КОРОНАЦИОННЫЕ ПРОЕКТЫ «ГРАМОТА РОССИЙСКОМУ НАРОДУ»

Еще будучи наследником, Александр из лекций Ф. Ц. Лагарпа усвоил концепцию «истинной монархии». Суть ее заключалась в том, что в правильной монархии верховная власть всецело принадлежит монарху, но в то же время существуют фундаментальные законы, не изменяемые никакой властью, и учреждения, гарантирующие их неизменность.

Мысль об издании хартии, в которой были бы перечислены непременные или коренные законы страны, обязательные для мо­нарха, возникла в правящих верхах России задолго до Александра. Во второй половине XVIII в. концепция «истинной монархии», взятая, как правило, в отрыве от конституционной теории Монтескье, пользо­валась здесь большим кредитом. Еще елизаветинский фаворит И. И. Шувалов написал проект фундаментальных законов. Сама Екатерина II .подготовила проект 10 коренных статей, нарушение которых каралось смертной казнью. Идею непременных государст­венных законов завещал цесаревичу Павлу его воспитатель Н. И. Па­нин, глава оппозиционного кружка, и наследник не был чужд этой идеи.1 Разделяли ее, по-видимому, и руководители антипавловского заговора, приведшего Александра к власти.2 «Грамота Российскому народу» явилась своеобразным итогом этих идейных исканий XVIII в. Еще 9 мая 1801 г. Александр недвусмысленно заявил Строганову, что видит цель работ Негласного комитета в том, чтобы «изучить все появившиеся конституции» и «составить из них нашу». Как ни протестовали члены Негласного комитета против этой идеи, противо­стоять настойчивости императора они не могли. С каждым днем «молодые друзья» все больше убеждались в том, что царь имеет какие-то тайные отношения с П.

128

противопоставить Зубову А. Р. Воронцова, человека либерального, но отнюдь не сочувствовавшего идее конституционного преобразо­вания страны, более того, видевшего в ослаблении абсолютной власти императора прямую угрозу для существования государства. Ему-то и поручили воплотить в конкретном проекте неясные пока конституционные намерения императора. Еще 19 мая 1801 г. он высказал идею о том, чтобы заимствовать из существующих в Англии узаконений «La Grand Charte» и «Habeas corpus act'a» основные положения, согласовать их с нравами и обычаями России и сделать их коренными законами страны (САИ. 155). Именно так он и подошел к порученной работе. Не позднее 10 июля набросок «Гра­моты» был передан Александру. Проект состоял из 20 пунктов. В 1-м пункте Воронцов предлагал еще раз подтвердить привилегии и преимущества дворянства, возвещенные манифестом Петра III 1762 г. и Жалованной грамотой Екатерины II, только что восста­новленной Александром (ПСЗ. I. 11444, 16187, 19810). Пункты 2-й и 3-й провозглашали «раз навсегда» уже содержавшееся в Жало­ванной грамоте (§ 18, 19) право дворян на свободу от обязательной службы, перемену места жительства, выезд за границу. Пункт 4-й касался порядка наследования имением. Дворянская грамота (§22) устанавливала, что каждый помещик мог располагать благоприобре­тенным имением по своей воле, родовым же — только внутри рода. Воронцов находил необходимым оговорить этот вопрос особо, чтобы «ни в какое время, ни под каким видом не мог бы сей законный порядок быть нарушен или отменен под особым предлогом или экстренным случаем, как-то конформованная, прошение утвержден­ное или другое какое нарушение подобного рода». Другими словами, Воронцов предлагал, чтобы царь особо, торжественно провозгласил, что самодержавная власть впредь отказывается нарушать законный порядок в столь важном вопросе.

9 М. М. Сафонов

129

тирована таким образом, чтобы ни помещик, ни государство не могли лишить ее крестьянина. Пункты 10— 15-й провозглашали нормы судо­производства, заимствованные из «Habeas corpus act'a». Обвиняемый считается преступником только после того, как его преступление бу­дет оглашено в приговоре. Ему должно быть предложено право из­брать себе защитника и отвести судей. Заключенный освобождается по незнанию преступления, если в трехдневный срок ему не будет предъявлено обвинения. Он имеет право на личное освобождение под поручительство, исключая лишь два случая: оскорбление вели­чества и убийство. Освобожденный по незнанию преступления или оправданный по суду не может быть привлечен вторично по этому же делу. В пункте 16-м провозглашалось равенство сторон в случае разбирательства между казной и частным лицом, особо подчерки­валось, что социальное положение судящихся лиц не должно отра­жаться на процессе судопроизводства.

Пункты Воронцова представляли собой некий русский вариант «Magjia Charta», дополненный положениями «Habeas corpus act'a», т. е. своеобразную феодальную хартию, составленную почти исключи­тельно в интересах господствующего сословия, главным образом его высшего слоя. Отнюдь не случайно, что на первое место были поставлены статьи, подтверждающие дворянские привилегии. При­чем некоторым из них придавалось столь большое значение, что, хотя они и содержались в Жалованной грамоте дворянства, тут же подтвержденной, их провозглашали вторично в отдельных статьях. Именно в отступлениях от этих положений, столь дорогих для дворянского сердца, автор проекта усматривал деспотический харак­тер самодержавия, его отличие от «истинной монархии». Часть этих статей имела существенное значение прежде всего для выс­шего Дворянства. Так, например, любые отступления самодер­жавной власти от существующего законодательства о наследстве болезненно переживались главным образом сановными кругами, так как только представители этого слоя благодаря своей близости к трону имели возможность склонить монарха обойти установленный порядок.

Нельзя сказать, что в проекте не были отражены интересы других сословий. Ряд статей, касающихся нового порядка судопроиз­водства, носил общесословный характер, другие имели значение лишь для купцов и мещан.

130

20 лет бывший президентом Коммерц-коллегии, даже не счел нужным подтвердить Жалованную грамоту городам и Городовое положение, хотя их нарушение в правление Павла было уже официально признано Александром, а сами эти акты торжественно объявлены «коренным законом» империи. Очевидно, Воронцов не склонен был придавать сколько-нибудь серьезного значения наиболее острому крестьянскому вопросу. И поэтому положению крестьян он посвятил всего лишь один пункт. Конечно, запрещение конфискаций земле­дельческого инвентаря у крестьян улучшило бы их положение. Однако этого было слишком мало для того, чтобы не только разре­шить, но даже сколько-нибудь серьезно сгладить остроту классовых противоречий в деревне. Хотя в проекте декларировалась защита движимой собственности крестьянина от покушений помещиков, крепостное право с безграничным помещичьим произволом оста­валось незыблемым. А в этих условиях провозглашение неприкосно­венности крестьянской собственности приобретало лишь декларатив­ный характер. Но не это было для Воронцова главным. Основопола­гающая идея его проекта состояла в том, что самодержавная власть, оставаясь неограниченной, должна была дать обещание не нарушать классовой законности и сама же обязывалась следить за тем, чтобы это обещание не было нарушено, ибо никаких гаран­тий не предусматривалось. В этом отношении воронцовский проект значительно уступал Великой хартии вольностей — она, как из­вестно, устанавливала определенный порядок, которому должно было следовать в том случае, если бы король нарушил провозглашенные в ней статьи. Воронцов предлагал удалить из самодержавной власти наиболее деспотические черты, которые, как ему казалось, не позво­ляли господствующему классу дворян-помещиков в полной мере пользоваться своими привилегиями и осуществлять свое классовое господство. Однако того, что этому господству угрожает огромная опасность, пока остается нерешенным крестьянский вопрос, Воронцов замечать не желал. Укрылось от Воронцова и самое главное — система исключительных дворянских привилегий, которую от ста­рался упрочить на будущее, уже сдерживала дальнейшее развитие страны.

10 июля «молодые друзья» попросили разрешения царя предста­вить свои замечания на проект Воронцова.4 Александр согласился. Так был оставлен первоначальный план занятий Негласного коми­тета, и на авансцену выдвинулся вопрос о предстоящей коронации. Н. Н. Новосильцев от имени «молодых друзей» приготовил письмен­ные «Замечания»5 на проект и 15 июля прочитал их в Негласном комитете. Члены Комитета критиковали проект за то, что он оказался недостаточно дворянским. А. Р. Воронцов предполагал подтвердить Жалованную грамоту в том виде, в каком она была опубликована Екатериной II, а «молодые друзья» считали необходимым изменить ее, как предлагал это сделать Воронцов в письмах к Новосильцеву

9- 131

(АВ. XI. 389—391), т. е. расширить права родового дворянства — сравнять их с теми привилегиями членов первенствующего сословия, которых они достигли службой и благодаря которым пользовались предоставленной только им возможностью участвовать в местном самоуправлении. Члены Негласного комитета придавали этому столь большое значение, что возражения на три первых пункта проекта, где речь шла о подтверждении дворянских привилегий, заняли центральное место в их «Замечаниях». 3-й пункт проекта провозгла­шал, что дворяне пользуются свободой «вступать или не вступать в службу», однако те, «кои служить не будут», не получат преиму­ществ, которые «приобретаются единственно службою», т. е. не смогут участвовать в местном дворянском самоуправлении. Новосильцев заявил, что это положение уничтожает основные принципы дворян­ской грамоты. Он сослался на письмо к нему С. Р. Воронцова от 6 (18) мая 1801 г. и процитировал то место, где дипломат обруши­вался на ст. 64 Жалованной.грамоты за то, что в ней воспрещалось дворянам, не служившим вовсе или не выслужившим обер-офицер-ского чина, сидеть в дворянских собраниях рядом с заслуженными офицерами, принимать участие в выборах или быть избранными на выборные должности. Он считал, что качества, необходимые дворя­нину для того, чтобы заседать в дворянских собраниях, вовсе не зависят от принадлежности его к офицерству. Новосильцев полагал, что, поскольку ст. 62, 63 и 65 Жалованной грамоты позволяли дворянам не допускать в свои собрания умалишенных, банкротов, преступников и несовершеннолетних, можно принять меры для того, чтобы дворяне, не имевшие понятия о своих правах, также не допускались бы туда. Если ст. 64 имеет целью побудить дворян вступать в службу, рассуждал Новосильцев, разве нельзя найти более действенных средств для этого? «Молодые друзья» прекрасно понимали связь между ограничением права участия в местном самоуправлении и стеснением свободы от обязательной службы. Однако Новосильцев не задумывался, каким образом государство будет решать проблему обеспечения армии офицерами, а государ­ственного аппарата служащими. Но это был существеннейший во­прос, в решении которого Павел I потерпел фиаско. По мнению Новосильцева, необходимо было обязать дворян выйти из того закос-нения, в котором они пребывают. Он предположил изложить в «Гра­моте» принцип свободы вступления или выхода из службы, а затем добавить, что каждый дворянин независимо от того, служит ли он или нет, в равной степени пользуется дворянскими привилегиями, если только дворянские собрания сочтут возможным включить его в списки дворян, куда не заносятся неграмотные. Новосильцев считал возможным добавить к ним еще тех помещиков, которые жестоко обращаются со своими крепостными. Это предложение вызвало бурную дискуссию. Александр категорически возражал против такого нововведения. Он держался того мнения, что необ­ходимо установить различие между теми, кто служит государству, и теми, кто ведет праздную жизнь. Царь утверждал, что было бы совершенно несправедливо, чтобы первые не пользовались никакими

132

преимуществами перед вторыми. Поэтому он не видит необходимости предоставлять право участия в местном самоуправлении целому сословию, в его принципах жаловать это преимущество за службу, а не просто привилегированной части общества. Александр даже заявил, что он восстановил Жалованную грамоту дворянству против своей воли, потому что ему всегда была противна исключитель­ность этих прав. Позиция царя вполне понятна: он хорошо отдавал себе отчет в том, насколько важной была для дворянского государ­ства проблема комплектования армии офицерами и обеспечения служащими государственного аппарата. «Молодые друзья» возразили царю, что помимо общих дворянских прав служащие дворяне обла­дают преимуществами, приобретаемыми чинами, их не имеют те, кто не служит. Именно это и устанавливает различие, которого так желает царь. Члены Комитета заявили Александру, что если исклю­чительность дворянских привилегий ему так неприятна, то он может распространить их и на другие сословия, когда обстоятельства позволят сделать это, но, поскольку такое время еще не пришло, было бы несправедливо лишать дворянство его привилегий только на том основании, что нельзя пока предоставить такие же права и другим сословиям. Иными словами, исключительные дворянские привилегии и прежде всего свобода дворянства от обязательной службы нашли в лице «молодых друзей» своих ярых защитников.

Доводы подействовали на царя, и у Строганова сложилось впечатление, что они сумели убедить его. Члены Комитета заметили, что Александр остался очень недоволен А. Р. Воронцовым. А. А. Чар-торыйский заявил царю, что было бы желательно, чтобы он виделся с Воронцовым чаще и советовался с ним, что, хотя он и стар, его идеи молоды и он вовсе не придерживается древних предрассудков. Александр возразил, но тут же заявил, что он слишком сильно держится за свои идеи. «Молодые друзья» заключили из этого, что у Александра сложилось об авторе совсем не то мнение, какого бы они желали. Чарторыйский заметил царю, что было бы очень опасно обескураживать такого человека, как Воронцов.6

На следующем заседании 23 июля 1801 г. Новосильцев прочитал «Замечания» на остальные пункты проекта Воронцова. Одобрив проект, Новосильцев тем не менее находил нужным внести в него некоторые изменения. Он полагал, что срок давности по уголовным делам следует увеличить с 10 до 15 лет. Новосильцев находил недостаточным пункт 9-й, запрещавший конфисковывать у крестья­нина его земледельческий инвентарь и рабочий скот. Он заявил, что крестьянин всегда предпочтет лишиться этих предметов, нежели попасть в тюрьму, и от того этот пункт в глазах крестьянина не будет иметь никакой цены. Новосильцев считал гораздо полезнее сделать нечто более реальное: например, пожаловать казенным и помещичьим крестьянам право приобретать ненаселенные земли и разрешить им оформлять владельческие акты на собственное имя, чтобы не прибегать к помощи подставных лиц, как это приходилось делать до сих пор. Он предлагал гарантировать эту собственность и сделать из крестьян собственников. Нераспаханные земли подверг-

133

лись бы обработке, а количество производимых продуктов возросло. Крестьяне, что особенно важно, получили бы собственность, о кото­рой большинство из них не имеет никакого понятия. Необходимо, чтобы крестьянин научился уважать собственность, потому что именно в этом, с точки зрения Новосильцева, заключалась опасность преждевременного освобождения крестьян или даже каких-либо поспешных мероприятий правительства в их пользу. Александр согласился со всем, что высказал Новосильцев относительно запре­щения конфискаций движимого имущества крестьян. Одобрил он и идею разрешить крестьянам покупать ненаселенные земли. Однако царь сомневался в том, что такая мера может принести ожидаемый результат, ибо помещик, пока его власть остается прежней, всегда найдет способ лишить крепостного его собственности. С этим согла­сились и «молодые друзья», но они считали, что это нововведение послужит только первым шагом. Они утверждали, что практика по­купки земель крестьянами через подставных лиц давно существует и порождает много злоупотреблений, разрешить же официально такие сделки — означало бы уничтожить злоупотребления. Царь согла­сился с этим. Но его согласие, как выяснилось впоследствии, ни к чему не обязывало.

Таким образом, «молодые друзья», с одной стороны, были готовы расширить дворянские привилегии, когда речь шла о свободе от обязательной службы, с другой же — предлагали подорвать одну из самых существенных монополий дворянства — отступить от его исключительного права владения земельной собственностью. Тем самым они шли навстречу тому процессу, который протекал явочным порядком, и предлагали открыть возможности для его легального развития. Царь же признавал такое предположение в принципе верным, однако считал необходимым идти по другому пути: не расширять права крепостных, оставляя в неприкосновенности права помещиков, а двигаться в направлении постепенной ликвидации крепостного права, как это было предусмотрено его программой решения крестьянского вопроса.

Новосильцев высоко оценил статьи, заимствованные из «Habeas corpus act'a», однако при этом заявил, что следует прежде пораз­мыслить, не придется ли потом отменять эти дарованные права, и что в таком случае было бы лучше не давать их вовсе. Царь заметил, что такое же замечание он уже сделал Воронцову.

