Многосмысліе слова законъ .

„What, in reality, is to be understood by the word „Law", as this one word is made to cover experiences so unlike as the genera­lisations of the physical sciences, the enactments of legislative assemblies, and the formulas to which the nobler impulses to action respond in moral consciousness?" (Ladd, Philosophy of conduct, 381, 382).

Для нашихъ цѣлей намъ необходимо остановиться нѣсколько долѣе на понятіи закона, являющагося клюнемъ какъ для юриста, такъ и для моралиста и представителя „точныхъ наукъ . Мы должны указать его многосмысліе и выбрать именно тотъ смыслъ, въ кото­ромъ слово это должно употребляться въ юриспруденціи. Нужно от­дѣлить его отъ смежныхъ понятій и метафоръ. Критическое мыш­леніе требуетъ опредѣленныхъ и „очищенныхъ" отъ постороннихъ примѣсей идей (des idees purifiees).

По своему первоначальному и собственному значенію „законъ" есть велѣніе (правило, rule, command, предписаніе, приказъ, или какъ иначе), лица, стоящаго выше насъ (или—имѣющаго власть надъ на­ми), т. е. лица, могущаго вынудить отъ васъ повиновеніе его волѣ *). Есть много другихъ названій для того же понятія, напр.—обязатель­ныя правила, категорическіе императивы (des regies obligatoires, des imperatifs categoriques). Въ этоліъ первоначальномъ смыслѣ „законъ⁴⁴ безъ законодателя является безсмыслицей („des lois sans legislateur sont un non sens": Vareilles-Somnιieres, Les principes fondamentaux du droit, 23). И еще Локкъ говорилъ (Hum. Understand., b. I, ch. Ill, § 12, cτρ. 37 по изд. 1735 г.), что законъ не можетъ быть понятъ безъ законодателя.

Въ этомъ собственномъ смыслѣ „законъ^uесть явленіе міра че­ловѣческая. Дакъ синонимъ велѣнія, „законъ⁴⁴ есть выраженіе жела­нія. Желаніе же и волю и развитое выраженіе ихъ можно предпо­лагать лишь у человѣка.

существу разумнымъ же существомъ, имѣющимъ власть надъ нимъ. Говорить о законѣ значитъ говорить одновременно о человѣческомъ обществѣ, какъ о принудительной организаціи [††††††††††††††††††††††††††††††]).

Во всѣхъ случаяхъ, гдѣ слово „законъ" не примѣняется къ че­ловѣческому поведенію (ср. Pollock, Essays in Jurisprudence and Ethics, 1882, cτp. 42), оно должно быть разсматриваемо какъ метафора, и замѣна его другимъ болѣе соотвѣтствующимъ терминомъ избавила бы отъ многихъ заблужденій какъ тѣ науки, куда перенесенъ былъ этотъ терминъ [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]), такъ и самую юриспруденцію.

„Мы не можемъ, правда, избѣжать метафорическихъ выраженій (М. Muller, La science du langage, 48), но мы должны всегда дер­жать себя на сторожѣ, и въ изслѣдованіяхъ, подобныхъ тѣмъ, ко­торыя занимаютъ насъ (т. е. въ научныхъ вопросахъ), не давать вво­дить себя въ заблужденіе словамъ, нами употребляемымъ".

„Метафора есть часто тайная причина нашихъ иллюзій"(Egger, La parole πιterieure, 293). Это несовершенство языка вызывается то его скудостью, то свойственнымъ человѣку стремленіемъ къ антропо­морфическимъ объясненіямъ явленій природы. Метафора вкладываетъ въ слово новый смыслъ, не устраняя стараго, п этимъ вызываетъ часто большія ошибки. Метафора есть выраженіе архаическаго кон­серватизма, старающагося обойтись наличнымъ запасомъ словъ для вы­раженія новыхъ идей. „У насъ больше идей, говорилъ Дидро, чѣмъ словъ. Сколько вещей чувствуемъ мы, вещей, остающихся, однако, безъ названія. Такихъ вещей есть безчисленное множество въ мо­рали, безчисленное множество въ поэзіи, безчисленное множество въ изящныхъ искусствахъ.... Слова почти никогда не достаточны, чтобы точно передать то, что чувствуется^ (Изъ La parole interieure, V. Egger, стр. 7, ι88ι г.) [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]).

