§ 7. О некоторых теоретических взаимосвязях с европейским правом на примере книги Никона Черногорца «Пандекты».
Взаимосвязи и зависимости русского средневекового права с правом западным, в первую очередь византийским, представляют собой колоссальную по масштабам проблему, включающую многоаспектный анализ всех правовых институтов и огромной массы источников.
В историко-правовой среде со смертью С.В. Юшкова во второй половине XX в. традиции подобного анализа были утеряны, а порой приобрели весьма поверхностный и даже легкомысленный характер. Общие историки на сегодняшний день делают в этом направлении гораздо больше, но, к сожалению, в подавляющем большинстве случаев историки занимаются чистым источниковедением, а институционное состояние права остается не выясненным. Для некоторых сравнений мы выбрали только один юридический памятник - «Пандекты» Никона Черногорца, в юридическом отношении совершенно не исследованный. .,.[.,,,79
По важности, объему и многоплановости содержания «Пандекты» представляют собой документ огромной значимости и требуют, по крайней мере, нескольких монографических исследований. По структуре и содержанию «Пандекты» имеют небольшое сходство с Номоканонами, но и последние изучены далеко не полно. Остается очень проблемным вопрос о рецепции в русском средневековом праве институциональных положений римского (византийского) права, не ясно в каких конкретных правовых ситуациях оно действовало, в каком объеме использовался Закон Судный людем, в каком соотношении все это находилось с отечественными правовыми нормами.
В настоящем разделе мы остановимся на нескольких вопросах взаимосвязи памятника с русским правом, который прямо, косвенно и совсем опосредованно был связан с влиянием через правосознание на русское средневековое право, или по крайней мере, в силу каких-то причин русло общего правового развития было однотипным.
«Пандекты» были написаны монахом монастыря «Черной горы» в Сербии Никоном в XI в. На русский язык были переведены, скорее всего, в первой половине XII в., а это время отмечено активным завершением работ по составлению окончательного варианта Русской Правды.
Они были весьма популярным на Руси юридическим произведением и оказали влияние на правовое мышление русского читателя.238 Этот юридический сборник, состоящий по преимуществу из положений и текстов «церковного права», открывал перед русским правовым мышлением возможности постижения путей формирования христианско-правовой мысли. Его конкретные правовые положения отражали бытовые и церковно-монастыр-ские правовые ситуации и их юридические последствия, закрепляли некоторые виды наказаний самого разного профиля. Состав «Пандект» формировался из некоторых библейско-евангелических текстов, Правил Святых Отцов, церковных постановлений, постановлений Вселенских Соборов и светского законодательства («градских законов»). Тексты строились до некоторой степени системно. Часто их обработка проходила в соответствии с личным пониманием автора, давались его собственные комментарии, зачастую с теоретическим толкованием содержания. Эта значительная авторская работа позволяет характеризовать документ как теоретическое правовое произведение периода средневековья. В конце XIII в. при составлении собственно русского юридического руководства «Мерило Праведное» были использованы тексты «Пандект», которые вошли в его состав.239 В XVI в. при составлении «Просветителя» об обосновании связей уголов-Максимович К.А. Пандекты Никона Черноризца в древнерусском переводе XII в. (юридические тексты). М. 1998, с. VII. Некоторые авторы полагают, что проникновение «Пандект» на Русь началось уже в XI в. (далее в тексте - Пандекты). 39 Мерило Праведное. М. 1961, с. 92-93.
80
ного права с еретичеством тексты «Пандект» широко использовал преп. Иосиф Волоцкий.240
В самом начале сборника утверждается классическая христианская идея о приоритете божественных заповедей для формирования юридического права и самой правовой жизни. Это теоретическое положение имело в истории русского права весьма большое значение и, начиная с «Мерила Праведного» и древнерусских мыслителей, содержалось в правовых концепциях ведущих «правоведов» - преп.