После чтений «Замечаний» Новосильцева оживленные споры вызвал вопрос о свободе передвижения внутри государства, равно как и выезда за границу дворянам, мещанам и купцам. «Молодые друзья» одобрили это положение, но заметили, что провозглашенные здесь принципы находятся в некотором противоречии с существую­щими ныне шлагбаумами и различными формальностями, которые необходимо соблюсти, чтобы выехать за границу. Но царь отстаивал существующий порядок. Он сказал, что эти формальности имеют целью дать кредиторам возможность задержать их должников. «Молодые друзья» считали, что мошенники находят средства обхо­дить существующий порядок и поэтому он, не принося пользы,

134

только стесняет всех порядочных людей. Царь стоял на своем, и члены Негласного комитета поступили так, как они всегда поступали в таких случаях. «Поскольку его величество устал, — записал Стро­ганов, — не стали настаивать на своих замечаниях и решили их отложить на некоторое время». На этом обсуждение закончилось. «Молодые друзья» не хотели открывать Воронцову того, что они обсуждали с царем его проект, и попросили Александра высказать Воронцову их замечания так, как будто они исходили прямо от него, и предложить ему совместно с Н. Н. Новосильцевым и В. П. Кочубеем на основании воронцовских пунктов и замечаний на них подготовить проект «Грамоты».7

12 августа 1801 г. А. Р. Воронцов, В. П. Кочубей и Н. Н. Ново­сильцев составили полный текст проекта. «Грамота» открывалась кратким введением, написанным в духе «истинной монархии». Здесь торжественно провозглашалось обещание Александра никогда не нарушать узаконяемых ныне коренных постановлений. Их оказа­лось 28. Они довольно существенно отличались от тех 20 предвари­тельных пунктов, которые были составлены Воронцовым, равно как и дополнений, предложенных «молодыми друзьями» 15 и 23 июля. Первые 4 статьи проекта «Грамоты» были совершенно новыми. В ст. 1 провозглашалась необходимость монархической формы правления в России ввиду обширности страны и различия населяющих ее наро­дов. Правда, монархия здесь не была названа самодержавной, а говорилось лишь об «управлении государя со властию, сану его свойственною», и тут же делалась оговорка, что эта власть должна употребляться только на благо подданных. Будет ли эта монархия абсолютной или конституционной — это оставалось нераскрытым. Ст. 2 провозглашала наследственность российского престола и под­тверждала акт о престолонаследии 5 апреля 1797 г. Ст. 3 касалась устройства «верховного правительства» России — Правительствую­щего сената и утверждала всеподданнейший доклад этого органа, составленный в осуществление указа 5 июня 1801 г. (см. ниже, с. 146— 155). Ст. 4 выражала намерение Александра обеспечить каж­дое состояние «достаточными и ясными законами», чтобы «безопас­ность личная и собственность каждого ограждены были». В основу остальных 24 статей проекта легли 20 пунктов Воронцова, довольно сильно переработанных. «Молодые друзья» сумели одержать победу в вопросе о том пункте, который они считали для себя самым сущест­венным, — привилегии дворянства были расширены. Как и воронцов-ский проект, ст. 7 «Грамоты» провозглашала свободу дворян от обя­зательной службы. Но теперь в статью было включено важное дополнение: «Воля наша, однако ж, есть, чтоб и те из дворян, кои по разным обстоятельствам сего долга перед отечеством выполнить не могут, лишаяся выгод и преимуществ, службою приобретаемых, пользовались правом, естественно, каждому дворянину, недвижи­мую собственность имеющему, принадлежащим, участвовать в выбо­рах и быть избираемыми на места, от выбора дворянского зави­сящие». Определенное влияние «молодых друзей» сказалось и на переработке 7-го пункта воронцовского проекта, где провозглаша-

135

лось право 10-летней давности в гражданских и уголовных делах. Новосильцев предлагал продлить срок давности уголовных преступ­лений по крайней мере до 15 лет. Ст. 13 «Грамоты» устанавливала 10-летний срок давности относительно владения собственностью, движимым и недвижимым имением, о сроке же давности в уголов­ных делах теперь не упоминалось вовсе. Но этим влияние «молодых друзей» исчерпывалось. Прочие их рекомендации не были приняты во внимание. Проект полного текста подтверждал не только приви­легии дворян, провозглашенные Жалованной грамотой дворянству (ст. 5), как намечал Воронцов, но и все права и преимущества, дарованные купечеству и мещанству Жалованной грамотой городам и Городовым положением (ст. 13). Была сохранена и особая статья, разрешавшая купцам и мещанам свободу передвижения внутри страны и за границу (ст. 14). Воронцовские пункты, носившие сугубо дворянский характер, были переработаны в «Грамоте» таким образом, что они приобрели общесословное звучание. В ряде статей, где в русском тексте проекта Воронцова фигурировал «по­мещик», он был заменен в «Грамоте» безликим понятием — «владе­лец». Так, «помещик» 4-го воронцовского пункта, провозгласившего обязанность монарха не нарушать законный порядок наследства, был назван в ст. 8 «Грамоты» «всяким российским подданным, собственность имеющим». «Помещик», отыскавший в своем имении полезные ископаемые (п. 5), в «Грамоте» превратился во «вла­дельца. . . отыскавшего в пределах земель, ему принадлежащих, вышеуказанные земные произведения» (ст. 9). Если 6-й пункт ворон­цовского проекта, указывающий на необходимость утвердить зако­ном «всякого рода собственность», подразумевал прежде всего собственность поместную, т. е. дворянскую, то в «Грамоту» была введена специальная статья (10-я), в которой законом охранялась личная безопасность и собственность всего населения. В статье специально подчеркивалось, что «безопасность личная есть право, российскому подданному существенно принадлежащее», особо оговаривалось, ч>то «право собственности движимого и недвижимого имения есть право российского подданного, поелику оно свойственно в силу законов каждому чиносостоянию в государстве». Очевидно, эта статья не исключала из их числа и крепостных крестьян. Если Воронцов в 9-м пункте своего проекта, где запрещалась конфискация земледельческого инвентаря крестьянина, особо оговорил, что кресть­янин может обладать только движимой собственностью, ибо недви­жимая не подлежит его сану, то в ст. 15 «Грамоты» вопреки намере­ниям Воронцова в перечисление предметов, не подлежащих конфи­скации (соха, плуг, борона, лошади, волы), была введена и недвижи­мая собственность (житницы с семенным хлебом, овин или рига и другие земледельческие строения). Ст. 20 провозглашала, что никто, кроме законных властей, не может «российского подданного («к ка­кому чиносостоянию он ни принадлежал») (т. е. и крепостных тоже. — М. С.) оскорблять в личной его безопасности, лишая его свободы, заточая, сажая в темницу, налагая оковы или просто имая под стражу».

136

В текст «Грамоты» была введена ст. 11, провозглашавшая буржу­азные свободы: «Каждый российский подданный да пользуется невозбранно свободо'ю мысли, веры или исповедания, богослужения, слова и речи, письма и деяния». Правда, провозглашение этих свобод обставлялось одной существенной оговоркой: «. . .поелику они законам государственным не противны и никому не оскорби­тельны».

Вопреки сомнениям «молодых друзей», которые как будто раз­делял и царь, все статьи, заимствованные из «Habeas corpus act'a», были не только сохранены, но и дополнены. Кроме того, к ним была добавлена еще одна статья — 17-я, в которой содержалось обещание установить, чтобы всякий подданный «судим был судьями равного с ним состояния» и правосудие было основано на «единых для всех званий правилах». В 14-м пункте воронцовского проекта устанавли­вались случаи, лишавшие обвиняемого права на освобождение под поручительство, в «Грамоте» добавлялись еще измена, разбой, изготовление фальшивых денег, векселей, заговор. Но при этом подчеркивалось, что поручительство может быть отвергнуто только в случае, если судебным приговором будет установлен сам факт этих преступлений и умышленный их характер. Точно устанавлива­лось понятие «оскорбления величества» и особо оговаривалось, что «слова и сочинения» не являются преступлением.

Из воронцовского проекта был отброшен 18-й пункт о своевре­менной выдаче квитанций об уплате налогов, но зато в «Грамоту» вошли с небольшими изменениями статьи о том, что в спорах между казной и частным человеком казна рассматривается как обыкновен­ное юридическое лицо (ст. 21), об отказе государства от взимания пени в гражданских делах и конфискаций имений в уголовных (ст. 26), о различии в судопроизводстве между личной и имущест­венной ответственностью (ст. 27). Был перенесен в «Грамоту» и пункт, в котором запрещался сбор податей и налогов без указа Сената. Правда, если в воронцовской формулировке говорилось о том, что право утверждать налоги принадлежит только Сенату (п. 17), то в «Грамоте» речь шла о праве «объявлять налоги по воле» монарха (ст. 25), т. е. подчеркивалось, что таким правом Сенат может воспользоваться не сам собою, а лишь по воле царя. Заклю­чала «Грамоту» статья, которая содержала в себе гарантии неруши­мости всех предыдущих статей и придавала этому документу харак­тер конституционной хартии, но не в буржуазно-либеральном смысле, а в значении дворянско-олигархической конституции. Ст. 28 про­возглашала, что безопасность подданных во многом зависит от того, поставлено ли судопроизводство, имеющее всегда с законом непо­средственную связь, «законоположением ясным и непременным». Поэтому монарх давал обещание до издания Уложения «все узако­ненные доселе судопроизводства, обряды или постановления наблю­дать. . . ненарушимо, не делая ничего в отмену оных ни общими, ни частными положениями». «Грамота» предусматривала и те случаи, когда могла бы появиться необходимость изменить установленные законы, и определяла порядок, который должен был бы соблюдаться

137

при этом: «Каждый раз в таком новом деле. . . Сенат обязан войти в подробное рассмотрение нужных в существующем положении отмен, и для того да устроит о сем общее совётование, приглашая к тому коллегии» и равные им учреждения, «и, рассмотрев, да учинит положение и внесет нам на утверждение; тогда только таковое новое постановление да имеет силу закона, а все иначе учреждаемое зако­ном да не почитается».8

Изменения, внесенные в проект в сравнении с пунктами Ворон­цова, значительно радикализировали «Грамоту».9 В записке 12 ав­густа 1801 г. Воронцов, Кочубей и Новосильцев сообщили царю о том, что, работая над проектом, они сочли возможным ввести в него по собственному почину три положения: о престолонаследии и «непоколебимости священного сана монарха», об утверждении положения о Сенате, о намерении царя дать России законы, достаточ­ные «для ограждения состояния каждого». Во всем остальном авторы текста «Грамоты» «исполняли волю императора». «Держась. . . наме­рений» царя, они внесли в проект много изменений и дополнений, которые были заимствованы «из разных узаконений, существующих в Европе».10 Еще 23 апреля 1801 г. в беседе с П. А. Строгановым Александр изъявил желание, чтобы в основу реформ было положено «определение слишком известных прав гражданина», которые заклю­чаются прежде всего в том, что каждый должен быть уверен в своей собственности и в неограниченной возможности делать все, что не может быть вредным для других. Именно эти принципы, про­возглашенные французской «Декларацией» неотъемлемыми правами каждого человека и гражданина, редакторы попытались наиболее полно воплотить в тексте «Грамоты» и распространить их действия на всехюсловия. Из «Декларации» же были перенесены в «Грамоту» принципы свободы совести, мысли, слова, письма. Тогда же 23 апреля Александр высказал мысль о том, что вначале нужно преобразовать управление таким образом, чтобы оно обеспечило «свободу и непоко­лебимость прав собственности», а потом можно будет ввести и конституцию, т.,е. закон, который гарантировал бы от произвольного изменения существующие установления. Так же мыслил себе консти­туцию и Строганов (см. выше, с. 93). Эта идея царя и была теперь воплощена в заключительной 28-й статье проекта, определившей порядок, который обязательно должен быть соблюден при измене­нии законов, зафиксированных «Грамотой».

12 августа 1801 г. Воронцов представил проект «Грамоты» царю." Александр не одобрил изменений, предложенных авторами по соб­ственному почину. Статью, обещавшую обратить особое внимание на создание Уложения, царь принял, но фраза об утверждении прав Сената была исключена из проекта. Александр решил изложить их в особой «Грамоте Сенату» (см. ниже, с. 159). Было решено отка­заться и от ст. 1 проекта. По-видимому, от редактора не ускользнуло некоторое противоречие между начальной статьей, провозглашавшей необходимость сильной монархической власти, и заключительной статьей, лишавшей монарха возможности самостоятельно изменять существующие установления. Ст. 1 была удалена из проекта, и,

138

естественно, оказалась излишней и непосредственно с ней связанная ст. 2 о престолонаследии. (Возможно, Александр еще не окончательно расстался со своей юношеской идеей в будущем упразднить наслед­ственность престола (МЧ. I. 91, 135—136). К тому же бездетность царя делала этот вопрос особенно щекотливым). Теперь «Грамота» насчитывала 25 статей.12 И именно в таком виде Александр решил внести ее на обсуждение высшего законосовещательного органа страны — Государственного совета. Это произошло 9 сентября 1801 г., через день после того, как царь торжественно въехал в Москву, за 6 дней до коронации. До сих пор о «Грамоте» было из­вестно лишь самым близким к царю лицам. Теперь о ней узнали все 14 членов Совета (3 сентября в него вошел еще Н. П. Румянцев. См.: АСГ. 1. 5—6). Хотя присяга и запрещала им предавать глас­ности все, что происходило на заседаниях, тем не менее даже самые секретные дела становились известными публике. Несомненно, это был шаг, свидетельствующий о намерении царя опубликовать «Гра­моту Российскому народу». Члены Совета единодушно одобрили ее и предложили внести только два изменения: оговорить, что поло­жение, запрещающее монарху отступать от законов о наследстве, не имеет обратной силы, и отменить запрещение продавать и заклады­вать имение последнего в роде. Они считали, что выморочное право должно быть представлено казне только в том случае, когда послед­ний в роде не имеет родственников и умрет без завещания (АГС. 1. 315—316).13 Рекомендации Совета были приняты. Д. П. Трощинский и М. М. Сперанский внесли их в «Грамоту».14

Так был выработан проект «Всемилостивейшей грамоты, Рос­сийскому народу жалуемой».15 Отличительной чертой этого доку­мента было то, что он составлялся после завершения Великой фран­цузской буржуазной революции и несомненно с учетом ее итогов. Когда Александр говорил об «определении слишком известных прав гражданина», он имел в виду знаменитую «Декларацию прав человека и гражданина». Она, как известно, существовала в трех редакциях. Первая была принята Учредительным собранием Фран­ции в самом начале революции, 26 августа 1789 г., а затем постав­лена во главе конституции 1791 г.16 Вторая, якобинская, открывала конституцию 24 июля 1793 г. (с. 66—69). Третья, термидорианская, под названием «Декларация прав и обязанностей человека и гражда­нина», представляла собой введение к конституции, принятой Кон­вентом 22 августа 1795 г., и как бы подводила итог только что завер­шившейся буржуазной революции (с. 78—80). На какую же из этих трех «Деклараций» ориентировалась «Грамота Российскому на­роду»?

Основная идея «Декларации» состояла в том, что человеческая личность обладает прирожденной и неотчуждаемой свободой. «Все люди рождаются и остаются свободными и равными в пра­вах»,— гласила начальная статья «Декларации» 1789 г. (с. 1). В якобинской «Декларации» эта знаменитая статья была заменена другой (ст. 3): «Все люди равны от природы и перед законом» (с. 67). В термидорианском варианте от первой статьи «Декларации» 1789 г.

139

не осталось и следа. Естественно, не нашлось ей места и в «Гра­моте» — идея прирожденной и неотчуждаемой свободы личности была несовместима с существованием феодально-крепостнической системы.

Другой краеугольный камень «Декларации» 1789 г. состоял в провозглашении идеи народовластия (ст. 3): «Принцип всей верховной власти находится существенным образом в нации» (с. 2). Отсюда вытекало, что все граждане участвуют прямо или косвенно в законодательстве, устанавливают и платят налоги, требуют отчета от администрации. Принцип народного суверенитета был неприемлем для правящих верхов феодальной России. Но и во Франции в ходе буржуазной революции эта основополагающая идея меняла свое содержание, по-разному формулировалась, по-иному воплощалась в конституциях. В термидорианской «Декларации» 1795 г. она еще есть. Но к тому времени, когда составлялась «Грамота», народный суверенитет существовал во'Франции лишь на бумаге, фактически же брюмерианская конституция VIII года свела его на нет. В «Грамоте» обладателем верховной власти являлся монарх. Очевидно, главная идея этого документа состояла в том, что монархическая власть обеспечит российским подданным те же права, которые гарантировал французам народ Франции как обладатель верховной власти в госу­дарстве. Что же это были за права? «Права человека, живущего в обществе, суть вольность, равенство, безопасность и собствен­ность», — гласила начальная статья «Декларации» 1795 г. (с. 78— 79). Под «вольностью» она понимала право «делать все то, что не вредит правам другого», а под «равенством» подразумевала прежде всего одинаковое отношение всех к закону (с. 79). «Безо­пасность» и «собственность» гарантировались новыми принципами судопроизводства (ст. 8—14), сохранившимися с незначительными изменениями во всех трех «Декларациях» (с. 2, 67—68, 79). Каждому гражданину предоставлялась свобода совести, слова, письма, печати с запрещением предварительной цензуры. Статьи о демократических свободах (ст. 352—354) были перенесены из «Декларации» в текст конституции (с. 116). Все эти принципы, за исключением свободы печати, были провозглашены в «Грамоте». Однако, несмотря на пря­мые заимствования из «Декларации прав человека и гражданина» в ее термидорианском варианте, «Грамота Российскому народу» оказалась принципиально иным документом — феодальной хартией, определявшей права человека крепостнического общества. Очевид­ная несовместимость этих прав с существованием феодально-крепост­нической системы не могла укрыться от составителей «Грамоты». Они ясно сознавали это в отношении статей, воплощавших новые принципы судопроизводства и заимствованных из «Habeas corpus act'a». To же самое можно было сказать и о статьях, провозглашав­ших демократические свободы.

«Грамота» оказалась крайне противоречивым документом, вопло­тившим разнородные тенденции. С одной стороны, она не только увековечивала такой феодальный институт, как исключительные дворянские привилегии, но даже развивала их дальше. И в этом

140

Александр следовал тому течению, которое вынесло его на престол. С другой — «Грамота» представляла всем гражданам России такие преимущества, которых не имели прежде даже дворяне: право личной безопасности и собственности, гарантированное новым порядком судопроизводства, демократические свободы, т. е. права, по сути своей буржуазные. Здесь Александр действовал уже по соб­ственному почину и в соответствии со своими далеко идущими замыслами. Предоставление населению этих прав должно было служить целям стабилизации режима, предохранения его от внутрен­них потрясений как сверху, так и снизу и вместе с тем придавало фасаду Российской империи вполне европейский вид. При этом феодально-крепостническая система, в рамках которой для подав­ляющего большинства страны — крестьянства — эти права не могли быть реализованы, оставалась в полной неприкосновенности. Правда, «Грамота» была отредактирована таким образом, что она позволяла правительству в будущем, не вступая в противоречие с провозгла­шенными здесь принципами, внести в социально-экономические отно­шения страны определенные изменения: отступить, к примеру, от дворянской монополии на владение землей или предоставить крестьянам право недвижимой собственности и т. д. Но в том виде, в котором эти «права» были воплощены в «Грамоте», для основной массы населения России они оставались мертвой буквой. Кроме декларации нерушимости права собственности на сельскохозяй­ственный инвентарь и земледельческие строения, «Грамота» не да­вала крестьянам ничего реального. Это понимали «молодые друзья», сознавал это и сам царь. И не случайно вместе с «Грамотой» гото­вился другой документ. Он был всецело посвящен положению крестьян.

