ОБСУЖДЕНИЕ ВОПРОСА О ЗАПРЕЩЕНИИ ПРОДАЖИ КРЕПОСТНЫХ БЕЗ ЗЕМЛИ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СОВЕТЕ 6 И 16 МАЯ 1801 г.

По всей видимости, в апреле 1801 г. Александр еще не знал, как поступить с бывшими членами его кружка, какую роль отвести им в той борьбе, которую предстояло вести царю за упрочение своей .власти.

Политический багаж, с которым Строганов явился к царю, был довольно скуден. Несколько абстрактных идей эпохи Просвещения, довольно туманные представления о том, как применить их к русской действительности, — вот, пожалуй, и все, что было за душой Строга­нова весной 1801 г. Правда, в его портфеле находилась записка А. А. Безбородко, но это было вовсе не строгановское произведение, да и оно уже побывало в руках царя, так что Строганов выступал лишь как посредник. Скудость политического багажа Строганова, помноженная на полное незнание административного механизма, совокупно с вышеотмеченными обстоятельствами предопределила то скромное место, которое царь первоначально собирался отвести «молодым друзьям» в своей борьбе за стабилизацию политического режима страны.

Пока Строганов составлял многословные и туманные рассужде­ния о «принципах реформы», Александр предпринял практические шаги для реализации своей программы решения крестьянского

7 М. М. Сафонов

97

вопроса. Очевидно, Строганов даже и не подозревал о том, что у царя была четкая и конкретная, продуманная в деталях программа посте­пенной ликвидации крепостного права. По всей видимости, у Алек­сандра были веские основания не вполне доверять своим «молодым друзьям», во всяком случае о своей программе он не сказал Строга­нову ни слова. Наверное, он предвидел отрицательное отношение к ней «молодых друзей». А между тем генерал-прокурор А. А. Бекле-шев получил уже конкретное задание. Александр начал с 1-го пункта своей программы — с подготовки указа, запрещавшего продавать крепостных без земли. Главными редакторами законодательных актов в эти дни были Д. П. Трощинский и А. А. Беклешев. Трудно сказать, почему выбор пал на Беклешева. Видимо, царь надеялся встретить у него одобрение своих идей. Как показало будущее, выбор был сделан правильно — Трощинский идей проекта не принял. Бекле­шев подготовил записку о непродаже людей без земли, соответствую­щую выписку из законов, два проекта указа (АГС. 1. 768—772) и 6 мая по приказу царя внес их в Государственный совет.

При восстановлении жалованных грамот дворянству и городам было обращено внимание на то, что государственное благо «наи-вяще» должно быть утверждено «попечением и о состоянии крестьян». Автор записки (а за ней несомненно стоял Александр) как бы говорил членам Совета: «Раз уж я утвердил права дворянства и купечества, как вы этого желали и при том сами же указали на необходимость взяться за крестьянский вопрос, давайте теперь займемся определением положения крестьян, как этого хочу я».

Записка констатировала, что большую часть крестьян составляют крепостные помещиков. Их было 19.6 млн. человек (59.97 % всех крестьян). Далее автор делал попытку связать предлагаемые меры с прежними действиями самодержавной власти и тем самым под­черкнуть законность своих предложений.

Автор ссылался на Соборное уложение 1649 г., которое рассматри­вало крепостного крестьянина как неотделимый от земли элемент

вотчинного хозяйства. Отмечалось, что хотя перевод крестьян на дру­гие земли и разрешался, но обращение крепостных в холопов было запрещено. Особо подчеркивалось, что Уложение запрещало прода­вать «крепостных людей», а указ 5 августа 1771 г. воспрещал про­дажу крепостных без земли при конфискациях и с молотка на аукцио­нах (ПЗС. I. 13634). Последующие же постановления не давали продаже «законного основания», но служили к ограничению этого «присвоенного токмо и в обычай введенного права». Поскольку же современное положение России сильно отличается от того состояния, в котором она находилась в середине XVII в., тем более следует ограничить власть помещиков над крепостными теми пределами, которые очерчены еще Уложением: продажу людей без земли запре­тить, крестьян оставить крепкими вотчине, а не помещику, однако с правом исков по прежним крепостям (АГС.

Таким образом, автор предлагал запретить торговлю крепостными не потому, что она не соответствовала уровню просвещения, достиг­нутому Россией в начале XIX в. В основу его аргументации была положена идея о необходимости вернуться к законодательным нормам середины XVIT в. Тогда крепостное право находилось на той стадии своего развития, когда существовали раздельно две категории крепостных, слившиеся впоследствии в единую группу. Тем самым Александр хотел особо подчеркнуть законность своих действий — они, дескать, носили не произвольный, как у Павла I, и, следова­тельно, деспотический характер, а опирались на русское законода­тельство, существовавшее полтора столетия. Но ссылки на пре­емственность с законодательной практикой предшествующих само­держцев носили чисто декларативный характер. На самом же деле записка представляла собой первый документ, исходящий от госу­дарственной власти, где злоупотребления помещиков своими правами получили столь резкое осуждение. В записке верно прослеживалась связь между практикой продажи крестьян без земли и увеличением числа дворовых. Автор правильно понимал также взаимосвязь между ростом дворовых и увеличением налогового гнета, ложившегося на плечи крестьян, что приводило к снижению платежеспособности крестьянства, увеличению недоимок и в конечном счете отражалось на и без того чрезвычайно сложном финансовом положении страны. Автор записки имел в виду предложенными мерами лишь затруднить рост дворовых и не шел пока дальше. Но, поскольку связь между увеличением числа дворовых людей и ухудшением финансового положения была не только осознана, но и признана верховной властью, становилось ясно, что в ближайшем будущем правительство будет вынуждено взяться за этот вопрос.

Таким образом, на предложение членов Совета 25 марта умень­шить налоговый гнет путем снижения размеров подушной подати Александр отвечал встречным предложением приняться за регламен­тацию крепостного права и начать с запрещения продажи крестьян без земли, ограничения роста числа дворовых людей.

98

99

ников задевали за живое, любые аргументы, тем более историко-юридические, теряли всякую силу.

К записке были приложены два проекта указа (АГС. 1. 768—769). Преамбула первого начиналась с реверанса в адрес дворянства: оно, дескать, более всех других сословий отличается просвещением, нравственностью и человеколюбием. Но затем провозглашалось, что «несовместно и уничижительно видеть остаток грубости, невежества времен прошедших в укоренившемся обычае ценою злата определять судьбу человека и в укоризну разума и нравов производить куплю себе подобных!». Указ констатировал, что законодательство признает за помещиками полное право распоряжаться принадлежавшей им землей и живущими на ней крестьянами, но продажа крестьян без земли «нигде законами не утверждена». Это — лишь «обычай, одной неопределенностью законов и многолетними злоупотребле­ниями допущенный». Он «столь же оскорбителен для человечества», сколько «противен и всем государственным причинам». В поста­новляющей части указа провозглашался принцип крепости помещику по земле, подтверждалась незыблемость помещичьих прав собствен­ности на поместья с живущими в них крестьянами, а затем объявля­лось, что «отныне и впредь людей и крестьян без земли ни с аукциона, ни под другим каким-либо видом не продавать, не покупать, не ме­нять, не дарить, не поступать». Категорически запрещалось публико­вать в газетах данные о такого рода операциях и оформлять доку­менты купли и продажи. Относительно дворовых людей постановля­лось, что они могут переходить от одного владельца к другому только по духовному завещанию, по наследству или в качестве приданого. Вместе с тем уточнялось, что помещик по-прежнему сохраняет за собцй право переселять своих крестьян на новые земли, переводить из одной вотчины в другую. Новые правила не распространялись на крестьян, поселенных на спорных землях (АГС.

Второй проект был копией первого, содержавшей лишь редакци­онные изменения. Однако пространная преамбула с этическим осуждением торговли людей себе подобными была заменена короткой и сглаженной фразой: «В пресечение злоупотреблений, принявших свойство права помещичьего, ко вреду добрых нравов и самых польз государственных признали мы за благо повелеть. . .» (АГС. 1. 769—770).

Сопоставляя крестьянскую программу, изложенную в дневнике Александра, записку и проекты указов, внесенные Беклешевым в Государственный совет, нетрудно заметить, что Александр не счи­тал возможным высказать публично свое отрицательное отношение к крепостному праву, не оглашал конечной цели, к которой стре­мился, — постепенной ликвидации крепостной зависимости. Это и естественно. Такой подход вытекал из его программы медленной, растянутой на много лет ликвидации этого института. В записке крепостное право не ставилось под сомнение, осуждались лишь злоупотребления им. Характерно, что не только в записке, но и в одном из указов Александр апеллировал к чести дворянства, надеясь, что оно осознает, насколько гнусен обычай «ценою злата»

100

определять судьбу человека. Резкая критика злоупотреблений помещичьей властью была предназначена для 12 членов Госу­дарственного совета. В проектах, созданных для всенародного объявления, эта критика оказалась сильно сглаженной. По всей видимости, Александр рассчитывал на сочувственное отношение членов Совета к этой мере, но испытывал определенные колебания относительно того, в какой форме она должна быть опубликована. Предвидя определенное недовольство части помещиков, но не пред­ставляя даже отдаленно его возможных размеров, Александр искал наиболее подходящие формулировки. Но он не был уверен в том, что самодержцу необходимо смягчать силу выражений высочайшего указа. Поэтому царь решил предложить Совету два варианта.

Как же отнесся Совет к проектам императора?

Члены как будто одобрили его намерения. Но при этом указали на «непредвиденные последствия», которые могут произойти от та­кого запрещения: «простой народ, всегда жаждующий свободы и по неразумению часто самый малейший повод к ней принимая за за­коны, неоднократно и по меньшим причинам, а особливо в начале царствования, когда слух о новых учреждениях располагает его к надеждам и. . . заставляет во всех новых установлениях искать события его желаний, выходил из повиновения». Так было при воца­рении Екатерины II и Павла I, хотя тогда правительство не подавало повода для каких-либо надежд на освобождение крестьян. Расплачи­ваться пришлось кровью. Эти уроки заставляют опасаться, чтобы крестьяне и тем более дворовые не увидели бы в запрещении продажи крепостных без земли «уменьшения или совершенного уничтожения» крепостной зависимости. Что касается дворянства, то оно расце­нило бы предлагаемую царем меру как справедливую, однако дворя­нам не дала бы покоя мысль о том, что их крепостные, выйдя из по­виновения, «могут каждую минуту взволноваться». Эта навязчивая идея, «вселив в них страх, породит недоверчивость и ежечасные подозрения». А эти подозрения более опасны, чем «и само зло возму­щения». Другими словами, члены Совета старались убедить царя в отрицательной реакции дворянства и пытались устрашить его этим. Основываясь на таких сильнодействующих аргументах, Совет нашел более целесообразным отложить издание указа до того времени, «когда внимание умов к новостям» постепенно ослабнет и они, будучи удостоверены «постоянным вещей порядком», не станут «ожидать перемен и принимать призраки своего воображения за истину». Другой вариант предлагаемой меры, по мнению Совета, состоял в том, чтобы со временем издать это постановление в составе общих законов об имениях и правах на них, тогда данное запре­щение не будет иметь «разительного вида новости» и не станет подвергаться превратным истолкованиям, так как одновременно с ним окажутся зафиксированы и права помещиков на своих крестьян в полном объеме. На тот случай, если император все же захочет привести в исполнение свое первоначальное намерение, члены Совета настоятельно рекомендовали издать указ «самый простейший и краткий, чтоб подробным изъяснением причин не возбудить еще

101

более внимания и не усилить самою наружность тех опасностей», которые вытекают из существа дела. Наконец, Совет привел еще один такой же крепостнический, как и все предыдущие, но не лишенный определенных резонов и поэтому довольно весомый аргумент против запрещения продажи людей без земли — это серьезно затруднит возможность переселения крестьян на новые земли, а оно необходимо для колонизации и для разрешения земельного голода в центре. Поэтому члены Совета предложили сделать исключение для тех случаев, «когда люди будут продаваемы для перевода на другие земли», а для предотвращения подлогов ввести обязательное удосто­верение губернского начальства в том, что каждая такая продажа осуществляется для перевода на новые земли. Таково было мнение всех 14 членов Совета. Лишь один Беклешев подал голос о том, что если опубликовать краткий указ, то все опасения Совета не будут иметь никаких оснований и потому этот акт надо обнародовать безотлагательно (АГС. 1. 761—764). Итак, члены Совета заняли двойственную позицию. С одной стороны, они одобрили намерение императора и признали его доводы резонными, с другой — привели столько аргументов против, что окончательный вывод о передаче на усмотрение царя последнего решения был лишь вежливо выражен­ным отказом. По существу это означало резкую оппозицию его программе.