Кирилла Белозерского, преп. Максима Грека и др. «В толковании заповедей Господа - весь книжный разум», - утверждается в «Пандектах».241 Это подтверждают положения § 2 настоящей главы об особенностях отношения к Священным текстам древнерусской философско-правовой теоретики. В таком же ключе мыслили и церковные правоведы Московской Руси. Приоритет заповедей и божественных установлений для светского права, по крайней мере - на уровне теоретическом, признавался на Руси еще более последовательно, чем в остальном христианском мире. Как и в «Пандектах», в русской средневековой теории запрещалось в целом «учителям» самопроизвольно толковать заповеди Господа. Они должны были иметь значение единственное и пер-вообразующее, установленное начальной волей Бога. «От Божественного Писания повиноваться подобает, от себя же никаким образом».242 В «Мерило Праведное» вошло положение о том, что «самовластие души» ведет к трагическим последствиям. Напротив, в произведениях ереси жидовст-вующих утверждалось, что «душа самовластна».Базируясь на теоретических положениях Отцов Церкви, а особенно на правилах св. Василия Великого (IV в. н.э.), автор «Пандект» дает им интерпретацию в соответствии с собственным пониманием жизненных реалий. В разделе «О любви и человеколюбии» утверждается, что любить ближнего своего, любить конкретного человека нужно не по его личным качествам (красоте, симпатиям, привлекательности), а в «угождение Богу». Из этого следует право на любовь со стороны больных, увечных, обиженных и т.д. Поскольку личное устремление к любви связано только с «любовью плоти», подобает реализовывать «духовную любовь» к человеку, которая исключает «пакость души».244 Эти фундаментальные положения религиозной философии были очень актуальны в свете истории русского менталитета, где наблюдаются периодические «срывы» идеалов, колебания от плотского к духовному, от накопительства к бессребренничеству. Проблема «духовной любви» прошла на Руси через всю эпоху средневекового периода.
240 Макарий (Булгаков). История Русской Церкви. Кн. 4. Часть 1. М. 1996, с. 324.
241 Пандекты, с. 1.
242 Там же, с. 101.
243 Мерило Праведное, с. 14; Казакова Н.А. Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV-начала XVI века. М.-Л. 1955. Приложение, с. 265.
244 Пандекты, с. 220.
81
Перечисленный выше перечень идей носит отчетливо «теоретический» характер. Он был «усвоен» русской средневековой философской и правовой мыслью под влиянием религиозных текстов, Номоканонов и, в частности, «Пандект». Правосознание само подобных положений не вырабатывало.
Имелись и конкретно-текстовые заимствования из «Пандект». В одном из разделов со ссылкой на пророка Давида имеется запись, что не было «праведника оставленного Господом, а ближних его просящих милостыню». Это же положение присутствует в сочинениях Владимира Мономаха в начале XII в. и играет важную роль в государственно-политической доктрине князя.246
«Пандекты» способствовали укоренению на Руси многих правил монашеского поведения и общежития, закрепленных затем в монастырских уставах. В первую очередь это положения об имущественных отношениях в церковно-монастырской среде. В памятнике рассматривается огромное число ситуаций по отношению к семье и браку, имеющих аналоги в русском праве. Рассматриваются случаи, которые обыгрывались в более поздние времена русскими средневековыми ересями и сектами - о греховности вообще брачного жития. Таким образом, заранее появлялась платформа борьбы с еретическими извращениями. Сюда же входил комплекс вопросов о «греховной сущности брака», который влечет для супругов после смерти «лишение царствия небесного». Подобное «хуление» семьи влечет в памятнике наказание в виде церковной анафемы. При этом, если кто сознательно придерживается девственности, но с целями корыстными и «гнусными», а «не ради своего девства», он предается церковному «проклятию». Благость, нерушимость, полезность семейного союза лежат, как основополагающая идея, в центре «Пандект».
