Никакая наука, какъ и вообше человѣческое сознаніе, не могутъ быть изучаемы независимо отъ языка.

Dieses nιenschliche Bew~ usstseiπ losst sich ohne Sparc he gerade so ∖vcnιg denken, wie sich Sprachc ohne menschliches Bewusstsein denken Iasst. Darum sind beide mit cιnander und durch einander ge∖vorden, und die Frage, ob die Ver- πunft oder die Sprache das trdhere sei, hat ebenso wenig emen Sinn wie die beruhmte Streitfrage, ob das Ei oder die Henne fruher sei.

Если сохраненіе языка желательно и безусловно необходимо въ научныхъ цѣляхъ, то очищеніе языка, или строгій консерватизмъ въ немъ, не допускающій порчи, есть отрадное доказательство пробуж­дающагося самосознанія народовъ. Во время подъема національнаго духа чужія слова и чужой синтаксисъ избѣгаются и обращаются въ слова и обороты собственнаго языка. Во времена упадка національ­наго сознанія люди ищутъ чужихъ словъ и оборотовъ и принимаютъ безъ критики, безъ преобразованій. Поэтому, стремленіе изгнать изъ языка чужія слова и чужой синтаксисъ, эти жалкіе свидѣтели на­ціональнаго упадка, весьма естественно и разумно.

Сопротивленіе введенію чужихъ словъ или чужого синтаксиса является масштабомъ силы самосознанія народа. Чѣмъ больше народъ противится проникновенію чужого въ сокровищницу своего языка и духа, и—или отклоняетъ эти чуждые элементы, или принимаетъ лишь послѣ національной переработки, тѣмъ большую духовную энергію доказываетъ онъ этимъ. Примѣромъ могутъ служить англичане.

Иногда интеллигенція измѣняетъ своему народу и начинаетъ, безъ нужды, а иногда и въ ущербъ здравому смыслу, вводить чуж­дые элементы въ этимологію („баталія") иди синтаксисъ („положи­тельное право ^wвъ смыслѣ laws) его языка.

но стремленіе это становится вредиыліъ,если мысль приносится въ жертву формѣ- Нужно имѣть въ виду, что элементарныя понятія науки должны находиться въ языкѣ каждаго народа: „всякая наука коренится въ наблюденіяхъ и мысляхъ, свойственных ь обыденной жизни". (Потебня, Мысль и яз., 49, ср. Whewell, Nov. Org. Reπ., 279—284, 290, 318, 328). Постоянное соприкосновеніе съ народною рѣчью-мышленіемъ является, слѣдовательно, уздою для ненужнаго творчества, для расходившейся фантазіи

Если бы нарушеніе народнаго словоупотребленія не затрагивало сущности дѣла, протестъ противъ употребленія нѣкоторыхъ выраже­ній не имѣлъ бы смысла. Но, терминологія со словомъ „право"[*******************] вво­дитъ въ общественную и государственную жизнь на ряду съ зако­номъ, обычаями, справедливостью...

Современная терминологія обязана своимъ возникновеніемъ не столько римлянамъ, народу крайне практическому, сколько періоду господства схоластики, когда ученый міръ порвалъ большинство сво­ихъ связей съ дѣйствительною жизнью и съ народнымъ языкомъ, ея отравителемъ въ существенныхъ элементахъ.

Отдѣленіе грамматики отъ логики поддерживало взглядъ будто начальнымъ элементомъ рѣчи является звукъ, слова составляются изъ совокупности звуковъ, а изъ совокупности словъ образуются предло­женія. Мышленіе и его выраженіе въ языкѣ представлялось и пред­ставляется большинству до сихъ поръ какъ ассоціативный процессъ (associative Aneinanderreihung). Это придавало слову такую самостоя­тельность, какой на дѣлѣ оно не имѣетъ. Это было бы мыслимо, если бы дѣйствительно предложеніе было просто соединеніемъ словъ, а не наоборотъ—само слово получило свое начало въ предложеніи (Ср. Wundt, Spr., I, 564).