Чем же была вызвана позиция Совета? Большинство его членов сами являлись крупнейшими помещиками. Их крепостническое нутро брало верх над всеми государственными резонами. Но помимо сугубо крепостнической подкладки их образа мышления было и другое. Часть их, и причем самая влиятельная — братья Зубовы, — была .способна разделить и, как показало ближайшее будущее, не только разделить, но и развить идеи императора в крестьянском вопросе. Однако, каковы бы ни были их личные воззрения, бывшие заговорщики, только что получившие реальную власть, не собирались ставить ее под угрозу, рискуя вызвать недовольство первенствующего сословия. В самом деле, запрещение продавать крестьян без земли задевало душевладельцев за живое гораздо сильнее, чем все «анти­дворянские» акции Павла, вместе взятые. Разве ропот отдельных жертв павловского деспотизма можно было поставить на одну доску с поголовным недовольством 726 тыс. дворян? А между тем правление Павла кончилось катастрофой. Думается, что эти соображения удерживали членов Совета на крепостнических позициях. Говоря о дворянском недовольстве предложенными мерами, члены Совета несомненно не ошибались — они слишком хорошо знали свое сословие.

О том, каково было отношение к проекту указа о запрещении продажи крестьян без земли наиболее образованной части дво­рянства, свидетельствовала позиция «молодых друзей» царя. Она вытекала из их общего взгляда на крестьянский вопрос. Как и царь, как и члены Государственного совета, П. А. Строганов считал, что «в России класс, который более всего должен привлечь внимание правительства, — это крестьяне». Они наделены умом и духом пред-

102

приимчивости. Когда крестьяне проявляют свои умственные способ­ности, они просто удивительны. Однако крестьяне обречены на застой, потому что не могут пользоваться плодами своих работ. У них нет ни собственности, ни определенного состояния. Однако из признания того факта, что задача правительства заключается в создании таких условий, при которых могли в полную меру рас­крыться производственные возможности крестьян, вовсе не вытекало, что Строганов считал возможным сделать это немедленно. Напротив, он полагал, что необходимо щадить собственников, не задевая их, привести к этой цели рядом постановлений, которые произведут улучшение в состоянии крестьян нечувствительным образом. Более всего следует избегать неосторожно употребленных слов, которые могли бы возбудить их головы и привести к самым неприятным последствиям. «Вся проблема состоит в том, чтобы обеспечить им это состояние без потрясения, потому что без этого условия лучше вообще ничего не делать». Строганов останавливался в нерешитель­ности перед конкретными действиями, опасаясь, что первый же приступ к крестьянскому вопросу обернется социальной катастрофой. В этом позиция Строганова почти полностью смыкалась со взглядами Государственного совета. Осуществление провозглашенных принци­пов неизбежно наталкивалось на институт крепостного права. Для того чтобы обеспечить крестьянам «строго определенное состояние», необходимо было вторгнуться в сферу компетенции помещиков. Строганов видел выход в том, чтобы согласовать интересы тех и дру­гих. Добиться этого, по мысли Строганова, можно было бы с по­мощью ряда постановлений, выгодных и помещикам, и крестьянам. Необходимо, чтобы крестьяне имели бы собственность и могли бы делать с ней все, что пожелают. Такое положение необходимо согла­совать с нынешним состоянием крестьян так, чтобы как можно меньше потрясать кого бы то ни было. Владельцы смогут извлечь из этого пользу даже тогда, когда крестьяне будут иметь все привиле­гии, которые хотят пожаловать крепостным. Как только будут даны постановления, показывающие, как можно, не задевая личных инте­ресов, использовать крестьян с большой выгодой, они через некоторое время дадут прекрасные результаты. Малейшая гарантия, представ­ленная крестьянам, произведет ожидаемое действие.'9

Таким образом, в решении крестьянского вопроса Строганов как будто стоял на верном пути. Обеспечение собственности и регламентация повинностей крестьян должны были предохранить крепостных от произвола и поставить пределы эксплуатации их труда. Однако, несмотря на либеральные фразы, позиция Строганова в сущности оказывалась крепостнической: она оправдывала сохране­ние status quo, потому что ввести крепостничество в определенные границы было невозможно, не затронув помещичьих прав.

9 мая Строганов и Кочубей обменялись мнениями по крестьян­скому вопросу. Они нашли, что обычай продавать людей без земли — сущее варварство. Кочубей полагал, что этот обычай должен быть уничтожен немедленно и поэтому как будто одобрял поведение Александра. Но Строганов назвал обращение царя в Совет с предло-

103

жением запретить такую продажу ярким «свидетельством того, как мало порядка царит в мыслях императора». Строганов, как и члены Государственного совета, находил, что этот вопрос касается более общей проблемы отношений крестьян к помещикам. Он будет одним из важнейших предметов занятий комитета, естественно, займет свое место в общем порядке работы. Тогда не придется подвергаться риску из-за операции, плохо согласованной с другими мерами, и издавать бессвязные постановления, к которым надо будет возвращаться вновь. (О существовании у царя программы решения крестьянского вопроса «молодой друг» еще не догадался). Строганов не мог не понимать, что уничтожить личную продажу крестьян, не затронув при этом интересов помещиков, невозможно. Но он охотно тешил себя мыслью о том, что в будущем посредством общих постановлений этот обычай «будет обуздан другим образом, который искоренит его нечувствительно, задевая интересы значительно меньше». Поэтому Строганов осуждал шаг Александра, решение же Госу­дарственного совета он назвал «очень разумным». В конце концов с ним согласился и Кочубей. «Молодые друзья» сошлись на том, что если царь будет поступать так и впредь, то из этого может произойти «громадное зло».20 Если так думали ближайшие к Александру люди, образованнейшие и просвещеннейшие дворяне, воспитанные на фило­софских идеях эпохи Просвещения, как могли мыслить рядовые помещики, незнакомые с просветительскими теориями? Концентри­рованным выражением позиции дворянства и явилось общее мнение Государственного совета 6 мая 1801 г.

Нет никаких известий о том, какова была реакция Александра, однако из дальнейших действий царя можно заключить, что он едва*ли осознал полную непримиримость членов Совета к внесенным туда предложениям, всю решимость советников защищать свою крепостническую позицию до конца. Видимо, царь принял за чистую монету аргументы Совета и решил рассеять их как некое недоразуме­ние. К заседанию 16 мая был подготовлен новый проект указа (АГС. 1. 769), в котором учли все рекомендации Совета. Это был «самый простейший и кратчайший» указ. В нем объявлялось о запрещении продавать людей без земли, за исключением продажи для переселе­ния по удостоверению губернской администрации.

Защищать свое предложение явился сам Александр. Это был первый случай появления царя в Государственном совете. Протокол заседания кратчайшим образом сообщает обо всем, что там произо­шло. После прочтения протокола от 6 мая «вновь рассуждаемо было по сему предмету с подтверждением прежнего о нем положе­ния». Беклешев, как и ранее, остался при своем мнении (АГС. 1. 764). За лаконичной формулировкой протокола осталось скрытым целое сражение, которое члены Совета дали предложению Алек­сандра. В откровенном письме к брату А. Р. Воронцов рассказал, что дебаты носили столь бурный характер, что ничего подобного не было в России со времен Петра I.21 О характере аргументов, пущенных в ход 16 мая, дает представление записка одного из членов Совета, сохранившаяся в архиве этого органа. Несомненно, она была

подготовлена к заседанию Совета, и если ее не читали там (протокол об этом молчит), то суть дела не меняется. Автор записки22 — крепостник до мозга костей — пытался, однако, скрыть свою сугубо корыстную позицию под личиной поборника общественной пользы. Но, поскольку веских аргументов он найти не мог, приходилось прибегать к ребяческим доводам. Главный недостаток предложенной меры автор видел в том, что она была сопряжена «с некоторыми неудобствами для дворян». Но и без того мера эта, по мнению автора, принесет вред прежде всего самим крестьянам. Кроме того, что крестьяне не поймут ее настоящую цель, они увидят в ней уменьшение власти помещиков и перестанут повиноваться им, эта мера может уменьшить семейное счастье крепостных: зажиточные крестьяне лишатся возможности покупать рекрутов вместо своих детей и «оттого лишатся и благополучия с ними век свой провести». Понятно, что этот аргумент был просто беспомощен: автор словно не видел, что торговля крепостными, посредством которой детей навсегда разлу­чали с родителями, разрушала семейное счастье крепостных в го­раздо большей степени, чем это могло бы произойти от запрещения такой торговли. Не менее вздорен был и другой довод автора: предло­женная мера не может означать «милость всенародную», потому что казенные крестьяне ничего не приобретут от нее, их ведь никогда не продавали без земли. Третий аргумент был несомненно серьезнее. Дворяне, не имеющие деревень и обладающие только дворовыми, лишатся возможности продавать дворовых, не продавая дома. При этом автор утверждал, что указанное запрещение не позволит дворя­нину избавляться путем продажи в рекруты от «развратного и неугодного слуги». «Чем же он от оного избавлен быть может?» — патетически восклицал автор записки, «запамятовствовав», что лю­бой помещик имел право отдать своего крепостного в смирительный дом, в каторжные работы, отправить в Сибирь и получить при этом в зачет рекрутскую квитанцию. Но и этого автору оказалось недоста­точно. Он тут же привел еще один дополнительный аргумент: если принять предложенный проект, то «буйные, пьяные и к услуге негод­ные» дворовые и крестьяне мелкопоместных дворян не станут исправ­ляться в своем поведении, так как над ними уже не будет висеть дамоклов меч продажи в рекруты за такие проступки. Более того, в случае запрещения «успехи в мастерствах и художествах остано­вятся и пострадать могут». Ведь теперь крепостной художник или ремесленник, употребляемый своим хозяином на другие работы, может быть продан дворянину, который предоставит «ему все спо­собы к достижению до совершенства в его художестве или ремесле». А запретишь продажу без земли, и крепостному гению придется зарыть свой талант в землю и весь век заниматься черной рабо­той. Наконец, если сделать из запрещения одно исключение — разрешить продавать для переселения, — то это приведет к величай­шим злоупотреблениям: подлинное количество земли покупателя неизвестно, и поэтому станут покупать крестьян, не имея возмож­ности обеспечить их землею. Как будто при свободной торговле крепостными это неудобство устранялось! Одним словом, для автора

104

105

записки все аргументы были хороши, лишь бы они дискредитировали предложенную царем меру (АГС. 1. 766—768). Насколько это не соответствовало наивным представлениям Александра о «стыде» и «чести» дворянства, которые должны были стать мощными рыча­гами избавления России от крепостного рабства! А такова была в сущности позиция всего Государственного совета, только в отличие от автора записки советники сумели прикрыть ее крепостническую суть внешне более благопристойными аргументами. Решение Совета — это был сгусток мнения всего дворянства.

