§ 1. Новый революционный подъем

Когда человеку, хотящему гово­рить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки.

Александр Михайлов из показаний на следствии

Спад освободительного движения с 1864 по 1868 гг.

«Белый террор», который воцарился в России с весны 1866 г. в ответ на выстрел Дмитрия Каракозова, был необуз­данно жестоким: его вакханалия, говоря словами современ­ника, «отодвинула Россию назад»[69]. Наступил, по выражению однаго из корреспондентов «Колокола», «период поголовного хватания»[70]. «Обвинялся всякий,— вспоминал о том времени М. E. Салтыков-Щедрин. — Вся табель о рангах была запо­дозрена... Как бы ни тщился человек быть «благонамерен­ным», не было убежища, в котором бы не настигала его «бла­гонамеренность», еще более благонамеренная»[71].

Ho, как доказывает опыт истории, одни репрессии, сколь, бы свирепы они ни были, могут лишь на время задержать ход революционного движения, а затем оно разгорается еще силь­нее, чем прежде, как ответная реакция на оргию репрессий. Иначе говоря, чрезмерные репрессии 60-х годов как бы под­ливали масла в огонь, на время сбивая пламя, после чего, однако, пламя вспыхивало с удвоенной силой. B 1868 г. H. А. Некрасов восклицал:

Душно! Без счастья и воли Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,

B поле, в лесу засвищи,

Чашу вселенского горя Всю расплещи![72]

Иризыв поэта оказался как нельзя более кстати. Именно с осени 1868 г. начался в России новый революционный подъем, который и занял собой все следующее десятилетие.

Причины нового подъема коренились в особенностях поре­форменного развития России. Реформы 60-х годов лишь по­верхностно затронули, но далеко не завершили буржуазно­демократического преобразования страны.

K старым противоречиям добавились новые — противоре­чия растущего капитализма: «поскольку крестьянин вырывал­ся из-под власти крепостника, постольку он становился под власть денег»[75]. B условиях капитализма началась и посте­пенно стала выдвигаться на первый план новая социальная война — рабочих против капиталистов. Между тем, над рабо­чими, как и над крестьянами, довлели (помимо капиталисти­ческих форм эксплуатации) нетерпимые пережитки феода­лизма: политическое бесправие, отсутствие трудового законо­дательства, самоуправство хозяев, повседневные издеватель­ства (вплоть до телесных наказаний) и пр. Достаточно ска­зать, что рабочий день на промышленных предприятиях в 70*e годы не регламентировался законом и тянулся обычно не меньше 12—14 часов, но большей частью достигал 16—18 ча­сов[76]. Рогожники Ярославля работали тогда по 21 час в сут­ки [77]. Трудящиеся России после 1861 г. страдали, говоря сло­нами К. Маркса, «не только от развития капиталистического производства, но и от недостатка его развития» п.

Именно бедствия трудящихся явились подосновой револю­ционной борьбы. Русские революционеры 70-х годов знали исю глубину этих бедствий и по личным наблюдениям, и по иисчатлениям из разоблачительной литературы — такой, как статистические выкладки Ю. Э. Янсона, очерки Ф. П. Скал- дипа [78] и, особенно, «Положение рабочего класса в России»

В. В. Берви-Флеровского.

Флеровского заключили: «Из его книги неопровержимо выте­кает, что нынешнее положение в России не может дольше продолжаться ... и что предстоит грозная социальная рево­люция» [81].

Предвестием революции служил тогда в России неотвра­тимо нараставший стихийный протест эксплуатируемых «ни­зов». Поскольку «низы» в то время еще не были готовы K сознательному участию в революционной борьбе, их чаяния отстаивала разночинская, народническая интеллигенция — эта, по словам современника, «поднимающаяся кверху часть народа, имеющая в нем свои корни» [82]. «Идейное движение, происходящее сейчас в России,— писал К. Маркс Зигфриду Мейеру 21 января 1871 т.,— свидетельствует о том, что глубо­ко в низах идет брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа» [83]. Сами народники хорошо это пони­мали. И. H. Мышкин в исторической речи на процессе «193-х» подчеркивал, что «каждое революционное движение интеллигенции соответствует параллельному движению в на­роде и составляет только отголосок последнего» [84].

