Государство и законъ.
„The truth is equally in the phenomena of society and in the energies that have built them up, as in our later speculations concerning them . (Bascom, Historical interpretation of philosophy, 207).
„Истина лежитъ по стольку же въ явленіяхъ общества и въ силахъ, создавшихъ ихъ, какъ и въ нашихъ позднѣйшихъ умозрѣніяхъ относительно ихък.
„Государство, но нашему пониманію, нераздѣльно связано съ (Recht, Law) законами, такъ что одно безъ другого не можетъ существовать или мыслиться*.(Lasson, Rechts- ρhilosoρhie, 37).
„Государство старше человѣка. Лишь государство порождаетъ индивидовъ; безъ него ихъ бы не было... Человѣкъ столь же мало является человѣкомъ безъ государства, какъ онъ могъ бы быть человѣкомъ безъ языка* (Lasson, ibid,, 296).
Назадъ къ Аристотелю! „Back to Aristotle!* (Pollock, Hist.of the science of politics, 124, I).
Если ма примкнемъ къ англійскому пониманію юриспруденціи, какъ науки о законахъ, законовѣдѣнія *), намъ могутъ возразить: ^знаніе законовъ или правоположеній, дѣйствующихъ въ данной странѣ и въ данное время, еще не естэ, какъ извѣстно, юриспруденція въистинномъсмыслѣ слова44. (Яротъ:„Іеремія Бентамъа,стр. 3 [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). по сноси прпрохѢ; онь ешь пропіль и собою міроволрLine народа, равно какъ еіо нравы и обычаи. Как ь такое отраженіе онь іоіжень ci∖a∏∏>матеріаломъ изученія ня всякаю, Аслаюигно изучитъ срелл, въ которой дѣпсівмоіъ н ш бспѣпегвуюіь законы іод харшва, и причины іакою пхь дѣйствія и іи бездѣйствія. Но, не одна >п сторона языка важна для юриста. Языкъ является совѣішікомь и помощникомь сто въ чисто научныхъ стремленіяхъ сто къ отысканію іоіпчеекпхъ основъ ею дпсідиппшы. Въ языкѣ есть лоіиы и наука, хотя бы въ рудиментарныхъ формахъ.
Каждое слово есть про χ∖ι√ι ь анализа и классификаціи ионяіпі. Мы найдемъ въ языкѣ ѵкатанія па то, что онъ считаетъ основнымъ въ сферѣ юридическихъ понятіи. II лрежхе чѣмъ мы съ осужденіемъ пли презрѣніемъ отнесемся къ результатамъ iron работы цѣ іаго ряда непосредственно и наивно мыслящихъ поколѣніи, мы доіжны утнать, каковы именно ихъ взгчя іы. Si judicas, agnosce.
Веіичашше мыслитеш человѣчества, въ родѣ Сократа и Питона, никоіда презрительно не ОТНОсП ІИсЪ къ нароцюму мышленію. Они л чихи, чхо \ всѣхъ подси есть много правильныхъ идеи, кою- рыхь они лишь нс знаютъ, хоія и облагаютъ ими. На себя они смотрѣли тишь какъ на акушеровъ этихъ идеи. Изучивл» ихеи народа, мы ѵвидимь, что, какъ ни неразвиты птп недостаточно точно опре- дѣхены онѣ, онѣ отвѣчаюгъ тѣмъ самымъ идеямъ, которыми жити и Платонъ, и Аристотель, и Локкъ, и Кантъ, и много другихъ (точнѣе сказать, всѣ др\пе, хотя далеко нс всѣ это знаютъ).
Не презирать, і лважать, любить и изучать то іжны мы, поэтому, то мышленіе и яіыкь, которые вскормили нась*). Нѣсколько видоизмѣняя с юва Марка Авре пя (ішт. изъ Pollock, Junspr. and Ftl∏vs, 340, комментаріи, IV, 29), мы можемъ сказаіь: „Тотъ дезертиръ, ыо оставляетъ общій языкъ (λoγoa xoιTG)τι?6ζ3иногда jεoλι,τι?δ⅛}.... тотъ клочекъ, оторванный отъ общества („дубовый листокъ, оторвявшшея отъ вѣтки родимой"),кто отрываетъ свою собственную дмну отъ хх- ши разумныхъ существъ, которая—одна" —И ни одинъ человѣкъ не можетъ сдѣлать этого вполнѣ: вліяніе общества и его языка слишкомъ сильны для этого, и частичныя уклоненія ведѵтт> за собою не-
Л ⅞ V
избѣукное наказаніе для уклоняющагося вь формѣ противорѣчій съ
Правильность того или иного взгляда зависитъ отъ того, какое содержаніе будемъ мы вкладывать въ наши слова.