В этой связи, предавался безусловному «проклятию» бросивший своих детей.247 Дети не родные получали имущество лица поступившего в монастырь, при отсутствии у него родных детей.248Важное место занимает в памятнике отношение к собственности и богатству, что имело большое значение и в русской жизни, и в русском праве, особенно с учетом психологически-исторических «колебаний» по отношению русского общества к стяжанию. Возможно, что провозглашенное в памятнике общее отношение к богатству, которое полностью корреспондируется с аналогичной идеей в русской идеологии и правосознании, имеет истоком в обоих случаях общехристианское установление. Это принцип: «есть богатство от Бога или от дела праведного», а «от неправды богатство есть не от Бога». Этим состоянием «познается» и оценивается
человек в миру.249 Принявшим монашество вменяется после пострига полное нестяжание. Само отношение монахов к собственности должно быть однозначно негативным, и они должны освободиться от имущества до поступления в монастырь. В этом аспекте «Пандекты» ссылаются на Студит-ский монастырский устав, идеи которого доминировали на Руси, начиная с XI в. В том случае, если монах обзавелся «стяжанием» (приобретением имущества) в самом монастыре или вне его стен, то он «пребудет без комкания» (вероятно, без своей монастырской общины).250 Однако богатство само по себе, вне нечистых методов приобретения, есть большое благо, при условии, что распоряжение им сопряжено с честной жизнью и «правдой», с благотворительностью. Богатство такого рода нельзя «поносить» и осуждать.251 Все эти положения свойственны русскому правовому мышлению XIV-XVI вв. Они отражены в русском средневековом варианте теории «трудовой собственности», которая доминировала в Московский период. На основе вариации этих идей шла полемика в конце XV-XVI вв. по вопросам собственности в среде иосифлян и нестяжателей.
В развитие этой темы в «Пандектах» запрещено поступать на церковную службу или в монашество ради получения прибыли и сребролюбия, что было следствием из правил св. Василия Великого и постановлений Халкидонского Собора.
Св. Василий Великий запрещал духовным лицам «работать ради мамоны», виновные в этом епископы и священники подлежат «извержению». Постановлением Халкидонского Собора запрещалось священникам материальное «устроение ради детей своих», запрещалось «мзду и вещи стяжать на исповеди».252 Отмеченная тема активно проходит во всей русской средневековой церковной истории и достигает полемического накала в спорах иосифлян и нестяжателей.С проблемой праведного получения богатства в контексте праведной жизни вообще в «Пандектах» связано достаточное разнообразие сюжетов и направлений. Уже в XI-XII вв. для русского общества имело большое значение регулирование отношений между господином и рабом. Положения «Пандект» в этой сфере определенным образом были связаны с русской юридической практикой. В ХП-XIII вв. наблюдается смягчение комплекса взаимосвязей с холопами, учащается их отпуск на волю после смерти хозяина, суживается обельное холопство, утверждаются правовые запреты жестокого обращения с холопами, тщательно выясняется виновность холопов в совершении антиправовых действий. «Пандекты» толкали развитие событий именно в таком русле снижения репрессивности. Ситуация основывается на «градских законах»: «Если кто за вину раба благочестиво учит (наказывает), а тот не покорится честью господину и покинет службу,
5 Там же, с. 16. 24^ПВЛ,ч. 1,с. 154.
247 Пандекты, с. 64-66.
248 Там же, с. 69.
82
249 Там же, с. 310-311.
250 Там же, с. 26.
251 Там же, с. 68.
252 Там же, с. 290-291.
83
то проклят будет раб».253 Аналогичные тенденции смягчения положения холопов в русском праве постепенно эволюционизировали в область кабального холопства, построенного на тех же в целом принципах отношения к институту, что и в «Пандектах».
