§ 2.1 Общая характеристика правового статуса Академической группы как выборных членов Государственного Совета

В состав пореформенного Государственного Совета вошли назначенные высочайшей властью члены, а также выборные. Назначенные члены делились на присутствующих в заседаниях Совета и не присутствующих - не принимающих никакого участия в его деятельности.

содержание.^[122]

Члены по выборам избирались по территориальному, сословно­корпоративному принципу от православного духовенства, губернских земских собраний, дворянских обществ, Академии наук и университетов, совета торговли и мануфактур (ст. 12 УГС). 56 из них избирались от территорий (в том числе 34­43 от земств и 12-22 от крупных и средних землевладельцев), 42 - от корпоративных курий, в том числе 18 от поместного дворянства, 12 - торговли и промышленности, по 6 - от науки и от православного духовенства.^[123] Перечень избирательных курий был исчерпывающим, однако, после принятия Закона 17 июня 1910 г.,^[124] население Великого Княжества Финляндского получило право избирать в Государственный Совет двух своих представителей.^[125]

Неравное представительство курий и сам ограниченный перечень сословных и профессиональных корпораций, от которых производились выборы членов Государственного Совета, свидетельствует о произвольном характере квот для выборов.

Как видно избирательными правами были наделены лишь представители «высших классов», тем самым, консервативный состав, а, соответственно, и настрой в работе Государственного Совета, после 1906 г. существенно не поколебался.^[126] Вместе с тем реформа данного учреждения привнесла видимые изменения в его структуру и деятельность. Если дворянство и прежде имело определяющее влияние на политику самодержавной России,^[127] то привлечение к законотворчеству торгово-промышленных, академических и даже церковно­православных кругов являлось абсолютной новацией.

Правовой статус выборных членов «второй» палаты в основном был схож. Однако обнаружившийся, впоследствии, в законодательстве пробел, повлиял на правовое положение отдельных членов Государственного Совета - представителей императорских российских университетов.^[128]

Отличия в правовом положении были более заметны между назначенными и выборными членами палаты. Прежде всего, на наличие неравенства указывал сам способ привлечения к участию в деятельности Государственного Совета.^[129]

Далее, при детальном рассмотрении законодательства мы сможем убедиться, что система норм, регулировавших некоторые основные вопросы правового статуса депутатов Государственного Совета (ответственность, срок депутатских полномочий, вознаграждение и т.п.),^[130] вносит принципиальные отличия в объем прав и обязанностей представителя назначенного к присутствию в верхней палате и члена по выборам.

Нормативной базой формирования и функционирования Государственного Совета были Основные государственные законы от 24 апреля 1906 г.^[131] (далее - Основные законы), а также утвержденное в один день вместе с ними Учреждение Государственного Совета^[132] (далее также УГС).

Основные законы впитали ключевые идеи государственных реформ начала XX в., однако, что касается норм, регламентировавших правовой статус народных представителей, то абсолютно все они были закреплены в Учреждении Государственного Совета и Государственной Думы, и ни одна из них, по справедливому замечанию И.А. Кравца, не была перенесена в Основные законы 1906 г.^[133]

Таким образом, основным актом, формально закрепившим права и обязанности членов верхней палаты парламента Российской империи, в том числе от академической курии можно считать Учреждение Государственного Совета.

Как отметил А.Д.

Мы видим, что нормы законодательства, регулирующие некоторые ключевые моменты прав и обязанностей избранных членов реформированного Государственного Совета и депутатов Государственной Думы, были связанны друг с другом, носили ссылочный характер. Следовательно, несмотря на членство в той или иной палате парламента, налицо некоторое сходство правового статуса выборного члена Государственного Совета и депутата Государственной Думы, как народных избранников.^[141] В связи с этим вполне корректно мнение исследователей, полагавших, что для определения специфики правового статуса депутата Государственного Совета Российской империи, немаловажную роль играют правовые нормы, регулировавшие условия деятельности членов не только

142 данного учреждения, но и парламента в целом.^[142]

Вышеприведенные нормативно-правовые акты являют собой лишь основной, но далеко не полный перечень законодательства, характеризующего правовое положение члена Государственного Совета 1906 - 1917 гг.