Теперь мы знаемъ, что звукъ есть послѣдній элементъ рѣчи (Зѣлинскій, op. с., 654). Совокупное представленіе (Gesammtvorstel- Iuπg) или „цѣлое мысли“ (das Gauze des Gedankens) предшествуетъ разложенію его на предложенія и слова. Это единство совокупнаго представленія никоимъ образомъ не можетъ быть понимаемо какъ простая сумма ассоціацій. Primum movens для изолированія отдѣль­ныхъ словъ-представленій*) лежитъ въ тѣхъ же самыхъ психиче­скихъ силахъ, которыя вызываютъ и разложеніе общаго представленія

на его части (См. подробности: Wundt, Spr., I, 564, 565). „Изоли­рованію отдѣльнаго слова ассоціативно помогаетъ то, что одинаковое слово встрѣчается и въ другихъ совокупныхъ представленіяхъ въ из­мѣненномъ контекстѣ (in veranderten Umgebungen; Wundt, Spr., I, 5б5).

Позднѣйшее образованіе слова и подчиненная его роль но от­ношенію къ фразѣ и обстоятельствамъ заставляютъ пасъ руководиться на первомъ планѣ мыслью, а не отдѣльными словами. Вѣдъ, само сло­во имѣетъ подчиненную роль но отношенію къ мысли. Выразителемъ этой послѣдней служитъ не отдѣльное слово [†††††††††††††††††††]), а предложеніе. Каж­дый логикъ знаетъ, что мы выражаемся лишь въ предложеніи, а такъ какъ главная задача языка заключается въ выраженіи (predication) въ формѣ предложенія, то совершенно правильно было сдѣлано ченіе, что слова не имѣли права на существованіе иначе, ставною частью предложенія; или, какъ выражаются другіе предложеніе существовало раньте отдѣльныхъ словъ⁴* /"i р rηpt

заклю- какъ со­ученые, (М. Muller.,

Ьс. от.1 (ibid., 245).

246). „Слова не являются составными элементами языка"

Итакъ, не отдѣльное слово, а мысль, выраженію которой оно служитъ въ соединеніи съ другими словами, должна быть предметомъ нашего вниманія, т. е. синтаксисъ пріобрѣтаетъ юсподспівіующую роль въ мышленіи и пониманіи. Исторія возникновенія отдѣльныхъ словъ должна служить, подобно историческимъ изслѣдованіямъ въ другихъ областяхъ, основой истинно философскаго мышленія. Какъ въ исто­ріи слово появляется на второмъ планѣ, какъ продуктъ разложенія мысли, такъ и въ современномъ мышленіи п пониманіи оно играетъ второстепенную роль.—Только усвоивъ себѣ эту мысль, можно от­нестись правильно къ юридической терминологіи.

Созданіе терминологіи въ языкѣ, мало еще обработанномъ для цѣлей науки, какъ, напр., былъ нашъ языкъ по сравненію съ выс­шей греко-римской и западно-европейскоіі культурой, необходимо со­единено съ образованіемъ многихъ новыхъ словъ, для которыхъ нѣтъ запаса въ существующей сокровищницѣ рѣчи. Принятіе новыхъ по­нятій во всѣхъ языкахъ ведетъ къ новообразованіямъ. Мы не пред­ставляемъ въ этомъ случаѣ исключенія.

Важно различать при этомъ элементарныя понятія, безъ кото­рыхъ не мыслима человѣческая жизнь, и понятія производныя.

Общественная, государственная и нравственная жизнь людей не мыслима безъ нѣкоторыхъ основныхъ понятій. Эти послѣднія необходимо должны найти себѣ то или иное выраженіе въ языкѣ. Мы знаемъ прекрасно теперь то, что зналъ еще Аристотель, но чего не знали „культуртрегеры“, „насаждавшіе“ у насъ науку когда-то[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]): мы знаемъ, что и русскій народъ—народъ государственный, какъ и всякій другой, и что не нѣмцы ввели у насъ государственность, а эта послѣдняя составляетъ исконную принадлежность всякой чело­вѣческой жизни. Какъ государственный народъ, и мы должны необ­ходимо обладать нѣкоторыми основными понятіями государственности.