В целях запрещения лихоимства, как способа наживы неправедной собственности, «Пандекты» на основе постановления шестого Вселенского Собора запрещают взимание процентов по займам и сделкам со стороны
« 254 г-,
всех священнослужителей. Это правило подтверждено русским средневековым правом, хотя и нарушалось зачастую на практике. «Пандекты» во многом сходны с идеями русских нестяжателей. В них закреплено абсолютно негативное отношение к личному монашескому «стяжанию», но отношение к приобретению имущества монахами рассматривается как объективное явление тварного мира. Предписывалась обязательная передача приобретенного имущества в фонды монастырей. Данное положение отразилось в полемике XVI в. на Руси и указывает на необходимость разграничения права собственности, владения и держания, разграничения вопроса о собственности на землю и владение крестьянами.
В «Пандектах» налагавшиеся ограничения на собственность имели не только абстрактно-нравственный оттенок, но и были средством воздействия на мирян и церковно-монашествующих лиц, с целью понуждения их на добросовестное выполнение долга службы перед Богом и властью. Канон Святых Апостолов в составе памятника устанавливает для епископов и пресвитеров, обнаруживших леность в службе и не показавших должного благоверия в попечении о людях, наказание в виде отлучения и отречения от сана.255 Это был наиболее распространенный вид наказаний нерадивых священнослужителей. Применялось это и на Руси, в частности, для впавших в еретические заблуждения и недостойное поведение. Впрочем, запреты на рукоприкладство со стороны иереев, установленные «Пандектами» по канонам Святых Апостолов, русская практика XII-XIII вв. «благополучно» обходила стороной. Источники характеризуют некоторых отечественных пастырей как «немилостивых мучителей».
Важное место в «Пандектах» занимает тема «милостыни» и государственной социальной помощи нуждающимся и бедным. Она же занимает важнейшее место в хронологически соответствующем памятнику «Поучении Владимира Мономаха». Оба памятника вменяют милостыню в обязанность священнослужителям, «Поучение» еще и государственной власти. Мономах «смещает» вопрос в область государственной социальной помощи. Неисполнение требований помощи влечет в «Пандектах» «отлучение и извержение» священнослужителей. Это равносильно «убийству бра-
253 Там же, с. 75-76. . ''• '"
254 Там же, с. 199. , н •. " ' '
255 Там же, с. 108.
84
та своего». Будучи каноном Апостолов, это правило вошло и в другие документы. Важно, что направление развития было однотипным.
Постановления «Пандект» о юридических аспектах собственности, об имущественных отношениях были востребованы русским средневековым правосознанием настолько глубоко, что в XVI в. в полемике иосифлян и нестяжателей три «слова» В. Патрикеева против преп. Иосифа Волоцко-го были основаны главным образом на содержании «Пандект» Никона Черногорца.257
Достаточно часто использовались в русском праве и «карательные» установления «Пандект», хотя в памятнике они присутствуют по преимуществу как церковные меры, со специфической духовно-идейной принудительностью. Правила об общении «жен и мужей», священников и монахов в монастырях были восприняты в русских монастырских уставах. Это не случилось с постановлениями о ругани и конфликтах в среде церковнослужителей и прихожан. Были восприняты моральные запреты на «игрища и пляски», многие правила бытового и сексуального поведения, запреты на «медвежьи игрища и забавы».258 В XVI в. эти положения вошли в Стоглав, наряду с запретами на азартные игры на деньги. Вообще, в отношении к наказаниям «Пандектам» присущ принцип «экономии репрессии», довольно ощутимо развитый в средневековом русском праве. Более всего в памятнике присутствуют епитимьи, отлучения, угроза Божьим судом. Минимальное внимание уделяется темницам, телесным карам. Даже по отношению к еретикам, колдовству, волхованию наказания назначаются чисто церковные. Напомним, что в Московской Руси до XVII в. еретичество каралось жестокими мерами лишь тогда, когда приобретало социально-государственную опасность, т.е. выступало как антигосударственное преступление.259 Иными словами, линии «Пандект» и русского средневекового права на государственно-юридическую терпимость - совпадают. Лишь при ссылках на «градские законы» «Пандекты» изредка упоминают «темницу» и жесткие наказания. Например, за насильственную кастрацию упоминается «главная казнь» по «градским законам», да и то сказать - поде-
260 ЛОМ.