Истоки приведенного выше законодательства о представительном правлении восходят к 18 февраля 1905 г., когда на имя министра внутренних дел А.Г. Булыгина последовал Высочайший рескрипт о привлечении «избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений».^[145] Данный рескрипт был положен в основу преобразовательной деятельности монархической власти, направленной на привлечение народных представителей к законодательной работе государства, и именно на основании этого монаршего повеления, вверенное А.Г. Булыгину министерство начало разработку положения о Государственной Думе, в котором должны были воплотиться основные идеи предстоящего представительного

146

правления.^[146]

Ключевое место в истории законодательных учреждений занимает также и Манифест 17 октября 1905 г.^[147] В связи с этим важно проанализировать содержание данных исторических документов в системе законодательства, регулирующего правовой статус представителей академической курии, как выборных членов Государственного Совета.

Впервые, как мы упоминали в предыдущих параграфах, мысль о включении в состав Государственного Совета выборных членов, в том числе и представителей высших учебных заведений, встречается у С.Ю. Витте.^[148]Впоследствии она была откорректирована сановниками, рассматривавшими вопрос о преобразовании данного учреждения, и развита в законодательстве

реформированного Государственного Совета - Верхней палаты первого в России парламента.

Именно появление «выборного элемента» в составе Государственного Совета было основной идеей его реформы.

В соответствии с требованиями общими для всех кандидатов, для выборщиков устанавливались нижние пределы следующих избирательных цензов:

- имущественный - трехгодичное владение определенным количеством земли^[149] или иной недвижимостью, оцениваемой в 45 000 руб.;^[150]

- образовательный - окончание среднего учебного заведения;

- возрастной - 40 лет;^[151]

Неотъемлемым условием избирательных прав (активного и пассивного) являлось гражданство Российской империи. Не могли избираться в Государственный Совет лица, не имевшие права избираться в Государственную Думу (ст. 20 УГС). Статья 61 Основных законов запрещала быть одновременно членом Государственной Думы и Государственного Совета. Не участвовали в выборах губернаторы, вице-губернаторы, градоначальники и их помощники, а также чины полиции.

В течение всего срока полномочий члены Государственного Совета по выборам пользовались покровительством уголовного закона: на основании ст. 286, прим. 2 Уложения о наказаниях (по прод. 1906 г.), виновные в оскорблении этих членов при исполнении или по поводу исполнения ими обязанностей своего звания подвергались наказаниям как за оскорбление должностных лиц. Кроме того, ст. 328, прим. 8 того же Уложения не допускала принуждение члена

Государственного Совета к исполнению обязанностей данного звания в чьих-либо интересах посредством угроз, насилия над личностью, путем злоупотребления властью.^[152]

Для всех членов Государственного Совета действовало правило о подписании ими присяги, и, вне зависимости от статуса депутата, отказ от подписи под присягой, трактовался как добровольный отказ от мандата. Однако, на практике, как отмечают исследователи, таких случаев не было.^[153]

Существовал, собственно, и сам отказ от звания (на любом сроке полномочий), который обязательно должен был быть оформлен письменно на имя председателя Государственного Совета (ст.

Закон не устанавливал срок для выбытия члена Совета после подачи соответствующего заявления, он зависел от самой процедуры выработанной палатами где, безусловно, субъективное выражение воли самого лица, слагающего свои депутатские полномочия, было особенно важно. Однако практика признала недостаточным для прекращения полномочий наличие одного лишь заявления соответствующего лица в виду того, что, во-первых, лицо, настаивающее на своем выбытии, могло отозвать свое заявление пока оно не дошло до председателя, во-вторых, последний был вправе отказать в принятии по формальным основаниям (отсутствие подписи, неразборчивость и т.п.).^[154] Таким образом, юридическое значение для признания факта выбытия по данному основанию, имела резолюция председателя палаты. Сообщение палате носило «исключительно информационный характер» и никаких прений по существу не допускалось.^[155] О заявлении немедленно должно было быть поставлено в известность правительство и только после получения председателем совета

министров извещения о сложении депутатом полномочий, последний считался выбывшим из состав Государственного Совета (ст. 25 Наказа).

Таким образом, мы видим три существенных условия, при наступлении которых депутат считался удаленным из состава Государственного Совета в добровольном порядке. Прежде всего, это воля лица, выраженная в соответствующем заявлении, затем - резолюция председателя палаты и, наконец, извещение правительства в лице председателя совета министров.^[156] Только после соблюдения этих трех условий в очередном порядке, полномочия депутата прекращались.