Къ разсмотрѣнію такого употребленія слова „законъ ^ζt, которое основано лишь на подобіи, аналогіи или метафорѣ, часто весьма по­этической, но....

Общее словоупотребленіе связываетъ названіе „закона" очень часто лишь съ такими велѣніями, которыя носятъ болѣе или менѣе прочный характеръ: разсчитаны на продолжительное, если не на все будущее, время, и на цѣлый классъ дѣйствій, а не на отдѣльные по-

ступки. Приказъ, наир., военачальника атаковать непріятеля не на­зывается закономъ, а предписаніе о томъ, чтобы договоръ личнаго найма не былъ заключаем ь бол'he чѣмъ на 5 лѣтъ, или чтобы из­вѣстнаго рода бумага оклеивались 5-копѣечными гербовыми марками— законъ. Или; приказъ купить сегодня чаю, и приказъ вставать каж­дый день въ 6 часовъ утра. Первый носитъ характеръ чего-то част­наго, случайнаго; второй—постояннаго, какъ въ „законѣ* въ указан­номъ частомъ словоупотребленіи. Это повело къ перенесенію (метафо­ра) термина „законъ* на прочныя единообразія, замѣчаемыя въ мірѣ внѣ­общественномъ, гдѣ также можно йидѣть часто какъ бы постоянство поведенія.

Говорятъ, напр., что безжизненныя тѣла движутся по опредѣ­леннымъ законамъ. Тутъ есть, конечно, большая риторическая не­точность. И, однако, это словоупотребленіе служитъ лучшимъ дока­зательствомъ того, какъ элементарно и близко человѣку, этому госу­дарственному и нравственному существу, понятіе закона: уподобленіемъ ему хочетъ онъ объяснить другіе факты. Раннимъ наблюдателямъ единообразіе природы, поскольку можно было судить о немъ по ихъ средствамъ наблюденія, вовсе не казалось стоящимъ въ противорѣчіи съ человѣческимъ поведеніемъ, какимъ оно было или должно было быть согласно знакомымъ имъ критеріямъ, а представляло чрезвычай­ную гармонію съ нимъ.

Разумѣется, что безжизненныя тѣла (планеты), не имѣя ни же­ланій, ни отвращеній, ни страха, не могутъ быть тронуты какою-либо угрозою наказанія въ случаѣ неповиновенія. Тутъ не мыслимо ни на­ложеніе обязанности, ни санкція ея, какъ въ „законѣ^ въ настоя­щемъ смыслѣ.

Лучше было бы, конечно, говорить^ подобно многимъ англій­скимъ философамъ объ единообразіяхъ природы (uniformities). Та-

кой языкъ точно выражалъ бы то, о чемь мы юворимъ (Ср. Туіог, Primitive cultur, v. 2, стр. 445. 446). И, хотя мы нс можемъ отри­цать нѣкотораго реальнаго сходства между законами и единообразія­ми природы, однако, странно смотрѣть на подобную метафору какъ на что-то такое, что заключаетъ въ себѣ объясненіе фактовъ, кт» которымъ прилагается она. Это, по выраженію PoUock’a (Jurispr. and Eth., 43), одинъ изъ безчисленныхъ примѣровъ тпранніп, постоянно пріобрѣтаемой надъ человѣкомъ его собственными- созданіями—словами.

„Законъ[*] здѣсь—лишь риторическая „фигура рѣчи*, могущая имѣть поэтическое значеніе, но ‘часто чрезвычайно гибельная для истины, такъ какъ ведетъ къ путаницѣ понятій. На основаніи не­многихъ и побочныхъ чертъ сходства мы уподобляемъ одпнъ фактъ или отношеніе другому, существенно отъ него отличному. Еще Локкь указывалъ и предостерегалъ противъэтото не совершенства языка, или, точнѣе, противъ столь опаснаго пользованія языкомъ*).