Столкнувшись с такой позицией, что, судя по всему, было для царя полной неожиданностью, Александр отступил. Через 12 дней на имя президента Академии наук последовал рескрипт, которым запреща­лось помещать в газетах объявления о продаже крепостных без земли (ПСЗ. I. 19892). Первая же попытка приступить к решению крестьянского вопроса закончилась тем, что читающий столичные газеты иностранец не мог бы теперь найти в них прямых доказа­тельств того, что в Петербурге процветал торг людьми. Но, даже для того чтобы скрыть от просвещенной Европы грубые проявления варварства, этого было слишком мало: о положении дел в России там судили не только по «Санкт-Петербургским ведомостям».

В мае 1801 г. царь спасовал перед Государственным советом, но это было временное отступление. Видимо, тогда Александр еще не осознал того, что устами Государственного совета говорил весь господствующий класс России — все дворянство и одворянившаяся бюрократия. Император видел пока лишь сопротивление только что образованного законосовещательного органа. Не понимал неискушен­ный монарх и той связи, которая еще не совсем ясно обозначилась в ходе майских дебатов между преобразованием государственного управления и сословным вопросом. Во всяком случае не прошло и месяца, как царь сделал шаг, после которого преобразования в госу­дарственном управлении стали неизбежными.

УКАЗ О ПРАВАХ СЕНАТА 5 ИЮНЯ 1801 г.

В системе государственного управления, созданной в первой четверти XVIII в., важное место принадлежало Сенату. Перво­начально, в 1711 —1718 гг., это была как бы временная комиссия из 9 человек, которая должны была управлять государством во время частых Отлучек Петра I. Сенат осуществлял высшую исполнительную и судебную власть, выполнял функции надзора и отчасти законо-совещания. Однако ни круг ведомства, ни точная компетенция Сената не были четко определены. В 1718—1720 гг., когда в ходе реформы местных и центральных учреждений были созданы коллегии, Сенат стал собранием их президентов, в котором совместно решались дела, выходившие из пределов компетенции каждой из них. Для коллегий Сенат стал высшей инстанцией, наблюдавшей за ними и разрешаю­щей их недоразумения. Вместе с тем за Сенатом остался ряд обязан­ностей, которые по своему существу не относились ни к одной кол-

106

легии: баллотировка в высшие чины, определение к должностям., публикация указов и надзор за их исполнением. В 1722 г. Сенат перестал быть собранием коллежских президентов, так как практика показала, что они были не в состоянии одновременно управлять коллегиями и контролировать самих себя в Сенате. Тогда же за Сена­том устанавливался надзор в лице агента личной власти царя — генерал-прокурора. В его обязанности входило наблюдать, чтобы Сенат действовал в строгом соответствии с существующим законода­тельством, следить за исполнением сенатских указов, останавливать неверные с его точки зрения решения. Через подчиненных ему проку­роров генерал-прокурор осуществлял надзор за деятельностью коллегий. Генерал-прокурор обладал правом законодательной инициативы, руководил деятельностью сенатской канцелярии и был посредником между Сенатом и монархом. Петр I постоянно руково­дил деятельностью Сената и направлял его на решение тех дел, которые считал наиболее важными. При этом Сенат нередко пред­принимал ряд действий, о которых сообщал Петру лишь впослед­ствии, причем не только самостоятельно создавал новые учреждения, но и приостанавливал некоторые указы царя. Однако абсолютный мона'рх контролировал деятельность своего высшего правительствен­ного учреждения, предоставляя ему лишь ту долю самостоятельности, которую он считал в данный момент возможной. Петр разрешил Сенату в исключительных случаях самостоятельно составлять закон и публиковать его, но в повседневной практике Сенат не должен был надавать законы без санкции монарха. Сам Сенат очень редко раз­рабатывал законопроекты. Их создавали по инициативе царя и его ближайших сотрудников вне Сената. Сенаторы обсуждали их по повелению царя, но последнее слово всегда оставалось за мо­нархом.

Еще в последние годы царствования Петра I стала ощущаться потребность разделить функции, слитые в Сенате как верховном правительственном учреждении: разработку основ внутренней и внешней политики, т. е. вопросы наиболее важные и значительные, отделить от решения более мелких второстепенных задач текущего административного управления. Целесообразность этого разделения подсказывалась повседневной практикой, которая довольно ясно демонстрировала, что одни и те же лица не в состоянии успешно заниматься и теми, и другими вопросами одновременно. Необходи­мость такого преобразования вытекала из реального состояния государственного управления, сложность которого неуклонно воз­растала по мере развития экономической, политической и культурной жизни страны. В течение второй четверти XVIII в. были предприняты три попытки провести такое разделение: выделить из Сената ядро наиболее влиятельных лиц и поручить им решение самых важных вопросов, освободив от занятия второстепенными делами. Первая такая попытка была предпринята после смерти Петра I, когда был учрежден Верховный тайный совет. Первоначально за Сенатом сохранялось положение органа, которому, хотя и под верховенством Совета, подчинялись все учреждения империи. Но вскоре Совет за-

107

брал в свои руки те дела, которые находились в непосредственной ком­петенции Сената. Сенат превратился в экспедиционную коллегию Совета, исполнял различные его поручения, хотя они и относились к непосредственной компетенции последнего, занимался рассмотре­нием множества дел, не входивших вовсе в круг его ведомства. Однако как ни широка была компетенция Совета как органа верхов­ного управления, заменить Сенат он не мог да и не стремился к этому. Совет нуждался в. таком учреждении, которое представляло бы собой машину, способную самостоятельно выполнять возложенные на нее операции, в то время как рычаги и приводные ремни этой машины находились бы в руках членов Совета. Однако этот принцип не был последовательно проведен в жизнь. Совет постоянно втор­гался в компетенцию Сената, забирал к себе его дела, из чего проис­ходила постоянная путаница. После неудачной попытки верховников ограничить самодержавную власть в 1730 г. Верховный тайный совет был уничтожен, а Сенат восстановлен на тех же основаниях, на которых он находился в последние годы правления Петра I. При этом сами сенаторы рассматривали петровские законодательные акты относительно Сената и решили восстановить их, исключая должность генерал-прокурора. Но полтора года спустя из трех наибо­лее близких к императрице сенаторов был учрежден Кабинет, кото­рый постепенно занял место Верховного тайного совета. Но и ему оказалось не под силу выполнить ту громадную задачу, которую он брал на себя по управлению и контролю. После воцарения Елизаветы Петровны в 1741 г. чрезвычайный орган верховного управления — «собрание господ министров и генералитета» — рассмотрел вопрос об устройстве государственного управления на петровских началах. Было^принято решение уничтожить Кабинет и восстановить Сенат вместе с должностью генерал-прокурора. Однако и на этот раз государственное управление оказалось неспособным функциониро­вать на тех же принципах, которые были воплощены петровским законодательством. Верховный тайный совет и Кабинет вновь вос­кресли вначале в лице Кабинета императрицы, а потом Конференции при высочайшем дворе, и опять с тем же результатом.

Таким образом, во второй четверти XVIII в., в период крайней нестабильности абсолютной монархии в России, когда приход к власти какой-либо правительственной группировки, как правило, влек за собой перестройку существующей системы государственных учреждений, роль, место, значение, компетенция и объем реальной власти Сената неоднократно менялись. Трижды он был поставлен во главе управления страной и всегда оказывался неспособным справиться с такой ролью. В этой потере реальной власти проявля­лась определенная закономерность. Она состояла в том, что те прин­ципы, на которых был построен Сенат, не соответствовали пред­назначенной ему роли органа верховного управления. В действи­тельности роль, которую он мог бы играть, была иной. Она сама собой определилась во второй половине XVIII в., когда, несмотря на резкие колебания своего положения и разнообразие выполняемых в-различные периоды функций, Сенат всегда оставался тем органом,

108

где сходились все нити управления центральными и местными учреждениями. Сенат постоянно осуществлял контроль за закон­ностью их действий. Это был центральный орган, объединявший деятельность всех учреждений и контролирующий действия подчи­ненных" ему должностных лиц, высшее учреждение, которое несло на себе всю тяжесть повседневного управления и суда. Для того чтобы Сенат мог быстрее и эффективнее исполнять эти функции, Екатерина II в 1763 г. разделила его на 6 департаментов, поручив каждому из них особый род дел. Во главе каждого был поставлен •обер-прокурор, а генерал-прокурор стал присутствовать в 1-м депар­таменте, где сосредоточились наиболее важные сенатские дела. Одновременно была несколько изменена процедура ведения дел. Согласно этому акту, Сенат являлся высшим органом управления и контроля, участия же его в законодательстве не предполагалось. Эту функцию выполнял, но только в тех ограниченных пределах, которые допускались монархом, учрежденный в 1769 г. Совет при высочайшем дворе. Что же касается отправления порученных Сенату функций, то и здесь он отнюдь не пользовался самостоятельностью. Императрица властно вмешивалась в его дела и диктовала свою волю: изменяла единогласные судебные решения Сената, нарушала очередность дел, переносила их в Сенат без рассмотрения в низших инстанциях, принимала жалобы на сенатские решения, приказывала пересматривать вынесенные решения. Реальная власть все больше сосредоточивалась в руках руководителей отдельных ведомств, лич­ных агентов монарха, формально подведомственных Сенату, но в действительности подчиненных носителю верховной власти, дейст­вующих самостоятельно и только перед ним ответственных. Среди них особое значение имел генерал-прокурор, номинально блюститель за­конов в самом Сенате и подчиненных ему учреждениях, в сущ­ности же министр юстиции, финансов и внутренних дел. Важнейшие решения по основным вопросам внутренней политики принимались самодержцем и лицами, стоявшими во главе различных отраслей управления. Руководители отдельных ведомств проводили в жизнь принятые решения посредством возглавляемых ими учреждений. Роль же Сената сводилась главным образом к юридическому оформлению принятых помимо него реи!ений и практическому обес­печению их реализации. Эта линия явственно обозначилась в годы правления Екатерины II. Павел I лишь продолжал двигаться в том же направлении. Для того чтобы ускорить течение дел, он произвел неко­торые перемены в сенатской процедуре, упростил делопроизводство. Однако в отличие от Екатерины он довольно бесцеремонно обращался с сенаторами и в значительно большей степени вмешивался в течение сенатских дел, что не могло не раздражать Сенат. По мере того как в государственном управлении страны прокладывали себе путь тенденции к единоначалию, постепенно вытеснявшие коллегиальные формы управления, действительная роль Сената все больше удаля­лась от того исключительного положения, которое он занимал в пер­вой четверти XVIII в. Но, несмотря на это, он еще сохранял тень прежнего величия, ореол самого древнего -учреждения императорской