Идея «долга народу», которая не была чуждой и револю­ционерам 40-х годов [85], в 60-е и, особенно, в 70-е годы стано­вится буквально idee fixe. Ha рубеже 60—70-х годов П. JI. Лавров в «Исторических письмах» и H. К. Михайловский в трактате «Что такое прогресс?» выступили с теоретическим обоснованием этой идеи. «Каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, каждая мысль, которую я имел досуг приобрес­ти или выработать,— внушал своим читателям Лавров,— ку­плена кровью, страданиями или трудом миллионов»[86]. Михай­ловский вторил ему и заключал: «Мы пришли к мысли, что мы должники народа... Мы можем спорить о размерах долга, о способах его погашения, но долг лежит на нашей совести, и мы его отдать желаем»[87].

Правда, в крестьянстве после 1861 г. шел процесс разло­жения, который сами крестьяне метко определили как «рас­крестьянивание» [90]. Однако ни в 60-e, ни в 70-е годы этот процесс еще не стал достаточно заметным для современни­ков [91]. Поэтому тогда народники об антагонизме внутри само­го крестьянства ясного представления не имели. Крестьянство казалось им единым обездоленным и протестующим клас­сом [92]L который они стремились поднять на социалистическую революцию. В. И. Ленин и называл идеологию народников 60-х и 70-х годов «крестьянским социализмом» [93].

Задумываясь над причинами бедствий крестьянства, на­родники 70-х годов справедливо усматривали их в сохране­нии феодальных пережитков после реформы 1861 г., понима­ли и разоблачали крепостнический характер реформы. B про* граммных документах, судебных речах, пропагандистских брошюрах деятелей «хождения в народ» мы находим обосно­ванные суждения о том, что реформа — это «не более как грошовая подачка»[94], «помещичья воля»[95], «та же неволя, еще пуще прежней»[96], «новая воля хуже всякой кабалы»[97]. Обличая крепостническую природу реформы, семидесятники следовали традиции 60-х годов — традиции Герцена и Черны­шевского, Огарева и Шелгунова.

Вместе с тем народники 70-х годов пошли дальше своих предшественников, взяв в расчет буржуазные особенности и последствия крестьянской реформы, поставили вопрос о капи­тализме в России — не теоретически только, в перспективе, как это делали еще публицисты «Русского слова» (Д.

Пристальное внимание народников к судьбам капитализма в России еще до середины 70-х годов в какой-то (может быть, и немалой) степени объяснялось влиянием «Капитала» К. Маркса, который, как известно, появился на русском язы­ке в 1872 г. и сразу же вызвал у народников исключительный интерес[107]. В. И. Ленин не случайно указывал, что «для рус­ских социалистов почти тотчас же после появления «Капи­тала» главным теоретическим вопросом сделался вопрос о «судьбах капитализма в России»; около этого вопроса со­средоточивались самые жгучие прения, в зависимости от него решались самые важные программные положения»[108].

Безусловно, к концу 70-х годов вопрос о русском капита­лизме занимает народников все больше и больше. B октябре 1878 г. «Земля и воля» уже называла «избитой» мысль о том, что «крестьянская реформа... послужила главным образом развитию буржуазного порядка вещей»[109]. Однако и в начале массового «хождения в народ» (1873—1875 гг.) народники уже подмечали (в результате общения с крестьянами и на­блюдений над их жизнью, но не без влияния Маркса) капита­листическую эволюцию страны вообще и деревни в частнос­ти. Правда, семидесятники продолжали вслед за Герценом идеализировать общину как рычаг, опершись на который мож­но «выскочить из капитализма или перескочить через него»[110]. Ho они уже пытаются использовать в тактических планах и практических делах социальные сдвиги, вызванные наступле­нием капитализма.

