству, селенному и межселенному, а также изменения в политике землеустроительного ведомства после того, как хуторское движение резко пошло на убыль и увеличилось количество приговоров сельских сходов о про­ведении землеустроительных работ внутри общин. Реальная дейст­вительность оказалась такой, что те, кто ранее задавался “целью во что бы то ни стало размножить число единоличных собственников в крестьянской массе”, в конце концов вынуждены были “отдать свои силы на служение... ненавистной им общине, заняться внутриобщин- ным групповым землеустройством”, которое в конечном итоге со­ставило 54% всех землеустроительных работ⁴². Этот показатель мог быть еще более высоким, если бы удалось удовлетворить все заяв­ления крестьян, поступившие в адрес землеустроительных комиссий об улучшении общинного землепользования.

Помимо опытной работы и травосеяния другим важнейшим компонентом перехода крестьянского земледелия от трехполья к многопольным севооборотам являлась организация снабжения насе­ления улучшенным сельскохозяйственным инвентарем, призванная стать в перспективе одной из функций кооперативных учреждений вместо земского складского хозяйства. Это было обусловлено по крайней мере двумя обстоятельствами. С одной стороны, все возрас­тавшие объемы торговой деятельности сельскохозяйственных скла­дов постепенно втягивали земства в коммерцию, что противоречило принципам самоуправления. Поэтому неслучайно эти учреждения становились все менее рентабельными, да и удельный вес продаж ими значительно уступал объемам частной торговли среди кресть­ян. С другой стороны, общинная деревня становилась все более ко­оперативной. По сведениям известного историка кооперации М.Л. Хейсина, только кредитные товарищества в 1912 г. обслужива­ли уже 47% крестьянских хозяйств⁴³. Процесс взаимного сближения земств и коопераций шел уже давно, но для окончательного оформ­ления взаимных обязательств не хватало лишь одного - общекоопе­ративного закона. При его отсутствии целый ряд земств вынужден был пойти на заключение совместных соглашений по закупке и про­даже сельскохозяйственных товаров в форме посреднических това­риществ, своего рода синдикатских объединений. И существовавшая здесь проблема не находила своего положительного решения.

Для правительства принятие общекооперативного закона было нежелательно не только потому, что отношения с кооперативами и 68

их союзами уже переставали быть в зависимости от воли чиновни­ков, например, Министерства финансов, если иметь в виду кредит­ные товарищества, но и из-за опасения консолидации усилий коопе­раторов и земств по оказанию агрономической помощи общинному крестьянству. Ведь с наступлением кооперативной стадии развития крестьянских хозяйств начиналась качественно новая фаза и в содер­жании агрономической деятельности земств. Возникала как бы об­ратная связь, при которой тот или иной вид кооперации мог значи­тельно повысить агрономический уровень ведения полевого хозяйст­ва, из которого она в свое время отпочковалась как экономическая вертикаль отраслевого развития. Кооперативы становились важным опосредующим звеном во взаимоотношениях между земствами и на­селением или, как тогда писали, опорными точками в деятельности общественных агрономов. Поэтому правительству выгоднее было иметь дело с каждой из этих форм самоуправления, чтобы и далее жестко их опекать, нежели создавать им какие-то благоприятные ус­ловия для объединения усилий и осуществления той деятельности, которая шла вразрез с официальной аграрной программой.

В связи с этим становятся понятными и те препятствия, которые правительством воздвигались на пути превращения земских сель­скохозяйственных бюро в товарищества по закупке и сбыту маши­ностроительной продукции. Примечательно, что разрешение на их создание было получено только после известной телеграммы П.А. Столыпина о привлечении земств к агрономической деятель­ности в районах землеустройства в надежде, что это будет выгодно прежде всего единоличным хозяйствам.

Но позволение земствам создавать свои объединения оказалось слишком запоздалым, чтобы они в оставшееся относительно корот­кое время смогли составить достаточно серьезную конкуренцию частным торговцам, имевшим давние и более прочные связи с рын­ками сельскохозяйственных машин и орудий. К тому же это не реша­ло всей проблемы, будучи временной мерой до тех пор, пока все де­ло снабжения населения сельскохозяйственным инвентарем еще не взяли на себя будущие союзы кооперативов. Коммерциализация зем­ских учреждений в любых ее проявлениях принижала значение мест­ного самоуправления, и поэтому товарные потоки сельскохозяйст­венных складов, например, к началу 1913 г. составляли лишь 12% всей суммы продаж земледельческих орудий и машин в стране⁴⁴.

Таким образом, искусственно сдерживая земскую кооператив­ную деятельность и отдавая торговлю сельскохозяйственным инвен­тарем на откуп частным лицам, правительство не только ограничи­вало покупательную способность селян из-за высоких рыночных цен, но и отечественное производство сельскохозяйственных машин и орудий, как взаимосвязанные между собой части единого аграрно­го сектора экономики.