Термины для такихъ понятій должны быть черпаемы изъ род­ного языка. Заимствуя оттуда свои слова, ученые должны подчи­няться законамъ языка, какъ этимологическимъ, такъ и синтаксиче­скимъ. Слово, получившее уже въ языкѣ свою опредѣленную функ­цію (какъ слово „право^к), не терпитъ надъ собою произвола ни силь­ныхъ, ни ученыхъ людей. Если ученые не желаютъ создавать такія словообразованія или словосочетанія, которыя въ случаѣ своего воз­никновенія подверглись бы неминуемому забракованію путемъ того подбора, который дѣлаетъ въ языкѣ народъ, они должны сообразо­ваться съ законами народной рѣчи и въ синтаксисѣ. Создать слово или словосочетаніе легко, но пойдетъ ли оно въ ходъ, будетъ ли оно принято народомъ, не будетъ ли онъ ^удивленно смотрѣть на эти словосочетанія какъ на иностранныя слова, не затрогивающія въ ду­шѣ его соотвѣтствующаго клапана. Легко можно создать „принципы куринаго или поросячьяго права", но не останутся ли они прина­длежностью лишь языка ученыхъ, возбуждая сомнѣнія въ значеніи ихъ и въ создавшей ихъ средѣ. Чтобы не растрачиваться на не­жизнеспособные продукты, мѣшающіе передачѣ элементарныхъ зна­ній подростающимъ поколѣніямъ (студентамъ) и всему народу [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]), твор­чество ученыхъ въ терминологіи должно дѣйствовать въ направленіи, соотвѣтствующемъ народному духу.

Перенесеніе чужого „лингвистическаго добра"(Sprachgut) въ родной языкъ становится необходимымъ лить тогда, когда мы остав­ляемъ почву необходимыхъ каждому народу элементарныхъ понятій, и переходимъ къ т Ьмъ, которые обязаны своимъ происхожденіемъ

паукѣ болѣе развшои. Перенесеніе это совершается двоякимъ пу­темъ: і) премъ ассимиляціи чужихъ словъ в вродѣ ,,монархія*, „по­лит пчесъш"... (Wundt, Spr., I, 472), (2) путемъ перевода (comcientia- сознлніс, Vorstellιιng-ιιpe [став хеше...).

Переводъ можетъ бытъ пап буквальный, т. с. такой, который стремится возможно ближе держаться буквы оригинала, или болѣе свободный, который стремится передать намъ мысль, духъ выраженія, соблюдая законы нашен собственно!! рѣчи. Переводъ буквальный, насилуеть родной языкъ и дѣлаетъ его рабомъ чужеземной буквы. Переводъ болѣе свободный имѣетъ на первомъ планѣ пере [ачу нуж­ной намъ мысли, л. е. главное ыя насъ, и старается оставаться вѣр­нымъ законамъ ротной этимологіи и синтаксиса. Преимущество дол­жно быть, конечно, дано болѣе свободному переводу: оньразвиваетъ родной языкъ и мышленіе; перевотъ же буквальных! создастъ часто патологическія явленія въ рѣчи и въ мысли.

Къ позаимствованіямъ и переводамъ слѣдуетъ прибѣгать лишь тогда, когда въ этомъ есть нужда. Есть потребности вь выраженіи, которыя выросли не въ узкой сферѣ научнаго изслѣдованія, а въ сферѣ общечеловѣческой мысли. Здѣсь мы должны держаться тра­диціоннаго общаго языка. Къ новообразованіямъ, какъ въ смыслѣ созданія совершенно новыхъ словъ, такъ и в ь смыслѣ измѣненія зна­ченія старыхъ, или созданія необычныхъ словосочетаніи, слѣдуетъ прибѣгать лишь тогда, когда вновь выросшія потребности мысли не находятъ себѣ удовлетворенія въ общем ь языкѣ.