109

России, способного вновь встать во главе управления, хотя для этого в конце XVIII в. не было никаких реальных оснований. «Популяр­ности» Сената в немалой степени способствовало широкое рас­пространение теории «истинной монархии» Монтескье. Согласно этой концепции, в правильно организованной монархии произвол верхов­ного носителя власти сдерживают «политические коллегии, которые обнародуют вновь изданные законы и напоминают о существующих». Этим хранилищем законов не может быть Совет при монархе, таким учреждением должен стать орган, который действует непрерывно, пользуется доверием народа, многочисленный и несменяемый. Все же, кто искал потенциального противовеса власти самодержца, обращали свой взгляд к Сенату, в котором при известных натяжках, закрыв глаза на его почти столетнюю историю, можно было увидеть тот орган, который имел в виду Монтескье. Подобные настроения усиливались, по мере того как Павел I концентрировал власть в собственных руках, а деспотический характер его управления проявлялся все откровеннее. Убийство Павла, оправдываемое осво­бождением страны от тирана, и воцарение неопытного Александра создали уникальную ситуацию, при которой вопрос об ограничении самовластия царя выдвинулся на первый план, а вместе с ним прорвались наружу и долго вынашиваемые надежды различных правительственных группировок с помощью преобразования верхов­ного управления изменить свою долю непосредственного участия в руководстве страной. Планы их сошлись на Сенате. Что касается Александра, то царь не оставил нам никаких свидетельств о том, каковы были его взгляды на этот орган. Можно лишь предполагать, что, будучи сторонником теории «истинной монархии», он, как и другие/юклонники Монтескье, должен был проявлять интерес к этому учреждению. Однако думается, что взяться за преобразование этого органа царя заставили те же причины, которые определяли его первые шаги на правительственном поприще: необходимость идти навстречу требованиям тех лиц и кругов, которые возвели его на пре­стол. С одной стороны, учреждение Государственного совета, веду­щая роль в котором принадлежала заговорщикам, вызвало недовольство сенаторов, увидевших в этом акте чуть ли не возрожде­ние Верховного тайного совета. С другой стороны, сами заговорщики, стремившиеся прежде всего к реальной власти, не могли быть удовлетворены проведенным преобразованием, которое пока что давало им только право участия в законосовешании. Как ни значи­тельна была их роль в первые месяцы после переворота, она могла быть временной и ненадежной. Поэтому они постоянно говорили о конституции, разумеется, в том ограниченном смысле, в котором это слово имело хождение.

Когда П. А. Зубов склонял П. В. Завадовского сделать царю предложение о необходимости реформы государственного устрой­ства, тот ответил ему отказом. Но накануне второй встречи П. А. Строганова и Александра соответствующее предложение было передано императору, и сделал это не кто иной, как Г. Р. Державин, сенатор, связанный довольно близко с зубовским семейством.23

НО

Непосредственным поводом yum этого обращения явилось довольно незначительное дело Н. А. КЪлтовской. Суть разыгравшегося инци­дента заключалась в том, что при подписании приговора по тяжбе супругов Колтовских в общем собрании Сената 29 апреля 1801 г. Державин отказался его подписать и настоял, чтобы его мнение было занесено в журнал. 30 апреля генерал-прокурор А. А. Беклешев поднес Александру доклад Сената, в котором было изложено решение общего собрания, а противное ему мнение Державина не упоминалось вовсе. Царь утвердил доклад, и 1 мая он вновь поступил в Сенат для исполнения. Державин тотчас же через статс-секретаря М. Н. Муравьева попросил у царя аудиенции. На следующий день во время встречи с царем Державин заявил, что Александр обещал царствовать в духе своей бабки. В соответствии же с законами Петра I и Екатерины II голос одного сенатора, несогласный с про­чими, давал право предоставлять спорное дело на рассмотрение монарха, «а ныне генерал-прокурор поднес доклад Вашему ве­личеству, — жаловался Державин, — не упомянув о моем противном прочим мнении, чем и учинил мне по должности презрение, то и осмеливаюсь испрашивать соизволения Вашего, на каком основании угодно Вам, оставить Сенат. Ежели генерал-прокурор будет так самовластно поступать, то нечего сенаторам делать, и всеподдан­нейше прошу меня из службы уволить». Царь ответил: «Хорошо, я рассмотрю» (Д. VI. 760—761).

Как ни велико было возмущение Державина действиями генерал-прокурора, оно, однако, не имело под собой никаких юридических оснований. Действительно, в первые годы существования Сената (1711 —1714) решения в нем принимались единогласно, в случае же разногласия спорный вопрос с изложением различных мнений переносился на решение монарха. В 1763 г., когда Екатерина II разделила Сенат на департаменты, был установлен новый порядок: спорное дело из департамента передавалось в общее собрание, а если и там не получало разрешения, оно поступало к царю. Но Павел I 26 января 1797 г. отменил единогласие сенатских решений и установил порядок, на основании которого дело считалось окончательно решенным, если за него проголосовало большинство сенаторов (ПСЗ. I. 3978, 11989, 17760). Поэтому в деле Колтовской генерал-прокурор поступил в строгом соответствии с действующей в тот момент сенатской процедурой. Протест же Державина против «самовластительства» генерал-прокурора, якобы нарушившего за­кон, не имел под собой никакой почвы. Ссылаясь на обещание Александра вернуться к политическим принципам Екатерины II, Державин возмущался теми изменениями, которые были внесены в сенатскую процедуру Павлом, и, очевидно, подтекст этого заявле­ния состоял в том, что не пора ли начать реформу Сената.

Тот факт, что вопрос о необходимости реформы Сената впервые был поставлен именно Державиным, заслуживает особо присталь­ного внимания. Сам Державин в «Записках» дал своему поступку следующую интерпретацию. Трощинский и Беклешев, самые влия­тельные сановники того времени, поссорились между собой,

111

А. Р. Воронцов принял сторону Трощинс/кого и пошел против Бекле-шева, который «злоупотреблением законов» присвоил себе «всю власть. . . самодержавную». Державин был согласен с Воронцовым в том, чтобы положить предел «самовластительству» генерал-прокурора, и «при открывшемся случае» обнаружил свое мнение (Д. VI. 759). Получалось как будто, что вопрос о реформе Сената ставили сенаторы, заседавшие в Государственном совете, но не игравшие там ведущей роли. Однако было бы неверно полностью положиться на державинскую интерпретацию событий. Дело в том, что Державин был настолько тесно связан с П. А. Зубовым, что в ходе сенатской реформы они выступили как соавторы самого радикального проекта преобразования Сената,24 а между тем в «Записках» Державин ни словом н'е обмолвился об этом и вообще скрыл от читателя сам факт своего сотрудничества с екатерининским фаворитом в 1801 г. Таким образом, вопрос о Сенате ставили и заговорщики, добивавшиеся .более радикальных изменений в госу­дарственном устройстве, чем те, что были внесены учреждением Государственного совета, и сенаторы, недовольные возвышением последнего, той ролью, которую играли там руководители дворцо­вого переворота, олицетворявшие собой и олигархию, и режим фаворитизма одновременно.

Аудиенция Державина, если верить хронологии «Записок», состоялась 2 или 3 мая,25 т. е. накануне второй беседы Строганова с царем. Когда же Александр и Строганов встретились во второй раз 9 мая 1801 г., к этому дню Д. П. Трощинский с помощью М. М. Спе­ранского уже успел подготовить императору записку «О причинах унижения Сената». Автор предельно ясно изложил свой взгляд на сущность Сената. Как верховный исполнительный орган он осуществляет управление всеми государственными учреждениями. Никакая другая власть, кроме законодательной, не может изменить или отменить сенатские решения. Поэтому Сенату принадлежит исключительное право предписывать образ исполнения законов всем подчиненным ему учреждениям, давать указы, требовать их испол­нения, назначать, производить в чины, продвигать по службе чинов­ников, разбирать жалобы на'них. При этом Сенат имеет право оказы­вать 'определенное влияние на законодательную деятельность мо­нарха: делать представления царю, если издаваемые им указы неудобны для исполнения или же противоречат ранее изданным постановлениям. Как верховный орган суда Сенат является высшей инстанцией для всех судебных учреждений страны. В своих решениях он свободен и не подлежит никакому давлению и ответственности. Его авторитет как верховного судилища обеспечивается процессуаль­ными нормами. Все департаменты Сената равны между собой в правах. Жалобы на решения департаментов могут рассматри­ваться только в общем собрании Сената. Апелляции на его решения категорически запрещены (за исключением чрезвычайных случаев, когда обнаружатся неизвестные ранее обстоятельства). В случае разногласия в общем собрании департаментов дело со всеми выска­занными мнениями выносится на решение монарха.

112

Нарушение этих преимуществ автор видел в том, что подчиненные Сенату учреждения были выведены из подчинения ему «частными предписаниями и угрозами лиц, действующих вне Сената». Они перетолковывали, изменяли и останавливали указы Сената, вмешива­лись в дела подчиненных учреждений, принимали и разбирали жалобы на них, назначали и увольняли чиновников. Сенат же не мог делать представлений царю о неудобстве или противоречивости издаваемых указов, потому что сенаторы не только не принимали никакого участия в их подготовке, но часто ничего и не знали о ней. Большая часть сенатских дел оказалась в руках доверенных людей царя, поэтому Сенат не мог рассматривать огромное количество жалоб на такие дела, ибо сам постоянно находился как бы под судом этих лиц. На Сенат оказывалось давление со стороны самодерж­цев: «отрешением целых департаментов», переводом сенаторов из одного департамента в другой, особенно во временные, «по неудо­вольствиям» и «в наказание». Была изменена и сенатская процедура: единогласие заменено решениями по большинству голосов, которое всегда было на стороне генерал-прокурора, сенаторы лишились права в спорных случаях представлять дело на усмотрение монарха.