КРЕСТЬЯНСКИЙ ПРОЕКТ П. А. ЗУБОВА

В то время как «молодые друзья» занимались учебными упраж­нениями и писали многословные записки о том, как лучше утвердить состояние крестьян, П. А. Зубов представил царю вполне конкрет­ный, разработанный в деталях проект решения крестьянского 'вопроса. «Собственность», «безопасность», «вольность», под которой понималась свобода «делать все, что не вредит другому», — все эти основополагающие принципы философских доктрин эпохи Просвеще­ния, ставшие краеугольным камнем французской «Декларации прав человека и гражданина», екатерининский фаворит попытался при­менить в отношении русских крестьян. 23 апреля 1801 г. Александр заявил себя сторонником этих идей. Не зря «молодые друзья» подо­зревали его в тайных сношениях с Зубовым, именно он взялся осу­ществить намерения царя и составил проект манифеста, в котором нашли отражение эти идеи. Видимо, инициатива в этом щекотливом деле исходила от Александра. Еще 6 и 16 мая 1801 г., когда по пове­лению царя в Государственном совете обсуждался проект указа о запрещении продажи крестьян без земли, внесенный генерал-

141

прокурором, Зубов был на стороне большинства, выступившего против, находя его несвоевременным: подпись екатерининского фаво­рита стоит на журналах этих заседаний.17 Многое изменилось за 2 ме­сяца, прошедших с тех пор. Тогда, чтобы закрепиться у власти, нужно было думать главным образом о том, как бы не вызвать раз­дражения дворянства, не считаясь с настроениями Александра. Теперь уже приходилось не столько заботиться о дворянстве, сколько подстраиваться под стремления царя и воплощать в конкретные проекты его идеи. Одно из наиболее существенных возражений против предложения генерал-прокурора тогда состояло в том, что, запрещая торговлю крепостными без земли, правительство тем самым лишает помещиков права продавать дворовых людей, а это должно очень сильно стеснить владельцев, у которых нет имений (АГС. 1. 766—767). Проект Зубова был составлен так, что возра­жений подобного рода не могло больше быть: интересы этой катего­рии владельцев теперь учитывались.

«Уважая, с одной стороны, священное право собственности владе­телей, а [с] другой — преимущества и благо человечества, основан­ные на личной уверенности в добре, коим благость и защита законов ограждать должны каждого, и на полной свободе и возможностях каждому приобретать благосостояние правыми путями и делать все, что не противно законам божьим и человеческим и что не вредит и не предосуждает ближнему, сообразив все таковые права и обязан­ности. . . повелеваем», — гласила преамбула. Таким образом, в пер­вых строках проекта объявлялось, что главная идея законодателя состоит в том, чтобы,' не нарушая помещичьих прав, применить на деле к крепостным крестьянам принципы, провозглашенные «Декларацией прав человека и гражданина». Эта сложная задача решалась в семи статьях, составивших программную часть мани­феста.

Ст. 1 предписывала всем помещикам, живущим в городах, подать в течение года именное показание об имеющихся у них дворовых людях. Все эти^ дворовые, «яко. . . хлебопашеством не упражняю­щиеся», должны были быть причислены к сословию мещан и рас­писаны по цехам, «не повреждая тем нимало над ними власти и прав господских, коим обязаны они и службою и повиновением по-преж­нему». Отделяя городских дворовых от «поземельных поселян», манифест повелевал исключить первых из ревизии, сложить с них подушный оклад, а подати взыскивать за них с помещиков, как с мешан и цеховых. Ст. 2 категорически запрещала переводить пашенных крестьян в дворовые. Ст. 3 устанавливала порядок рас­пределения крестьян при разделах и продажах имущества. Помещи­кам строжайше запрещалось делить и дробить между собой дворы и семьи крепостных, как дворовых, так и крестьян. В том случае, если двор или семья принадлежали нескольким владельцам одно­временно, старший наследник был обязан удовлетворить прочих наследников из своих доходов, полагая по 5 руб. с каждой наличной мужской души. Старшему наследнику без согласия прочих запреща­лось продавать и закладывать эту землю или двор, при наличии же

142

такового разрешалось разделить вырученные деньги между всеми наследниками по законным частям. Ст. 4 провозглашала принцип' крепости крестьянина по земле, а не по владельцу и потому воспре­щала помещикам продавать и закладывать «крестьян без тех земель, коими владеют крестьяне, ни тех земель, коими владеют крестьяне, без крестьян тех». Ст. 5 не позволяла владельцам продавать или покупать дворовых, расписанных по цехам, друг у друга, равно как и закладывать их. Для того же, чтобы обеспечить как интересы помещиков, так и «личные преимущества» дворовых, постановлялось, что всякий раз, когда помещик при наследственных разделах или при удовлетворении исков кредиторов будет вынужден продать своих дворовых людей, казна будет выкупать их на свободу по цене за взрослого мужчину старше 15 лет— 360 руб., за ребенка младше 15 лет— 180 руб. (За женщин— «вполы»). Выкупленным предо­ставлялось право избрать состояние по своему усмотрению. Ст. 6 и 7 воплощали идею Александра о том, что никакое препятствие не должно заграждать путь заслугам и дарованиям. В отношении крепостных таковым препятствием всегда было крепостное право. Ст. 6 гласила: «Основание благосостояния есть уверенность и соб­ственность, то к удобнейшему открытию возможностей всякому достигнуть до того законными путями, в ободрение деятельности к приобретению из сих благ того и другого, к распространению промыслов и трудолюбия, к утверждению умеренной и воздержанной жизни даже и в последних состояниях людей» постановляем в пользу дворовых и крестьян, что те из них, кто, «приобретая стяжание от'трудов и бережливости своей, в состоянии будет заплатить за себя помещику своему за каждую душу семьи своей» ту же сумму, кото­рую уплачивала казна за выкупаемого на волю дворового, тем самым получат «полную свободу отойдтить навсегда от помещика своего, оставить землю, помещику его принадлежащую, и перенести жительство свое на свободную землю для хлебопашества или в город по выбору своему для торгов или промыслов своих, где и будет иметь право избрать состояние по желанию своему на основании общих государственных узаконений о вольных людях» (ПСЗ. I. 14276). Ст. 7 определяла порядок, на основании которого крепостной мог самостоятельно выкупиться на волю. При этом имелось в виду, чтобы выкуп осуществлялся не только без согласия помещика, но даже и без непосредственного его участия в выкупной операции. Когда крепостной пожелает откупиться от своего помещика, он дол­жен внести указанную сумму в губернское правление, «тогда губерн­ское правление то обязано принять деньги те, дать знать о том поме­щику, дабы он или сам или чрез доверенного, приняв деньги те, и против оных выдал отпускную на ту семью людей, за кою деньги ему выданы будут». Собственность крестьянской семьи, а именно деньги, движимое имущество, скот, хлеб, представляется в ее пользу, «и по­мещику до того дела нет», лишь бы выкупившиеся исправно испол­няли возложенные на них повинности. На казенных стряпчих возлага­лась особенная обязанность «защищать права и пользы сих людей, приобретающих трудолюбием, воздержанном и умеренностью сво-

143

боду, им справедливо и законно присвояемую». Заключительные строки манифеста выражали надежду на то, что «сие, утверждая паче и паче спокойствие, уверенность личную и имущественную, ограждая права каждого, послужит не к иному чему, как к рас­пространению похвального трудолюбия, полезной деятельности, любви к отечеству и всех тех благ и добродетелей, коими отличаются люди тех обществ, кои наслаждаются нерушимо лучшими благо-устроениями в обществе во взаимных обязанностях и правах каж­дого состояния между собою».18

Проект П. А. Зубова был следующим шагом по пути реализации крестьянской программы Александра. В проекте нашли воплощение 2 пункта этой программы: первый и последний — запрещение про­дажи крестьян без земли, разрешение свободного выкупа на волю. Вместе с тем проект представлял собой новую попытку заняться вопросом о дворовых. Если в мае в записке А. А. Беклешева пред­полагалось запрещением продажи крестьян без земли ограничить рост дворовых, то теперь делался важный шаг по пути ликвидации этой прослойки крепостного населения. Правда, в полном объеме проблемы дворовых проект не разрешал, так как сельские дворовые оставались в прежнем положении. Но он ликвидировал дворовых людей как категорию зависимого крепостного населения в феодаль­ном городе. По данным на 1802 г., в городах Европейской России проживало около 181 тыс. дворовых обоего пола, что составляло 8.1 % от всего городского населения. Общее число городских дворо­вых, живших во всей России, равнялось примерно 190 тыс. человек.19 Зубовский проект предусматривал значительное облегчение положе­ния этой многочисленной группы крепостных, находившихся в особо бесчелувечных условиях. Вместе с тем предложенная мера должна была бы снять с пашенных крестьян тяжелую необходимость платить подати за дворовых, обслуживавших паразитические потребности своих владельцев, и тем самым несколько увеличить материальные возможности основных плательщиков подушной подати. Эти подати переносились теперь на самих бывших дворовых и уплачивались помещиками из доходов, получаемых ими от ремесленных занятий их прежних слуг. Характерно, что Зубов пытался использовать довольно широко распространенный среди помещиков обычай отда­вать в цехи своих дворовых, чтобы использовать полученные ими навыки для обогащения; 20 так что способ, с помощью которого фаворит пытался разрешить поставленную задачу, не был изобретен им, а коренился в реальных условиях крепостнической действитель­ности. В то же время, согласно проекту, значительно ограничивалась и власть помещиков над пашенными крестьянами: они становились крепкими земле, а не владельцу. Помещик лишился права не только продавать их без земли, но и пускать в продажу или закладывать населенные ими земли, разлучать семьи при наследственных раз­делах этой земли. Свободный выкуп 2| подрывал незыблемость крепостного права. Таким образом, проект Зубова ликвидировал элементы рабства в феодально-крепостнических отношениях и откры­вал возможности для выкупа на волю. Проект шел навстречу тем

144

явлениям, которые интенсивно развивались в крепостной деревне в последней четверти XVIII в. Капитализирующаяся верхушка крестьян, деревенские богатеи, владельцы мануфактур, земель и даже своих крепостных, приносила огромные доходы помещикам. Владельцы очень неохотно отпускали на волю таких крестьян даже за баснословные суммы. Теперь же они получали возможность выкупиться на волю за вполне обычную при крепостных сделках сумму и без всякого согласия на то хозяина. Хотя это был очень узкий слой крестьянства, его производственные возможности сильно сдерживались помещичьим произволом, доходы попадали в карман господина, государство же довольствовалось только тем, что оно могло получать от крепостных. Осуществление мер, предложенных Зубовым, должно было ослабить остроту классовых противоречий в городе и деревне и приоткрыть пути для постепенного развития буржуазных отношений.

23 июля 1801 г., в тот же день, когда в Негласном комитете обсуждался воронцовский проект коронационной грамоты, Алек­сандр решил познакомить «молодых друзей» с предложениями Зу­бова по крестьянскому вопросу. Царь прочитал им несколько статей проекта, где, по его словам, было «много хорошего». Но «молодые друзья», неприязненно относившиеся к екатерининскому фавориту, встретили проект в штыки. Они нашли, что Зубов придерживался «отвлеченных идей» и нисколько не сообразовывался с «действи­тельным положением крестьян». (Когда речь заходила о крепостных, то для «молодых друзей» идеи «Декларации» сразу же приобретали абстрактный характер). Однако к серьезному обсуждению члены Негласного комитета пока не были готовы, поэтому они решили представить письменные замечания на проект.22 Но на следующем заседании 29 июля серьезного обсуждения тоже не получилось. «Молодые друзья» демонстрировали явное пренебрежение к сочи­нению их соперника за влияние на царя и своим пренебрежением старались провалить его проект. Все, что исходило от екатеринин­ского фаворита, уже в силу этого обстоятельства было неприемлемо для «молодых друзей». Н. Н. Новосильцев не только не приготовил письменных замечаний, как было условлено накануне, но и заявил, что он и не думал, будто царь принимает проект «всерьез». По су­ществу же Новосильцев смог сделать только одно возражение: выкуп дворовых по назначенной Зубовым цене потребует огромных средств. Ввиду их количества казна не сможет провести в жизнь эту меру. В самом деле, если мужчин и женщин среди 190 тыс. дворо­вых было примерно одинаково, а средний возраст их превышал 15 лет, то, по назначенным Зубовым расценкам, выкуп потребовал бы 5.13 млн руб. Согласно отчету за 1801 г., казна имела в своем рас­поряжении 2.9 млн руб., 5.95 млн руб. числилось на недоимках, различные учреждения и лица задолжали казне 10.4 млн руб. При этом государственный долг составлял 133 млн руб., из них 55.6 млн приходилось на внешние долги (АГС. 1. 626). Хотя финансовое положение было крайне тяжелым, тем не менее при различных отсрочках по оплате дворовых проект выкупа мог бы быть осуще-

10 М. М. Сафонов

145

стелен. Однако «молодые друзья» в своей неприязни к екатеринин­скому фавориту как бы закрывали глаза на то, что он не намечал повсеместного и поголовного обязательного выкупа казной всех дво­ровых, а лишь предлагал покупать этих людей на казенный счет, если владельцы пожелали продать их, и те огромные суммы, которыми члены Комитета пугали царя в действительности, могли бы потребо­ваться только в одном, самом крайнем случае — если бы все поме­щики одновременно решили избавиться от своих бывших дворовых, записанных в цехи. Несмотря на позицию Негласного комитета, Александр продолжал отстаивать проект Зубова, находя, что в нем есть и другие меры, которые можно было бы употребить «с пользой». В итоге решили на одном из следующих заседаний прочитать проект «статью за статьей» и рассмотреть, что ценного можно будет извлечь из них.23 Но, насколько можно судить по сохранившимся протоколам Комитета, вопрос о крестьянском проекте Зубова до коронации как будто больше не рассматривался.24 Тем не менее Александр, видимо, не собирался отступать от своего намерения и до самой коронации не оставил мысли о публикации манифеста Зубова.25 Аналогичная история произошла и с другим сочинением екатери­нинского фаворита — проектом преобразования Сената.

ПРОЕКТ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ СЕНАТА

Во исполнение указа 5 июня 1801 г. сенаторы 1-го департамента поручили П. В. Завадовскому подготовить для общего собрания выписку из всех указов и постановлений, касающихся Сената (САИ. 69). Не прошло и трех недель с того дня, когда Александр обратился к Сенату с публичным запросом о его правах, как царь выразил опасение своим «молодым друзьям», что его демарш не при­ведет к желаемому результату. Теперь ему казалось более целесооб­разным преобразовать Сенат собственным указом, не спрашивая мнений сенаторов на этот счет. Видимо, Александру уже стало известно, в како"м направлении идет подготовительная работа, и оно не устраивало его. «Молодые друзья» заметили царю, что очень легко сделать так, чтобы в сенатском докладе были бы воплощены именно те принципы, о которых он говорил. Для этого необходимо либо воспользоваться уже изданными узаконениями, либо предло­жить монарху новые, которые отвечали бы поставленной цели. Александр согласился и пожелал, чтобы эту идею «внушили» Зава­довскому.26 «Молодые друзья», видимо, так и сделали. Завадовский подготовил не только выписку из законов о Сенате, как предполага­лось первоначально, но и сочинил проект положения о его правах и преимуществах (САИ. 69—70).

Доклад Завадовского был сочинен «по мнению 1-го департамента сенаторов», в том числе Д. П. Трощинского и А. Р. Воронцова, которые к тому времени уже высказались по этому вопросу: Трощин-ский — в докладе царю «О причинах унижения Сената», Воронцов — в записке от 19 мая 1801 г. Доклад Завадовского не только был

146

составлен в полном соответствии с основными положениями этих двух документов, но в него были перенесены отдельные предложе­ния и даже целые фразы из них.

Доклад состоял из двух частей. Первая, критическая, представ­ляла собой краткую историческую справку о причинах падения власти Сената. Вторая, позитивная, содержала 15 статей, в которых были перечислены его права и обязанности. К проекту прилагалось 15 указов о Сенате (САИ. 70—81). В исторической части доклада Завадовский обрисовал положение Сената в самый первый период его существования (1711—1718 гг.), полностью проигнорировав ту эволюцию (несомненно, ему известную), которую проделал Сенат в петровскую эпоху, когда из органа верховного управления он превратился в орган контроля за управлением, был подчинен надзору генерал-прокурора и почти что устранен от участия в законодатель­ной деятельности. После смерти Петра, по утверждению Завадов­ского, «властолюбивые лица, пользуясь доверенностью государскою, стремились к тому, чтоб им, а не местам властвовать в делах». Особенно они в этом преуспели в последние годы, когда Сенат можно было уподобить «немощному телу». Государи больше не председа­тельствовали в Сенате, а отношения Сената с самодержцами осу­ществлялись «через третьи руки». Единогласное решение дел было заменено решением по большинству голосов, кроме того, допускалась апелляция на Сенат. По выбору и произволу прерывалась очередь рассмотрения дел. Сенат, «объятый сильным влиянием на его дела», по нескольку раз изменял свои решения. «Се образ порабощенного Сената, в котором молчать тяжко, говорить было бедственно», — так устами Тацита Завадовский подвел итог положению Сената в царствование Павла и предложил Александру вернуться к системе государственного управления петровского времени. Ввиду обширного пространства и многонационального состава России законодатель­ная власть «должна существовать навсегда существенно и неограни­ченно» в руках монарха. Верховным правительством страны является Сенат. Он осуществляет исполнительную и судебную власть в полном объеме: управляет всеми учреждениями страны и подчиняется только монарху. Должность Сената — предохранять прерогативы монарха, исполнять его волю, следить за осуществлением законов, обеспечи­вать течение правосудия,«пещись. . . о всякой вообще пользе народ­ной». Из прав вытекают и преимущества: повеления Сената испол­няются как именные указы государя; сенаторы могут ходатайство­вать у монарха «по всяким народным нуждам и в случае потреб государственных, докладывался императорскому величеству, при­бавлять по статьям доходов необходимую прибавку платы или податей»; суд и расправа по гражданским и уголовным делам «вер­ховным образом» принадлежит Сенату, а за монархом остается лишь право помилования (ст. 1). Члены Сената назначаются монархом (ст. 8). Приговоры департаментов и общего собрания могут быть только единогласными (ст. 3); голос одного сенатора, внесенный в протокол, несогласный с другими, даже в том случае, если сам сенатор уже в отставке или умер, сохраняет свою силу и останавли-

10'

147

вает дело (ст. 9). Дела, решенные в департаментах и в общем собра­нии единогласно, считаются решенными окончательно (ст. 4, 6). В случае разногласия в департаменте дело переносится в общее собрание, а если и здесь не будет разрешено единогласно, генерал-прокурор подносит монарху доклад с изложением разных мнений, при этом для объяснения присутствуют сенаторы, избранные общим собранием, по одному от каждой разномыслящей стороны. Указ царя окончательно завершает дело, так что ни сам царствующий монарх, ни его преемники не должны возобновлять его. Жалобы на решения Сената не допускаются (см. 2), но в исключительных случаях монарх может поручить рассмотреть их доверенным особам (ст. 7). Каждый сенатор имеет право представлять о «вреде в госу­дарстве и о беззакониях, ему известных» (ст. 10). Сенатсткие дела должны быть доступны для всех сенаторов, чтобы они были осведом­лены об очереди дел к слушанию и об исполнении принятых реше­ний (ст. 11).