Одинаковое слово ведетъ къ представленію, будто мы имѣемъ дѣло и съ одинаковыми отношеніями или вещами. На дѣлѣ, пови­новеніе природы ея „законамъ ^uи повиновеніе людей человѣческий ь законамъ—совсѣмъ разныя вещи. _r3aκo∏H^wприроды вовсе не болѣе совершенны, чѣмъ человѣческіе законы, а принадлежать къ совсѣмъ другой категоріи. „Когдазаконъприлагается къ чему-либо пному, чѣмъ человѣкъ, онъ перестаетъ заключать двѣ изъ своихъ существенных і, составныхъ идей—именно: неповиновеніе и наказаніе® (Pollock, op. c., 44). Мы проигрываемъ отъ такого ненаучнаго словоупотребленія. Его нужно избѣгать, или имѣть ясное представленіе о его значеніи. Столь отдаленная, субъективная и фантастичная, аналогія не может ь дать намъ основанія связать двѣ столь различныя вещи вь одинь классъ. Фигуры рѣчи имѣютъ свое основаніе въ поэзіи, но не въ на­укѣ (Ср. Whitney, La vie du langage, 72).

Сказанное о мірѣ безжизненной матеріи слѣдуетъ сказать и о менѣе разумныхъ, хотя и живыхъ, существахъ. Нѣкоторыя изъ нихь обладаютъ достаточною степенью понятливости, чтобы уразу мѣть п повиноваться кое-какимъ, немногочисленнымъ, приказамъ человѣка. Но, въ общемъ, ихъ жизнь опредѣлена законами мертвой и живой матеріи, инстинктами (слово, означающее причины, которыя мы объ­яснить не можемъ) и, въ небольшой долѣ, заключеніями, выводи-

критически отнестись къ нимъ [†]). Народное міровоззрѣніе сидитъ внутри насъ, мы воспринимаемъ его безсознательно съ общимъ язы­комъ: это не что-то чуждсю и внѣшнее намъ. Такимъ оно можетъ сдѣлаться лишь послѣ анализа его. Многіе ученые носятъ поэтому., не замѣчая, въ себѣ двѣ категоріи идей: однѣ—пріобрѣтенныя на­учной культурой, другія—всосанныя съ общимъ языкомъ. Эти идеи не всегда гармонируютъ другъ съ другомъ.

Ad 2. Указывая на необходимость изучать родной языкъ и на неразрывную связь между мышленіемъ и міровоззрѣніемъ народа съ его языкомъ, мы далеки отъ хвастливаго превознесенія всѣхъ нашихъ народныхъ особенностей, среди которыхъ есть такъ много большихъ недостатковъ. Мы какъ разъ противъ такой узкой національной ис­ключительности. „То направленіе науки*, скажемъ мы словами А. А. Потебни (Мысль и языкъ, 48), «которое намъ кажется лучшимъ, пред­полагаетъ уваженіе къ народностямъ, какъ необходимому и законно­му явленію"... Безъ другихъ народовъ мы меньше знали бы самихъ себя, т. е. нашъ интеллектуальный и нравственный міръ. Въ нашихъ глазахъ современное теченіе мысли терпитъ отъ научнаго шовинизма п расоваго самомнѣнія слиткомъ много, чтобы не указать на недо­статки ихъ. Есть въ Европѣ народности, которыя только себя счита­ютъ носителями истинной культуры; снисходительно онѣ относятся къ другимъ народностямъ арійской расы, и совсѣмъ съ презрѣніемъ къ постороннимъ расамъ[‡]). Языковѣдѣніе, анализируя процессы рѣчи- мышленія, учитъ: „пытаться изучать языкъ (а, слѣдовательно, и мыш-