От добровольного способа прекращения полномочий депутата Государственного Совета, различали принудительный - вследствие утраты избирательного ценза. В данном случае закон строго различал прекращение полномочий как образование вакансии и временную приостановку полномочий.

Прекращения полномочий членов законодательного собрания по выборам регулировались статьями 17 - 19 УГД, положения которых, согласно ст. 27 УГС, распространялись на депутатов Государственного Совета.

Ни одно из заключенных в их положениях обстоятельств, влекущих за собой выбытие члена состава Государственного Совета, особых затруднений в толковании не вызывает, за исключением п. 2, ст. 18 УГД, согласно которому выборный член Государственного Совета выбывал из его состава в случае «утраты ценза, дающего право на участие в выборах».^[157]

Данная статья не раз становились предметом обсуждения, как в Государственном Совете, так и на страницах периодической печати, а также специальной юридической литературе. Спор развернулся вокруг понятия ценз, который в понимании сторонников буквального толкования п. 2 указанной статьи,

санкционировал выбытие члена Государственного Совета из его состава при утрате определенных условий избрания. Тем самым понятие ценз имело более широкое (распространительное) значение, чем ему придавали сторонники узкого его понимания. По мнению последних, ценз, дающий право на участие в выборах не имел ничего общего с условиями избрания в состав законодательного собрания, а употреблялся как ценз имущественный, в соответствии с которым приобретались избирательные права.

Решения Государственного Совета были неоднозначны по этому поводу.^[158]

Некоторые исследователи связывают с потерей депутатского мандата и назначение на государственную гражданскую службу с определенным окладом содержания (п. 4. ст. 18 УГД).^[159] Однако такое утверждение на наш взгляд не соответствует действительности, так как никакого нормативного подтверждения данный вывод не имеет. Напротив, ст. 28 Учреждения Государственного Совета указывает на наличие возможности одновременного замещения депутатской должности и других должностей, «коим присвоено содержание». В последнем случае, они получали его «лишь в случае отказа от суточного довольствия».^[160]Кроме того, статья 27 УГС содержит исчерпывающий перечень положений УГД, при наступлении которых выборный член Государственного Совета утрачивал свой мандат. В частности в ст. 27 УГС приводится лишь первые два пункта ст. 18 УГД. Остальные пункты данной статьи относятся только к членам Государственной Думы, на выборных депутатов Государственного Совета они не распространялись.

Согласно ст. 20 УГД временная приостановка депутатских полномочий была возможна в следующих случаях: подозрение в совершении преступления; объявление несостоятельным должником впредь до установления свойства несостоятельности (полномочия приостанавливались до выяснения сохранения

прав на мандат). Подобная санкция предусматривалась также как дисциплинарное воздействие палаты «в случаях существенного нарушения порядка» и на срок не более одного месяца (ст. 81 Наказа). Член Государственного Совета мог быть подвергнут временному устранению как по инициативе председателя, так и одним из членов палаты, поддержанным десятью его коллегами. Решение выносилось на общем собрании Совета в форме постановления.^[161] По постановлению палаты решалось и выбытие из его состава (ст. 21 УГД). Устраненные члены Государственного Совета не могли участвовать в работе палаты (как общего собрания, так и комиссий) и не получали суточных.

При применении этих статей на практике возник вопрос, какими должны быть действия палат парламента в таком случае? Зависит ли временное отстранение депутата от участия в собраниях законодательной палаты от усмо­трения самой палаты, либо это обязанность этого учреждения?

Государственный Совет признавал для себя обязательным такое отстранение. Комиссия личного состава и внутреннего распорядка, а которую предварительно был передан вопрос для рассмотрения об отстранении одного из выборных членов Совета - В.А. Кудрявого, привлеченного в качестве обвиняемого в преступлении, предусмотренном п. 1 ст. 341 Уложения о наказаниях, высказалась за временное отстранение, и общее собрание согласилось с заключением комиссии.^[162]

Причем комиссия, не придавая значения деталям, сочла достаточным для отстранения от участия в собраниях Государственного Совета одного факта привлечения в качестве обвиняемого по постановлению судебного следователя. Девятью голосами против одного комиссия приняла постановление об отстранении члена Совета от участия в его заседаниях. Особое мнение голосовавшего против такого решения комиссии Совета Д.Д. Гримма стало