В «Пандектах» отход от христианских правил в область обрядов «жидовствования» не влечет за собой никаких репрессивных мер, если только не было «проклятия Христа».261 В XV-XVI вв. на Руси в полемике о ереси жидовствующих положение о характере репрессивности и ее путях обсуждались очень активно. «Пандекты» сыграли какую-то роль в этих
256 Там же, с. 200.
257 Иконников B.C. Максим Грек и его время. М. 1915, с. 397.
258 Пандекты, с. 338.
259 Рогов В.А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV-XVII вв. М. 1995.
260 Пандекты, с. 355.
261 Там же, с. 425.
85
спорах. Еретичество рассматривается в них как обычное бытовое явление. С еретиками запрещалось вступать в «сговор» мирянам под угрозой отлучения от Церкви, еретиков не допускали в храмы, но после отречения от ереси они возвращали себе все права христиан.262 До XVII в. на Руси преобладали принципы государственной терпимости по отношению к еретикам, сопряженные с признаками духовной свободы.
Церковные наказания в виде традиционных проклятий, епитимий, угрозы Страшным Судом пришли на Русь с конца X в. вместе с византийскими Номоканонами и представлены в Церковном Уставе кн. Ярослава (до сер. XI в.). «Пандекты» сыграли лишь «усиливающую» роль в распространении этих наказаний, как теоретико-идеологическая база сдерживания репрессивности. Заметим, что в рамках этой тенденции русское светское законодательство, например, Псковская Судная грамота, содержало вместо жестких и конкретных уголовных кар угрозы церковного характера типа отсылки к Страшному Суду.
При описании не церковных ситуаций, бытовых светских явлений «Пандекты» имеют тенденцию применять светское законодательство. При этом вполне проявляются различия в степени репрессий между подходами церковным и государственным. Статья о «разбоях» «вне церкви», в которых замешаны церковные служители, устанавливает «лишение сана и степени», но «применивший оружие» от «оружия умрет».263 Полной ясности об отношении к смертной казни в «Пандектах» нет. Однако состояние вопроса свидетельствует скорее всего о том, что в этом направлении Русь развивалась самостоятельным путем. Начиная с X в. русская юриспруденция «колебалась» в применении казней за уголовные преступления и эво-люционизировала в сторону их применения за «разбойные» дела «лихих людей». В «Пандектах» нет ясных указаний на сей счет, да и быть не могло, поскольку на ситуацию влиял канон св. Василия Великого. Он же содействовал постепенности утверждения казней на Руси за общеуголовные преступления. Во всяком случае, юридическая практика Руси серьезно отличается от западной, где смертная казнь была юридически закреплена уже в Салической Правде (V в.).
В определенной степени влияло на русскую практику отношение «Пандект» к книгам. Канон Лаодикийского Собора в их составе запрещал в церквах читать книги, составленные мирянами, «неисправленные книги», «неканонические псалмы». Виновные в чтении «лженаписанных книг», по установлению памятника, «читали их на пагубу людям» и потому - «извергались». м Подход сыграл роль в долгой полемике об исправлении книг в XVI-XVII вв., хотя постановления Вселенских Соборов оказывали влияние и в оригинальных текстах.
262 Там же, с. 434^*36. . ' • /. . .
263 Там же, с. 191. •
264 Там же, с. 238-239. .; -,
86
Таким образом, даже схематичное рассмотрение книги Никона Черногорца «Пандекты» позволяет говорить о достаточном влиянии этого произведения на русское правосознание. Юридическое мышление Руси успешно «осваивало» переводную литературу и находилось на уровне понимания и реализации всех содержащихся там теоретических проблем.