мыми ими изъ опыта пуісмь наблюденія, сравненія п абстракціи. Од­нако, все это не вь той мѣрѣ, какая нѵжна для сознательной орга­низаціи принужденія, сознательнаго установленія обязанностей пу­темъ закона, и тля уразумѣнія его цѣлеп; равно какъ ніть здѣсь и тон віасти наіь собственными желаніями и аппетитами, какая необхо­дима ітя повиновенія закону. О конечной причин ѣ этпхь однооб­разіи послѣдовательности и сосуществованія мы ничего не знаемъ. „Мы не имѣемъ права представлять неопредѣ іенныя анаюгш какъ рѣшеніе проблемы", ка^ь замѣчаетъ по другому поводу Максь Мюл­лер ь (La science du langage, 461).

Наеколько часто мы имѣемъ дѣло въ наукѣ лишь еь словесны­ми конструкціями, этого, к"сожалѣнію, иногда и не подозрѣваютъ ни тѣ, кто ихь пишетъ, ни тѣ, кто ихь читаеть (Ср. Bascom, An historical interpretation of philosophy, 1893, ^ltP∙ 266). „Умъ нашъ тре­буетъ (ibidem) своего. Давайте ему лишь слова, н скоро онъ подо­преть ихь растущими сущностями, соотвѣтственно цѣли, которой они служатъ. „Природа", „естественный подборъ", „законъ", „Нспзвѣ- стное^й, собираютъ вокругъ себя аттрибуты духовныхъ агентовъ, и начинаютъ играть въ умѣ человѣка роль его домашнихъ боговъ. Возь­мите такое слово какъ „наслѣдственность^. Разсужденія относитель­но нея скоро перестаютъ быть размѣщеніемъ явленій, классифш”Л« шей фактовъ. Абстрактное выраженіе начинаетъ жить. Оно соби­раетъ многія жизненныя силы, какъ физіологическія единицы, или иначе, суммируетъ въ себѣ все болѣе сложные процессы, пока то, что было простымъ словомъ, связывающимъ собою извѣстное отно­шеніе, становится контролирующимъ существомъ неизвѣстнаго и са­маго удивительнаго рода. Собственныя наши слова становятся наши­ми іосподами и играютъ роль deus ex machina".

Персонификація словесныхъ абстракціи („природа"), одѣвающая их ь агтрпбутами духовныхъ агентов ь и заставляющая играть роль за­конодателя самый міръ, или даже тѣ самыя однообразія („законы"), которыя приписываются „велѣніямъ природы", не говорятъ намь яс­нѣе, чѣмъ объясненіе этихъ однообразій Божественной волей. „За­коны" повелѣваютъ, устраиваютъ міръ, поддерживаютъ порядокъ и производятъ другія удивительныя вещи не хуже Юпитера, Зевса и г д. Абстрактное выраженіе, какъ говоритъ Д. С. Милль, уже при­нятыхъ вѣрованій дае_Тся какъ основаніе и доказательство, оправды­вающія эти вѣрованія и утвержденія (См. Lavιosa, La filosofia scιeπtι- fica del dιrιtto in Inghιlterra, 1897, ^cτP∙ 3²)* Если Божественная во­ля для насъ неисповѣдима, то и велѣнія олицетворенной Природы не говорятъ намь яснѣе. И тамъ и здѣсь—слова, прикрывающія на­ше незнаніе.

Знаніе, когорьпгь мы обладаемъ но оіношеыю къ государствен­нымъ „законамъ[§], не переносимо на такіе „законы природы[**], какъ мертвоп, такъ и живой,—и обратно. Это разныя веши, прикрытыя о шпмъ словомъ. Топ степени сознанія, которая нужна человеку дтя пониманія долга, правь, санкціи, цѣлей закона, и т. і., мы не най­демъ ни въ каком ь „государствѣ* животныхъ.