предметом принципиального обсуждения в Совете.^[163] Мнение Д.Д. Гримма нашло поддержку еще одного левого члена Государственного Совета И.Г. Каменского. Голосование Совета дало следующие результаты: за отстранение - 125, против - 23 голоса.^[164]

Аналогичное решение спустя год было принято верхней законодательной палатой и в отношении члена Государственного Совета по избранию от Костромского губернского земского собрания - Н.В. Марина. Комиссия личного состава и внутреннего распорядка Государственного Совета единогласно, за исключением одного члена - того же Д.Д. Гримма, признала подлежащим временному устранению от участия в собраниях Совета депутата Н.В. Марина, привлеченного к уголовной ответственности и «преданого суду». Д.Д. Гримм ходатайствовал об отказе во временном устранении Н.В. Марина «впредь до окончательного решения дела судебным порядком». Однако голосование дало примерно те же результаты как и в 1907 г. Всего записок было подано 154; «из них за временное устранение подано 129, против - 25.^[165]

Противоположное мнение, по схожему делу, прозвучало и на заседаниях особой комиссии Государственной Думы рассматривавшей вопрос о привлечении к ответственности своего члена. «В своем докладе комиссия остановилась на общем вопросе о значении ст. 20, 21 УГД и пришла к заключению, что когда речь идет о временном устранении депутата, палата не может ограничиться только

формальной стороной дела».^[166] Соответственно палата признала себя вправе проверять состоятельность постановлений следствия в отношении своих членов. Мнение большинства особой комиссии основывалось, судя по всему, на принципе неприкосновенности членов законодательных палат парламента, по которому «устранение члена Думы, - комментирует Л.А. Шалланд, - хотя и временное, на основании одностороннего постановления судебного следователя о предъявлении ему обвинения, оставляет его совершенно без защиты от возможных ошибок и недоразумений, подвергая, таким образом, права народного представителя риску из утрате по односторонней воле следственной власти».^[167]

Таким образом, мы видим две противоположных позиции по поводу временного устранения члена законодательного собрания. Условно их можно разделить (с различными оговорками и уточнениями)^[168] на сторонников мнения Государственной Думы и сторонников решения Государственного Совета. Отдельно, можно выделить мнение Л.А. Шалланда, отрицающего, по сути, позицию Думы, но и не отдававшего предпочтение сторонникам решения Совета. Он видел выход из сложившейся ситуации путем полной отмены ст. 20 УГД в связи с ее бесполезностью.^[169]

В данном вопросе, на наш взгляд, позиция Государственной Думы наиболее логична. Статья 21 УГД прямо указывала на право палат решать судьбу своих членов, путем вынесения соответствующего постановления и она не случайно принята законодателем. Если бы закон не предоставлял данного права, указанной статьи просто не было бы в УГД. Потому, не совсем верным представляется решение Государственного Совета по поводу временного устранения своих членов. Для простой констатации факта привлечения члена парламента к

следствию или суду, ст. 21 УГД, на наш взгляд, имела бы иное содержание, к примеру: Государственная Дума ставится в известность, но не постановляет выбытие своего члена. Однако действующим на тот момент законодательством прямо отрицалось такая возможность, и выбытие депутата зависело от постановления Думы.^[170]

Как мы видим, палаты по-разному толковали ст. 21 УГД. Вместе с тем, обе палаты парламента признали за собой обязанностью отстранение своих членов в случае виновности в совершении преступления и вступления приговора в

171

законную силу.^[171]

Таким образом, несмотря на одинаковое, для обеих палат парламента, законодательство, регламентирующее временное выбытие выборных членов законодательного собрания, члены Государственного Совета по выборам были менее защищены от влияния правительственной власти, чем депутаты нижней палаты. Это стало возможно благодаря сложившейся практике, основанной, в том числе, на свободном мнении голосующих политически неоднородного состава палат, которым они были вправе пользоваться по ст. 5, 26 УГС.^[172] Благодаря этим нормам член Государственного Совета мог свободно выразить свое мнение и проголосовать за тот или иной исход дела, поставленного на голосование. В связи с этим решения, принятые палатами, носили неоднозначный характер, и не существовало «ни фактических, ни юридических способов обеспечить подачу большинства голосов в пользу или против временного устранения данного лица, привлеченного к следствию или суду, не посягая тем самым на признаваемую законом свободу мнения каждого члена законодательного собрания» - отмечал