Таким образом, главные причины «унижения» Сената автор видел в «побочном влиянии и властолюбивых видах» тех лиц, через которых Сенат представлял свои дела царю. Хотя в записке эти лица прямо не названы, нетрудно было догадаться, что относительно второй четверти века речь шла о членах органов верховного управления — Верховного совета, Кабинета, Конференции, а применительно ко вто­рой половине столетия — о генерал-прокуроре, в непосредственные обязанности которого входило представлять монарху доклады Се­ната. «Побочное влияние» — это правительственная деятельность государевых любимцев и личных агентов власти царя, сила которых основывалась только на фаворе. Для того чтобы вернуть Сенату его прежнее значение, автор предлагал: 1) «чтобы в единой власти Сената состояло точное и непосредственное управление всех при­сутственных мест в империи и чтобы один государь или именной его указ мог переменить или остановить повеления Сената; [2)] чтобы один Сенат мог предписывать образ исполнения законов и чтобы все недоразумения представляемы были на его разрешение; [3)] чтобы точность исполнения была соединяема с правом избрания исполни­телей, чтобы посему Сенат имел в своей власти назначение и определение чиновников по части исполнительной; [4)] чтобы Се­нату в случае недоумения при исполнении высочайшей воли представ­лялось вносить оныя докладом к государю прежде исполнения оной; [5)] чтобы мимо Сената никакое место или лицо не могли делать взысканий или подтверждений по делам, в присутственных местах производящихся; [6)] чтобы на общее Сената собрание не было допускаемо апелляции».

В записке верно были изображены процессы централизации и бюрократизации государственного аппарата, вытеснение коллегиаль­ности принципами единоначалия, следствием которого явилось уменьшение власти Сената, увеличение роли генерал-прокурора.

8 М. М. Сафонов

113

Практика превращения генерал-прокурора в министра по делам, находившимся формально в ведении Сената, лежала в русле склады­вавшейся на протяжении второй половины XVIII в. системы едино­личного управления и постепенного вытеснения коллегиальных начал.2(> Эта практика не была случайным явлением и вполне созна­тельно осуществлялась монархами. Но именно этот момент их дея­тельности, приводивший к уменьшению значения Сената как органа коллективного управления вельможной бюрократии, не получил никакого отражения в записке, хотя вполне сознавался ее авторами. Напротив, в записке процесс уменьшения власти Сената представ­лялся "как следствие злоупотреблений со стороны личных агентов власти царя, а неудовлетворительное состояние государственного управления выводилось непосредственно из этого процесса. Воп­рос же о том, что усиление личных начал в государственном управле­нии вело к укреплению самодержавной власти, тщательно обходился. Записка Трощинского была реакцией на те процессы, которые развивались в государственном управлении России во второй поло­вине XVIII в. Генерал-прокурору как представителю личной власти царя противопоставлялся Сенат как корпоративный орган вельмож­ной бюрократии. Трощинский протестовал не против бюрократизации вообще, ибо Сенат был таким же бюрократическим учреждением, но против 'такого ее варианта, .при котором власть через личных агентов концентрировалась в руках монарха. Трощинский пытался противопоставить такой вариант, когда вся реальная власть ока­жется в руках вельможной бюрократии, которая от .имени царя будет осуществлять непосредственно всю исполнительную и судебную власть и даже оказывать определенное влияние на законодательную деятельность монарха. Вопрос о том, в состоянии ли Сенат успешно выполнять эту задачу, в записке не ставился, но положительный ответ как бы подразумевался. А между тем вся история Сената в XVIII в. свидетельствовала об обратном. Трощинский предлагал вновь поставить Сенат во главе всего управления, как это было в первые годы его существования при Петре I, но не предусматривал никаких коренных преобразований этого органа, которые позво­лили бы ему справиться с такой нелегкой задачей.

В своих построениях Трощинский был неодинок. 19 мая 1801 г. в записке, которая, по всей видимости, являлась ответом на сочинение Трощинского «О причинах унижения Сената», А. Р. Воронцов засвидетельствовал такую же точку зрения.27 Он лишь подчеркнул, -что упадок Сената начал явственно сказываться еще во времена Екатерины II, и без обиняков назвал главного виновника этого упадка -- генерал-прокурора. По мнению Воронцова, реформа Се­ната невозможна без преобразования его внутреннего устройства. Канцелярия Сената должна остаться в ведении генерал-прокурора. Он может подбирать кандидатов на места обер-прокуроров и проку­роров. Но назначение чиновников на все остальные должности зависит исключительно от Сената. На места президентов коллегий и губернаторов Сенат представляет царю кандидатов, на все прочие назначает сам. Дела в Сенате должны слушаться согласно настоль-

114

ному реестру, в определенные сроки, а делопроизводственные доку­менты открываются всем сенаторам. Решения их должны быть едино­гласными.

Записка была сопровождена post scriptum, где автор высказал свои сокровенные мысли. Он решился говорить «о самом важном», к чему не мог приступить «без страха», ибо боялся, что всякий шаг может иметь непредвиденные следствия, которые, как показывает «ужасный пример Франции», будет трудно «в быстроте своей остано­вить по той ферментации голов, которая прилипчивою сделалась». Особенно это опасно в России — стране, политически неразвитой. Из уст самого царя Воронцов слышал о его намерении «Сенат поднять», смягчить «суровости правления древнего». Именно это и породило у автора определенные опасения. Сама идея таких преобра­зований не вызывает у него возражений. Он даже готов приветство­вать ее, однако боится как бы эти преобразования не оказались бы слишком радикальными и не привели бы к ослаблению власти императора, так как убежден в том, что Россия не может управляться иначе «как монархами, большую силу и власть имеющими». Поэтому Воронцов настаивает на том, что «обеспечение личной безопасности и преграда от суровости, происходящей от злоупотребления власти, может, однако же, вместиться и с сохранением нужной власти мо­нарху». Такое преобразование должно заключаться в установлении власти, посредствующей между государем и подданными. Этим был бы сделан «первый да и большой шаг» вперед. Необходимо также заимствовать из «Великой хартии вольностей» и «Habeas corpus act'a» те положения, которые ограждают личную безопас­ность, согласовать их с настоящим состоянием России и сделать коренными законами. «Если сии две базисы будут приняты, ко­рень уж большой насажден будет нашему благополучию», — заклю­чает автор записки и, как бы предостерегая от чересчур решительных и быстрых шагов юного монарха, уверяет: «. . .а за сим время, обстоя­тельства и, смею сказать, обретаемая опытность самим государем подскажут ему, что надо делать» (САИ. 154—155).

Идеалом Воронцова являлась «истинная монархия». Роль уч­реждения, охраняющего непременные законы, он отводил Сенату. Такой взгляд на задачи преобразования самодержавной России во многом перекликался с идеями реформы государственного устройства, которые разделял Александр, будучи наследником. Од­нако Воронцов опасался, как бы император не пошел еще дальше. Опасения эти имели под собой определенные основания.

9 мая 1801 г. Трощинский прочитал Александру свою записку. В ней содержались вполне конкретные рекомендации, как поднять Сенат. Они были изложены в такой форме, что если бы Александр одобрил их, осталось бы только перенести уже готовые формули­ровки в текст высочайшего указа. Однако царь не пошел по этому пути. В тот же самый день, 9 мая 1801 г., когда император выслушал записку Трощинского, а «молодые друзья», переговорив между собой, решили, что в вопросе о реформе государственного управления царь безнадежно скомпрометирован с П: А. Зубовым, Алек-

8* 115

сандр сообщил Строганову о своем решении «поручить 1-му де­партаменту Сената самому исследовать вопрос, отчего они потеряли свои права и каким образом вновь придать им силу». Работа по составлению такого указа была возложена на Трошинского. Вместе со Сперанским он создал несколько проектов,28 но их редакция не удовлетворила царя. Поэтому он написал свой проект. Проекты Трощинского содержали требование представить доклад о наруше­нии прав Сената и заключали в себе вполне определенный взгляд законодателя на существо этого органа: он обладает высшей испол­нительной и судебной властью, в то время как в руках монарха находится полученная от бога законодательная власть. В редакции Александра Сенат был назван верховным местом правосудия и исполнения законов, но упоминание о том, что от бога монархом была получена именно законодательная власть, оказалось опущен­ным; сенаторам же предписывалось не ограничиваться указаниями нарушений сенатских прав, но, говоря о прошлом Сената, выска­зать свое собственное осмысление сущности этого органа. Другими словами, указ предлагал сенаторам высказаться относительно того, чем Сенат мог бы стать, на их взгляд, при новом положении вещей. Монарх торжественно обещал права и преимущества Сената утвердить «на незыблемом основании как государственный закон» и сделать его «навеки непоколебимым» (ПСЗ. I. 19906). 5 июня 1801 г. Александр подписал указ, и 7 июня он был оглашен в общем собрании Сената. «Впечатление, произведенное этим указом в Се­нате, было всеобщее, и в несколько дней оно сообщилось всей образо­ванной публике столицы» (Ш. I. 268). Сенаторы постановили изъя­вить монарху всеподданнейшую благодарность (САИ. 69), а Держа-ви^, уверенный в том, что именно он явился причиной появления указа, обратился к Александру с благодарственным письмом за изда-

9Q

ние этого акта.

Итак, пока Строганов все еще считал возможным бороться с брожением умов, поскольку правительство не давало никакого повода для ходящих слухов, и всецело был занят поисками средств для борьбы с этой ферментацией, Александр вопреки всем советам Строганова разрабатывать реформу в глубокой тайне предпринял рассчитанный на сильный общественный резонанс демарш, который должен был воздействовать на общественное мнение в обратном направлении: он дал широковещательное обещание произвести реформу государственного устройства и предложил Сенату выска­заться о том, что собой должен представлять этот орган. Так, в третий раз в течение столетия возник вопрос о восстановлении того положе­ния, которое Сенат занимал при Петре I. Александр дал публичное обещание восстановить первоначальные права Сената, которые были уже несколько раз перечеркнуты всем ходом развития государствен­ного управления XVIII в. При этом царь оставлял за собой возмож­ность провести и более существенные перемены в его устройстве. Открытым пока оставался вопрос о том, какую роль станет играть преобразованный Сенат в решении сложных социально-экономиче­ских и политических проблем, поставленных всем предшествующим

\

развитием России в XVIII в. sHo, прежде чем Сенат приступил к этой работе, в петербургских верхах произошло событие, во многом изменившее расстановку сил в правительственном лагере.

ОТСТАВКА П. А. ПАЛЕНА

Истоки тайного компромисса между императором и екатеринин­ским фаворитом восходили к мартовским событиям. Но теперь, в мае, когда этот компромисс перестал быть тайной для «молодых друзей», ситуация уже несколько изменилась. Внешне все выглядело по-преж­нему. Император все так же дружески прохаживался с П. А. Зубовым, демонстрируя свое расположение к главе заговорщиков, а екатери­нинский фаворит продолжал дерзко волочиться за императрицей, как бы выставляя напоказ свою полную безнаказанность. Но наибо­лее проницательные лица в Петербурге уже начинали сознавать, что заговорщики не достигли того положения, на которое рассчиты­вали, и что временщик в полном смысле этого слова из екатери­нинского фаворита все же не получился. Первые признаки этого стали проявляться еще в конце апреля, когда «первоначальное влияние Зубовых при дворе чувствительно уменьшилось» и по сто­лице даже поползли слухи о том, что Зубов в скором времени отпра­вится в чужие края.30 Но очевидным ослабление позиций Зубовых стало уже в мае, после того как в Петербурге после месячного от­сутствия вновь появился военный губернатор столицы П. А. Пален и разыгралась «кронштадтская история».

4 мая, когда Александр находился в Кронштадте, навстречу царю вышел гвардейский офицер и сообщил, что в Петербурге происходит волнение в войсках, сложился заговор, который разра­зится сегодня ночью, существует умысел арестовать императора и возвести на престол императрицу Елизавету, а во главе этого пред­приятия стоят братья Зубовы.