Так, в идеологии народничества появляется на рубеже 60—70-х годов комплекс планов, которые сводились к тому, чтобы мобилизовать, наряду с крестьянством, также и рабо­чих в качестве второго (вспомогательного) эшелона револю­ции. He толькопрограммаРусскойсекцииІИнтернационала, которая в данном случае стоит особняком, но и программные документы Большого общества пропаганды (так называемых «чайковцев») 1871—1874 гг. отводили важное место разно­сторонней (пропагандистской, агитационной, организатор­ской) деятельности среди рабочих[111]. Группа В. М. Дьякова (1875 г.) имела уже специальную программу для рабочих[112]. «Всероссийская социально-революционная организация» 4875 г. («москвичи») сосредоточила свою практику почти ис­ключительно в рабочей среде. Bce средства революционного воздействия на рабочих были пущены в ход под народничес­ким углом зрения, т. e. с намерением подчинить рабочее дви­жение интересам крестьянской революции. Ho так как народ­ники использовали при этом опыт международного рабочего движения (включая документы I Интернационала) и про­летарскую критику капитализма (в частности, «Капитал» Маркса) [113], их идеология, мелкобуржуазная по своей приро­де, до тех пор пока классовые отношения, характерные для капитализма, в России оставались незрелыми, объективно ютражала интересы и нарождавшегося российского пролета­риата. Народники из-за своей исторической и классовой огра- іниченности неверно понимали роль пролетариата. Ho они по­средством социалистической пропаганды революционизиро- вали рабочую среду, поднимали идейный уровень и расширя­ли общественно-политический кругозор рабочих, втягивали их в освободительную борьбу и тем самым тогда, в 1870-е го­ды, даже «вопреки своим непосредственным намерениям, спо­собствовали пробуждению и развитию классового сознания: рабочих»[114].

Таким образом, разночинная народническая революцион­но-демократическая интеллигенция 70-х годов силою обстоя­тельств выдвигалась на роль идеолога и вождя освободитель­ной борьбы в России, выразителя интересов и воли всего экс­плуатируемого народа.

Самое начало нового революционного подъема (студенче­ские волнения 1868—1869 гг.) связано с пресловутой нечаев- щиной, т. e. с попыткой архиреволюционера и ультраанархис­та С. Г. Нечаева сколотить организацию из людей озлоблен­ных, безжалостных, свободных от ,каких бы то ни было мо­ральных норм и беспрекословно подчиненных ему, Нечаеву, как диктатору, а затем силами этсй организации поднять «чернорабочий люд» (во главе с «лихим разбойничьим ми­ром этим истинным и единственным революционером в Рос­сии» [115]) на «повсюдное всеразрушение»[116], вплоть до физиче­ского уничтожения значительной части современного «погано­го общества»[117]. Нечаевские идеи и дела, побудившие Ф. Эн­гельса отнести самого Нечаева к числу «форменных револю­ционных людоедов»[118], чуть ли не исчерпывающе освещены в литературе[119]. Однако историческое место нечаевщины (вопрос в данном случае главный) толкуется по-разному.

Еще H. К. Михайловский и В. Я. Богучарский доказыва­ли, что нечаевщина — это «во всех отношениях монстр», исто­рический парадокс, не связанный ни с прошлым русского pe- волюционного движения, ни с его будущим[120]. Такой взгляд разделяют и некоторые советские историки: Ю. Ф. Карякин и E. Г. Плимак, полагающие, будто «нечаевщина и русское ос­вободительное движение — явления не только глубоко раз­личного, но и прямо противоположного (? — H. Т.) порядка» и якобы «на народническое движение 70—80-х годов в России нечаевщина не оказала никакого влияния»[121], отчасти Б. С. Итенберг[122], Ш. М. Левин[123]. Другие исследователи (Б. П. Козьмин, Р. В. Филиппов) склонны считать, что «нечаевское дело органически связано с революционным движением 60-х годов и... теснейшим образом примыкает к революционному движению следующего десятилетия»[124].