Л.А. Шалланд.^[173] В несколько иной форме ту же мысль высказал Н.И. Лазаревский, утверждая, что верховным органам государства, в том числе и палатам парламента, вообще нельзя приказывать и что раз постановления принимаются по большинству голосов, то нельзя приказать голосам делиться так, чтобы большинство было непременно в пользу устранения.^[174]

О безответственности выборных членов Государственного Совета, гласит ст. 14 УГД, действие которой распространялось на них благодаря ст. 26 УГС. Однако это понятие нельзя отождествлять с депутатской неприкосновенностью как таковой. Безответственность распространялась лишь в отношении «суждений и мнений», высказанных на заседаниях палаты и исключительно по делам подлежащим ведению Совета.

В остальных случаях члены Государственного Совета по выборам привлекались к ответственности «в порядке и на основаниях, установленных для 175 привлечения к ответственности высших чинов государственного управления».^[175]Причем, как отмечал Л.А. Шалланд, «различия между выборными членами (Государственного Совета - С.А.) и членами по назначению не проводится: за преступления, содеянные при исполнении обязанностей, все в одинаковой мере подлежат ведению первого департамента (Государственного Совета - С.А.)»,^[176]который рассматривал дела об ответственности всех высших чинов государственного управления за преступные деяния (п. 4. ст. 68 УГС).

Порядок этот регламентировался ст. 86-95 УГС и сводился к следующему: донесения и жалобы на преступления членов законодательных палат приносились на Высочайшее усмотрение (ст. 87). Если они удостаивались «Высочайшего уважения», то передавались на рассмотрение первого департамента

Государственного Совета (ст. 88; далее - Департамент). Последний, рассмотрев все имеющиеся материалы дела в отношении членов Совета и Думы, в том числе объяснения лица, привлекаемого к ответственности, принимает решение «о дальнейшем направлении дела». Далее, в случае необходимости, Департамент постановлял о назначении предварительного следствия (ст. 91). По окончании следствия дело возвращалось в Департамент, где принималось решение либо прекращал дело, либо о предании суду (ст. 92). Постановление о наложении взыскания без суда, выносилось только лишь в отношении высших должностных лиц, но не депутатов парламента, об этом ясно говорила вторая часть ст. 92 УГС.^[177] Только постановления департамента о производстве предварительного следствия непосредственно приводились в исполнение (ст. 94). Другие постановления вновь передавались на Высочайшее усмотрение (ст. 93). Если постановление о предании суду удостаивалось утверждения монарха, то дело поступало в Верховный уголовный суд (ст. 95).

Такой порядок возбуждения судебного преследования, как заметил И.А. Кравец, рассматривался конституционной мыслью России как существенное отступление от начала подсудности члена парламента той палаты, к которой он принадлежит. Он свидетельствовал о том, что преступления членов Государственной Думы приравнивались к преступлениям по должности назначенных членов Государственного Совета, министров, сенаторов. Действовала «административная гарантия», и предание суду зависело от Высочайшего соизволения. Причем административная гарантия имела совершенно различный смысл в применении к должностным лицам, назначенным монархом, и к выборным народным представителям. По отношению к первым «административная гарантия» являлась основанием для их фактической

безответственности, в то время как по отношению ко вторым, она устанавливала вместо гарантии от судебного преследования, зависимость членов законодательного учреждения от администрации. Тем самым нарушалась та «самостоятельность парламента, которая составляет его жизненную силу и политический его смысл».^[178]

Члены Государственного Совета были обязаны присутствовать на всех заседаниях. Депутаты были вправе брать отпуск, при этом отпуск с сохранением содержания давался только один раз в году с разрешения палаты и продолжительностью до одного месяца.^[179] Если отпуск составлял более одного месяца, выплаты денежного довольствия прекращалось. Данное правило не распространялось на отпуск во время болезни депутата. В таком случае, согласно ст. 7 Наказа Государственного Совета, выплаты могли продлеваться до четырех месяцев. Наказ не содержал специальной статьи, регулирующей возмещение расходов на лечение депутата. Член Совета продолжал получать содержание, но не более четырех месяцев и при обязательном подтверждении своей болезни «надлежащим документом».