Для того чтобы только Сенат мог осуществлять роль верховного органа управления страны, в докладе перечисляется целый ряд мер, которые были дословно перенесены из записки Трощинского и имели целью оградить Сенат от влияния «властолюбивых лиц». Проект призывал монарха «подтвердить, чтоб в единой власти Сената состояло точное и непосредственное управление всех присутственных мест в империи и чтоб один государь. . . мог переменить или остано­вить повеления Сената, и также бы никто не мог, кроме единого Сената, предписывать образ исполнения законов и дабы все недо-разрешения представляемы были на его разрешение» (ст. 12). Вместе с тем в докладе признавалось необходимым, чтобы побуди­тельные указы в присутственные места выходили бы только из Се­ната, «дабы никакое место и лицо не могло взыскивать или под­тверждать об исполнении, ни объявлять указов по делам, в присут­ственных местах производящимся, мимо Сената», при этом должен быть строго соблюден порядок движения жалоб и апелляций (ст. 14). Для того чтобы, поднять авторитет Сената как исполнительного органа, сенаторам следовало бы не только назначать чиновников в нижние и средние места, но и избирать и представлять монарху на утверждение кандидатов на высшие должности губернаторов и президентов всех коллегий, кроме иностранной, военной и морской (ст. 13). Доклад завершался просьбой наделить Сенат новым весьма существенным преимуществом «представлять государю, если б закон или указ от него вышел противен прежде изданным, вре­ден или неясен был. Но, когда по представлению о том не угодно будет отменить, тогда уже исполняется оный безмолвно» (САИ. 70—78).

Завадовский верно понял и подтекст указа 5 июня 1801 г., и ту идею, которую «молодые друзья» должны были внушить ему по поручению Александра 19 дней спустя: не ограничиваться указа­нием на нарушения сенатских прав, но высказать собственное осмысление сущности этого органа, не только восстановить уже изданные узаконения, а создать новый проект прав и обязанностей

148

Сената. В самом деле, в докладе не было тщательного анализа действительного положения Сената при Петре и исследования подлинных причин упадка власти Сената при его преемниках. Да и выписка узаконений о Сенате вовсе не представляла собой собрания всех или даже наиболее важных законов о Сенате. Из петровского законодательства Завадовский выбрал только положения, соответ­ствовавшие его представлению о том, каким должен стать Сенат теперь. Так, из узаконений Петра I в выписке был помещен лишь указ об учреждении Сената 22 февраля 1711 г., где первоначальная компетенция этого органа была раскрыта довольно неопределенно. Но законы декабря 1717 г., 12 января 1722 г., 27 апреля 1722 г. (ПСЗ. I. 2321, 3877, 3978, 3979), важнейшие нормативные акты, определившие окончательное устройство Сената в том виде, в кото­ром его застали преемники Петра, ни в докладе, ни в выписке не упоминались вовсе. Указы 27 апреля 1722 г. учреждали должность генерал-прокурора и устанавливали его взаимоотношения с Сенатом и монархом.

В проекте Завадовского генерал-прокурор упоминался два раза как лицо, в обязанности которого входит «убедить всех к единоглас­ному решению», более о нем не говорилось ни слова. Между тем весь доклад был составлен против генерал-прокурора. Под главными виновникми падения власти Сената, «властолюбивыми лицами», подразумевались прежде всего генерал-прокуроры. Острие доклада было направлено против складывавшейся в течение XVIII в. прак­тики управлять не посредством государственных учреждений, а через фаворитов и доверенных лиц, среди которых особое значение имел генерал-прокурор. Вариант преобразования государственного уст­ройства, намеченный Завадовским, заключался в том, чтобы во главе управления страной поставить коллективный орган вельможных верхов, что должно было предохранить дворянскую империю как от олигархических поползновений временщиков, так и от деспотиче­ских тенденций носителей верхней власти. Предполагалось про­цессу складывания системы единоличного управления, ведшего к усилению власти монарха, противопоставить увеличение роли сановных верхов. В условиях, когда перед феодально-крепостни­ческим государством стоял целый ряд сложных социально-экономи­ческих и политических проблем, такое преобразование должно было привести к усилению чисто дворянской точки зрения при их решении. Завадовский никак не связывал уменьшение роли Сената в павлов­ское время с сословной политикой покойного императора. А между тем именно попытки Павла I разрешить стоявшие перед страной задачи, опираясь прежде всего на личных агентов власти, менее зависимых от интересов дворянского сословия, и выдвинули теперь на первый план вопрос о необходимости противопоставить личной власти царя корпоративный орган дворянских верхов. Завадовский и те, кто солидаризировался с ним,хотели, чтобы Сенат, пропитанный сословным духом, имея в руках исполнительную власть, стал бы своеобразным фильтром, через который пропускалась бы вся прави­тельственная деятельность монарха. Кроме того, авторы доклада

149

\

желали, чтобы этот орган, стоявший на страже интересов дворянства, был бы полновластным распорядителем в судебных делах, охраняя высшее сословие от произвольного вторжения монарха в эту область. Наконец, посредством права представления Сенат должен был при­нимать участие в выработке основ правительственного курса. Это важное право должно было стать инструментом выражения общест­венного мнения дворянских верхов. Самодержцы не могли не счи­таться с общественным мнением, и потому Сенат с помощью права представления получал возможность оказывать определенное влияние на законодательную деятельность монарха. Однако это влияние не могло быть настолько сильным, чтоб ограничивать самодержавие и гарантировать невозможность произвольного изме­нения существующих установлений. Предложения Завадовского шли вразрез со всем ходом государственного управления предшествую­щего столетия, но конкретные меры, намеченные в проекте, не соот­ветствовали поставленной цели и были не способны повернуть вспять те процессы, которые энергично прокладывали себе дорогу во второй половине XVIII в. Если бы Завадовский не ставил перед собой определенных политических целей, он неминуемо пришел бы к выводу о том, что Сенат не в состоянии выполнять ту роль, которую он ему предназначал.

6—26 июля проект Завадовского рассматривался вначале в 1-м департаменте, а потом в общем собрании Сената (САИ. 69— 70, 81—82). 19 июля сенаторы М. Н. Муравьев, Г. П. Гагарин, Н. С. Захаров, А. С. Макаров, С. И. Салагов, П. А. Толстой, И. П. Пу­щин, Ф. М. Колокольцев, И. А. Тейльс, П. П. Митусов, Г. Р. Держа­вин, А. Р. Воронцов, А. С. Строганов подали свои письменные мне­ния (САИ. 82—105). Муравьев и Строганов, «не расположившиеся, по-видимому, во что-нибудь мешаться»,27 сделали всего по одному замечанию. Сенаторы 4-го департамента Захаров, Макаров, Салагов, Толстой и Пущин подписали одно общее мнение. Их замечания касались главным образом перемены слов и выражений (САИ. 83— 84). Еще до начала прений Гагарин, Колокольцев и Митусов взяли свои примечания назад. Их позиция так и осталась невыясненной — во время обсуждения они не проронили ни слова. Тейльс пытался сгладить ряд положений доклада и тем самым несколько уменьшить значение Сената (САИ. 89—95).Воронцов же, напротив, предлагал их усилить (САИ. 82—83). Но в целом все эти замечания не затраги­вали проекта по существу. Среди них особое место занимало «Мне­ние» Г. Р. Державина, близкого к братьям Зубовым. В сочинении Державина, которое, возможно, явилось плодом коллективного твор­чества, была развита принципиально иная точка зрения на задачи преобразования Сената. Путь Державина к этому документу был довольно сложным. Он начал с наброска, отличавшегося большой умеренностью и созданного, по-видимому, еще до появления указа 5 июня 1801 г.28 Но как только был обнародован этот указ, Державин составил «Примечание» к нему. Самой замечательной чертой этого сочинения являлось то, что в нем Сенат превращался в представи­тельный орган высшего дворянства, духовенства и купечества. Дер-

150

жавин предложил выбирать «сенаторов по баллотировке, чиня оную, если по пространству империи неудобно по всем губернским городам, то по крайней мере в нескольких и двух столицах чрез чинов, в клас­сах состоящих, знатного духовенства и первой гильдии купечества, а потом те выборы перебаллотировать еще в общем Сенате и всех коллегий собрании и по два кандидата на каждое место для утверж­дения какого-либо из них подносить его величеству». Державин предложил сделать звание сенатора пожизненным, а его особу — неприкосновенной, установить подсудность сенатора только суду самого Сената и монарха, расширить участие сенаторов в законода­тельной деятельности. Причем особое внимание автор сосредоточил на случаях противоборства верховной власти и Сената. Державин предложил испросить у Александра: «1) чтобы никакой новый указ или закон принят ни старый отменен или переправлен без рассмотре­ния Правительствующего сената в общем собрании и внесения в книгу непременных законов печатан и исполняем не был; 2) в слу­чае же издания таковых не соответственных законам и пользам государства указов имел бы право Сенат входить к его величеству со всеподданнейшим докладом и просить об отмене оных», особенно если нарушается без суда личная безопасность, изменяется религия, вводятся новые налоги, объявляется война. Если монарх не одобрит письменного представления, то Сенат мог бы отправить к царю депутатов просить об отмене словесно. Сенату должно быть разре­шено в особо важных случаях являться к монарху и представлять ему свои предложения. Если же монарх не одобрит их, то сенаторам на'до дать право выразить свое несогласие с ним: перестать посещать службу или уйти в отставку. Все эти привилегии Сената монарх должен сделать «на вечные времена. . . непоколебимыми».29

Когда Державин ознакомился с проектом Завадовского, то он набросал свои «Примечания» и к нему. Но здесь Державин значи­тельно сгладил свои прежние предложения. Мысль о выборе сена­торов была проведена тут в более осторожной форме: «Действова­тели сей политической машины суть люди. Чтоб они были способ­нейшие, надобно их уметь выбрать из множества. Кто же справед­ливо может сделать сей выбор, как не то же множество, в котором друг друга лучше знают, одних — губернским правительством, других — Сенату, а некоторых — самому государю. Осталось бы только по выбору баллотирования из двух или трех кандидатов утвердить». В свои «Примечания» Державин включил и право представления, вначале устного, а потом письменного, а также публикаций единогласных приговоров Сената.

Ряд положений проекта Завадовского показался Державину неприемлемым. Так, право Сената устанавливать налоги и само­стоятельно приговаривать к смертной казни вызвало у Державина решительное возражение, как противоречащее принципу самодержа­вия. Но главное содержание «Примечаний» заключалось в идее сосредоточить в Сенате четыре отделенные друг от друга власти.30 Эта мысль и была положена в основу «Мнения», которое сенатор представил в Сенат. Здесь он проявил еще большую сдержанность

151

и осторожность. Державин включил в свое «Мнение» лишь немногие из разработанных ранее предложений и облек их в еще менее кон­кретную форму. О желательности выборов в сенаторы упоминалось лишь в самом общем виде. Против права Сената приговаривать к смертной казни без утверждения монарха Державин прямо выступить не решался. Он предложил компромиссное решение: на­значить определенный срок, после которого смертный приговор возвращался Сенату от царя без подписи, чем, собственно, устанав­ливалась санкция верховной власти. Ни словом Державин не обмол­вился о своем несогласии с предложением наделить Сенат правом устанавливать налоги, хотя совсем не одобрял его. Но это все же были частности. Главное же заключалось в том, что Державин разошелся с Завадовским по существу. Сравнив первоначальное основание Сената с проектом Завадовского, Державин про­возгласил, что ставит перед собой двоякую задачу: во-первых, указать на то, чего недостает в начертании Завадовского из уже изданных узаконений (в черновике Державин высказался более резко о проекте Завадовского: не вскрыты недостатки образования Сената и не указаны средства к их исправлению); во-вторых, выска­зать свой собственный взгляд не только на существо петровского Сената, но и на нынешнее состояние этого органа. Необходимость этого Державин мотивировал тем, что Россия 'находится теперь «не в том нравственном и политическом состоянии», какова была во времена Петра I. Александр же «позволил мыслить и, что мыслим, объявить свободно». В черновике Державин отметил, что не может не воспользоваться этой благоприятной минутой, чтобы не открыть свои сокровенные замыслы. Петр I не успел устроить «верховное правительство» удобнейшим образом. В черновике Державин высказался более откровенно: Петр не имел времени дать «верхов­ному своему правительству систематического устройства, кото­рое бы похоже было на прочие европейские». Петр стремился так преобразовать государственную машину, чтобы его наследники «с меньшим трудом и с меньшими способностями» могли управлять ею, ибо творческие умы появляются значительно реже посред­ственных.31

Россия должна управляться только самодержавным государем, действующим по законам. В государственном управлении сущест­вуют четыре власти: законодательная, судебная, исполнительная и сберегательная. В государстве самодержавном все эти власти заключаются в государе, но сам он не в состоянии осуществлять их непосредственно, поэтому пользуется ими как орудиями. Петр I на время отлучек своих учредил Сенат, вверил ему все четыре власти, а сам стал в нем президентом. Петр не успел разделить эти четыре власти между собой, не назначил «для оных чины и к себе пути особенные как к своему средоточию, кроме одной власти оберегательной». (Державин обозначил так власть генерал-прокурора). Сберегательная власть управляла канцелярией Сената и имела свободный доступ к престолу; после смерти Петра она поглотила все другие власти. Они же

152

не могут находиться в руках -одного человека.32 Все власти, сосре­доточившиеся в руках генерал-прокурора, смешались, мно­гие учреждения вышли из подчинения Сената и действовали совершенно несогласованно. «Дух равнодушия» овладел сенато­рами, и Сенат, «изнемогши», потерял власть. Объяснение это было, конечно, неверно, так как не возвышение генерал-прокурора стало причиной потери Сенатом власти после смерти Петра I.

Чтобы восстановить Сенат и согласовать его устройство с органи­зацией губернских учреждений Екатерины II, Державин предложил в рамках Сената отделить указанные власти одну от другой, поста­вить во главе каждой из них особого чиновника и разрешить ему свободный доступ к монарху.

Державин правильно сумел понять, хотя верно объяснить это ему не удалось, что одной из важнейших причин, вследствие которых Сенат был не в состоянии стоять во главе управления страной, было смешение в одних руках разнородных функций. Державин верно указал на необходимость разделить эти функции между различными структурными подразделениями Сената. Учитывал Державин и про­цесс складывания министерского управления и предлагал исполь­зовать его при организации Сената. Важно и то, что он видел определенную связь между независимостью действий сенаторов от произвола верховной власти и выборностью их должностей. Дер­жавин выражал готовность воплотить свои идеи в конкретном про­екте. Однако общее собрание не одобрило его предложений.

19 и 20 июля в общем собрании Сената проект П. В. Завадовского был прочитан таким образом, что после чтения каждой статьи сена­торы по порядку, начиная с младших, оглашали свои примечания на нее, после чего принималось окончательное решение. Первая же статья проекта, наделявшая Сенат правом самостоятельно приго­варивать к лишению жизни, чести и дворянства, вызвала возраже­ния. Большинство сенаторов нашло в ней противоречие с дворянской грамотой (САИ. 83, 84—85, 90—91, 99, 105). После прений это положение проекта было заменено решением, что приговоры Сената должны получить утверждение монарха. И. А. Теильс пытался оспорить бюджетные права Сената, но не был никем поддержан (САИ. 89—90). Оживленные споры вызвали ст. 2 и 7 проекта, в кото­рых под угрозой смертной казни запрещались жалобы на Сенат, а апелляция разрешалась только в исключительных случаях. После оживленных споров большинство сенаторов одобрило эту статью. Одобрили они также и добавление к ст. 3, предложенное Держави­ным и Трощинским, чтобы единогласные приговоры общего собрания печатались в газетах. Относительно сенатской процедуры (ст. 3—6) Державин и Теильс высказались за то, чтобы был упомянут генерал-прокурор и оговорено его право останавливать сенатские решения. Поэтому единогласные решения департамента или общего собрания почитались бы окончательно принятыми только в том случае, если бы их выпустил генерал-прокурор (САИ. 99—100). Это важное измене­ние было принято. Сильные споры вызвала ст. 11, согласно которой дела в Сенате должны быть открыты каждому сенатору, чтобы он

153

имел возможность наблюдать за очередностью дел и исполнением резолюций. Державин и Воронцов находили, что эта статья не устанавливает достаточного контроля за деятельностью канцелярии. Их предложения сводились к тому, чтобы каждый сенатор мог бы

не только получить подробные сведения об очереди дел посредством настольного реестра и следить за своевременным изготовлением протоколов, но и имел бы возможность с общего приговора Сената взыскивать за неисправности канцелярии, пресекать беспорядки

и злоупотребления. И Державин, и Воронцов полагали необходимым составить положение об устройстве и деятельности канцелярии, внести его в проект прав и преимуществ Сената. Воронцов шел еще дальше. Он настаивал на том, чтобы генерал-прокурор мог назначить мелких канцелярских служителей, но относительно обер-секретарей Сената подавал бы доклад царю (САИ. 100—101, 103—104). Против предложений Воронцова выступил генерал-прокурор А. А. Беклешев. До этого момента он старался только собирать голоса и «соглашать» мнения, теперь Беклешев потерял свое прежнее равнодушие. «Он стал говорить против сего положения таким образом, что, если б только один кто из противной партии взялся противоречить ему

тем же манером, мы бы точно были, — констатировал очевидец, — свидетелями одной из сцен английского парламента, когда министр-оратор защищает предложенный им билль. Словом, он говорил так складно, сильно и так долго, что никто не нашелся ему отвечать. . .».33

Бурная дискуссия закончилась тем, что Воронцов и Державин остались при своем мнении. К ним присоединились С. О. Потоцкий, К. С. Рындин, А. И. Илинский и А. С. Строганов. Но большинство пошло за генерал-прокурором (САИ. 106 — 107).