Думается, вторая точка зрения ближе к истинс. Собствен­но, она была высказана еще наиболее проницательными из современников нечаевщины. Во-первых, надо учесть, что к на­чалу 70-х годов передовая русская молодежь, как это подме­тили К. Маркс и Ф. Энгельс в известном очерке «Альянс в Рос­сии», «до такой степени прониклась социалистическими идея­ми, что мечтала уже о немедленном их осуществлении»[125]. K тому же неистовства реакции 1866—1868 гг. так ожесточи­ли молодежь, что она, по выражению С. М. Кравчинского, го­това была «броситься к первой бреши и даже щели, откуда блеснет луч света»[126]. B обстановке повсеместных гонений, о которых Щедрин писал: «Исчезнуть, провалиться сквозь

землю, быть забытым — вот лучший удел, которого мог же­лать человек»[127],— в такой обстановке призыв Нечаева к «повсюдному всеразрушению» оказывался уместным для ак­тивных, но политически незрелых натур (а именно они преоб­ладали в студенческом движении 1868—1869 гг.). Иначе говоря, нечаевщина была крайностью революционного движе­ния, обусловленной крайностями реакции. Г. А. Лопатин так и писал об этом П. Л. Лаврову в июле 1870 г.: «Крайности порождают противоположную крайность»[128].

Правда, здоровое начало быстро взяло верх в революци­онном движении над нечаевскими извращениями. Как только революционеры-народники увидели авантюризм и безнрав­ственность нечаевщины, они почти единодушно отвергли ее. Однако это вовсе не значит, что на движение 70-х годов нечаевщина не оказала никакого влияния. C одной стороны, самый факт боевого, бескомпромиссного выступления Нечае- за и нечаевцев против царизма подтолкнул и ускорил нарас­тание нового революционного подъема. С.другой стороны, на горьком примере нечаевщины революционеры-народники на­глядно убедились в том, сколь пагубны для дела революции тичный произвол и пренебрежение к моральным нормам и, отвергнув нечаевщину, больше прежнего стали заботиться о нравственной чистоте революционного движения.

Итак, новый революционный подъем начался в исходе i868 г. и с той поры неуклонно, из года в год, нарастал, пока к 1879 г. в стране ие сложилась вторая революционная си­туация. Особенность его была в том, что все это время, с 1869 до 1879 гг., массовое движение оставалось примерно на од­ном, очень низком уровне. Опубликованные за последнее вре­мя под общей редакцией акад. H. М. Дружинина сборники до­кументов позволяют довольно точно определить размах кре­стьянского движения 1869—1879 гг. по всей России:

1869 — 65 волнений

1870 — 56 »

1871 —40 »

»

33

1872 — 31

1873 — 38

1874 — 65

1875 — 22

1876 — 32

1877 — 21

1878 — 34

1879 — 43[129]

Сравнив эти данные с данными о числе крестьянских вол-

нений за 1859—1868 гг.[130], мы увидим, что крестьянское дви­жение 70-х годов количественно было гораздо слабее не толь­ко подъема 1859—1861, но и спада 1862—1868 гг. Акад. H. М. Дружинин объясняет это тем, что после подавления крестьян­ского взрыва 1861 г., в период составления уставных грамот, владенных записей, люстрационных актов и выкупных сделок, «все усилия крестьян были направлены на использование воз­можностей мирной борьбы и местных выступлений, чтобы до­стигнуть наилучших условий для организации собственного единоличного хозяйства»; иной, чем в крепостную эпоху (бо­лее эгоистической, мелкобуржуазной) стала психология поре­форменного крестьянина; в результате, «чем больше кресть­ян — помещичьих, уделыіых, государственных — становилось собственниками, тем меньше стимулов возникало для острых конфликтов...»[131] Как бы то ни было, факт устойчивой (отчас­ти даже прогрессировавшей) слабости крестьянского движе­ния с начала и до конца 70-х годов иалшю.