Данное обстоятельство, конечно, сдерживало агрономическую деятельность земств, но не настолько, чтобы указанные выше про­центы можно было принять за действительные масштабы земской помощи сельскому населению. Последняя отнюдь не зависела на­прямую от работы сельскохозяйственных складов, хотя те и служи­ли своеобразными катализаторами повышенного интереса крестьян к вопросам улучшения техники земледелия. Но именно эта сторона их деятельности говорила, что земства как органы самоуправления сполна выполняли свою культурно-хозяйственную функцию. Стати­стика показывает, что население, познакомившись с образцами об­рабатывающей, посевной и уборочной техники, могло уже с боль­шей уверенностью приобретать сельскохозяйственный инвентарь у торговцев, и, следовательно, потребность его в земской агрономиче­ской помощи от этого только возрастала.

Но все же земства не могли мириться с тем, что значительная часть крестьянских средств вследствие дорогостоящих покупок в ча­стных фирмах оказывалась за пределами самоуправляющихся тер­риторий. Таким образом, деньги местного населения оказывались на счетах торговых посредников, уже не возвращаясь к нему в виде тех или иных агрономических услуг. Такое положение особенно убеждало гласных в необходимости постепенного сосредоточения всего дела снабжения улучшенными сельскохозяйственными оруди­ями и машинами в кооперативах. Причем практика подсказывала, что центр тяжести агрономической помощи вообще должен был пе­реноситься на некий универсальный для данной местности вид коо­перации. Поэтому среди земских деятелей крепло убеждение в том, что только на основе кооперативного начала возможен был оконча­тельный успех земских мероприятий по повышению агрокультурно­го уровня крестьянских хозяйств.

Основной вывод, который следует из всего сказанного выше, со­стоит в том, что, вопреки непоследовательной аграрной политике правительства по отношению к крестьянской общине, земская агро­номическая деятельность сохранила преемственность с реформой 1861 г. и теми программами, которые были разработаны под руко­водством министра земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолова и председателя Особого Совещания о нуждах сель­скохозяйственной промышленности С.Ю. Витте. И этому не смогло помешать даже участие крестьян в революции 1905-1907 гг. Земцам было очевидно, что всякая новая попытка переделить насильствен­ным путем помещичью землю неизбежно приведет к политическим потрясениям. Но точно так же для них была неприемлема инициати­ва правительственных кругов, направленная на перераспределение общинных земель в пользу незначительной части крестьян. Близо­рукость такой политики крупных аграриев и бюрократии была чревата тем, что не только вызывала сопротивление большинства

крестьян фактическому “огораживанию” надельных земель, но и подталкивала его к “черному переделу”.

Сознавая это, земские гласные вступили в оппозицию к указу 9 ноября 1906 г. Они считали, что этот законодательный акт не ну­жен для продолжения реформ в сельском хозяйстве, так как он был слишком радикален. По их мнению, после отмены выкупных плате­жей достаточно было привести в действие те статьи Общего поло­жения о крестьянах, выходивших из крепостной зависимости, кото­рые позволяли при соблюдении соответствующих условий выде­литься из общинного состояния. Но процесс этот мог быть только добровольным, а момент каждого выхода в большинстве случаев приуроченным уже не к традиционным уравнительным переделам земли по душам, а к агротехническому землеустройству, связанному с организацией рационального полевого хозяйства.

Таким образом, земцы, пусть медленнее и постепенно, но зато социально и экономически гарантированно рассчитывали работать над повышением культурного уровня земледельцев, который под воздействием внутренних процессов, происходивших в каждом кре­стьянском хозяйстве, мог определить форму их дальнейшего разви­тия. Но при этом достигалась и другая, не менее важная цель, состо­явшая в сохранении сельского общества или крестьянского “мира” как исторической основы земского самоуправления. Давно уже вы­нашивая идею образования мелкой земской единицы волостного масштаба, местные общественные деятели именно в самоуправле­нии крестьян видели вполне готовый для этого фундамент. В то же время одной из причин отказа правительства поддержать свой пер­воначальный проект земской реформы была его несогласованность с тем переделом земельной собственности, который им осуществ­лялся в общинной деревне. Преследуя цель повсеместного слома общинных порядков, нельзя было оставаться приверженным демо­кратическим принципам самоуправления.

Общественно-агрономическая деятельность создавала реальные предпосылки углубления и расширения преобразований в общинной деревне. Но агрономическая перестройка крестьянских хозяйств, и прежде всего кооперативно организованных, встречала упорное со­противление со стороны правительственных чиновников. Неслучай­но А.В. Чаянов, давая характеристику довоенной деревне, сообщал, что она пребывала “на жесточайшем переломе, сопровождающем пе­реход от феодального строя к товарному”⁴⁵. Поэтому все части зем­ско-агрономического организма находились еще в процессе своего формирования. При этом что-то отмирало, а что-то дополнительно нарождалось, но в полную меру пока проявить себя не могло. Для этого требовались время, опыт, а главное - финансовые ресурсы и до­статочно высокий уровень готовности крестьян к восприятию нов­шеств. Тем не менее всего лишь за четверть столетия общественно­

агрономическая деятельность земств прошла необходимые этапы развития, имея на своем счету такое крупное достижение, как участ­ковую форму оказания помощи крестьянским хозяйствам.