Как только Александр вернулся в Петербург, он тотчас же вызвал к себе троих братьев Зубовых. Два часа их продержали во дворце, в то время как Пален принимал меры предосторожности. В резуль­тате расследования выяснилось, что «офицеры, недовольные тем, что не пользуются. . . влиянием, на которое они рассчитывали благодаря последнему перевороту, вели себя несдержанно, а потом перешли к более решительным действиям, угрожая привлечь на свою сторону сообщников». Среди этих офицеров находился и генерал Л. Л. Бе-нигсен, возглавлявший отряд заговорщиков, учинивший расправу над Павлом. Бенигсен был известен своими связями с семейством Зубовых, да и все брожение офицеров 4 мая носило прозубовскую окраску. Как далеко заговорщики собирались продвинуть свое пред­приятие, установить не удалось. Но первой жертвой заговора должен был стать Пален, а самая умеренная цель заговорщиков заключалась в том, чтобы сформировать Совет, который был бы назначен исключи­тельно партией Зубовых. «Хотя в итоге выяснилось, что вспышка, которой следовало опасаться, еще не' достигла своей зрелости. . .

117

Пален отдал приказ гарнизону быть под/ружьем в течение всей ночи». После объяснения с царем «Зубовы были отпущены еще с большим благорасположением, чем прежде, и на следующий день Александр разговаривал с ними при дворе»,31 как бы подчеркивая тем самым их непричастность к событиям 4 мая. Однако «кронштадтская история» не прошла бесследно для Зубовых. Прозубовское выступле­ние гвардейских офицеров имело антипаленовскую направленность, да и сам Пален не только не поддержал зубовских сторонников, но и не остановился перед тем, чтобы «по долгу службы» выступить против своих вчерашних единомышленников Зубовых. «Среди наибо­лее влиятельных лиц существуют интриги и раздоры, стараются по крайней мере их преодолеть тем или иным способом, и, очевидно, главная цель интриганов заключается в том, чтобы, использовав слабость императора, произвести изменение в конституции России в форме государственного устройства», — так австрийский консул Виаццоли определил положение в российских верхах в начале мая 1801 г.32 «Кронштадтская история», как справедливо заметил Люзи, вскрыла эфемерность союза Палена и Зубова.33 А это обстоятельство было на руку Александру. Не могло оно не отразиться на судьбе конституционных планов вчерашних вожаков антипавловского заго­вора и, конечно же, на их собственных политических судьбах.

«Пребывание Зубовых в столице, их появление при дворе, как это было и прежде, то, как Александр продолжает обращаться с ними, — писал Локателли, — должно привести к заключению, что они были невинны во время последнего обвинения. Но, если даже слегка вник­нуть в нынешние интриги, нетрудно заметить, что после коронации в Москве мы должны ожидать метаморфозы, которая изменит поло­жение дел при дворе». 34

Во многом ослаблению позиций Зубовых содействовал сам Пален. Некоторые современники считали, что во время «кронштадтской истории» он значительно сгустил краски, чтобы уронить Зубовых в глазах Александра. Находились и такие, которые утверждали, что волнение 4 мад было вообще инспирировано Паленом для пагубы Зубовых.35 Граф Пален, доносил Локателли, «пытается уничтожить влияние Зубовых и почти преуспел в этом» — два брата, Валериан и Николай, в середине мая объявили о своем отъезде за границу,36 но в Петербурге они все же остались и вместе с Платоном приложили все усилия для того, чтобы избавиться от своего могущественного соперника Палена. «Образовались партии, — делился В. П. Кочубей своими впечатлениями с С. Р. Воронцовым, — и можно видеть тут и там людей, которые воображают себе. . . что император достиг трона не по порядку наследства, а потому, что они этого захотели» (АВ. XVIII. 241). «Вы уже наверняка знаете, что у нас образовались партии, — вторил Кочубею Н. Н. Новосильцев, — наиболее значи­тельная. . . — партия Палена и Панина. Вам, может быть, говорили, что здесь есть люди, которые стремятся к роли визиря, это также похоже на правду, но если вам скажут, что есть такая партия или такой человек, который управляет императором, не верьте этому» (АВ. XVIII. 441). В самом деле, Александр старался использовать

118

разногласия в среде вчерашних заговорщиков, острую борьбу за влияние между бывшими руководителями дворцового переворота. И в этом смысле Пален должен был быть в некотором роде противо­весом братьям Зубовым и их клиентуре. Именно так смотрели на Па­лена в' высших дворянских кругах Петербурга (АВ. XVIII. 241; XXX. 150).37

По мере того как влияние Зубовых падало, положение Палена с каждым днем становилось все прочнее. «Пален все еще во главе дел и, кажется, пользуется большим влиянием», — донес Дюрок Бонапарту 14 мая 1801 г. (РИО. LXX. 155), а через три дня он уже категорически утверждал: «Пален в большой силе. . . Братья Зубовы, кажется, пользуются еще доверием, но небольшим, и оно не может быть продолжительным» (РИО. LXX. 162—163). «Палену принадле­жало большое влияние в правлении», — сообщил Дюрок Талейрану месяц спустя (РИО. LXX. 192). В оценке положения Палена во вто­рой половине мая с Дюроком полностью сходился Локателли. «Графы Пален и Панин, — писал он 31 мая 1801 г., — сегодня очень влия-А тельны в делах»38 (АВ. XXX. 153, 133; XVIII. 240).

К началу июня в руках Палена сосредоточился целый ряд различ-. --ных по своему характеру должностей: члена Государственного " совета, управляющего гражданской частью в Эстляндской, Курлянд-ской и Лифляндской губерниях, члена Иностранной коллегии, петер­бургского военного губернатора. Как военному губернатору столицы Палену были подчинены все военные силы и полиция Петербурга. 3 июня он получил новое важное назначение. На него было возложено 'управление в Петербургской губернии и гражданской частью (СВ. 1801. 11 июня). Локателли назвал этот пост вице-королевским. «Граф Пален, — писал он, — в настоящий момент самая могу­щественная особа в этой империи и самое влиятельное лицо во всех внутренних и внешних делах».39

Не прошло и двух недель, как политическая карьера Палена закончилась навсегда. Непосредственным поводом к конфликту яви­лось не столь уж значительное дело с иконой. Вдовствующая импе­ратрица поместила в часовню Воспитательного дома икону. На об­разе были надписи, в которых можно было увидеть намек на убийц Павла, и призывы к возмездию.40 Полиция донесла Палену, что икона стала привлекать в часовню многочисленные толпы. Пален отдал распоряжение убрать икону. 13 июня он доложил об этом инциденте императору. Вечером того же дня Александр отправился в Павловск (КФЖ. 1801. I. 491) и потребовал объяснений от матери. Объяснение закончилось тем, что Мария Федоровна заявила сыну: «Пока Пален будет в Петербурге, я туда не вернусь». 15 июня поздно вечером Александр возвратился в Петербург (КФЖ. 1801. I. 496). Все утро следующего дня после развода, начавшегося в половине десятого, и до литургии, состоявшейся около полудня (КФЖ. 1801. I. 497), Александр проработал вместе с Паленом (Ц. 308—312). Пален, очевидно, еще не подозревал о собравшейся уже грозе. Встретив при дворе К. И. Остен-Сакена, Пален конфиденциально сообщил, что император доверяет ему и что он постарается быть полезным импе-

119

рии.4 Тем временем, желая как-то разрешить конфликт между матерью и Паленом, Александр решил пойти на компромисс. После литургии, приблизительно за час до обеда, т. е. во втором часу дня (КФЖ. 1801. I. 498), Александр поручил генерал-прокурору А. А. Беклешеву, интимному другу Палена (АВ. XXX. 133), передать ему, чтобы он отправился в прибалтийские губернии, бывшие под его непосредственным управлением.42

Пален ответил, что понимает смысл этого совета и знает его источник.43 Раздосадованный тем, что в конфликте с вдовствующей императрицей Александр не пожелал беспрекословно принять его сторону, Пален решил встать в позу и предпринял очень рискованный демарш — он пригласил к себе Д. П. Трощинского и потребовал полной отставки от всех должностей (АВ. XXX. 136). В 6 ч вечера австрийский дипломат Шварценберг был приглашен к вице-канцлеру А. Б. Куракину. Шварценберг прождал три часа, затем ему сообщили, что Куракин только что проехал мимо дома и направился в поместье Н. П. Панина. На следующий день Куракин принес свои извинения Шварценбергу. Он объяснил, что такое непредвиденное дело, как падение Палена, задержало его при дворе и в поместье Панина.44 Беклешев передал Палену повеление царя во 2-м ч дня. В 6 ч вечера Куракин был при дворе, а в 9 ч он отправился к Панину. В течение этого времени двор и правительство лихорадочно решали вопрос о том, что делать с Паленом. В этой закулисной борьбе против могущественного военного губернатора выступили не только привер­женцы императрицы-матери, но и вчерашние единомышленники Палена, замешанные в убийстве ее супруга. Панин, глава анти-павловского заговора, близкий друг Палена, внес немаловажный вклад в его удаление. Об этом на следующий день А. Р. Воронцов сообщил в письме к брату,45 а четверть века спустя в этом признался и сам Панин. «Именно я и только я разрушил недоверие, возникшее между ними. . ., — писал Панин, имея в виду отношения Александра и Марии Федоровны во время инцидента с иконой, — я никогда не ставил себе в заслугу и хранил эту тайну до сегодняшнего дня» (МП. VII. 23г).46

Важную роль в закулисной деятельности, сопровождавшей уда­ление Палена, сыграло и семейство Зубовых. По словам Шварцен-берга, в Петербурге на Зубовых смотрели как на одних из главных виновников отставки Палена. «Утверждают, — писал Шварценберг о желании Александра удовлетворить требования Марии Федо­ровны, — что молодой монарх был очень расположен к этому и что Зубовы, хотя они и сообщники Палена и люди, ничуть не преданные императрице-матери, помогали ему, однако, в этом деле».47 Осведомленный Локателли два дня спустя после падения Палена объяснил его тем, что Мария Федоровна, с одной стороны, «партия Зубовых, с другой стороны, вместе со всеми врагами могуществен­ного вельможи добивались его падения».48 Определенную роль в этом деле сыграл и митрополит Амвросий, приверженец вдовствующей императрицы/0

49

120

В 9 ч вечера Пален заложил лошадей и вместе со своей семьей отправился в Ригу (РИО. LXXII. 191 —192).50 «Он уехал, разыгрывая роль невозмутимого», — уведомили Гейкинга (Ц. 311). Пален отпра­вил Александру прошение уволить его от всех должностей по состоянию здоровья. Указом 17 июня прошение было удовлетворено (СВ. 1801. 28 июня).