Правда, сравнительно с 60-ми годами, в 70-е годы усили­лось рабочее движение. Если за 1861 — 1869 гг. по всей Рос­сии насчитано 51 выступление (стачек и волнений) рабочих[132], то за 1871 —1879 гг.— 326[133]. Погодно за период, интересую­щий нас в дапном случае, число рабочих волнений и стачек составляло:

1875 — 26

1876 — 32

1877 — 22

1878 — 53

1879 — 60

1870 — 20

1871 — 21

1872 — 29

1873 — 29

1874 — 34

Отсюда видно, что и рабочее движение с начала и до кон­ца 70-х годов было еще очень слабым, причем так же, как

« движение крестьян, все десятилетие держалось примерно на одном уровне и лишь в 1878 г. заметно поднялось.

Рабочее движение росло тем сильнее и опаснее для цариз­ма, что оно, в отличие от крестьянского движения, было срав­нительно организованным. Именно в 70-е годы возникли пер­вые рабочие союзы — «Южнороссийский» (1875 г.) и «Север­ный» (1878 г.). Они засвидетельствовали симптомы грядущего выделения пролетарской струи из общего потока народни­чества. Однако деятельность обоих союзов затронула «сов­сем ничтожные верхушки рабочего класса»[134]. Накопленный за последние десятилетия громадный фактический материал лишь подтверждает давнюю ленинскую оценку рабочего дви­жения 70-х годов: «его передовики уже тогда показали себя, как великие деятели рабочей демократии, но масса еще спа­ла» [135].

Между тем сила революционного натиска в течение всего десятилетия последовательно росла — от студенческих вол­нений и мелких анархистских кружков 1868—1869 гг. через «хождение в парод» к общероссийской централизованной ор­ганизации «Земля и ноля» (которая была еще более усовер­шенствована народовольцами) и к революционной ситуации 1879—1881 гг. Таким образом, хотя питательной почвой для народничества явились положение и настроения крестьянских (отчасти и рабочих) масс, революционный подъем в 70-е го­ды был результатом не столько массового движения (в то время еще раздробленного и незрелого), сколько движения :революционных демократов, народников, которые выражали и защищали интересы масс. Это обстоятельство наглядно по­казывает, что «ход идей» революционного народничества 70-х годов отвечал «ходу вещей», т. e. объективным потреб­ностям страны.

Генеральная задача революционных народников в 70-е го­ды заключалась в том, чтобы «поднять крестьянство на со­циалистическую революцию против основ современного об­щества» [136], т. e. на революцию, которая по своему объектив­ному содержанию могла быть лишь буржуазно-демократиче­ской. Народные (фактически крестьянские) массы только и могли, в представлении семидесятников, обеспечить победу •революции. Тактические программы П. Л. Лаврова и М. А.

Бакунина были нацелены на осуществление лозунга: «не только для народа, но и посредством народа»[137]. Идея народ­ной революции пронизывала программныедокументыБольшо- го общества пропаганды (1873 г.)[138] и общества «Земля и во­ля»[139]. Ипполит Мышкин в речи на процессе «193-х» провоз­глашал, что «революция может быть совершена не иначе, как самим народом, при сознании, во имя чего она совершает­ся»[140]. Именно расчет семидесятников на решающую роль на­родных масс в революции вызвал к жизни героическое «хож­дение в народ». Самый факт «хождения» тем и замечателен, что в нем, кроме героизма и самопожертвования, проявилась небывалая до тех пор в России прямая связь революционного агангарда с народными массами.

Здесь не место говорить о различных направлениях и от­тенках в народничестве 70-х годов. Важно лишь подчеркнуть, что сколь бы разнообразны ни были теоретические и тактиче­ские искания народников в период от первой до второй рево­люционной ситуации в России (1864—1878 гг.), в основе их неизменно оставалась идея: «не только для народа, но и по­средством народа». Различие между отдельными тактически­ми направлениями, которые сложились в народничестве к началу массового «хождения в народ», заключалось лишь в том, как осуществить эту идею.