Говоря о несомненно позитивной роли земских агрономов в по­вышении культуры земледелия, нельзя не коснуться конкретных и в то же время конечных результатов их деятельности, поскольку она была прервана начавшейся Первой мировой войной. При этом наи­более синтезированным критерием действенности агрономической помощи деревни должна служить урожайность на крестьянских на­делах, причем для анализа должен быть взят весь краткий период истории земской агрономии с 1888 до 1913 г. Начальная точка отсче­та удобна тем, что только с этого года Центральный статистический комитет Министерства внутренних дел приступил к сбору и обра­ботке сведений для перевода в пуды применявшуюся тогда меру из­мерения урожайности - четверть. Важно то, что замена ее была осу­ществлена применительно к конкретным полевым культурам, выра­щиваемым во всех губерниях. Таким образом, появились данные об урожайности, с которыми можно сравнивать сведения о ней более позднего периода времени.

Что же касается 1913 г., то он, как известно, был последним во всех отношениях благоприятным сельскохозяйственным годом пе­ред мировой войной. Статистика урожайности за 1914 г. уже не дает объективной картины в силу того, что как раз на время уборочных работ пришлась воинская мобилизация мужской части населения де­ревни. И тем более нежелательно использовать здесь “Предвари­тельные итоги всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года”, так как все хозяйственные операции, ввиду огромной убыли мужской рабочей силы, осуществлялись в основном за счет женского и подросткового труда и частично военнопленных. К тому же сотни агрономов оказались в действующей армии. Хотя, конеч­но, результаты их агрокультурного влияния не могли исчезнуть бес­следно за несколько лет. Косвенно это подтверждается тем, что да­же в условиях войны оставшиеся в деревне полуработники сумели предотвратить резкое сокращение посевных площадей и урожайно­сти культур. Во многом этому способствовал и такой довоенный ре­зультат деятельности агрономов, как крестьянская кооперация, про­должавшая оказывать посреднические услуги земледельческому на­селению. Представленные в Приложении за 25-летие сведения позво­ляют оценить агрокультурную деятельность земств (см. с. 82-85).

Сравнительный анализ урожаев в конце XIX - начале XX в. сви­детельствует, что земская деревня вплотную подошла к введению многопольных севооборотов, так как в целом крестьянами были апробированы необходимые для этого сельскохозяйственные расте­ния. Причем ржаная культура, как менее ценная, явно отходила на второй план, а на смену ей вводились сорта пшеницы. Существенно

улучшились пропорции сельскохозяйственных культур. Расшири­лись посевные площади овса, ячменя, гречихи, бобовых и что осо­бенно важно - картофеля, как пропашной культуры, без которой практически нельзя заводить полноценный плодосмен в полевом хозяйстве. Почти во всех земских губерниях урожайность картофе­ля увеличилась до такого уровня (300-400 пудов с десятины), при ко­тором в Нечерноземье удалось преодолеть хищническое истощение почвы из-за господства там до начала XX в. льняной культуры. При­чем урожайность последней также заметно повысилась⁴⁶. Устанав­ливая более правильное чередование зерновых, гречихи, бобовых, картофеля, льна, конопли, крестьяне в большинстве губерний доби­лись относительного повышения их урожайности и почти приблизи­лись по этому показателю к помещичьим хозяйствам. И это под­тверждается также статистикой, отражающей развитие земских агрономических организаций.

Если урожайность яровых на крестьянских землях действитель­но попытаться связать с динамикой количественных изменений в со­ставе земского агрономического персонала, прежде всего за 1909-1913 гг., когда она была наиболее выразительной⁴⁷, то связь обоих явлений проявляется достаточно четко. При этом наиболее хорошо она видна в полярных группах земских губерний, обладав­ших разными контингентами агрономических работников. С одной стороны, это - Полтавская, Пермская, Вятская, Екатеринославская, Самарская, Курская, Харьковская и другие губернии. А с другой - Орловская, Пензенская, Тамбовская, Калужская, Тульская. Приме­чательно, что в число последних попали и черноземные губернии, но благоприятные природные условия не помогли здесь компенси­ровать слабое развитие земских агрономических организаций, в ос­новном из-за засилья в органах самоуправления представителей по­мещичьего дворянства, как наиболее консервативно настроенных к прогрессивным изменениям в крестьянском земледелии. И наобо­рот, земские губернии малоплодородного Нечерноземья в большин­стве случаев выделялись повышением урожаев в силу того, что глас­ные и агрономы в них последовательно придерживались основного земского принципа - оказания помощи всему сельскому населению, а не только состоятельным слоям.