Падение Палена произвело сильное впечатление на современни­ков. Далеко не все из них были посвящены во все детали отставки. Большинство же расценило падение «ливонского визиря» как важ­нейшее самостоятельное действие Александра, «его первый опыт проявления самодержавной власти» (Ц. 103, 242), «первый акт , неограниченного самодержавия молодого императора» (МЧ. I. 205). На самом же деле для столь решительного шага в июне 1801 г. Александр еще не располагал должной силой и самостоятельностью, да и положение его еще не было достаточно прочным. Падение Палена явилось следствием борьбы правительственных группировок, • острых разногласий в среде вчерашних заговорщиков. Трудно ска-^ зать, отдавали ли себе ясный отчет братья Зубовы в том, что, 'содействуя удалению Палена, они вырывали стул из-под всех тех, кто „" был замешан в убийстве Павла, и прежде всего из-под самих себя. ,' Но близкий к зубовскому семейству Бенигсен заговорил о том, не пора ли самим удалиться от дел. 12 июля 1801 г. он сменил М. И. Кутузова на посту литовского военного губернатора, управляю­щего и гражданской частью (М. И. Кутузов был назначен на место ^Палена).52 Однако тревога в рядах вчерашних заговорщиков была 'несколько преждевременной. Отставка Палена еще не предвещала удаления с политической сцены участников дворцового переворота. Но падение «ливонского визиря» повлекло за собой изменения в расстановке сил в правительственных верхах России, и это не могло не сказаться на реформаторской деятельности Александра.53

ОБРАЗОВАНИЕ НЕГЛАСНОГО КОМИТЕТА

Когда П. А. Пален оставил столицу и отправился в Ригу, на­встречу ему из Риги в Петербург мчался А. А. Чарторыйский. Он вез с собой дружескую записку от императора и подорожную с приказом почтмейстерам ускорить его путешествие (МЧ. II. 4; I. 201—202). 18 июня Чарторыйский был уже в стдлице. Отъезд Палена и появление Чарторыйского как бы символизировали смену политических декораций в Петербурге. «Хорошо, что Вы приехали, — сказал Александр князю Адаму при первой встрече, — наши ожи­дают Вас с нетерпением». Возвращения Чарторыйского, самого интим­ного поверенного царя, ждали не только его «молодые друзья». Через несколько дней после его приезда В. А. Зубов добился свидания с ним. Они беседовали около часа. Зубов долго говорил о перевороте и о состоянии умов, порицал императора за то, что он «не высказался относительно тех своих друзей, которые доставили ему престол и которые не боялись никакой опасности, чтобы служить ему». Вначале

121

он жаловался на «сомнительное и колеблющееся поведение» импера­тора, которое, по словам заговорщика, могло привести к «самым неприятным последствиям», затем перешел к прямым угрозам. Он дал понять, что их отдаление и недовольство может грозить опасностью для государя и что, следовательно, не только из чувства благодар­ности, но и ради собственных интересов Александр должен окружить себя теми, кто возвел его на престол раньше, чем он мог этого ожи­дать, и смотреть на них как на самую верную свою опору (МЧ. I. 206—207). Эти угрозы были переданы Александру, как того и желал В. А. Зубов. Но это не улучшило положения Зубовых. Напротив, после падения Палена им пришлось «держаться в высшей степени тихо» (АВ. XXX. 159) и вести себя с величайшей сдержанностью.54 «Молодые друзья» царя постепенно стали набирать силу.

Еще 9 мая П. А. Строганов условился с Александром, что, как только приедет Н. Н. Новосильцев, «молодые друзья», не дожидаясь Чарторыйского, начнут регулярную работу над реформами. Ново­сильцев прибыл в Петербург через неделю — 16 мая 1801 г., а 10 дней спустя тяжело заболел В. П. Кочубей, весь июнь он провалялся в постели (АВ. XXX. 144, 152, 156). Прошло более месяца со дня приезда Новосильцева, но Комитет не начал своих регулярных занятий. И только возвращение Чарторыйского дало новый толчок доселе бесплодным демаршам «молодых друзей». Они решили пред­принять новое наступление. Строганов поспешил набросать очеред­ной «Проект работы с е в».55 Здесь он напомнил, что Чарторыйский завершил число лиц, предназначавшихся царем для работы над реформами. Мы собрались, докладывал Строганов, ознакомили Чарторыйского со всеми нашими действиями и пришли к следующему: «В первые моменты такой революции, как эта настоящая, невозможно, чтобы правительство не испытало движения, которое она вызвала во всех умах, и только некоторое время спустя можно надеяться, что управление примет единообразное и спокойное течение». Царю лучше воздержаться от каких-либо реформ, дож­даться, пока умы успокоятся, тщательно обозреть состояние государ­ства и затем только в строгой последовательности приступить к пре­образованиям различных частей государственной администрации. Однако в этом документе, предназначенном для царя, не был раскрыт истинный смысл «соглашения» его друзей. Зато в бумагах, с кото­рыми предстояло ознакомиться коллегам Строганова, он не поску­пился на откровенность. Задачи, стоявшие перед ними, Строганов изложил в записке «О необходимости нам конституироваться». «Я подразумеваю под этим необходимость нам каким-нибудь образом организоваться, ясно очертить цель, к которой мы должны стре­миться так, чтобы мы знали наши права, обязанности и работу, которую нам предстоит совершить». Сложившееся положение вещей сильно обескураживает. Из него проистекает множество неудобств. Не совсем понятны обязанности «молодых друзей» императора. Каждый трудится самостоятельно, нет определенного плана. Но еще больше неудобств должен ощущать сам император. Различными путями ему сообщают разнообразные мысли. От этого происходит

122

«великое замешательство в его голове». «Он компрометирует себя с глазу на глаз со многими и, не имея никакого определенного плана, рискует делать многое не на своем месте, противоречить себе и быть вынужденным возвращаться к этим предметам заново». «После того как мы сообщим ему наши намерения, — заверял Стро­ганов своих друзей, — будет создан определенный фундамент, на котором установятся идеи, и как только мы сформируем наш план, мы еще с большей легкостью рассмотрим его различные части».56 Но этого Строганову, очевидно, показалось недостаточно, и он составил еще одно обращение к «молодым друзьям», где набросал план их действий. Во-первых, необходимо добиться от императора объяснений относительно его дальнейших намерений. Во-вторых, надо определить пути, как привести к этой цели императора, исполь­зуя его характер.57 «Цель нашей работы, — утверждал Строганов, — должна состоять в том, чтобы показать ему необходимость каким-нибудь образом конституировать нас, чтоб наша работа не велась как заблагорассудится, чтоб мы имели определенную цель и знали бы, с чего следует начать. . . Одним из наиболее затруднительных обстоятельств является то, что к некоторым преобразованиям уже приступлено. Это придает нашей работе большую неопределенность и мешает нам что-либо сделать. Средство устранить это неудобство заключается в том, чтобы нам были ясно объявлены намерения его величества, это даст нам твердое основание, благодаря чему у нас не будет никакой неопределенности, которая сдерживала бы нас».58

Личные качества Александра Строганов определил так: «Импе­ратор вступил на престол с замечательнейшими намерениями поста­вить все на лучшую ногу. Этому мешают только его неопытность и его характер, мягкий и вялый... следовательно, необходимо пре­одолеть эти препятствия. Так как у него мягкий характер, для того чтобы иметь на него влияние, необходимо. . . поработить его. По­скольку он отличается большой чистотой принципов, способ подчи­нить его самым надежным образом состоит в том, чтобы свести все к принципам. . . в которых он не смог бы усомниться. Даже из-за этой мягкости очень важно не терять времени, чтобы нас не опередили другие, которые несомненно должны действовать, что делает работу столь трудной. Из-за вялости своего характера он должен, естест­венно, предпочитать тех, кто с легкостью схватывает его идею, выражает ее так, как он сам бы хотел сделать это, избавляя его от необходимости с трудом отыскивать желаемое выражение, предла­гая ему его мысль ясно и даже, если возможно, изящно. Это условие избавлять его от такой работы совершенно необходимо. Поскольку его неопытность представляет ему случаи чувствовать большую неуверенность в себе, для того чтобы он поверил в свои силы и оказался в состоянии узнать, с чего надо начать, необходимо. . . предложить ему краткий обзор состояния империи. . . Это очень поможет определить его идеи, представит ему возможность выска­заться о методе, которого он хочет держаться, и, следовательно, объяснить, что он рассчитывает сделать с лицами, которым он до

123

настоящего времени оказывал доверие и которым он, кажется, хочет поручить некоторые части работы».59

Стараясь провести в жизнь свой план «порабощения» импера­тора, Строганов набросал обращение к царю: «В настоящий момент Комитет реформ собрался, и, согласно Вашим повелениям, он присту­пит к работе». Первая обязанность Комитета состоит в том, чтобы составить «картину действительного положения вещей. . . Но есть один вопрос, относительно которого совершенно необходимо, чтобы Ваше величество установили твердые мысли, а именно: цель работы сего объединения». Все преобразования должны быть плодом общего плана, разработанного одними и теми же лицами. «Если бы Вы изволили дать инструкцию, это сильно развязало бы нам руки и определило бы все те идеи, которые надо претворить в жизнь. Если бы В(аше) в(еличество) соблаговолили бы высказать свои мысли в этом отношении, можно было бы составить проект инструк­ции, которая была бы Вам представлена. . .». По всей видимости, это послание не было передано царю. Оно осталось в черновом виде, а на его полях Строганов сделал примечание: «Прежде инструкции, пожалуй, можно было бы сделать так, чтобы он потребовал картину настоящего положения вещей».60 Именно этого в первую очередь постарались добиться «молодые друзья». 20 июня 1801 г. Александр посетил дачу Строганова (КФЖ. 1801. I. 503). Здесь и произошло его объяснение с «молодыми друзьями». На этот раз предложения Строганова нашли отклик у царя. После того как Пален покинул столицу, Александр почувствовал себя значительно свободнее, он решил воспользоваться помощью бывших членов своего кружка. С ними царь рассчитывал рассматривать вопросы, вызванные к жизни той противоречивой обстановкой, которая сложилась в России после дворцового переворота. Теперь уже можно было отступить от первоначального замысла встречаться с каждым в от­дельности и начать регулярные заседания всего Комитета. Алек­сандр согласился рассмотреть обзор состояния империи, с помощью которого «молодые друзья» рассчитывали установить опеку над юным царем. Ни первого заседания Негласного комитета оказалось достаточно для того, чтобы рассеять иллюзорность этих предположе­ний.

24 июня 1801 г. в Каменноостровском дворце после обеда за императорским столом Строганов, Новосильцев и Чарторыйский (КФЖ. 1801. I. 512) были скрытно проведены в туалетную комнату царя, где их уже ожидал сам Александр (МЧ. I. 235). Так начались заседания Негласного комитета. Новосильцев огласил программу предстоящих работ: вначале рассмотреть состояние империи, затем провести реформы в администрации и, наконец, увенчать все эти преобразования «конституцией, устроенной согласно истинному духу нации». «Молодые друзья» полагали сначала обсудить «поло­жение государства относительно его внешней обороны», потом ис­следовать внешнеполитические отношения, затем проанализировать внутренние дела, т. е. вначале рассмотреть состояние торговли, средств сообщения, сельского хозяйства и промышленности, а по-

том — юстицию, финансы и законодательство.61 Программа занятий Комитета оказалась составлена так, что обозрение состояния государства должно было занять очень много времени. Тем самым «молодые друзья» рассчитывали дождаться успокоения умов и удержать-императора от преждевременных с их точки зрения реформ. Александр согласился иметь перед глазами обзор положения импе­рии, но он выразил нетерпение скорее «перейти к третьей части работы» и спросил, занимались ли его коллеги составлением соот­ветствующего плана. Реплика царя несколько смутила «молодых друзей». Новосильцев поспешил заверить, что этим вопросом занимались, и попытался дать объяснение, но сделал это настолько невнятно, что Строганов, составляя протокол заседания, не смог передать смысла ответа Новосильцева. Очевидно, вопрос Александра застал врасплох его «молодых друзей».62 И хотя они не оставили попыток навязать царю свой план работы — три первых заседания действительно были посвящены поверхностному обзору состояния военных сил и внешнеполитических отношений России, — главным предметом занятий членов Негласного комитета летом 1801 г. стали коронационные проекты.