При обсуждении ст. 12—15 Воронцов пояснил, что если Сенат будет восстановлен на том положении, которым он пользовался при Петре, то все коллегии, кроме трех первых, и губернские учреждения обо всем должны докладывать только в Сенат рапортами и донесе­ниями. Сенат принимает решения, если у него достаточно для этого власти, и представляет их со своим мнением царю (САИ. 103). Тейльс пытался значительно ослабить формулировки этих статей, чтобы уменьшить значение Сената как верховного судилища и испол­нительного органа. Но предложения Тейльса были отвергнуты Сена­том. Кроме этого, Тейльс предложил уточнить, чтобы Сенат изби­рал в президенты коллегий и губернаторы 4 — 6 кандидатов, а после баллотировки представлял монарху двух или трех из них. Такое предложение высказали и сенаторы 4-го департамента. С этим согласились все. При обсуждении статьи Державин внес очень важное предложение, чтобы кандидаты в сенаторы избирались «от всех присутственных мест и знаменитых особ в обеих столицах и представлялись на утверждение монарха» (САИ. 101). Но это предложение, превращавшее Сенат в некое подобие представитель­ства, не встретило ни в ком поддержки и было отвергнуто.

В итоге прений сенаторы постановили включить в проект Зава-довского одобренные замечания, приложить к проекту поданные письменно «Мнения» и вместе с выпиской из законов представить

154

Александру. 26 июля общее собрание одобрило новую редакцию доклада и он вместе с приложениями поступил к царю (САИ. 107— 119). Итак, предложение поставить Сенат во главе управления страной, не произведя никаких существенных преобразований в его устройстве, получило одобрение большинства сенаторов. Как же к нему отнесся император?

Как только доклад Сената был представлен Александру, он передал его «молодым друзьям». От их имени Н. Н. Новосильцев подготовил записку и 5 августа прочитал ее на заседании Комитета. Вначале он изложил общие принципы, с которыми они подошли к сенатской реформе, затем — конкретные рекомендации по докладу Сената и приложенным к нему «Мнениям» сенаторов.

«Молодые друзья» верно полагали, что Сенат был учрежден по случаю частых отлучек Петра I, который, отсутствуя, возлагал на сенаторов всю «нераздельную массу властей, ему как деспоту принадлежащую», а присутствуя, располагал ею сам в полном объеме как неограниченный монарх. Следовательно, Сенат «не есть сословие, имеющее какой-либо характер для воздержания вер­ховной власти в законных ее пределах», потому что права, выте­кающие из принципа его основания, подобны отношениям между «господином и его приказчиками». Из этого следует, что восста­новление Сената не имеет ничего общего с учреждением «мест, ограждающих через коренные государственные постановления ника­ким переменам не подверженные естественные права, законную свободу и целость каждого члена общества». Такие места и поста­новления могут достигнуть своей цели лишь в том случае, если «злоупотребление верховной власти» будет встречать реальную преграду. Но Сенат пока такой преградой быть не может. Ни принципы его основания, ни унижение, в котором он «содер-жан был верховной властью», ни недостаток авторитета, ни внутреннее его устройство не согласуются с теми началами, на которых могут быть основаны учреждения, оберегающие «закон­ные права народа». Непременным условием существования органов, «воздерживающих верховную власть в ее законных пределах», т. е. конституционных учреждений, являются «разделение властей и их полная независимость». Однако производить это разделение властей еще слишком рано, тем более что некоторым из них, а особенно власти законодательной, «при нынешних обстоятельствах государ­ства и когда в посредство оной еще не входит согласие земли несколь­кими лицами, от нее избранными изъявляемое», следует быть пока только в руках государя, в противном случае все издаваемые законы воспринимались бы подданными не только как насилие, но «и тако­выми еще, кои не несут на себе священного характера, обязывающего народ к повиновению». Таким образом, Новосильцев хотел сказать, что любое олигархическое, а не конституционное в буржуазном смысле слова ограничение самодержавия не было бы одобрено народом России.

Логика рассуждений «молодых друзей» была внешне безуко­ризненной. Они правильно выводили логические следствия из при-

155

пятых посылок. Однако основная посылка, на которой строились их рассуждения, была сознательно искажена ими. В указе 5 июня (и это было хороню известно членам Негласного комитета) речь шла не только о том, чтобы восстановить петровский Сенат, но был поставлен вопрос, как следует преобразовать его при новом порядке вещей. Но «молодые друзья» намеренно игнорировали такую поста­новку вопроса. Если бы они стали на эту точку зрения, то тогда немедленно отпали бы их аргументы о невозможности сделать Сенат конституционным учреждением, потому что стоило бы только устра­нить те причины, которые, по их мнению, не позволяли Сенату успешно играть эту роль, как цель была бы достигнута. Но все дело в том и заключалось, что «молодые друзья» ни при каких условиях не собирались допустить этого. И не только потому, что считали конституционные преобразования несвоевременными, — роль не­гласных советников неопытного царя они могли успешно играть только при самодержавном монархе.

Новосильцев утверждал, что преобразование Сената должно состоять только в новом распределении дел по департаментам и ускорении делопроизводства. Главная же цель реформы заклю­чается в том, чтобы «истребить в народе то печальное. .. впечатле­ние, что нет правосудия, нет судебного верховного места, открываю­щего в недрах своих убежище невинно угнетаемому, и что право, равно как и другие посторонние выгоды, приобретается единственно через подлые происки». Этого можно достигнуть, лишив сенатскую канцелярию и управляющего ею генерал-прокурора исключитель­ного влияния на ход судопроизводства.

Исходя из этих соображений, «молодые друзья» решили: во-первых, согласовать между собой все конкретные меры, содер­жавшиеся в докладе и в «Мнениях» сенаторов, чтобы освободить Сенат от «порабощения» его генерал-прокурором; во-вторых, наблю­дать, чтобы при преобразовании Сената законодательная власть осталась бы в руках Александра, так как, по словам Новосильцева, при благих намерениях царя «крайне было бы неосторожно стеснять ее прежде, нежели время позволит разделить оную, как следует сему согласно с общим порядком вещей». Едва ли «молодые друзья» были вполне искренни. Но это был сильнодействующий аргумент: он воскрешал в памяти царя неудачу его проекта запрещения про­дажи крестьян без земли в Государственном совете в мае 1801 г. Ни доклад Сената, ни приложения к нему с точки зрения «моло­дых друзей» не противоречили принятым ими принципам. И это было вполне верно,, но за кадром оставалось самое главное: что реально стояло за сенатским докладом? «Молодые друзья» дипломатично обходили этот важный вопрос полным молчанием. Особо они отме­тили «Мнения» Воронцова и Державина и посоветовали Александру принять большую часть их предложений об упорядочении дело­производства. Что же касается предложения Державина произвести коренное переустройство Сената на началах разделения властей и ввести выборность сенаторов, то Новосильцев осторожно отметил, что, не имея проекта, нельзя судить о его существе. Из поданного же

156

Державиным явствует, что он понимает разделение властей «не так, как прочие правоведы», смешивая законодательную и законосове­щательную власти. Поскольку представления Державина носили расплывчатый и не вполне понятный характер, Новосильцев предло­жил воздержаться от дальнейших суждений о них.34

Острие критики Новосильцева было направлено против идеи превратить Сенат в конституционное учреждение. «Молодые друзья» придавали этому столь большое значение, что были готовы закрыть глаза на значительное расширение административных функций Се­ната, намеченное в сенатском докладе. Характерно, что это важное обстоятельство было обойдено полным молчанием в записке Ново­сильцева, предлагавшего царю утвердить доклад. И разрешение ходатайствовать перед престолом о народных нуждах, и возмож­ность представлять монарху о несоответствии его законодательных актов общественной пользе — все это были права, которыми пет­ровский Сенат никогда не обладал. И раз уж Новосильцев призывал вернуться именно к петровскому Сенату, то сенатский доклад не вполне отвечал такой цели. Очевидно, «молодые друзья» стремились сохранить законодательную власть в руках Александра любой ценой и в сложившихся обстоятельствах решили выбрать из двух зол меньшее. Царь не обратил внимания своих коллег на эту сторону вопроса, хотя двойственность их позиции вряд ли могла укрыться от него. Выслушав Новосильцева, он только спросил, не лучше ли будет прежде, чем решить этот вопрос, окончательно дождаться, когда Державин представит обещанный проект. Члены Комитета запротестовали. Теперь уже более открыто, чем в записке, они выступили против державинских идей. Тут и выяснилось, что они возражали прежде всего Державину. «Главным образом из-за его ложных идей, — заявил Строганов, — Новосильцев был вынужден распространиться. .. об истинных принципах разделения властей». По словам «молодых друзей», «Мнения» Державина было уже вполне достаточно для того, чтобы «не ожидать ничего хорошего от его работы». Члены Комитета уверяли Александра в том, чтобы, не теряя времени, пока Державин будет работать над своим проек­том, приказать подготовить указ, в котором были бы воплощены идеи доклада Сената и «Мнений» сенаторов. Царь не высказался опреде­ленно на этот счет и предложил ознакомиться с запиской А. Р. Во­ронцова, которую тот составил для него 29 июля 1801 г.35 Вельможа мотивировал свой демарш тем, что Сенат при составлении доклада руководствовался главным образом тем, чтобы вернуться к компе­тенции, определенной Петром 1. Сенату была дана полная свобода высказаться, но он ею не воспользовался, не решившись ходатай­ствовать о расширении своей власти. Сделать это должен сам царь. Россия может быть только самодержавным государством. При доб­рых монархах, таких как сам Александр, Троян, Марк Аврелий и Тит, «нет рода правления, которое счастливее быть могло», потому что чем больше власти имеет «добродетельный государь», тем больше у него средств сделать подданных счастливее. Но государ­ства переживают монархов, и поэтому царю следует подумать

157

«о благе общем не на одно только время его царствования». Лишь Сенат, составленный из многих особ, проникнутых единым корпора­тивным духом, может облегчить положение народа, смягчить образ правления и утвердить на долгие времена все, что задумано и про­водится в жизнь Александром. Так, Воронцов в робкой и туманной форме предложил царю превратить Сенат в некое подобие конститу­ционного учреждения, которое лишило бы преемников Александра возможности изменять по произволу существующие установления. Никаких конкретных предложений, как превратить Сенат в учреж­дение с ограничительными по отношению к верховной власти функ­циями, записка не содержала. Александр прочитал ее «молодым друзьям». Царь остался недоволен сочинением графа. Он нашел, что средства не были выражены в нем ясно и четко. Не поддержали Воронцова и «молодые друзья» — мысль превратить Сенат в кон­ституционное учреждение не могла встретить у них сочувствия. Их мнение было таково, что. Воронцов впал в ошибку, наделив Сенат всеми властями, тогда как следовало думать только о том, чтобы заняться устройством правосудия. У Александра записка вызвала лишь сожаление о том, «что все это не подвинуло его ни на шаг вперед к столь желанной цели — обуздать деспотизм нашего прав­ления». В самом деле, конкретные предложения, представленные царю, плохо подходили к его замыслам преобразовать Сенат по рецептам «истинной монархии». «Молодые друзья» поспешили заве­рить царя, что если он осуществит преобразования Сената согласно предложениям сенаторов, то это уже будет крупный шаг вперед. Однако Александр оставил членов Комитета в полном неведении относительно своего решения.36

Казалось, что царь принимает идею поставить Сенат во главе управления, не производя при этом никаких существенных перемен в его устройстве. Однако Александр считал необходимым рассмот­реть и другой вариант этой идеи, предусматривающий коренное преобразование Сената. Он хотел сопоставить оба варианта с теми неясными идеями о наиболее целесообразном государственном уст­ройстве, которое давно бродили в его голове, не отливаясь пока в конкретные формы. Рассмотреть державинский вариант застав­ляло царя и само происхождение этого проекта: он исходил из среды, теснейшим образом связанной с заговорщиками, а с их мнением император пока не мог не считаться. Неделю спустя, 12 августа,37 он сообщил членам Негласного комитета, что повелел подготовить указ о Сенате в соответствии с сенатским докладом и «Мнениями» сенаторов. А между тем, минуя «молодых друзей», он приказал Державину «через князя Зубова» написать проект устройства Се­ната (Д. VI. 762).

Работа по составлению указа была возложена на Д. П. Трощин-ского. В августе 1801 г. вместе с М. М. Сперанским он подготовил «Проект грамоты о правах Сената».38 В основу ее преамбулы была положена идея примата закона над волей монарха в духе «истинной монархии». Мысль эта не раз высказывалась в законодательных актах Александра, но, пожалуй, ни в одном из них она не была

158

выражена так ярко и в столь сильных выражениях, как здесь. Сооб­щив об утверждении сенатского доклада, который тут же прила­гался, «Грамота» возвещала о том, что в дополнение к нему монарх одобрил еще шесть статей, почерпнутых из «Мнений» А. Р. Ворон­цова и Г. Р. Державина.39 Таким образом, рекомендации членов Негласного комитета были приняты и воплощены в конкретном проекте. Его собирались опубликовать в составе «Грамоты Россий­скому народу» (см. выше, с. 135). «Молодые друзья» могли испытать чувство удовлетворения, но торжествовать победу оказалось еще преждевременно. Пока Трощинский составлял «Грамоту», и Г. Р. Державин, и П. А. Зубов представили по проекту полного преобразования Сената. Эта работа была выполнена несколькими лицами. Над созданием державинского проекта вместе с Держа­виным трудились еще два соавтора: его родственник и проте­же, помощник экспедитора канцлера Государственного совета Ф. П. Львов и еще одно неизвестное лицо.40

Согласно проекту Державина, Сенат является выборным орга­ном. «Собрание знатнейших государственных чинов» и пятиклассных чиновников всех учреждений обеих столиц выбирает из первых четырех классов по три кандидата на каждое место, а монарх назна­чает сенатором одного из них. Сенат представляет царю кандидатов на места губернаторов, вице-губернаторов, президентов коллегий, председателей палат, назначает чиновников в губернские учреж­дения, жалует в чины до 7-го класса. Каждый сенатор имеет право свободного доступа к монарху, может объявлять его словесные повеления, даже будучи отставленным от службы, имеет право осмотреть любое учреждение, донести Сенату о злоупотреблениях и настоять на взыскании. Должностные преступления сенатора нигде не судятся, кроме общего собрания. Сенату вверяется законода­тельная, исполнительная, судебная и сберегательная власти. Во главе каждой из них стоит министр. Он заведует канцелярией и осу­ществляет сношение вверенной ему части с монархом. Исполнитель­ная власть вручается Имперскому верховному правлению, которому подчинены все части государственного хозяйства,41 а судебная— Судебному департаменту — высшей инстанции всех судов страны. В соответствии с устройством губернских учреждений Имперское верховное правление разделяется на три отделения: Верховное исполнительное правление, Верховную палату казенных дел и Вер­ховный приказ общественного призрения, а Судебный департа­мент — на две верховные палаты: уголовную и гражданскую. В про­цесс судопроизводства вводится институт народных присяжных стряпчих, на которых в значительной степени перекладывается производство гражданских дел. Решения Сената позволяется печа­тать. Надзор за правильным исполнением законов в Сенате и в под­чиненных ему учреждениях осуществляет Оберегательная дума. Она состоит из генерал-прокурора — министра сберегательной власти и обер-прокуроров. В случаях разногласия в Сенате при докладе дела монарху присутствуют делегаты разномыслящих сто­рон. Жалобы на Сенат запрещены, но в исключительных случаях

159

монарх может рассмотреть жалобу в присутствии двух депутатов: от жалобщика и от Сената. Все департаменты Сената составляют законодательное собрание. Его возглавляет министр, в ведении которого находится специальная комиссия законодательства. Здесь готовят проекты новых законов. Они сочиняются либо по инициа­тиве законодательного министра, но с разрешения монарха, либо по приказанию его. Проекты законов рассматриваются законода­тельным собранием, а потом поступают на утверждение царя.42 Монарх имеет право самостоятельно издать закон, но этот закон должен быть рассмотрен законодательным собранием. Если оно не одобрит его, то делает об этом представление царю. Но в случае вторичного подтверждения закон вновь возвращается в законо­дательное собрание, вписывается в книгу непременных или вре­менных узаконений и обретает силу. В отсутствие царя законодатель­ное собрание может самостоятельно издавать законы, но они будут носить временный характер. Вместе с тем все временные постанов­ления монарха должны проходить через законодательное собрание. В особо важных случаях оно имеет право ходатайствовать перед царем о всенародных нуждах (САИ. 134—157).