Дополнительным подтверждением того, что и в губерниях с оди­наковыми естественноисторическими и сельскохозяйственными ус­ловиями урожайность на крестьянских полях уже непосредственно зависела от деятельности агрономов, служило анкетирование, про­веденное среди крестьян в ряде губерний. Например, в Симбирском земстве только 25,8% агрономов побывали в крестьянских хозяйст­вах от 3 до 5 и более раз в течение года⁴⁸, что являлось следствием занимаемого им 28 места по численности агрономического персона­ла среди 34 староземских губерний⁴⁹. При этом и сама динамика ее

роста имела слабо выраженный характер, что неизбежно отража­лось на качестве полевых работ, которое было ниже, чем в Самар­ской губернии, где 64,6% опрошенных положительно отвечали на вопрос о том, есть ли польза от агрономов в их местностях.

Эти и другие опросы крестьян, проводимые в разных губерниях, устанавливали вполне типичное отношение сельского населения к агрономам. Они показывали, что для успеха земских агрономиче­ских мероприятий необходимо было не только надлежащее органи­зационное и технико-экономическое их обоснование, но и достаточ­но высокий уровень агрономичности самих крестьянских хозяйств, что собственно и являлось объективной основой существования земской агрономии. Как правило, агрономическая состоятельность крестьянских хозяйств вполне совпадала с их экономическим поло­жением, настолько уже прочным, чтобы можно было нести расхо­ды, связанные с повышением агрокультуры полевых работ. Эту от­четливо видимую закономерность учитывали в своей научной обще­ственно-агрономической деятельности и экономисты-аграрники ор­ганизационно-производственного направления. В связи с этим А.А. Рыбников писал: “Мы не отрицаем значения пропаганды агро­номических сведений и опытного дела для населения, но как бы тщательно это все не велось, оно может иметь успех только тогда, когда строит свою работу на основе экономического положения крестьянского хозяйства. В тех случаях, когда объектом влияния та­кой помощи предполагаются сравнительно состоятельные группы населения, обеспеченные землей и другими средствами производст­ва, то пробудить сознание в таком хозяйстве, заинтересовать выго­дой рационального с рыночной точки зрения и совершенного с тех­нической хозяйства не так уж трудно. Но если объектами воздейст­вия общественной агрономии могут быть, а нам кажется, они и должны быть, сравнительно малообеспеченные, то часто... для того, чтобы организовать средства производства в хозяйстве, надо... до­полнить их до необходимого минимума”⁵⁰. А это, в свою очередь, предполагало льготную финансовую и налоговую политику прави­тельства и земства, к которой прибегали только последние, но все еще недостаточно широко. Поэтому на озимых крестьянских полях, требовавших для своей обработки гораздо больших средств, дея­тельность агрономов сказывалась в меньшей степени. Урожайность озимых пшеницы и даже ржи у крестьян имела тенденцию к даль­нейшему отставанию от сбора данного вида зерновых в помещичьих хозяйствах⁵¹.

Как правило, крестьяне плохо подготавливали паровые поля к посевам озимых вследствие недостатка у них лугов и естественных пастбищ. Вынужденные из-за дефицита кормов до последнего момен­та использовать отдыхавшее поле как поскотину или своего рода за­лежь, часто они не имели агрономически правильного черного пара и

в плохо подготовленную почву закладывали семена озимых культур, дававшие по этой причине весьма невысокие урожаи. И только пере­ход крестьян к многополью мог решить и озимую проблему, имев­шую большое значение еще и потому, что удельный вес крестьянской озимой пшеницы в общем доходе, полученном от нее в 1909-1913 гг. всеми производителями в 50 губерниях Европейской России, в сред­нем составлял 77%, а озимой ржи - 93,1%⁵². Но если в связи с этим со­поставить посевные площади обеих культур, соотношение которых даже в Курской, Харьковской, Полтавской губерниях в 1913 г. было 1:15, 1:10, 1:7⁵³, то станет понятной заинтересованность крестьян в советах агрономов для роста производительности десятины озимой пшеницы, более выгодной, чем рожь. И по всему было видно, что земские агрономические организации готовы были ответить на этот все возраставший спрос уже в ближайшей перспективе.

В то же время агрономические организации, находившиеся при землеустроительных комиссиях, такой задачи перед собой не стави­ли. Главное для них заключалось в том, чтобы повсеместно образо­вать как можно больше хозяйств единоличного владения, что прово­дилось в деревне по указу 9 ноября 1906 г., а затем в соответствии с аграрными законами 1910-1911 гг. выходило за рамки реформы. Вместо подлинной культурной эволюции общинной деревне предпи­сывались поистине революционные преобразования. Это была борьба не только с определенной категорией крестьянских хо­зяйств, но и самим крестьянином, его социальным типом, образом жизни, этическими нормами и ценностями. Разрушение общины по сути преследовало цель заменить один мир другим. Однако практи­чески это оказалось недостижимым, так как чем более отсталым яв­лялось хозяйство, тем менее всего было возможно определение ка­ких-то конкретных сроков проведения аграрной реформы. Со своей стороны, общинные крестьяне готовы были признать свою эконо­мическую отсталость, но и при этом были убеждены в моральном превосходстве своего существования и всякую иную систему соци­ально-экономических координат считали неприемлемой. Такие по­нятия, как “товар”, “рынок”, “наемная рабочая сила”, “капитал”, “предпринимательство”, не могли развиваться под воздействием од­ной лишь форсированной приватизации общинной земли без доста­точно широкой финансовой и агрономической помощи. Община по- прежнему предохраняла крестьян от слишком резкого вхождения в рыночные отношения и массовой пауперизации, чреватой усилени­ем социальной и политической напряженности.