Потому-то и всѣ попытки объяснить и и тлюстрировать природу законовъ въ собственномъ смыслѣ сопоставленіями и ссылками на такъ называемые „законы природы", законы лить по метафорѣ, ни­чего не уяснили. Наоборотъ, онѣ вели къ путаницѣ п темнотѣ. Онѣ дѣлались иногда людьми, пользующимися въ другихъ отношеніяхъ заслуженной славой. Это дѣлалось римскими юристами съ ихъ jus naturale, Спинозой съ его jus naturae, Montesquieu съ его „необхо­димыми отношеніями"вь Духѣ Законовъ, и другими (см Austin, стр. 209—²¹4? 1885 *)•

Человѣческіе законы состоятъ изъ ве іѣній, обращенныхъ къ надѣленнымъ волею существамъ, велѣній, которымъ они могуть по­виноваться, или которыя они могутъ нарушать. Разъ такой законъ нарушенъ, онъ еще не сдѣлался отъ этого ничтожнымъ Законы же естественные являются вовсе не велѣніями, а утвержденіями относи­тельно неизмѣннаго порядка природы. Они остаются законами толь­ко до тѣхъ поръ, пока они выражаютъ этотъ порядокъ. Говорить о нарушеніи или пріостановкѣ закона природы—нелѣпое! ь. Все, что фраза можетъ означать въ дѣйствительности, есть то, что, при из-

вѣстныхъ обстоятельствахъ, заключенное въ „закопѣ" утвержденіе не вѣрно. II вѣрное заключеніе состоять не въ томъ, что порядокъ при­роды прерванъ, а въ томъ, что мы сдѣлали ошибку, опредѣляя этотъ порядокъ. Настоящій естественный законъ есть универсальное пра­вило, и, какъ таковое, не допускаетъ никакихъ исключеніи. (См. слова Гексли въ Jurispr. and Eth.^β Pollock’a, стр, 46).

Такимъ образомъ слово „законъ" въ терминѣ „законы природы^β имѣетъ иной смыслъ, чѣмъ въ мірѣ человѣческомъ. Одинаковость терминологіи основана на аналогіи, искусственной и невысокаго зна­ченія. Какъ, однако, необыкновенно важна роль яснаго и точнаго, хотя и прозаичнаго, языка въ мышленіи; и какъ, наоборотъ, вредна роль метафорическаго, хотя бы и высоко художественнаго, языка для науки, это можно видѣть на данномъ примѣрѣ. „Природа"возво­дится вь законодателя, въ какое-то одушевленное существо: создает­ся новая миѳологія. Съ другой стороны, для міра общественно-пси­хическаго, гдѣ дѣйствуетъ неизвѣстная мертвой матеріи загадочная сила, называемая волей,—сила, опредѣляющихъ моментовъ которой мы никогда не будемъ въ состояніи обнять и высчитать, даже если станемъ на точку зрѣнія детерминизма, люди ищутъ математическихъ формулъ „законообразности" внѣшней природы.—Сдѣлавъ ритори­ческій переносъ слова „законъ⁴⁴ на слишкомъ мало похожую сферу явленій, мышленіе дѣлаетъ потомъ обратную ошибку, перескакивая какъ бы по отраженію отъ отдаленно сходныхъ фактовъ и ихъ отноше­ній къ фактамъ человѣческой жизни, на основаніи лишь сходства слова „законъ⁴⁴. Между тѣмъ тѣ и другіе „законы" нельзя ставить въ параллель, они различаются toto genere, toto coelo. Однообразія внѣшней природы съ ихъ точностью вовсе не представляютъ собою болѣе совершенную модель для человѣческихъ законовъ, а принадле­жатъ къ иной категоріи.