Сам Державин впоследствии утверждал, что его проект написан «в духе Екатерины» и согласован с учреждением об управлении губерний (Д. VI. 762). Действительно, в своих нереализованных проектах императрица пыталась согласовать устройство Сената с организацией губернского управления,43 правда на несколько иных, чем у Державина, принципах. Но это была только одна сторона дела. Другая же, о которой Державин предпочитал умалчивать, заключалась в том, что его проект в значительной степени повышал роль столичной бюрократии и вельможной знати в непосредственном управлении страной, с чем так энергично и так последовательно всегда боролась Екатерина. В самом деле, в ее проектах Сенат мыслился как часть бюрократического учреждения: сенаторы дол­жны были назначаться монархом и всецело подчиняться опеке генерал-прокурора. Хотя императрица наделила сенаторов важным правом представления, но в отличие от Державина она вовсе не предполагала превратить Сенат в место, где бы подготавливались будущие законопроекты.

Несмотря на то что юридически власть Сената в проекте Дер­жавина оставалась неограниченной, а законодательное собрание должно было нести скорее законосовещательные функции, они все же получили в проекте очень широкую трактовку: участие выборного Сената в составлении и всестороннем обсуждении законов, право инициативы закона совокупно с правом представления ставили законодательную деятельность монарха в сильную зависимость от сановных кругов столичного дворянства. Так что едва ли сама Екатерина II могла когда-либо одобрить такой проект. Очевидно, его авторы прекрасно отдавали себе отчет в том и поэтому на всякий случай подготовили еще один смягченный проект. Он был пред­ставлен царю от имени П. А. Зубова. В этом проекте отсутствовали одна глава, трактующая устройство законодательной власти, и от-

160

дельные параграфы из других глав, касающиеся законодательной деятельности Сената.44 Во всем остальном оба проекта совпадали. Кроме того, Зубов и Державин предложили новый способ назначе­ния чиновников на должности. Все помещики каждой округи избирают из лиц 1—8-го классов по два депутата для губернской службы. Результаты выборов отсылаются в герольдию, и там состав­ляется общий список. Депутаты округ избирают из лиц 1—4-го клас­сов по два депутата для государственной службы. Из них составля­ется новый список. Из первого списка Сенат назначает чиновни­ков от короны в губернские учреждения, а из второго — пред­ставляет монарху по два кандидата на каждую вакантную должность в высшие и центральные учреждения, монарх же назначает одного из них.

По сути дела зубовский и державинский проекты представ­ляли собой два варианта одного проекта, отличавшиеся между собой только степенью их «радикальности». На первый взгляд этот факт может показаться довольно странным. Но, очевидно, Зубов и Державин чутко улавливали придворные настроения и имели определенные резоны для такого шага. И, как показало обсуждение проектов в ближайшем окружении Александра, они не ошиблись. Очень важно то, что авторы проектов предложили такой вариант преобразования высшего управления, в котором реформированный Сенат в действительности мог осуществлять верховное руководство страной. Прежде всего проекты предусматривали разделение функ­ций,Сената — исполнительных, судебных, контрольных и законосо­вещательных, в чем действительно нуждалось высшее управление и что предвосхищало проекты М. М. Сперанского 1811 г., пред­полагавшие создание Судебного и Правительствующего сенатов, а также искания в этом направлении Комитета 6 декабря 1826 г. Если проект Завадовского был построен на противопоставлении коллективного руководства дворянских верхов деятельности личных агентов верховной власти, то Зубов и Державин составили свои предположения, не только учитывая процесс усиления личных начал в государственном управлении, но и в значительной степени осно­вываясь на этой тенденции. Исполнительный департамент, в кото­ром должны были заседать действительные руководители различ­ных ведомств, по сути дела представлял собой подобие Комитета министров и воплощал в себе идею единства управления, в чем ощущалась настоятельная нужда. Неудачным следует признать разделение верховного исполнительного правления по точному об­разцу устройства губернских учреждений — ведь в его ведении находился целый ряд дел, круг которых не проецировался на губерн­скую администрацию. К недостаткам проекта следует также отнести и то, что членами законосовещательного собрания являлись сена­торы всех других отделений. Это было ошибочно в принципе, ибо смешение функций могло сильно затруднить оперативное отправле­ние ими своих непосредственных обязанностей. В целом же, несмотря на чисто практические недостатки, проект был реален и вполне отвечал той цели, которую ставили перед собой его авторы.

И М. М. Сафонов

161

Еще в конце июля Д. П. Трощинский, А. Р. Воронцов, П. В. Зава-довский, с одной стороны, и братья Зубовы — с другой, старались уверить Александра, что только преобразование Сената может обеспечить безопасность персоны государя. И те и другие настаивали на том, чтобы царь принял решение до своей поездки в Москву на коронацию,46 намеченную 15 сентября 1801 г. «Зубовы по-преж­нему делают все, чтоб казаться сильными, — отметил Локателли, — и их партия очень влиятельна в армии».47 Но у реформы Сената оказалось много влиятельных противников из ближайшего окруже­ния Александра. Мать царя Мария Федоровна выступала против реформы. Осуждали ее и родители жены Александра маркграф и маркграфиня Баденские, прибывшие летом в Петербург. Теща царя «опасалась, чтобы задуманные им реформы не оказались несвоевременными, вредными и опасными по своим последствиям» (МЧ. II. 239—241). Категорически возражал против реформ и Ф. Ц. Лагарп, в конце августа вновь появившийся в России. Про­тивниками расширения прав Сената заявили себя лица, занимав­шие министерское положение: вице-президент военной коллегии И. В. Ламб (Ольри. 12), государственный казначей А. И. Васильев, генерал-прокурор А. А. Беклешев.48 О противниках реформы, не называя их по имени, упоминали А. Р. Воронцов (САИ. 152) и сам Александр (Граф Строганов. С. 154). Противники преобразования Сената уверяли царя, что реформа повлечет за собой уменьшение его власти. По сообщению Локателли, в середине августа вопрос о преобразовании Сената достиг такой остроты, что Александр не мог освободиться от мысли о государственном перевороте. 9 Однако, отправляясь в Москву 31 августа, Александр еще не принял окончательного решения. А как только туда прибыли Строганов и Новосильцев, царь поручил им обсудить этот вопрос. Строганов пытался уклониться. Но на следующий день, 11 сентября, Александр приехал к Строганову, и они вместе с Новосильцевым стали обсуж­дать проекты Зубова и Державина. Опять предметом дискуссии стал принцип разделения властей в рамках Сената. «Император настолько придерживался разделения Зубова, — записал Строганов, — что пришлось решиться на то, чтобы также хвалить его и выбрать из этого проекта что-нибудь для его удовлетворения. Но в то же время надо было очень осторожно внушать ему, насколько такое разделе­ние властей было смешным, и, делая вид, что мы одобряем проект Зубова, оставлять в нем только то, что не могло быть вредным». Такая тактика подсказала и окольный путь, по которому пошли «молодые друзья». Они решили опереться на авторитет воспитателя Александра. В последних числах августа Новосильцев встретился с Лагарпом и остался очень доволен наконец-то состоявшимся знакомством. Он нашел его образ мыслей очень умеренным, и это более всего импонировало «молодому другу» Александра (АВ. XXX. 297).

Еще накануне отъезда царя на коронацию Лагарп напутство­вал своего ученика длинным письмом, где заклинал его беречь как зеницу ока свою самодержавную власть (С. I, 243—244). Когда же

162

Александр поехал в Москву, вослед ему Лагарп отправил новое, послание. По мнению Лагарпа, доклад Сената «оставлял монарху одно лишь имя». Прочие проекты он охарактеризовал как «происки» в расчете использовать либерализм юного царя. Лагарп категори­чески возражал против малейших попыток уменьшить влияние монарха на течение судебных дел до того, как будет создан кодекс законов и установлены строго определенные обряды судопроизвод­ства. «Во имя Вашего народа, государь, — убеждал Лагарп, — сохраните в неприкосновенности возложенную на Вас власть, кото­рой Вы желаете воспользоваться только для его величайшего блага. Не дайте себя сбить с пути из-за того отвращения, которое внушает Вам неограниченная власть. Имейте мужество сохранить ее всецело и нераздельно до того момента, когда под Вашим руководством будут завершены необходимые работы и Вы сможете оставить за собой ровно столько власти, сколько необходимо для энергичного правительства». Лагарп напомнил Александру о том, что нация косо смотрела на Верховный тайный совет. Любые ограничения императорской власти в пользу какого-либо органа — это дело далекого будущего и может быть осуществлено только самим царем, медленно и постепенно. Торопиться в данном случае — значит, поте­рять все. «Принимайте — ad referendum, — резюмировал Лагарп, — предложения, клонящиеся к ограничению Вашей власти, но не давайте обязательств, которые Вы не должны и не можете выпол­нить» (С. I. 243—250).

. Хотя Лагарп показался членам Негласного комитета «ниже своей репутации и того мнения, которое составил о нем император», они прекрасно знали о том, что «одобрение каких-либо предложений правителя Гельвеции доставляло ему большое удовольствие» (МЧ. I. 237, 238). «Молодые друзья» начали с того, что сообщили импе­ратору, насколько были восхищены Лагарпом. Они особо отметили то, что его принципы вполне соответствовали их взглядам. Расчет оказался верным. Со стороны царя это вызвало реплику: «Между прочим, он совсем не хочет, чтобы я отказывался от власти». Стро­ганов и Новосильцев, обрадованные таким оборотом дела, поспе­шили использовать ситуацию. Они заявили, что их мнение было совершенно таким же и что только так царь сможет «делать добро», а отделение Сената, которому в проекте Державина была вручена законодательная власть, «могло бы сильно затруднить его». С этим Александр полностью согласился. (Слишком свежи были еще в па­мяти дебаты в Государственном совете о проекте запретить продажу крестьян без земли). Но в остальном он был непреклонен. Несмотря на все уловки «молодых друзей», критика идеи наделения Совета исполнительной, судебной и сберегательной властями не имела успеха. Относительно исполнительной власти члены Комитета попы­тались пустить в ход тот же аргумент — это свяжет руки царю. Гораздо лучше, когда различные части администрации находятся в руках одного человека, нежели в нескольких. Поэтому не следует соглашаться на предложенное преобразование, чтобы не стеснить себя в будущем и быть в состоянии устроить ее по своему усмот-

11* 163

рению. Александр возразил, что власть Сената заключалась бы только в том, чтобы быть в курсе зсего происходящего в админи­страции и иметь возможность влиять на нее сверху. «Молодые друзья» находили эту идею «совершенно ложной», но по тактическим соображениям не стали оспаривать ее. Примерно то же самое про­изошло и с вопросом об сберегательной власти. Характеризуя настойчивость, с которой Александр отстаивал проект Зубова, Стро­ганов писал: «Поскольку, споря с ним, следовало опасаться, чтобы он не заупрямился, было бы более осторожным отложить до другого времени еще одну маленькую атаку». Несколькими строками ниже он пометил: необходимо отложить возражения царю «до второй атаки». Тот же мотив прозвучал в третий раз: «Замечания царю были так плохо мотивированы, но причины, о которых я уже объявил, не позволяли в настоящий момент принять какие-либо другие меры». Заседание кончилось тем, что Александр поручил отредактировать проект, в котором были бы воплощены «все эти идеи».50

Обсуждение совместного проекта П. А. Зубова—Г. Р. Державина, один из вариантов которого был представлен от имени Державина, а другой от имени Зубова, ярко продемонстрировало закулисную сторону сенатской реформы: за спиной сенатора Державина стоял один из влиятельнейших руководителей мартовского переворота — П. А. Зубов. Вчерашний заговорщик не был сенатором и непосред­ственного участия в обсуждении сенатской реформы принять не мог, но он имел многочисленную клиентуру среди гвардейской молодежи, а поддержка гвардии, придавала его голосу ту весомость, которой не было ни у одного из сенаторов. И Александр не мог не прислу­шаться к нему. Исключительное внимание царя при обсуждении сенатской реформы к позиции Державина в сравнении с позицией как самого Сената в целом, так и отдельных его членов было прояв­лением компромисса Александра и П. А. Зубова, компромисса, существование которого стало очевидным для «молодых друзей» еще в мае 1801 г. Как выяснилось в сентябре, компромисс этот был обоюдным. Сам Зубов выступил с умеренным вариантом держа-винско-зубовского проекта, а Александр, решительно отвергнув более радикальный державинский вариант, настолько придержи­вался варианта Зубова, что «молодые друзья» ничего не могли противопоставить упорству императора.

Итак, к коронации Александра были подготовлены три доку­мента: «Грамота Российскому народу», манифест по крестьянскому вопросу, проект преобразования Сената. 15 сентября, когда на голову Александра была бы возложена корона, вся Европа должна была узнать, что Россия стала «истинной монархией», государством, где чтут и уважают выработанные лучшими умами эпохи Просве­щения и уже признанные во всем цивилизованном мире «права человека». Таков был замысел Александра. В документах, подготов­ленных к коронации, нашли отражение наиболее умеренные идеи просветительской эпохи, которые не были дискредитированы в гла­зах либерально настроенных элементов революционными потрясе­ниями 1789—1794 гг. и нашли воплощение в «Декларации прав

164

и обязанностей человека и гражданина» 1795 г. Подготовленные к коронации документы представляли собой попытку совместить буржуазные принципы с существованием феодальных отношений. Но совместить несовместимое можно было только на бумаге. Однако даже и здесь концы не сходились с концами. Любая попытка про­вести принципы Просвещения в отношении всех сословий России неизбежно оборачивалась признанием того важного факта, что подавляющее большинство населения страны не только оказывалось не в состоянии пользоваться «слишком хорошо известными правами человека», но и вообще не имело никаких прав. Поэтому как бы красиво ни звучали привычные для европейского уха принципы эпохи Просвещения, они лишь еще ярче подчеркивали то обстоятельство, что на российской крепостнической почве эти формулы выглядели тропическими растениями, посаженными в мерзлую землю. Этим не только не достигался международный и внутриполитический эффект превращения Российской империи из деспотического госу­дарства в «истинную монархию», но, напротив, в свете провозгла­шенных принципов еще очевиднее становилась феодально-крепост­ническая сущность самодержавного государства и результат ока­зывался обратным.

«Грамота Российскому народу» увековечивала феодально-кре­постническую систему, построенную на принципах исключительности дворянских привилегий. Сделать ее неприкосновенной собирались именно тогда, когда весь ход развития страны выдвигал насущную задачу произвести в этой системе определенные изменения, чтобы разрешить сложные проблемы социально-экономического и полити­ческого порядка. Не случайно при подготовке «Грамоты» положения, ранее относившиеся исключительно к дворянству, были изменены так, что приобрели общесословное звучание. Эти редакционные поправки были весьма знаменательны. Они свидетельствовали о том (и это не могло укрыться от внимательного читателя), что состави­тели документа сами признавали необходимость изменить завтра то, что сегодня провозглашалось незыблемым.

Тайно признавая необходимость постепенно ликвидировать фео­дально-крепостническую систему, Александр публично провозглашал в «Грамоте» ее незыблемость. Этим как будто приобретался опре­деленный политический капитал: правительство после 4 лет со­мнений и колебаний заверяло первенствующее сословие в том, что его права и преимущества не подвергнутся в будущем никаким переменам. Такие заверения короновавшегося монарха должны были внести успокоение в дворянские сердца, пребывавшие в страхе и смятении во время павловских «экспериментов». Но когда пра­вительство говорило о незыблемости дворянских привилегий, то русский помещик воспринимал это так, что он не только не будет обязан служить своему дворянскому государству, но и останется впредь полновластным хозяином в своей вотчине, неограниченным распорядителем судеб собственных крестьян и что именно эти его права не подвергнутся никаким переменам. Теперь же после тор­жественных деклараций о незыблемости дворянского господства

165

правительство манифестом по крестьянскому вопросу объявляло, что дворяне лишаются самой существенной из своих привилегий, в законе не зафиксированной, но реально существующей, — полной и неограниченной власти над крепостными. Власть их, конечно же, сохранялась, но не в том объеме, как прежде: продавать крестьян без земли и землю без живущих на ней крестьян, разлучать семьи при разделах, переводить из пашенных в дворовые, иметь дворовых в городах теперь категорически запрещалось. В глазах дворянина это было вопиющим нарушением его исконных прав и первым шагом по пути отмены крепостного права. По сути дела так оно и было, хотя это обстоятельство тщательнейшим образом скрывалось. Ущем­ление таких прав даже в тех минимальных размерах, которые пока предполагались, для поместного дворянства было куда чувствитель­нее, чем те преимущества, которые им жаловались «Грамотой». Потерять право продать крестьянина и купить себе дворового чело­века, равнодушно смотреть, как тот или иной «капиталистый» мужик, приносивший владельцу баснословные доходы, теперь выкупается на волю, не спрашивая даже согласия на то своего хозяина, — все это в глазах помещиков представляло собой подрыв основ дворян­ского господства. Все аргументы, которые Государственный совет выдвинул в мае против крестьянского проекта Александра, не только не потеряли своей силы в сентябре, но, напротив, обрели новую, так как созданный теперь манифест шел значительно дальше май­ского проекта. И не случайно, что царь уже не выносил манифест на обсуждение Государственного совета. Положим, царь набрал­ся бы решимости пренебречь его мнением, но позиция господствую­щего класса, которую выражал Совет, оставалась неизменной, и пре­небречь*^, не рискуя своей властью, царь не решался.