Если все же исходить из экономической целесообразности сто­лыпинской реформы, как это, например, делал В.И. Ленин⁵⁴, то не­достаточно судить об успехе или неудаче ее лишь по результатам землеустройства, т.е. количеству нарезанной для отрубных и хутор­ских хозяйств земли и числу вышедших из общин крестьян. Это бы

являлось только частью, и притом не главной. Необходимо было также создать сами отрубные и хуторские хозяйства, а бывшим об­щинникам сделаться подлинными хозяевами-собственниками. Ина­че уже в скором времени большинство их возвращалось на круги своя, не получив ожидаемой финансово-экономической поддержки со стороны землеустроительных органов.

Хотя сам П.А. Столыпин, наверное, понимал значение финансо­вой стороны аграрной реформы, но проявлял, в отличие от земств, крайнюю непоследовательность. Деля крестьян на “своих” (землеуст­роенных) и “чужих” (общинных), он и его единомышленники распре­деляли агрономическую и иную помощь в зависимости от этого деле­ния, причем в совершенно недостаточных объемах, перечеркивавших усилия землеустроителей по разверстанию общинных земель и пере­даче их в личную собственность. Современники это видели, понимали и воздерживались от каких-либо неумеренных восторженно-хвалеб­ных оценок усилий правительства по проведению фактически только земельной реформы. Они появились уже гораздо позднее, в эпоху идеологического противостояния мировых капиталистической и со­циалистической систем, в работах советологов, которым крайне важ­но было отыскать положительные примеры в развитии сельского хо­зяйства дореволюционной России, в противовес существовавшим в СССР колхозам и совхозам. Ныне их фальшивые суждения пережи­вают свое второе рождение в постсоветской России благодаря тем политикам, которые хотели бы утвердить абсолютное право частной земельной собственности, но мало что предпринимают для наполне­ния его социально-экономическим содержанием, присущим цивили­зованным поземельным отношениям.

Аналогичная столыпинской, разрушительная политика уже вто­рое десятилетие проводится по отношению к современной россий­ской деревне. В соответствии с ней коллективным хозяйствам пред­писывалось самораспуститься, частная собственность, напротив, возводится в абсолют, фермерское и кооперативное движение не получают должной государственной поддержки, продолжает ухуд­шаться финансовое положение сельскохозяйственной науки и шко­лы и, наконец, всячески тормозится введение подлинного местного самоуправления. И все это, как и в начале XX в., диктуется полити­ко-экономическими соображениями с той лишь разницей, что тогда речь шла о спасении помещичьего землевладения, а ныне о его воз­рождении. Интересы же непосредственных производителей в пла­нах современных радикальных реформаторов по-прежнему находят незначительное отражение. И в связи с этим возникает особая необ­ходимость подчеркнуть историческое значение земской агрономи­ческой деятельности, как общественной инициативы, шедшей “сни­зу”, при сравнении ее с очередной правительственной попыткой ре­шить “сверху” аграрно-крестьянский вопрос.

Земская агрономическая деятельность в ее отношении к офици­альной аграрной политике являлась следствием противоречивого раз­вития русской деревни конца XIX - начала XX вв. и была направлена на хотя бы частичное преодоление все углублявшегося цивилизацион­ного раскола между государственными институтами власти и общест­вом. Научно обоснованная, опиравшаяся на местные демократические традиции и хозяйственный опыт широких слоев крестьянства, она представляла собой умеренный, прогрессивно-эволюционный тип ка­питалистического развития сельского хозяйства с ярко выраженной кооперативной спецификой. И это делало ее по-настоящему цивили­зованной, отторгавшей бюрократические попытки насильственно привить общинному крестьянству частнособственническое отношение к земле, бывшей, по мнению его подавляющего большинства, “Божь­ей”, “Ничьей”, не подверженной, как сама Природа, купле-продаже.

Правительственная же вестернизация общины не содержала в себе ничего западного, а лишь характерные черты аграрного про­извола помещиков и бюрократии, которые были присущи им во все времена, начиная с огосударствления и закрепощения крестьянской общины. Но окончательная ее ликвидация все же никогда не входи­ла в планы господствующих кругов, вплоть до революции 1905-1907 гг. Столыпинская реформа являлась продолжением всей политики “огораживания” крестьянских земель с той лишь сущест­венной разницей, что на сей раз речь зашла о ее окончательном за­вершении. Неслучайно главным курирующим аграрную реформу органом стало Министерство внутренних дел, во главе которого, как представляется, тоже неслучайно оказался П.А. Столыпин. Волею исторического поворота событий ему была уготована роль ключевой фигуры в процессе ликвидации общины.