' П. А. Строганов — Н. Н. Новосильцеву, б. д. // Пыпин А. Н. Общественное движение при Александре I. СПб., 1871. С. 114.

2 Н. Н. Новосильцев — П. А. Строганову, б. д. (полученоЭ мая 1801 г.) // ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, №64, л. 52—53 об.

3 Resultat d'une conversation avec le comte Kotchoubey, le 22 Avril 1801 // Граф Строганов. С. 13—14.

4 Essai sur le systeme a suivre dans la reformation de ['administration de Г Empire//Граф Строганов. С. 15—22.

5 ЦГАДА, ф. 1278, on. I, № 22, л. 1—2 об.

6 Ш. И. 269; СВ. 1801. 30 апреля; ЦГИА СССР, ф. 1161, оп. 1, № 1, л. 15.

7 Note relative a quelques principes fondamentaux de la reforme du gouvernement. Du 25 Avril // Граф Строганов. С. 24.

8 Rambaud A. Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France, Russie. Paris, 1890. T. 2. P. 529.

9 Андерсон В. М. Вольная русская печать в Российской публичной библиотеке. Пг., 1920. С. VII.

10 Resultat d'une conversation avec I'Empereur le 23 Avril 1801 // Граф Строга­нов. С. 5—9, 23—25.

" Principes de I'Empereur relativement a la reforme//Там же. С, 28.

12 Plan general du travail avec I'Empereur pour la reforme//Там же. С. 10—11.

13 De I'etat de notre constitution // Там же. С. 40—42.

14 Projet pour le travail du 1" du Mai 1801 avec Sa Majeste sur les principes de la reforme; Resume des principes fondamentaux de I'organisation d'un comite pour cooperer au travail de la reforme du gouvernement; Note relative a quelques principes fondamentaux de la reforme du gouvernement. Du 25 Avril // Там же. С. 29, 26—27, 23—25.

15 Developpement du principe que la reforme doit etre I'ouvrage de I'Empereur // Там же. С. 12.

16 Resultat de ce travail fait le 9 Mai // Там же. С. 30—32.

17 Resultat d'une conference avec le comte Kotchoubey du 9 Mai 1801 // Там же. С. 33—36.

18 Projet pour un travail avec S M(ajeste) //ЦГАДА, ф. 1278, on. 1,

№ 57, л. 22.

19 De I'etat de notre constitution; De la fixation de I'etat des paysans // Граф Стро­ганов. С. 41—44.

124

125

20 Resultat d'une conference avec le comte Kotchoubey du 9 Mai 1801. C. 33—36.

21 A. P. Воронцов — С. Р. Воронцову, 20 мая 1801 г. // ЦГАДА, ф. 1261, ом. 3, д. 7, л. 60.

22 Возможно, государственный казначей А. И. Васильев (ЦГИА СССР, ф. 1147, оп. 1, д. 216, л. 13—14).

23 Начало сближения Г. Р. Державина с П. А. Зубовым относится к 1789 г. Поэт сумел добиться покровительства фаворита, когда тот находился в зените своего могущества. При поддержке Зубова Державин был назначен статс-секретарем, президентом Коммерц-коллегии, сенатором. Его кандидатура обсуждалась на вакант­ный пост генерал-прокурора. Уже тогда Державин с пером в руке выполнял поручения Зубова (Д. VI. 610, 627, 665—667, 707, 751 — 752). Нередко перед докладом Екате­рине II Державин объяснялся с Зубовым и выслушивал заключения фаворита (Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955. С. 429). После падения Зубова при Павле I Державин сохранил должность президента Коммерц-коллегии и стал еще государственным казначеем, членом Совета, Комиссии для составления законов (Д. IX. 227). Накануне переворота близость к Зубову едва не стоила Державину карьеры (Д. VI. 751—752). Но поэт не принимал участия в заговоре. После убийства Павла Державин довольно бестактно пытался предложить Александру провести хотя бы формальное следствие над убийцами его отца. Но вожаки заговора не пустили Державина во дворец (Д. VI. 753). 12 марта его отрешили от всех должностей, но оставили сенатором (СВ. 1801. 15 марта). Державин сочинил надпись к портрету Александра: «Се образ ангельской души, ах если б вкруг его все были хороши» (Д. II. 563). Зубов откликнулся эпиграммой: «Тебя в Совете нам не надо, паршивая овца все перепортит стадо» (Д. VI. 758). Размолвка была недолгой — уже летом 1801 г. Зубов и Державин выступили как соавторы (см. ниже, с. 159—161).

24 См. подробно: Сафонов М. М. Конституционный проект П. А. Зубова— Г. Р. Державина // ВИД. Л., 1978. X. С. 226—227.

25 См. подробно: Сафонов М. М. Указ о правах Сената 5 июня 1801 г.// Там же. 1985. XVIII. С. 179—201.

26 См. подробно: Градовский А. Д. Высшая администрация России XVIII столетия и генерал-прокуроры. СПб., 1866. С. 200—263; Клочков Н. В. Очерки правитель­ственной деятельности Павла I. Пг., 1916. С. 224—270.

27 Об его авторстве см.: Казанцев С. М. Сенатская реформа. 1802 [-.//Право­ведение. 1980. №4. С. 56.

28 Об их текстах см.: Сафонов М. М. Указ о правах Сената 5 июня 1801 г. (3 198—200

29 Г. Р. Державин — Александру I, 3 июля 1801 г.//ЦГИА СССР, ф. 1400, №374, л. 17—18.

30 Локателли — Траутмансдорфу, 25 апреля (7 мая) 1801 г.//Архив ЛОИИ СССР, ф. 113, №85, л. 32.

31 Люзи — Фридриху-Вильгельму III, 7 (19) мая 1801 г.//Там же, №90, л. 24— 25.

32 Виаицоли — Траутмансдорфу, 31 мая (12 июня) 1801 г.//Там же, №85, л. 38.

33 Люзи — Фридриху-Вильгельму III, 7 (19) мая 1801 г.//Там же, л. 25.

34 Локателли — Траутмансдорфу, 24 мая (5 июня) 1801 г.//РО ГПБ ф. 859 к. 24, № 4, л. 77—77 об.

35 Безымянная записка об интригах графа Палена по воцарении императора Александра I // Там же, к. 23, № 1, л. 64—65.

36 Локателли — Траутмансдорфу, 24 мая (5 июня) 1801 г. // Там же, л. 77—77 об.

37 А. Р. Воронцов — С. Р. Воронцову, 17 (29) июня 1801 г.//ЦГАДА, ф. 1261, оп. 3, №47, л. 9'1.

38 Локателли — Траутмансдорфу, 31 мая (12 июня) 1801 г.//РО ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 75—75 об.

39 Локателли — Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г.//Там же, л. 83. 4(1 Текст надписи на иконе // Там же, к. 23, № 1, л. 54.

41 Osten-Sachen К. 1. Journal. . . // РО ГПБ, Фр. F. IV, № 207 (пагинации нет).

42 Относительно того, в какой форме было дано это повеление, источники несколько расходятся. Гейкинг утверждает, что Палену было поручено отправиться на ревизию Лифляндии и Курляндии (Ц. 312). Остен-Сакен сообщает, что Беклешев дал понять Палену, что император желал бы, чтобы он вернулся в свои губернии (Osten-

126

Sachen К, 1. Journal...). Согласно И. С. Роджерсону, генерал-прокурор уведомил Палена, что его присутствие необходимо в прибалтийских губерниях (АВ. XXX. 156). В семействе Палена сохранилось предание, что Александр сделал ему намек на то, что он давно не был в управляемых им губерниях (Из записок князя Лоба­нова//РО ГБЛ, ф. 859, к. 23, №1, л. 51). Наконец, по словам Шатожирона, автора сочинения об убийстве Павла, повеление Александра состояло в том, чтобы Пален покинул Петербург тайно (Notice sur la mort de Paul 1", Empereur de Russie. [Paris, 1806]. P. 23—24).

43 Ц. 312; Osten-Sachen K. J. Journal. . .

44 Шварценберг — Траутмансдорфу, 9 (21) июля 1801 г. // РО ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 92—93.

45 А. Р. Воронцов — С. Р. Воронцову, 17 (29) июня 1801 г.//ЦГАДА, ф. 1261, оп. 3, №47, л. 91.

46 По свидетельству внучки Панина М. А. Мещерской, передающей рассказ своей матери, Александр поручил расследование дела с иконой ее деду и он пришел к выводу о виновности Палена (Панины в письмах и других актах XVIII и первой половины XIX в.//ЦГАДА, ф. 1274, оп. 1, №2890, л. 513—513 об.).

47 Шварценберг — Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г.//РО ГПБ, ф. 859 к. 24, № 4, л. 94.

48 Локателли — Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г.//Там же, л. 84.

49 Морошкин М. Иезуиты в России в царствование Екатерины II и до нашего времени. СПб., 1870. Ч. II. С. 14-15.

50 Osten-Sachen К. /• Journal...— Только Локателли называет время— 11 ч (Локателли— Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г. // РО ГПБ, ф. 859, к. 24, №4, л. 83 об.).

51 Люзи — Фридриху-Вильгельму III, 18 (30) июля 1801 г. // Архив ЛОИИ СССР,

ф. 113, №90, л. 28.

52 ЦГИА СССР, ф. 1259, оп. 1, № 15, л. 135.

53 Ср.: Окунь С. Б. Борьба за власть после дворцового переворота 11 марта 1801 г.//Вопросы истории России XIX--начала XX века. Л., 1983. С. 12—15.

54 Локателли — Траутмансдорфу, 13 (25) августа 1801 г.//РО ГПБ, ф. 859, к. 24, №4, л. 89—89 об.

55 Projet pour un travail avec S M //ЦГАДА, ф. 1278, on. 1, №57,

л. 17—18.

56 Necessite de nous constituer//Там же, № 14, л. 100—101. "ЦГАДА, ф. 1278, on. I, № 14, л. 42.

58 Там же, л. 38—40; ср.: Ш. I. 346.

59 Caractere et bonne volonte de I'Empereur pour le bien // ЦГАДА, ф. 1278, on. 1, № 14, л. 30—31; ср.: Ш. II. 346—347.

60 ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 14, л. 35—36.

61 Resultat d'une conference aves I'Empereur le 24 Juin 1801 // Граф Строганов.

С. 61.

62 См подробно: Сафонов М. М. Протоколы Негласного комитета // ВИД. Л.,

1976. VII. С. 206—207.

63 Граф Строганов. С. 62—63, 68—70.