Концепция «истинной монархии» предполагала существование учреждения, которое охраняло бы основные законы страны от пося­гательств верховной власти. Все публичные заявления Александра, включая указ о правах Сената 5 июня 1801 г., были выдержаны в духе этой концепции и рисовали русского царя монархом, неукос­нительно следующим принципам «истинной монархии», т. е. само­держцем, который уважает права не только основных сословий государства, но и верховного учреждения страны. В чем именно состоят права и преимущества высшего органа страны — Прави­тельствующего сената, должны были определить различные проекты, подготовленные к коронации. В разной степени они отвечали постав­ленной цели. По стоило только мысленно провести их в жизнь, как сразу же возникал вопрос о том, какую позицию займет этот пре­образованный орган в решении тех проблем, которые стояли перед феодально-крепостническим государством. Достаточно было мыс­ленно внести манифест по крестьянскому вопросу в реформирован­ный согласно проекту Зубова—Державина или даже в преобразо­ванный по замыслам Завадовского Сенат, как на горизонте тотчас возникала туча дворянского негодования, официальным выразите­лем которого явилось бы это «хранилище законов» Российской «истинной монархии». Получалось, концепция Монтескье не под-

166

ходила к решению тех задач, которые стояли перед Россией в начале XIX в. Логика «здравого смысла» неизбежно толкала Александра на путь укрепления своей неограниченной власти, к чему его уже давно подталкивали «молодые друзья» и Лагарп. Однако свернуть на другую дорогу с того пути, по которому вели царя влиятельные спутники, возведшие его на престол, было не так просто, и, пока они оставались на своих местах, резкий переход с одной колеи на другую был еще невозможен. Все эти вопросы переплелись в такой тесный клубок противоречий, что разрешить их царь оказался не в состоя­нии. И чем меньше времени оставалось до коронации, тем все сильнее становились его сомнения.

15 сентября в Успенском соборе Кремля был совершен обряд коронации. Коронационный спектакль был поставлен со всем разма­хом и помпой, присущими торжествам подобного рода. Однако блеск и пышность этой церемонии не смогли скрыть от глаз внима­тельного наблюдателя немаловажного обстоятельства, что корона­ционные торжества не имели «того подъема, силы, оживления, которыми они должны были отличаться». Главный виновник церемо­нии выглядел несколько странно. «Коронационные торжества были для него источником сильнейшей грусти». Во время пребывания в Москве царь часто затворялся в своем кабинете и проводил часы в одиночестве. «У него бывали минуты такого страшного уныния, — вспоминал потом А. А. Чарторыйский, — что боялись за его рассу­док». И дело было не только в том, что Александра, которого многие считали отцеубийцей, мучили угрызения совести, как это казалось его «молодому другу», — царю предстояло принять важное решение, и «грызущий червь не оставлял его в покое» (МЧ. I. 255—256).

После свершения коронационного обряда Александр возвратился в аудиенц-зал Кремлевского дворца и велел в своем присутствии прочесть манифест. Это был манифест о коронации. Он как бы подвел краткий итог всему, что было сделано Александром за пол­года пребывания у власти. В манифесте объявлялось также о даро­вании народу различных милостей. Наиболее существенные из них заключались в освобождении на текущий год от рекрутского набора и от уплаты в 1802 г. 25 коп. подушного оклада. В тот же день были подтверждены три жалованные грамоты на права и преимущества эстляндскому дворянству, г. Риге и братскому Сарептскому обществу евангелического исповедания (ПСЗ. I. 20010, 20013, 20014). Однако ни один из коронационных проектов, которые рассматривались летом в Негласном комитете, опубликован не был.

15 сентября 1801 г. последовал именной указ Сенату об учрежде­нии комиссии для пересмотра прежних уголовных дел. 23 сентября ей было дано особое наставление, в котором очерчивался круг ее деятельности и осуждалась судебная практика всех предшественни­ков Александра (ПСЗ. I. 20012).51 Едва ли не главной целью обна­родования этого документа являлось стремление царя публично заявить о том, что правительство дает обещание отказаться от деспотических приемов в судопроизводстве, которые были обычной

167

практикой его предшественников. «Обстоятельства политические», вынуждавшие правительство так действовать, теперь прошли и никогда не вернутся. Царь, оставаясь самодержцем, будет руковод­ствоваться либеральными принципами и управлять только по зако­нам — такова была главная идея этого несколько запоздавшего указа (он был опубликован на восьмой день после коронации). Такое положение вещей олицетворяла и медаль, выбитая по случаю коронации. На одной стороне, изображавшей колонну с император­ской короной, красовалась надпись: «Закон — залог блаженства всех и каждого». На другой — профиль царя окаймляла надпись: «Александр I — император и самодержец всероссийский» (Ш. II. 53).

Как ни либеральны были выражения указа 23 сентября, они не могли, даже в отдаленной степени, компенсировать собой те существенные изменения в судопроизводстве страны, которые наме­чались в «Грамоте Российскому народу» и в проекте преобразования Сената, но так и остались на бумаге. 26 ноября 1801 г. последовал указ, дозволявший последнему в роде продавать и закладывать родовое имение. Указ 6 мая 1802 г. распространил на купцов, мещан и крестьян содержание ст. 23 дворянской грамоты, провозглашав­шей, что в случае осуждения наследственное имение отдается наслед­никам (ПСЗ. I. 20060, 20256). Все это были, хотя и важные, но част­ности. Заменить «Грамоту» они, конечно, не могли. Разочарование дворянских верхов отразил Чарторыйский, когда писал о коронации, что «за первой радостью, испытанной по случаю освобождения от необычной тирании Павла, последовал упадок сил, обыкновенно порождаемый обманутыми ожиданиями» (МЧ. I. 255).

Публикация коронационных документов не внесла никаких изме­нений ни в социально-экономические отношения России, ни в госу­дарственный строй страны. Но коронация послужила вехой, за кото­рой последовали значительные изменения в политических отноше­ниях, существовавших при петербургском дворе на протяжении полугода после воцарения Александра.

Еще в июне J801 г. Локателли прозорливо предсказывал, что после коронации в положении вчерашних заговорщиков произойдет серьезная метаморфоза. И он не ошибся. Полмесяца спустя после этой церемонии, когда двор находился еще в Москве, был вынужден уйти в отставку Н. П. Панин, основоположник антипавловского заговора (см. подробно: МП. VI. 612—668). 13 октября за ним последовали шеф 10-го артиллерийского батальона генерал-майор В. М. Яшвиль и полковник Смоленского драгунского полка И. М. Та-таринов (СВ. 1801. 24, 29 октября), как гласила молва, убийцы Павла. Комментируя эти отставки, Люзи писал: «Вероятно, братья Зубовы не удержат надолго своих мест».52 Удаление П. А. Зубова — самого могущественного заговорщика — стало вопросом времени.

1 См. подробно: Сафонов М. М., Филиппова Э. Н. Неизвестный документ по исто­рии общественно-политической мысли России начала XIX в. // ВИД. Л., 1985. XVII. С. 187—188.

2 Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т. II. С. 145— 146.

168

3 Проекты А. Р. Воронцова представлены двумя рукописями. Одна из них, вероятно первоначальная, не имеет заглавия. Она написана на русском языке писцо­вым почерком. Рукопись хранится среди бумаг Воронцова в переплете не связанных между собой документов «О внутреннем правлении России» (Архив ЛОИИ СССР, ф. 36, оп. 1, № 400, л. 210-215; (Первоначальная редакция Грамоты Российскому народу] //Радищев А. Н. Материалы и исследования. М.; Л., 1936. С. 77—81). Вторая рукопись, по-видимому более поздняя, сохранилась в архиве собственной е. и. в. Канцелярии, в деле «Записка гр[афа] Воронцова о милостивом манифесте на коро­нацию им [ператора] Александра I с материалами для сего манифеста». Оно поступило из кабинета Александра (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 1—27). Материалы этого дела опубликованы в приложении к «Русскому архиву» (1908. № 6) (Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной его императорского величества Канцелярии. С. 4—18. (Далее: СИМ)). Рукопись написана на француз­ском языке рукой писца (л. 11 —18). В левой части листа расположены названия

статей, в правой -.....их текст. На обложке проставлено название: «Articles ou mate'riaux

pour servir a un edit de privileges, franchises etc. Juin 1801» (л. 10). Заглавие рукописи: «Articles ou materiaux qui peuvent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privi­leges, franchises etc.» (л. 11; СИМ. С. 7—13). За исключением нескольких стилистиче­ских отличий, оба текста проекта — русский и французский — почти идентичны. Од­нако во французском тексте фигурируют понятия «собственник» (un proprietaire) и «владелец» (un possesseur), в то время как в русском тексте речь идет только о помещике.

4 Conference du 10 Juillet 1801 //Граф Строганов. С. 71.

5 Observations et remarques sur les articles, qui doivent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privileges, franchises etc, etc. Текст «Замечаний» Новосиль­цева сохранился в двух экземплярах. Одна рукопись, написанная рукой Новосильцева, находится в его бумагах, относящихся к Комиссии составления законов (ОР ГПБ, ф. 526, оп. 1, № 4, л. 39—51). Другая, написанная рукой П. А. Строганова, хранится в одном архивном деле с французским текстом воронцовского проекта (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 19—27; СИМ. С. 13—18). Очевидно, именно она рассматрива­лась в Негласном комитете.

6 Conference du 15 Juillet 1801 // Граф Строганов. С. 73—75.

7 Conference du 23 Juillet 1801 // Там же. С. 76—78. — В литературе высказыва­лось сомнение в том, что в Негласном комитете 15 и 23 июля 1801 г. обсуждался предварительный проект Воронцова из 20 пунктов. Так, А. Н. Китушин обратил внимание на то, что «молодые друзья» рассматривали вопрос о предоставлении крестьянам права приобретать общинные земли и об уничтожении шлагбаумов, но в воронцовском проекте специальных пунктов об этих предметах нет. Поэтому он высказал предположение, что Воронцов представил царю какой-то другой, еще не открытый текст (Китушин А. Н. Об авторстве А. Н. Радищева в разработке проекта «Всемилостивейшей грамоты Российскому народу жалуемой» // УЗ Азербайдж. гос. ун-та. 1956. № 7. С. 109, 112). Независимо от А. Н. Китушина к той же мысли пришел и А. В. Предтеченский. К наблюдениям А. Н. Китушина он добавил еще одно: в протоколе от 23 июня речь шла о статье Воронцова относительно «свободы передви­жения для всех внутри государства», но такой статьи в известных редакциях «Гра­моты» не существует. Кроме того, ученый подметил, что после обсуждения статей, заимствованных из «Habeas corpus act'a», Строганов записал в протоколе: «Статьи на этом заканчивались», однако в проекте Воронцова пункты, относящиеся к «Habeas corpus act'y», далеко не заканчивают его (Предтеченский А. В. Очерки. С. 193—195). Между тем нетрудно заметить, что название «Замечаний» Новосильцева — «Observa­tions et remarques sur les articles, qui doivent servir a la confection d'un edit ou mani­feste de privileges, franchises etc. etc.» (СИМ. 13—18) — почти дословно воспроизводит заглавие французского текста воронцовского проекта — «Articles ou materiaux qui peuvent servir a la confection d'un edit ou manifeste de privileges, franchises etc.» (СИМ. С. 7—13). Названия статей и порядок их расположения в «Замечаниях» Новосильцева полностью соответствуют заглавиям и порядку пунктов проекта Ворон­цова. Кроме того, Новосильцев в своих «Замечаниях» просто ссылается на французское название воронцовского проекта — «Dans I'article (3), — des materiaux qui doivent servir a la confection du manifeste de privileges, franchises etc.» (СИМ. С. 15). Все это уже само по себе свидетельствует о том, что на рассмотрении Комитета был француз­ский текст проекта Воронцова (СИМ. С. 7—13). Что же касается сомнений А. Н. Киту-

169

тина и А. В. Предтеченского, то достаточно внимательно прочитать протокол от 23 июля, чтобы отказаться от них. Из протокола явствует, что на заседании читались не пункты Воронцова, как полагали ученые, а «Замечания» Новосильцева, которые также были разбиты на пункты (les articles). Поэтому речь шла не о воронцовском пункте о праве крестьян покупать ненаселенные земли, а об аналогичном предложении Новосильцева (СИМ. С. 10). А. Н. Китушин и А. В. Предтеченский восприняли выра­жение «L'acquisition de communes» так, как будто Строганов имел в виду общинные земли, но в действительности он подразумевал то, что Новосильцев называл «пусто­шами», т. е. земли ненаселенные. То же самое следует сказать о строгановском замеча­нии, что статьи, трактующие нормы «Habeas corpus act'a», «на этом заканчивались». Строганов имел в виду пункты не проекта Воронцова, а «Замечаний» Новосильцева, в конце которых действительно помещены возражения на пункты 10—15-й воронцов-ского проекта, заимствованные из «Habeas corpus act'a» (СИМ. 17—18). Что касается вопроса об отмене шлагбаумов, то речь об этом шла не в проекте Воронцова и не в «Замечаниях» Новосильцева, а в устной дискуссии. По словам Строганова, она возникла из-за «пункта» Воронцова «относительно свободы передвижения внутри страны для всех». В самом деле, такого отдельного пункта в воронцовском проекте нет. Этому вопросу посвящены 2-й («Свобода выезжать из страны для дворянства») и 8-й («Свобода передвижения для мещан») пункты (СИМ. 7, 9). Несомненно, Строга­нов допустил неточность, когда записал, что дискуссия о шлагбаумах касалась одного пункта Воронцова, в то время как основания для споров давало содержание не одного, а двух пунктов воронцовского проекта. Поэтому гипотеза об обсуждении неизвестной редакции «Грамоты» в Негласном комитете от 15 и 23 июля 1801 г. несостоятельна.

8 Рукопись «Грамоты» сохранилась в двух экземплярах. Один из них находился среди бумаг Воронцова о коронации. Текст написан писцовым почерком. На обложке помешено название рукописи: «Грамота императора Александра I при короновании его императорского величества Российскому народу пожалованная. Сентября дня 1801 года» (см. описание рукописи: Семенников В. П. Радищев: Очерки и исследова­ния. М.; Пг., 1923. С. 432—443). Второй экземпляр рукописи хранится среди материа­лов собственной е. и. в. Канцелярии (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 123, л. 4—19 об.). На обложке неизвестной рукой чернилами написано то же самое название, что и у предыдущей рукописи. Сверху карандашом помечено: «Droits — garanties». Основ­ной текст не имеет названия и написан рукой писца. По-видимому, именно эту руко­пись сопровождала записка Воронцова, Кочубея и Новосильцева от 12 августа 1801 г. (СИМ. С. 4—5). Кроме того, среди бумаг Новосильцева сохранились тексты ст. 7, 12, 16 и 24 «Грамоты» (ОПИ ГИМ, ф. 316, оп. 1, № 10, л. 52—54).

9 Некоторые исследователи даже считали, впрочем, без серьезных на то основа­ний, что эти изменения были внесены А. Н. Радищевым (см. обзор литературы вопроса: Бабкин Д. С. Был ли Радищев составителем «Грамоты Российскому народу»?//Русская литература. 1963. № 4. С. 132—134; Минаева Н. В. Прави­тельственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов. 1982. С. 49—50).

10 Всеподданнейшая записка графа Воронцова 12 августа 1801 г. // СИМ. 4—5. — Рукопись хранится в одном архивном деле с французским текстом 20 воронцов-ских статей и с замечаниями на них Новосильцева (ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 1, № 149, л. 1—3 об.).

" Хотя в протоколе заседания Негласного комитета Строганов ошибочно поста­вил 13 августа 1801 г., в действительности заседание состоялось на день раньше.

12 Писарская рукопись этой редакции сохранилась среди бумаг М. М. Сперан­ского, переданных К. Г. Репинским Публичной библиотеке. Она имеет заглавие: «Проект всемилостивейшей грамоты Российскому народу жалуемой». На полях карандашом сделана пометка Репинского: «Сочинение Трощинского, бывшего ми­нистра юстиции, карандашные поправки Михаила Михайловича Сперанского» (ОР ГПБ, ф. 637, оп. 1, № 922, л. 1).

13 В публикации АГС журналы расчленены по тематическому принципу и размешены в систематическом порядке в соответствии с рубриками Свода законов. При этом составители часто руководствовались не сутью рассматриваемого вопроса, а теми замечаниями, которые высказывались при обсуждении. Так, журнал заседания, на котором обсуждался проект «Грамоты», был помещен в рубрику «Наследство по закону» и, сто лет как опубликованный, оставался до сих пор неизвестным исследо­вателям, равно как и сам факт обсуждения этого проекта в Государственном совете

170

(см. подробно: Сафонов М. М., Филиппова Э. Н. Журналы Непременного совета. ВИД. Л., 1979. XI. 147—149).

14 В рукопись, обсуждавшуюся в Совете, глава его канцелярии Трошинский сделал 2 вставки на отдельных листках. В ст. 5 он ввел фразу о том, что постановле­ние о незыблемости законов о наследстве не имеет обратной силы, а вместо ст. 25 поместил новую статью о выморочных имениях последнего в роде. Прежний номер ст. 25 был переправлен Сперанским на 26-й. Он стилистически обработал рукопись и поместил в ее конце надпись: «Дана в престольном нашем граде Москве сентября дня 1801 г.» (ОР ГПБ, ф. 637, оп. 1, № 922, л. 1 —18). В таком виде, но без стилистической правки и приписки Сперанского рукопись была опубликована (Семенников В. П. Радищев. С. 180—194).