Обращаясь к опыту аграрных преобразований в начале XX в., важно учитывать те обстоятельства, которые способствовали одно­временному проявлению правительственного и земского вариантов реформы. Это позволило бы сегодня сосредоточить силы и средст­ва на наиболее правильном выборе пути развития сельского хозяй­ства и исключить тормозящее действие противоположных тенден­ций. В любом случае следует максимально остерегаться неблаго­приятных последствий от противоборства всегда имеющихся воз­можностей аграрного развития, чтобы действительной в конечном итоге стала лишь объективно необходимая. Исторические факты напоминают о том, как опасно доводить остроту аграрных противо­речий до конфликтного их разрешения и насколько необходимо учитывать проявления социальной напряженности при разработке проектов реформ, понижая ее до безопасного уровня. Лишь при та­ком условии возможна обратная связь в виде поддержки со стороны масс тех реформистских начинаний, которые на деле бы помогали решать насущные проблемы.

Как показывает история подготовки проекта столыпинской ре­формы, таковые не могут появиться только в ведомственных канце­ляриях. Кроме этого, должна учитываться местная инициатива в ли­це общественных деятелей и групп, представляющих сельское насе­ление в органах самоуправления. Поэтому составной частью аграр­ной реформы призвана быть реформа местного управления, позво­ляющая избежать взаимоисключающих альтернатив аграрного раз­вития. В частности, это вызывается и потребностью агрономиче­ской проработки правительственных землеустроительных меропри­ятий, которые должны учитывать не только топографические осо­бенности данной местности, но и ее естественноисторическое и хо­зяйственное значение. И, наверное, только тогда появится уверен­ность, что формы землевладения и землепользования не будут иметь случайного характера. Причем важнейшим условием разви­тия землеустраивающейся территории должна быть ее агрономиче­ская экспертиза. Это означает, что без подготовки организационно­производственных и социально-культурных условий интенсивного земледелия всякого рода приватизационные проекты не достигнут поставленных целей. Опыт столыпинских землеустроителей, стре­мившихся к сплошной индивидуализации общинной деревни, дол­жен здесь обязательно учитываться.

Однако выполнить полностью программу агрономических работ при проведении землеустройства органы местного самоуправ­ления будут в состоянии лишь при наличии у них достаточных ассиг­нований. Исторический же опыт показывает, что их всегда не хвата­ло, несмотря на частое превышение установленного земствами трех­процентного уровня сбора налогов с сельскохозяйственных земель и торгово-промышленных предприятий. Следовательно, нужна и пра­вительственная система финансовой поддержки хозяйственной дея­тельности органов самоуправления, без директивного указания на то, как должны использоваться предоставленные им кредиты и пособия.

Кроме того, самоуправление должно обладать самостоятельно­стью при формировании инфраструктуры своей агрономической де­ятельности, приспособленной к различным видам поземельной соб­ственности. В условиях, когда наряду с государственными, коопера­тивными, акционерными и частными предприятиями существуют крестьянские и фермерские, опыт создания земствами губернских, уездных и участковых (волостных) форм организации агрономиче­ской помощи сельскому населению приобретает научно-практиче­ское значение. В связи с этим следует помнить и о том, что дорево­люционная сельскохозяйственная школа, долгое время ориентиро­вавшаяся на выпуск специалистов для обслуживания нужд крупных землевладельцев и государства, так и не смогла сполна удовлетво­рить все возраставший спрос на агрономических служащих, хорошо знающих мелкое хозяйство. Выпуски их были крайне ограничены

из-за малочисленности сельскохозяйственных вузов. Остро тогда стояла и проблема повышения качества подготовки агрономических кадров, которую пытались решать путем простой смены “вывески” учебных заведений, т.е. превращения их в отделения университетов вместо расширения существовавших институтов или строительства новых. Серьезным сдерживающим фактором в этом являлась не­хватка докторов и магистров наук из-за несовершенства системы их подготовки и отсутствия у вузов средств для пополнения своих шта­тов преподавателями высшей квалификации. Все это вновь стано­вится злободневным, так как вместо реальной государственной под­держки сельскохозяйственные вузы получают лишь эфемерное пра­во называться академиями и университетами.

Весьма актуальным сегодня является и положение в царской Рос­сии сельскохозяйственной науки, неразрывно связанной с подготов­кой агрономического персонала и запросами практического земледе­лия. Несмотря на остроту аграрно-крестьянского вопроса, правитель­ство слабо интересовалось состоянием теоретических и опытно-экс­периментальных исследований, постоянно соизмеряя их финансиро­вание с другими статьями бюджетных расходов и не идя на опережа­ющее развитие науки. И только благодаря высокому общественному и профессиональному долгу известных русских ученых такие приори­тетные отрасли сельскохозяйственной науки, как физиология расте­ний, почвоведение и агрохимия, удалось вывести на уровень мирово­го значения и поставить на службу агрономам. К этому следует при­числить и организационно-производственное направление русской экономической мысли, определявшее перспективу развития кресть­янского хозяйства, а следовательно, и общественной агрономии. Но начавшаяся вскоре мировая война резко затормозила позитивные перемены, происходившие в крестьянском хозяйстве под воздействи­ем земской агрономии, а заодно и аграрную реформу.