Этого основного правила закономѣрнаго развитія языка-мышле­нія не держались нѣмецкіе юристы при созданіи своей терминологіи, чѣмъ и создали искусственную замкнутость своей юриспруденціи, оторванность ея отъ реальной почвы и множество затрудненіи и за­блужденій для самихъ себя» Вообще нѣмецкая юриспруденція сохра­нила въ большей степени на себѣ вліяніе духа схоластики, чѣмъ дру­гія науки. Изъ всѣхъ ученыхъ какъ разъ юристы виноваты вь наи­большихъ прегрѣшеніяхъ (Wundt, Sρr., I, 574, 575)- Со временъ Лейбница нѣмецкіе философы старались приспособить свои языкъ къ языку народа и кое-что сдѣлали вт> этомъ направленіи. „Медлен­нѣе слѣдовали за_# философіей* другіе науки, съ двумя исключеніями: юриспруденціей и медициной (ibid , >75)- медицинѣ совершенно не доставало достаточно точныхъ выраженіи вь отечественной со­кровищницѣ языка для вновь введенныхъ понятій. Но, скорѣе можно удивіяться, чтэ юриспруденція предала забвенію богатый старо-нѣ­мецкій юридическій языкъ, чтобы, за самымъ незначительнымь ис­ключеніемъ, построить всю систему понятій изъ чужихъ словъ. Нѣ­мецкая юриспруденція образуетъ блаіоіаря этому замѣчательную про-

ти воположность по отношенію къ нѣмецкой философіи. Философія, сперва для собственнаго употребленія, а потомъ все болѣе и болѣе п для общаго, обогатила нѣмецкій языкъ множествомъ новыхъ словъ для понятій, для которыхъ въ немъ сначала совсѣмъ не было подхо­дящихъ выраженій [********************][††††††††††††††††††††]). Юриспруденція, наоборотъ, лишила нѣмецкій языкъ множества своеобразныхъ словообразованій, чтобы ввести вмѣ­сто нихъ чужое, остающееся по большей части непонятнымъ массѣ народа, „лингвистическое добро"(Sprachgut). Само по себѣ это не было необходимымъ послѣдствіемъ принятія чужого законодательства („рецепціи римскаго права"). Цакъ разъ наоборотъ: принятіе чужихъ идей и разбудило въ философіи потребность увеличить новообразо-, ваніями сокровищницу собственнаго родного языка. Для такого ре­зультата должны были привзойти особыя причины: ожесточенная борьба противъ старыхъ обычаевъ и законовъ, умышленное и стара­тельное обособленіе ученаго сословія юристовъ. Въ противополож­ность этому Лейбницъ и просвѣтительная философія (Aufklarungsphi- losophιe), которымъ мы обязаны послѣднимъ большимъ обогащеніемъ нашего языка учеными новообразованіями, ревностно старались о томъ, чтобы сдѣлать доступными и полезными собственному народу резуль­таты, добытые болѣе прогрессивными въ научной культурѣ націями".

Этимъ похвальнымъ стремленіемъ сдѣлать доступными всѣмъ новыя понятія совсѣмъ не заражены были юристы. Нехорошее же­ланіе обособиться отъ всего народа, основанное на крайнемъ само­мнѣніи и одновременно на крайней пустотѣ ихъ научнаго багажа, проходитъ чрезъ всю исторію нѣмецкой юриспруденціи *). Въ то вре­мя какъ масса терминовъ, созданная нѣмецкими философами, вслѣд­ствіе ихъ народнаго характера переходила тотчасъ въ обычный языкъ, нѣмецкая юридическая рѣчь до сихъ поръ служитъ посмѣшищемъ самихъ нѣмцевъ подъ именемъ Jαristeπ-Deutsch. Философскіе тер­мины въ родѣ Gewissen (совѣсть), Bewusstseiπ (сознаніе), λ^rorstellung (представленіе), Entwicklung (развитіе), Folgerιmg (выводъ), Mitleid (состраданіе), Selbstgefiihl (самочувствіе), Selbstsucht (эгоизмъ) и мно­гіе другіе часто „съ удивительной скоростью переходили изъ науч­наго въ общее словоупотребленіе^u (Wundt, Spr., I, 576), и служили