15 В литературе высказывались различные мнения о числе редакций «Грамоты» и их последовательности. В. П. Семенников, введший в оборот 26- и 28-статейные тексты проекта, но не знавшей о существовании 20 воронцовских пунктов, опубликован­ных «Русским архивом», полагал, что вначале была создана редакция в 28 статей, затем в 25+1, после чего рукопись 26-статейной редакции была внесена на обсуждение Негласного комитета 15 и 23 июля 1801 г. (Семенников В. П. Радищев. С. 433—434, 158—159). И. М. Троцкий, обнаруживший и опубликовавший русский текст 20 ворон­цовских пунктов (Архив ЛОИИ СССР, ф. 36, оп. 1, № 400, л. 210—215 об.), полагал, что процесс создания «Грамоты», еще до того как она была внесена в Негласный комитет, протекал так: 20—28—25+1 (Троцкий И. М. Законодательные проекты А. Н. Радищева // А. Н. Радищев : Материалы и исследования. С. 44—45). П. К. Бон-таш, впервые воспользовавшийся публикацией «Русского архива», пришел к за­ключению, что в Негласном комитете обсуждался текст 20 пунктов Воронцова (вопрос о языке рукописи им не ставился), после чего была создана вначале промежу­точная редакция в 26 статей, а затем — заключительная в 28 статей, ее сопровождала записка от 12 августа 1801 г. (Бонташ П. К. А. Н. Радищев и вопрос об авторстве Грамоты Российскому народу // Юридический сборник Киев. гос. ун-та. 1953. № 6. С. 121 — 122, 138). Эту схему редакции (20—25+1—28) поддержали Д. С. Бабкин и Н. В. Минаева (Бабкин Д. С. 1) Был ли Радищев составителем «Грамоты Россий­скому народу»? С. 134, 141; 2) А. Н. Радищев : Литературно-общественная деятель­ность. М.; Л., 1966. С. 225—238; Минаева Н. В. Правительственный конституциона­лизм. . . С. 41—51). А. Н. Китушин повторил схему И. М. Троцкого (20—28—25+1), но в отличие от него полагал, что ни одна из этих редакций не обсуждалась в Негласном комитете (Китушин А. Н. Об авторстве А. Н. Радищева. . . С. 109—112). А. В. Предте­ченский считал, что первой редакцией является проект из 20 пунктов, созданный в июне 1801 г. (Вопрос о языке первоначального текста он оставил открытым). Что же касается времени написания двух последних редакций, так же как и их последовательности, то ученый считал этот вопрос неразрешимым, так как, по его мнению, текст ни самой редакции, ни записки от 12 августа не дает достаточных оснований для этого. Кроме того, историк находил, что протоколы Негласного комитета от 15 и 23 июля не позволяют установить, какой именно текст из трех редакций обсуждался на заседаниях (Предтеченский А. В. Очерки. С. 191 —193). Журнал заседания Государственного совета от 9 сентября 1801 г., ранее исследова­телям неизвестный, не оставляет никаких сомнений в том, что последовательность ныне открытых редакций «Грамоты» была такова: 20—28—25—26.

16 Declaration des droits de 1'homme du citoyen // Duguit L., Monnier H. Les constitutions et les principales lois politiques de la France depuis 1789. Paris. 1908. P. 1—3. — Далее ссылки на это издание даются в скобках в тексте.

17 ЦГИА СССР, ф. 1146—1147, оп. 1, № 22, л. 56, 60 об.

18 Сафонов М. М. Крестьянский проект П. А. Зубова // Советские архивы. 1984. № 1. С. 36—38.

19 Миронов Б. Н. Русский город в 1740—1860-е годы : Демографическое, соци­альное и экономическое развитие. Л., 1985 (рукопись монографии).

20 Очерки экономической истории России первой половины XIX в. М., 1959. С. 66.

21 Предлагаемая Зубовым цена выкупа была близка к продажной цене крепост­ного этого времени. Так, в 1800 г. Комиссия составления законов постановила оцени­вать казенных и помещичьих крестьян, мужчин — в 360, а женщин — в 100 руб. Эта оценка была подтверждена Сенатом 30 января 1803 г. (Опись документе^ и дел, хранящихся в сенатском архиве. СПб., 1911. Отд. II, т. II. С. 52).

22 Conference du 23 Juillet 1801 // Граф Строганов. С. 78—79.

171

23 Conference du 29 Juillet 1801 //Там же. С. 83.

24 Однако наблюдения над рукописями протоколов показывают, что не все вопросы, обсуждавшиеся в Негласном комитете, нашли свое отражение в протоколах. Обычно П. А. Строганов в конце протокола ставил ограничительный знак (*/.), указывающий, что запись закончена. Но ряд протоколов — недатированный августов­ский протокол, ошибочно опубликованный как продолжение Conference du 13 Aout 1801 (Граф Строганов. С. 94-95), протоколы от 26 августа и 11 сентября 1801 г. — не имеют такого знака, и в конце каждого из них Строганов оставил чистый лист, свидетельствующий о незавершенности записи (ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 10, л. 43 об., 50, 53; см. подробно: Сафонов М. М. Протоколы Негласного комитета // ВИД. Л., 1976. VII. С. 202). Поэтому не исключено, что «молодые друзья» рассматривали проект манифеста Зубова, равно как и «Грамоты Российскому народу»,до коронации, но результаты обсуждения не нашли отражения в протоколах комитета.

25 В 1867 г. в «Русском архиве» были опубликованы «Памятные записки вологжа-нина» Ф. Н. Фортунатова, провинциального писателя, педагога, автора нескольких исторических работ, отца С. Ф. и Ф. Ф. Фортунатовых — историка и филолога (Фортунатов Ф. Н. // РБС. Фабер-Цавловский. СПб., 1910. С. 202—203). Значитель­ное место в них занимали рассказы, записанные Фортунатовым со слов покойного А. А. Манакова, тестя автора. Манаков служил в Архангельском губернском правле­нии. В конце 1798 г. он поступил в канцелярию генерал-прокурора Сената П. В. Лопу­хина. При всех сменах чиновников, происходящих с приходом новых генерал-прокуроров, Манаков оставался в канцелярии и успешно продвигался по чинам. В марте 1801 г. Манаков за «красивый почерк» был взят в канцелярию Д. П. Трощин-ского и сделался своим человеком в его доме. Каждое утро Трощинский диктовал Манакову доклады, которые следовало бы везти к царю. Манаков же постоянно принимал от него портфель по возвращении его из дворца. Трощинский взял с собой своего секретаря в Москву, когда отправился туда вместе с Александром на корона­цию. Здесь Манакову пришлось особенно сильно потрудиться. Накануне коронации он был «постоянно занят письменною работою по поручению Трощинского». Три послед­ние ночи перед коронацией Манаков даже не раздевался, «будучи постоянно наготове по разным конфиденциальным поручениям Трощинского». За эту работу Манаков получил денежное вознаграждение и был произведен в 20 лет от роду в коллежские асессоры — случай довольно редкий (РА. 1867. Сто. 1670—1675). Впоследствии Манаков рассказывал своему зятю, «что ко дню коронации он переписывал набело по поручению Трощинского указ о даровании свободы крестьянам от зависимости помещиков. Хотя указ этот предполагалось обнародовать в самый день коронации, но он обнародован не был» (там же. Стб. 1675). На Манакова этот эпизод произвел неизгладимое впечатление. Он дожил до начала подготовки крестьянской реформы (умер 1 марта 1860 г.) и «душевно этому радовался, не переставая вспоминать о переписанном им набело, но не приведенном в исполнение распоряжении» (там же. Стб. 1692). Рассказы,Манакова там, где можно проверить их, полностью подтвержда­ются документами. В самом деле, 15 декабря 1798 г. штатный регистратор Архангель­ского губернского правления А. А. Манаков был принят в канцелярию генерал-прокурора Лопухина (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1295, л. 162). В записках Фортунатов называет своего тестя Монаковым. Целый ряд делопроизводственных документов Сената содержит точто такое же написание этой фамилии (Указ о на­значении Монакова в чиновники канцелярии генерал-прокурора 15 декабря 1798 г. // ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1432, л. 49; Копия с определения Сената к генерал-прокурорским делам 22 декабря 1798 г. //Там же, л. 51 об.). Однако в паспорте и списке о службе, т. е. в тех документах, с которыми он приехал в Петербург, эта фамилия написана через «а» (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 2, № 1432, л. 46—48); так же подписывался и сам Манаков (см. подпись в ведомости о выдаче жалования: Гос. архив Арханг. обл., ф. 4, оп. 29, № 23, л. 6.— Благодарим М. Н. Супруна, указавшего нам на этот документ). 1 января 1800 г. при генерал-прокуроре А. А. Бек-лешеве Манаков был произведен уже в губернские секретари (ЦГИА СССР, ф. 1374, оп. 3, № 2426, л. 4, 106). 18 сентября 1801 г., три дня спустя после коронации, за труды в канцелярии Трощинского его произвели в коллежские асессоры (Именные указы Сената за 1801 г. // ЦГИА СССР, ф. 1259, оп. 1, № 15, л. 175). Хотя «память у Мана­кова была необыкновенно острая» и «он служил живою справочною книгой за­конов русских, выходивших с конца прошлого столетия» (РА. 1867. Стб. 1690), Фортунатов считал необходимым документально проверить рассказ своего тестя

172

о переписанном накануне коронации указе. В 1866 г. М. И. Богданович опубликовал выдержки из протоколов Негласного комитета, и Фортунатов обратился к этим доку­ментам. Он установил, что, когда «молодые друзья» обсуждали вопрос о подготовке к коронационным торжествам, царь представил крестьянский проект Зубова. Форту­натов обратил внимание на то, что «это происходило до времени коронации. Но не видно отсюда, — заключил он, -- чтобы в Комитете заготовлен был проект указа о свободе крестьян, переписанный Манаковым набело к 15 сентября» (РА. 1867. Стб. 1679). Что же Фортунатов знал о проекте Зубова? Разумеется, только то, что Строганов сообщил о нем в протоколах Комитета (Извлечения из «Заседаний Негласного комитета 1801 г.»//Вестник Европы 1866. Кн. 1. С. 185). Конечно, исходя из этого, нельзя было связать проект Зубова с рассказом Манакова, и поэтому сомнения Фортунатова были вполне закономерными. Но теперь, когда обнаружен подлинный текст зубовского манифеста, известие Манакова не кажется невероятным. Проект Зубова даровал крепостным право выкупиться на волю по установленной цене не только без согласия, но даже и без непосредственного участия самого помещика в выкупной операции. Думается, что именно это положение манифеста Зубова, подрывающее незыблемость крепостного права, имел в виду Манаков, когда говорил об указе «о даровании свободы крестьянам от зависимости помещиков». Разумеется, о повсеместном и одновременном освобождении крестьян Александр не мог думать в сентябре 1801 г., так как такая радикальная мера в корне противоречила его планам. А если это так, то рассказ Манакова о переписке набело такого проекта незадолго до 15 сентября 1801 г. — важнейшее свидетельство колебаний Александра в крестьян­ском вопросе накануне коронации.

26 Resultat d'une conference avec I'Empereur le 24 Juin 1801 // Граф Строганов. С. 63-64.

27 Бумаги, найденные по смерти статского советника Белоклокова. . . // ЦГИА СССР, ф. 1409, оп. 3, № 4249, ч. 1, л. 47—58. — Далее: Бумаги Белоклокова.

28 ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 739, л. 129—130; № 717, л. 168—169 об.

29 Примечание к исполнению всемилостивейшего рескрипта о восстановлении силы и прав Сената // ЦГИА СССР, ф. 1400, on. 1, № 720, л. 98—101 об., 111—114 об., 129—132 об., 123—126 об., 119, 120 об. — Против статьи о выборах сенаторов Держа­вин'пометил: «Можно отставить», а рядом со статьей о прикреплении сенаторов к определенным губерниям, он написал: «Как угодно, можно и поменять» (л. 101, 124). По-видимому, такие важные вопросы решало какое-то иное лицо, а Державин выражал готовность переработать текст в соответствии с мнением этого человека. Возможно, таким лицом, а может быть, и заказчиком всего сочинения был П. А. Зубов.

30 Примечания на права и преимущества Сената сенатора Державина // Там же, № 717, л. 152—161.

31 ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 715, л. 1—5 об.

32 Относительно законодательной власти Державин отметил в черновике, что, «кроме свободного времени, состояния беззаботного, потребна к написанию законов голова, ничем другим не занятая, быстрая, пылкая, проницательная, знающая страсти и сердце человеческое, снабденная не только своими, но и чужеземными сведениями и при этом любящая свое Отечество» (ЦГИА СССР, ф. 1400, on. 1, № 717, л. 147-147 об.).

33 Бумаги Белоклокова, л. 47 об.—48.

34 Записки бывшего статс-секретаря Новосильцева // ЦГИА СССР, оп. XVI, ч. 1, № 9, л. 11— 20. — В протоколе заседания Негласного комитета 5 августа 1801 г. содержание записки оказалось сильно искажено (Conference du 5 Aout 1801 // Граф Строганов. С. 84—85). Это ввело в заблуждение всех исследователей сенат­ской реформы относительно исходной позиции «молодых друзей» и всех последующих их шагов (см. подробно: Сафонов М. М. Протоколы Негласного комитета. С. 203—206).

35 В воронцовском архиве сохранился черновик этой записки. Он озаглавлен рукой А. Р. Воронцова: «Особая записка, поданная от меня самому императору о материи по Сенату» (ЦГАДА, ф. 1261, оп. 1, № 1338, л. 1 — 12). В САИ без имени автора напечатана копия этой записки (с. 155—160).

36 Conference du 5 Aout 1801. С. 84 — 86.

37 Conference du 12 Aout 1801 // Граф Строганов. С. 94.

38 Черновик, частично писанный рукой М. М. Сперанского, сохранился в архиве Государственною совета (ЦГИА СССР, ф. 1 164, оп. XVI, ч. 1, № 9—10, ч. 6, л. 62— 66 об.; САИ. 160—163), чистовик — в одном архивном деле с запиской Новосильцева 5 августа 1801 г. (ЦГИА СССР, ф. 1167, оп. XVI, ч. 1, № 9, л. 2—8 об.).

173

39 К черновику «Грамоты» приложены рекомендации неизвестного по ее пере­работке и новая редакция ст. 3 (ЦГИАСССР, ф. 1167, оп. XVI, ч. 1,№9, л. 10--10 об.). Возможно, работа над «Грамотой» продолжалась и дальше.

40 Черновики проекта см.: ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 617, 718, 720; см. подробно: Сафонов М. М. Конституционный проект П. А. Зубова — Г. Р. Державина // ВИД. Л., 1978. X. С. 237—243.

41 В самой ранней редакции проекта (обзор ее рукописей см.: ВИД. Л., 1978. X. С. 241) исполнительный департамент мыслился как место, объединяющее все отрасли управления. Здесь должны были присутствовать исполнительный министр, верховный государственный эконом, государственный казначей, президенты иностранной, воен­ной и адмиралтейской коллегий, министр коммерции, главные директора мануфактур-коллегии, горных дел, государственных банков, строений, общественного призрения, почт, медицины, народного просвещения, водных коммуникаций, герольдии, военный губернатор или генерал-губернатор столицы, рекетмейстер (ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1. № 720, л. 134—134 об.). На конкретных примерах доказывалась мысль о необхо­димости единства управления (л. 11 об. —12), и в подтверждение ее к проекту прилагалось особое сочинение «Об общем отношении одних должностей к другим» (л. 136—136 об.). Однако в ходе дальнейшей работы эти предположения были оставлены.

42 Первоначально авторы проекта предусматривали, что все законопроекты, кото­рые предполагалось издавать «на вечные времена», должны предварительно рас­сматриваться губернской администрацией всех губерний, президентами коллегий и директорами других присутственных мест. Целесообразность такого порядка мотивиро­валась, во-первых, стремлением обезопасить правительство от порицания подданными его неверных шагов, во-вторых, необходимостью участвовать в составлении законов если «не всему государству, то по крайней мере некоторым частям губерний. . .» (ЦГИА СССР, ф. 1400, оп. 1, № 720, л. 12—13). Министру законодательной власти вменялось в обязанность сопоставлять законопроекты «с постановлениями других просвещенных благоустроенных европейских держав», собирать сведения обо всех государственных частях, не исключая и внешнеполитических отношений, чтобы иметь возможность представлять монарху о вреде той или иной правительственной меры (л. 3 об,—8).

43 По замыслу Екатерины II Управительный сенат должен был состоять из 4 де­партаментов. В обязанности 1-го департамента входило наблюдать за проведением в жизнь^ законов, требующих быстрого исполнения, а три прочих являлись высшей инстанцией для губернских учреждений: 2-й департамент соответствовал палате уго­ловного суда, 3-й — палате гражданского суда, 4-й — казенной палате (Корку-нов Н. М. Два проекта преобразования Сената второй половины царствования императрицы Екатерины II (1788 и 1794 годов) //Журнал Министерства юстиции. 1899. Май. С. 139—171).

44 Рукопись зубовского проекта до нас не дошла, но сохранился составленный Строгановым конспект его (ЦГАДА, ф. 1278, оп. 1, № 13, л. 20—23 об.), который позволил восстановить утерянный текст (см. подробно: Сафонов М. М. Конституцион­ный проект П. А. Зубова—Г. Р. Державина. С. 227—235).

45 Черновая рукопись проекта находится между л. 2 и 5 проекта Г. Р. Державина, найденного среди бумаг кабинета Александра I (ЦГИА СССР, ф. 1167, оп. XVI, № 66, л. 3—4).

46 Люзи — Фридриху-Вильгельму III, 30 июля (11 августа) 1801 г.//Архив ЛОИИ СССР, ф. ИЗ, № 90 и 13.

47 Локателли — Траутмансдорфу, 19 июня (1 июля) 1801 г.//ОР ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 89 об.

48 А. Р.Воронцов — С. Р. Воронцову, б. д. // ЦГАДА, ф. 1261, оп. 2, № 48, л. 41 об.

49 Локателли — Траутмансдорфу, 13(25 августа) 1801 г. // РО ГПБ, ф. 859, к. 24, № 4, л. 89.

50 Conference du 11 Septembre 1801 // Граф Строганов. С. 99—101.

51 27 сентября 1801 г. последовал указ о запрещении пытки. 28 сентября генерал-прокурору было предписано ускорить решение следственных и уголовных дел (ПСЗ. I. 20022, 20023).

52 Люзи — Фридриху-Вильгельму III, б. д. // Архив ЛОИИ СССР, ф. 113, № 90, л. 35.