¹ Веселовский Б. История земства за сорок лет. СПб., 1911. Т. 4. С. 86.

² Обзор их публикаций см.: Ефременко А.В. Земская агрономия и ее роль в эволюции крестьянской общины. Ярославль, 2002.

³ См.: Копылов П.Д. Что такое земская агрономия. СПб., 1910; Владимир­ский В.А. О взаимоотношениях земской и правительственной агрономии // Вестник сельского хозяйства. 1911. № 1,4, 5; Матвеев И.П. К вопросу об ор­ганизации агрономической помощи населению. Ярославль, 1911; Мацее- вич К.А. Роль правительства, земства и других организаций в деле поднятия сельского хозяйства. Харьков, 1913; Ковалъковский А.К. Земства и земская агрономическая организация. Кострома, 1915; и др.

Левицкий А. Земская агрономия и В.А. Владимирский // Земский агроном. 1914. № 25. С. 3-4.

⁵ Владимирский В.А. Указ. соч. // Вестник сельского хозяйства. 1911. № 5. С. 6.

⁶ Агрономическая помощь в России. СПб., 1914. С. 99.

⁷ Кауфман А. А. Агрономическая помощь в России: Историко-статистический очерк. Самара, 1916. С. 4, 7.

⁸ Тейтелъ А.В. Агрономическая помощь населению на путях своего развития: (Историко-методологический очерк). М., 1929. С. 53.

⁹ Шлемин П.И. Столыпин и местное самоуправление. М., 1992. С. 29.

¹⁰ Казарезов В. Крестьянский вопрос в России (конец XIX - первая четверть XX в.). М., 2000. Т. 1.С. 213.

¹¹ Лаптева Л.Е. Земские учреждения в России. М., 1993. С. 117.

¹² Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963; Аврех А.Я. П.А. Столыпин и судьбы реформ в России. М., 1991; Анфимов А.М. П.А. Столыпин и российское крестьянство. М., 2002; Герасименко Г.А. Борь­ба крестьян против столыпинской аграрной политики. М., Саратов, 1985; Дякин В.С. Был ли шанс у Столыпина? СПб., 2002; Зырянов П.Н. Столыпин без легенд. М., 1991; и др.

¹³ Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России в 1907-1914 гг. М., 1992. С. 220.

¹⁴ Вронский О.Г. Государственная власть России и крестьянская община в годы “великих потрясений” (1905-1917). М., 2000. С. 208.

¹⁵ Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М., 2001. С. 151, 153, 219.

¹⁶ Аухаген О. Критика русской земельной реформы. СПб., 1914. С. 26, 27.

¹⁷ Халютин П.В. Крестьянское хозяйство в России. Пг., 1915. С. XX, XXII, XXIV, XXVI.

¹⁸ Зырянов П.Н. Указ. соч. С. 222.

¹⁹ Кнемайер ФЛ. Организация самоуправления в Баварии // Государство и пра­во. 1995. №4. С. 111.

²⁰ Чупров А.И. Ученые труды. Ч. III. Вып. И. М., 1911. С. 41.

²¹ Справочные сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству (по дан­ным на 1904 год). Вып. 8. СПб., 1906. С IX-X; Веселовский Б. Указ. соч. Т. 2. С. 135.

²² Веселовский Б. Указ. соч. Т. 2. С. 140.

²³ Справочные сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству (по дан­ным на 1907-1908 годы). Вып. 10. СПб., 1910. С. XXVI-XXVII; Королева Н.Г. Земство на переломе (1905-1907 гг.). М., 1995. С. 65-66.

²⁴ РГИА. Ф. 1288. Оп. 2. Д. 33. Л. 109, 111 об.

²⁵ Местный агрономический персонал, состоящий на правительственной и общественной службе 1 января 1915. СПб., 1915. С. 556-559.

²⁶ См.: Шидловский С.И. Земство: (Свод трудов местных комитетов в губерни­ях Европейской России). СПб., 1904.

²⁷ Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленно­сти. Т. 11. Гродненская губерния. СПб., 1903. С. 1-2.

²⁸ Симонова М.С. Кризис аграрной политики царизма накануне первой револю­ции. М., 1987. С. 37-43.

²⁹ Местный агрономический персонал, состоявший на правительственной и общественной службе 1 января 1910. СПб., 1910. С. 148-149; СПб., 1911. С. 214-217; СПб., 1912. С. 300-303; СПб., 1913. С. 406-409; СПб., 1914. С. 512-515; СПб., 1915. С. 556-559.

³⁰ Маслов П. Земледельческое хозяйство после революции // Общественное движение в России в начале XX века. СПб., 1911. Т. 4. Ч. 1. С. 10.