Мы такъ испортили научный языкъ частымъ употребленіемъ фигуръ, что онѣ перестали поражать насъ, какъ что-то странное и научно неточное. Мы постепенно теряемъ сознаніе, что мы пользу­емся фигурой, и кончаемъ тѣмъ, что вѣримъ, будто фигуральное слово и есть „1е mot proρre^ζ4, настоящее слово. (Whitney, La vie du langage, 73/

„Языкъ метафорическій, говоритъ Egger (La parole interieure, ch. V, § 3, cτp. 260), несовмѣстимъ съ ясною и увѣренною въ са­мой себѣ мыслью; потому что, въ то время какъ мысль возбуждаетъ знакъ, чтобы выразиться точно, отвѣчающій на ея призывъ знакъ не приходитъ безъ другихъ идей, которыя смѣшиваются съ нею п мутятъ ея чистоту постороннею примѣсью*.. - — „Законъ⁴⁴ есте­ственныхъ наукъ включаетъ въ себѣ примѣси „закона" человѣчес-

hio_jа „закон ь“ человѣческія окрашивается признаками „пконі" ънкшнеіі природы. *)

Но, п вы активъ такъ называемые ,,законы природы", мы не избавимъ еше себя отъ мноіпхъ затрудненіи, которыя іотовиіь намъ языкъ и вь области четовѣческихъ законовъ „Въ совершен­ном ь языкѣ, говоритъ М Мюттеръ (The Science of Thought, 30), мы должны бы Откидать различныхъ названіи для живого и мертваю волоса, подобно том)- какъ мы различаемъ между травой и сѣномъ" Такимъ совершенствомъ нашъ языкъ не обладаетъ, а потому сло­вомъ „законъ* приходится называть весьма различныя д ія юриста вещи.

Закономъ, наир., называется всякая дѣйствующая въ государ­ствѣ принудительная норма. Въ такомъ смыслѣ, напр, опретѣіяется законъ (Gesetz) въ новомъ гражданскомъ уложеніи Германіи, сооб­разно § 2 Einfuhrungsgesetz’a. Такь понимаютъ свое „ІаѵЛ англійскіе юристы, когда говорятъ вообще о предметѣ „науки о законахъ - Таковъ смыслъ слова voμoς,когда греки переводятъ чрезъ t>oφtβ τ6μoυ(законовѣдѣніе) римское jurisprudentia.**) И русскій языкъ издавна пользовался словомъ законы или законодательство дія ко і- лективнаго обозначенія государственно-принудительныхъ нормъ И на русскомъ языкѣ, какъ и на нѣкоторыхъ другихъ, выраженіе „за­конно ^a (τoμιμω‰ gesetzhch) не имѣетъ значенія лишь согласія съ закономъ въ узкомъ смыслѣ, несоотвѣтствіе, напр., полицейскому предписанію будетъ также незаконностью. На юридическихъ фа­культетахъ до 1885 г сохранялся оффиціально терминъ „исторія законовѣдѣнія^u(вмѣсто обычнаго теперь: „исторія права") и, ка­жется, „церковные законы^u(вмѣсто теперешняго: „церковное пра- во^а). Въ среднихъ школахъ сохранился, или вновь ввеіень, тер- менъ „законовѣдѣніе" (а не „правовѣдѣніе*). Одинъ изь нашихъ лучшихъ юристовъ—Неволинъ писалъ „исторію законовъ" ц „исторію философіи законодательства". Станиславскій писать о ходѣ зако- *^j'I '¹'""" ■ ¹ '

*) Стремленіе дать человѣчеству нормы, годныя для всякаго времени, мѣ­ста и народа, находило очевидно себѣ поддержку въ аналогіи съ законами при роды. Мы знаемъ, какъ на дѣлѣ разнообразны начала, которыхъ держатся госу­дарства въ разное время, на различныхъ ступеняхъ цивилизаціи и у различныхъ народовъ. Въ мирное время государство, напр, защищаетъ личность и собствен­ность даже иноземцевъ, въ военное время дѣйствуютъ иныя начала Мы имѣ­емъ вь виду, разумѣется, дѣйствующіе въ жизни, практическіе, принципы, а не идеальные

**) Поэтому vδμoςобнимало сооою и обычай Какъ нужно почитать оо- говѴ спрашиваіи иногда ученики Сократа — Selon la coutume de la cite = vδμ(!) τtδλs