К числу вопросов определяющих статус члена Государственного Совета, относится вопрос о их вознаграждении. Как отмечал Н.И. Лазаревский, к началу XX века в большинстве конституционных государств депутаты получали вознаграждение. Исключением были Англия, Испания и Италия, но в них также наблюдалось «движение в пользу установления вознаграждения».^[180] Однако этому противился консервативный состав парламента. Дело в том, что вознаграждение депутатов создавало, для этих государств, условия для демократизации состава парламента, консервативного по своей сути. Наоборот, отказ в назначении депутатам вознаграждения способствовал формированию

палат, состоящих преимущественно из богатых лиц, не нуждающихся в заработке, а значит сохранению консервативного большинства в нем.

Тем или иным решением определяется в значительной степени состав представительных собраний. Раз нет никакого денежного вознаграждения, то крайне суживается круг лиц, из которых могут избираться депутаты. Фактически устанавливается высокий избирательный ценз, так как сравнительно очень немногие могли бросить свои дела, приехать в столицу, жить там несколько месяцев и работать в парламенте, не получая за такой труд и расходы ровно ничего.^[181]

В России вознаграждение депутатов было установлено как для выборных членов Государственного Совета, так и для членов Думы. Следовательно, «юридического препятствия для формирования демократического состава» палат

182

не существовало.^[182]

В соответствии со ст. 28 УГС, выборным членам Государственного Совета суточное довольствие устанавливалось в два с половиной раза больше чем депутатам Государственной Думы, и составляло 25 руб. в день каждому. Суточные выдавались со дня фактического исполнения своих обязанностей (т. е. со дня открытия сессии) в течение всей сессии по окончании каждого месяца (ст. 8, 9 Наказа Государственного Совета).^[183] В 1908-1913 гг. они получали от 5650 до 6600 рублей в год, в среднем - 6129 рублей. В 1914 г. это вознаграждение упало до 4500 рублей, затем еще меньше.^[184]

Данная норма закона запрещала возможность получения суточных одновременно с доходами от других оплачиваемых должностей. Лишь при отказе от денежного довольствия члена Государственного Совета такие лица могли

получать жалование за занятие другой должности. Среди депутатов Государственного Совета от академической курии таких было как минимум три профессора: В.И. Вернадский, Д.Д. Гримм и А.А. Мануйлов.^[185]

Этот факт можно объяснить тем, что профессура, в начале ХХ века, принадлежала к наиболее обеспеченной части российской интеллигенции. Жалование большинства профессоров составляло более трех тысяч рублей в год у экстраординарного профессора и более четырех тысяч рублей в год у ординарных профессоров,^[186] жалование академиков - еще больше. Однако, как мы видим, средний уровень дохода от научно-преподавательской деятельности был существенно ниже среднегодового содержания члена Государственного Совета.^[187]В связи с этим большинство депутатов (в особенности от провинциальных университетов) охотно соглашались на депутатское содержание, отказываясь от оклада за научно-преподавательскую деятельность, состоявшего из академического / профессорского жалования, квартирных, столовых, а так же платы «от студентов в пользу отдельных профессоров» - так называемого гонорара, регулируемого ст. 129, 130 общеуниверситетского устава 1884 г.^[188]Сюда, однако, не входили, единовременные выплаты, хотя бы и периодические, повторяющиеся, например, на праздниках, перед каникулами и т.п., так как эти выплаты носили характер вознаграждения за определенный труд, но не содержания в тесном смысле слова. Нужно было чтобы «оклад имел устойчивый

характер и был установлен в качестве постоянного содержания» - отмечали исследователи.^[189] Тем самым, академик/профессор, будучи членом верхней палаты парламента и делая выбор в пользу депутатского содержания, лишался лишь постоянного жалования за научно-преподавательскую деятельность, но не иных выплат, не связанных с окладом содержания (премии за научное открытие, например).

Напротив, отказ отдельных членов академической группы Государственного Совета от суточных в пользу университетского / Академии наук жалования, можно объяснить параллельным замещением административных должностей с ординарными должностями академиков и профессоров, а также активной преподавательской деятельностью поощряемой, помимо основного содержания, еще и гонорарной системой оплаты труда введенной университетским уставом 1884 г.