иногда хорошимъ образцомъ для подражанія при образованіи русскаго философскаго языка. Подражаніе же искусственному языку нѣмец­кихъ юристовъ и буквальный переводъ его терминовъ служитъ од­ной изъ первой причинъ непроизводительной растраты силъ у насъ на усвоеніе самыхъ простыхъ вещей, и источникомъ вѣчной путани­цы въ разсужденіяхъ ученыхъ юристовъ. „Объективное" и „субъ­ективное" „право" ихъ въ тѣхъ значеніяхъ, которыя имъ стараются придать они, и всѣ соединенія ихъ („правильное право®, das richtige Recht[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]), полицейское право, водное право...)—верхъ нелѣпости съ научной точки зрѣнія, и, однако, это ходячіе термины, которые раб­ски перенимаютъ и другіе (даже французы: le droit objectif*). Изъ самыхъ простыхъ вещей сдѣланы самыя трудныя. Это не научная терминологія, а патологическое явленіе рѣчи-мышленія. Для научнаго языка она не необходима, какъ показываетъ примѣръ Англіи, а для парода, которому она еще менѣе понятна, чѣмъ юристамъ, она яв­ляется чужою, хотя и составлена изъ отечественныхъ словъ. Какъ и вездѣ, буква мертвитъ, а духъ животворитъ. Не буква должна тор­жествовать надъ нами, а духъ; не слово, а мысль должна руководить нами. Фраза есть единица мысли. Хороши только тѣ словосочетанія или то употребленіе словъ, которыя освящены народнымъ синтакси­сомъ.

Составить общія правила о синтаксическихъ соединеніяхъ, до­пускаемыхъ словами, конечно, нельзя, такъ какъ „исторія каждаго отдѣльнаго слова имѣетъ всегда свои особенности (ihr Besonderes)^κ, и самыя замѣчательныя черты ея часто какъ разъ и не будутъ за­трагиваться общими правилами (ср. Delbπick, Gr. d. Sp., 174). Пред­угадать или предустановить измѣненіе значенія словъ отъ синтакси­ческаго сосѣдства и измѣненія въ синтаксической связи словъ—нель­зя. Мы можемъ лишь слѣдовать за творчествомъ народа и до извѣ­стной степени объяснять его. Народъ здѣсь всемогущъ и непогрѣ­шимъ въ томъ смыслѣ, что даже его ошибки, рано или поздно, об­ращаются въ законъ. „Языкъ есть естественное созданіе (creation), а не раціональная или логическая конструкція® (Darmesteter, La ∖ie d. m., 117)... „Вотъ почему даже ошибки логическія, аномаліи, съ той минуты какъ онѣ ^приняты всѣми, перестаютъ быть аномаліями и ста- ловятся законными формами мыс іи “ (ibid.) Но, дія всею эюю ну­жно обшсс согласіе народа (какъ въ выраженіи „солнце всхоціть, движется, заходитъ", принимаемомъ и лчентіми) Отдѣльныя ищі и ш классы (профессіи) могутъ создавать иногда сіова и словосоче­танія, и по общему согласію народа они моютъ быть приняты въ обшлю сокровищницу языка (ср. Wundt, Sρι , I, 574, 578) „Общая подана голосовъ (le suffrage um∖erscl) не всегда существовав въ по­лна икѣ, но она всегда существовала въ языкѣ® (Darmestcter, oρ. с., 117) Создать извѣстную терминологію гегко, но войдеть іп она въ жизнь, удержится ли тамъ, приметь ти ее „сощачьнып подборъ⁴[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§] (Зѣлинскій, op с., 663, 664, 665) Едва ли можно разсчитывать на это тамъ, гдѣ новая терминологія создаетъ новые факторы жизни, новыхъ боговъ, неизвѣстныхъ ни народу, ни величашнимь мыслите­лямъ человѣчества. Во всякомъ случаѣ, тотъ фактъ, что терминоло­гія самой практической науки и въ самых ь элементарныхъ ея поня­тіяхъ, не находитъ себѣ оборота въ народъ и вькывіетъ массу со­мнѣніи и споровъ въ средѣ, породившей ее, должно бы дать тол­чекъ изслѣдованію причинъ этого страннаго обстоятельства. Если вь дѣлѣ языка, какъ эго констатируетъ, сожалѣя, правда, и Воль­теръ (Darmesteter, op. c._i 117), какъ и во многихъ другихъ болѣе важныхъ вещахъ, народъ управляетъ „первыми націи^й, то чѣмъ объ­яснить ихъ разладъ вь данномъ случаѣ' отчею „первые націи^4, не послѣдовали въ этомъ елччаѣ за народовъ, не подчинились его уп­равленію. Вызвано ли это глупостью и невѣжествомъ Санчо Панчо, или лишь странностями его господина?