³¹ См.: Иверонов И.А. Основы межевого и землеустроительного дела. М., 1910; Быстрицкий СД. Ключ к наказу землеустроительным комиссиям. Саратов, 1908.

³² Известия Главного управления землеустройства и земледелия. 1908. № 5. С. 271-273; Известия Земского отдела. 1908. № 5. С. 271-273.

³³ Подсчитано по: Сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству в 1913 г. Вып. 14. Пг., 1916. С. 17.

³⁴ Доклад Московской губернской земской управы Московскому губернскому земскому собранию очередной сессии 1909 г. М., Б.г. С. 3.

³⁵ Труды совещания по организации опытного дела в России, происходившего при Главном управлении землеустройства и земледелия с 14 по 20 ноября 1908 г. СПб., 1909. С. 327-334.

³⁶ Тимирязев К.А. Наука и земледелец // Он же. Соч. М.., 1937. Т. III. С. 17.

³⁷ Рашкович С Л. Удобрительная промышленность в России. Пг., 1920. С. 3.

³⁸ См.: Труды Второго съезда Уполномоченных Дворянских Обществ 31 губер­нии. 14-18 ноября 1906 г. СПб., 1906; Труды Третьего съезда Уполномочен­ных Дворянских Обществ 32 губерний. 27 марта - 2 апреля 1907 г. СПб., 1907.

³⁹ Копылов П.Д. Очередные задачи по улучшению крестьянского хозяйства в Приозерном крае // Труды Императорского Вольного экономического обще­ства. 1909. Т. 1. Кн. 1. С. 38-39.

⁴⁰ Копылов П.Д. Что такое земская агрономия. С. 60-63.

⁴¹ Справочные сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству (по дан­ным на 1909 год). Вып. 11. СПб., 1911.С. 477-479.

⁴² Труды II Всероссийского съезда Лиги аграрных реформ. Вып. 1. М., 1918. С. 22.

⁴³ Хейсин МЛ. Кредитная кооперация в России. Пг., 1919. С. 149.

⁴⁴ Сведения о деятельности земств по сельскому хозяйству в 1913 г. Вып. 14. СПб., 1914. С. 53.

⁴⁵ Письмо А.В. Чаянова В.М. Молотову. 6 октября 1927 г. Ц Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 211-212.

⁴⁶ Статистика Российской империи. Урожай 1888 года Европейской России. СПб., 1889. Т. 6. С. 12-13, 156-157; Статистика Российской империи. Урожай 1913 года Европейской и Азиатской России. Яровые хлеба. СПб., 1914. Т. 81. С. 8-9, 364-365, 436, 497.

⁴⁷ Местный агрономический персонал, состоявший на правительственной и об­щественной службе 1 января 1910. СПб., 1910. С. 148-149; СПб., 1911. С. 214-217; СПб., 1912. С. 300-303; СПб., 1913. С. 406-409; СПб., 1914. С. 512-513.

⁴⁸ Воробьев К. Участковая агрономия в отзывах земских корреспондентов // Земское дело. 1914. № 9. С. 662.

⁴⁹ Местный агрономический персонал, состоявший на правительственной и общественной службе 1 января 1914. С. 512-515.

⁵⁰ Рыбников А.А. Очерки развития крестьянского промышленного льноводст­ва Нечерноземной полосы России. Кострома, 1912. С. 71-72.

⁵¹ Статистика Российской империи. Урожай 1888 года Европейской России. Т. 6. С. 6-7, 154-155; Статистика Российской империи. Урожай 1913 года Европейской и Азиатской России. Озимые хлеба и сено. СПб., 1913. Т. 81. С. 2-3, 94-95.

⁵² Опыт исчисления народного дохода 50 губерний Европейской России в 1900-1913 гг. / Под ред. С.Н. Прокоповича. М., 1918. С. 80.

⁵³ Статистика Российской империи. Урожай 1913 года Европейской и Азиат­ской России. Озимые хлеба и сено. Т. 81. С. 2-3, 16-17, 72-73.

⁵⁴ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 31-32.

Приложение

Сведения об урожайности яровых сельскохозяйственных культур на крестьянских наделах в 34 губерниях (конец XIX - начало XX века)*

Владимирская

Вологодская

Воронежская

Вятская

Екатеринославская

Казанская

Калужская

Приложение (продолжение)

Приложение (продолжение)

Приложение (окончдиие)

* Статистика Российской империи. Урожай 1888 года Европейской России. СПб., 1889. Т. 6. С. 12-13, 156-157; Статистика Российской империи. Урожай 1913 года в Европейской и Азиатской России. Яровые хлеба. СПб., 1914. Т. 81. С. 8-9, 364-365, 436, 497; Местный агрономический персонал, состоявший на правительственной и общественной службе 1 января 1910. СПб., 1910. С. 148-149; СПб., 1911. С. 214-217; СПб., 1913. С. 406-409; СПб., 1914. С. 512-515.

^lt* В числителе показатель на 1888 г., в знаменателе - на 1913 г.