Тот же В.И. Вернадский по ординарной должности профессора московского университета получал 2700 рублей в год.^[190] Параллельно, в период с 1906 по 1912 гг., он занимал должность адъюнкта Академии наук, где получал добавочных, как имеющий «посторонние (вне Академии наук - С.А.) служебные занятия» 1500 руб.^[191] Таким образом, ежегодный доход В.И. Вернадского по научно-преподавательской деятельности составлял не менее 4200 руб. Однако в зависимости от гонорара, мог равняться депутатскому содержанию, а то и выше (но не менее 4800 руб.).

Аналогично можно рассчитать содержание других известных нам профессоров - членов Государственного Совета. Денежное довольствие Д.Д. Гримма, получаемое в С.-Петербургском университете с 1906 по 1911 гг.,

составляло примерно 3600-4500 руб. в год, без учета так называемого гонорара (с гонораром, в разное время - не менее 4200-5100 руб.).^[192]

То же самое касается и А.А. Мануйлова. В бытность его ректором Московского университета его заработная плата состояла из: жалования ректора - 1500 руб., ординарного профессора - 2400 руб., квартирных - 300 руб., столовых - 300 руб. Итого - 4500 руб., опять же, без учета гонорара, который, при менее 1000 руб. в год, компенсировался 20% надбавкой от содержания, т.е. 600 руб.^[193]

В 1909 г. в Петербургском университете было гонорара 135 тыс. 51 рубль. «В среднем, при равном его распределении, на долю каждого из 46 профессоров могло бы прийтись по 2 тыс. 932 руб.», т. е. почти 100% прибавка к жалованию. В Московском - 150 тыс. 992 рубля, что в среднем на долю каждого из 54 профессоров составило бы 2 тыс. 796 руб. в год. Однако гонорар распределялся далеко не равномерно.^[194] В 1913 г. штатных профессоров Московского университета менее 1000 руб. гонорара получили всего лишь 4 профессора, все остальные значительно больше. Доход некоторых доходил до десяти тысяч рублей в год, а один - получил гонорар свыше 15 тыс. рублей. Значительно меньше гонорарных зарабатывали в провинциальных университетах.^[195]

Таким образом, с высокой долей вероятности можно предположить, что жалование некоторых академиков и профессоров в начале ХХ в., вместе с гонораром составляло довольно приличную сумму, значительно превышающую среднегодовой доход депутата верхней палаты парламента.

Помимо суточных, членам Государственного Совета возмещались путевые издержки по расчету пяти копеек за версту от места жительства до Санкт-

Петербурга и обратно. Возмещение путевых издержек производиться в начале сессии, а на обратный путь - при ее закрытии (ст. 10 Наказа).

Путевые издержки возмещались не только депутатам, но и выборщикам, вынужденным принимать участие в выборах членов верхней палаты. При производстве выборов членов Государственного Совета, выборщикам от университетов, не считая Санкт-Петербургского, также предоставлялись, из средств министерства народного просвещения, проездные билеты в Петербург и обратно.^[196]

Выборные члены Государственного Совета, были независимы от своих избирателей, не были обязаны давать им отчет (ст. 26 УГС). В большинстве случаев они не излагали своих программ и не получали наказов от избирателей.^[197]Но иногда, - как отмечает В.А. Демин, - имело место обратное. Наказы «давались не в официальном заседании, а в частном совещании членов соответствующей коллегии».^[198] Выборщики отдельных курий не исключали возможность представления депутатом их интересов, во всяком случае, питали определенные надежды на этот счет.^[199] Да и сами депутаты старались не терять связи со своими выборщиками.

В журнале «Право» за 1906 г. опубликовано заявление выборщиков академической избирательной курии, адресованное председателю Совета министров графу С.Ю. Витте, в котором они выразили единодушный протест против действий администрации по отношению к Юрьевскому и

Новороссийскому университетам, выразившихся в обыске, в том числе и личных дел профессоров университетов.^[200]

Однако отсутствие императивного мандата по действующему на тот момент законодательству, предполагало отсутствие возможности быть досрочно отозванным избирателями.^[201] Вывод этот, безусловно, верный и находит логическое подтверждение в вышеуказанной статье УГС, но, тем не менее, нуждается, на наш взгляд, в некотором уточнении.

Дело в том, что ст. 16 УГС, упоминавшая условия избрания членов Государственного Совета от академической курии, противоречила действовавшему законодательству подчеркивающему недопустимость досрочного отзыва депутата парламента.^[202]