Дѣло въ томъ, что, какъ было уже сказано выше, слова языка не имѣютъ точно опредѣленныхъ значеній: эти послѣднія колеблются въ извѣстныхъ предѣлахъ, не только въ зависимости отъ контекста и обстоятельствъ рѣчи, но и отъ того, кто произноситъ данное слово, или, точнѣе, данную фразу. „Философъ знаетъ больше, чѣмъ пахарь, а потому одно и то же слово принимаетъ различное значеніе для того и другого"(М. Muller, Sc. of. Th., 570). Слова для слушающаго или читающаго лишь намеки. „На дѣлѣ, слова въ сложившихся языкахъ, даютъ намъ лишь внушенія (suggest), они лишь намеки (Hamilton, on Logic, ∏, 147); намеки эти оставляютъ главную часть процесса толкованія на обязанности ума слушателя. Въ этомъ отношеніи слова по дѣйствію своему похожи на дѣйствіе на насъ эскиза или тѣни знакомаго намъ лица. Въ обоихъ случаяхъ умъ нашъ получаетъ побужденіе, стимулъ, заполнить то, на что сдѣланъ лишь намекъ, что только въ общихъ чертахъ указано. Такъ что задача языка состоитъ не столько въ томъ, чтобы перелить знаніе изъ одного ума въ другой; сколько въ томъ, чтобы свести два ума къ общей линіи мышленія и ограничить ихъ тѣмъ же самымъ русломъ *). Самое удивительное въ этомъ процессѣ это та быстрота, съ которою умъ сравниваетъ слово со своими коррелятами и, въ общемъ, безъ малѣйшаго усилія, рѣшаетъ, какое изъ многочисленныхъ значеній имѣется въ виду передать въ данномъ случаѣ. Но, какъ бы удивительны ни были легкость и быстрота этого процесса выбора, онъ не всегда можетъ быть сдѣланъ съ одинаковою увѣренностью. Слова часто имѣютъ множество значеній; и нѣсколько изъ нихъ могутъ одинаково соотвѣтствовать, или предполагаться соотвѣтствующими, общему духу рѣчи, Такимъ образомъ возможна ошибка. Она вѣроятна и тогда, когда мы имѣемъ нѣкоторое предрасположеніе въ пользу такого, а не иного толко- ванія"...Потому-то и говоритъ В. Гумбольтъ (Ueb. die Versch. 65, 66, ср. ib. 36), что „никто не понимаетъ слова именно такъ, какъ другой ... Всякое пониманіе есть вмѣстѣ непониманіе, всякое согласіе въ мысляхъ вмѣстѣ разногласіе"...
___ 222 ________
Слова „знать", „наукаС{, „законъ1*, „правой—слова, имѣющія многочисленныя значенія, а потому споры о задачахъ, предметѣ и сущности юриспруденціи, какъ науки, весьма легко сводятся къ спору о томъ значеніи, которое придаемъ мы словамъ, опредѣляющимъ ее.
Еще римляне понимали, что scire leges (знать законы)—выраженіе, могущее имѣть не одно значеніе. Scire leges non est verba earum tenere, sed vim ac potestatem, говорили они. Это значитъ, что въ то время, какъ для нѣкоторыхъ scire leges (знать законы) означаетъ простое эмпирическое знаніе ихъ текста, доступное всякому волостному писарю, или вообще грамотному человѣку; для другого—знаніе начинается лишь тамъ, гдѣ появляется пониманіе ихъ роли и значенія въ человѣческой жизни, ихъ силы и безсилія, мощи и немощности, въ достиженіи тѣхъ высокихъ нравственныхъ цѣлей, которымъ служитъ законодательство и государство. Поэтому, если кто приписываетъ низкое значеніе слову „законовѣдѣніе", виновато въ этомъ не слово само по себѣ, а придаваемое ему значеніе. „Наука о законахъ" не тамъ, гдѣ есть разрозненныя, случайныя и нестройныя свѣдѣнія о тѣхъ или иныхъ законахъ, какъ бы ни были обширны эти свѣдѣнія, а тамъ, гдѣ есть пониманіе, т. е. объясненіе того, что зналъ, быть можетъ, ранѣе каждый изъ насъ.
Законъ, какъ говоритъ одинъ англійскій юристъ (Jenks, Law and politics in the middle ages, 5), по своему существу есть вещь для всѣхъ и каждаго'(а thing for common men). Законъ—это правила для пахаря, торговца на базарѣ; правила для лавки, поля, деревни, улицы. А потому знаніе закона, въ той или иной мѣрѣ, есть общее достояніе людей.
Однако, не вездѣ, гдѣ есть знанія, можно говорить о „наукѣ". Дикіе народы имѣютъ много знаній, вѣрныхъ и точныхъ, и однако же мы справедливо привыкли думать, что они не создали науки. „Китайцы также имѣютъ (Розановъ, О пониманіи, ι886, 21) много знаній, интересныхъ, удивительныхъ и истинныхъ, но совокупность ихъ знаній мы не рѣшимся назвать наукой, потому что у этого народа никогда не замѣчалось стремленія къ чистому пониманію, и свои знанія онъ пріобрѣталъ не для того, чтобы достигнуть его... Римляне, столь положительные и точные въ жизни и въ знаніяхъ, также не создали науки... Наука съ одной стороны, а знанія и даже ученость съ другой-—-не тождественны"...Всякое явленіе или фактъ представляетъ намъ двѣ стороны: временную, наружную или обусловленную и—постоянную, скрытую и обусловливающую. Каждое явленіе представляетъ одну изъ сторонъ, съ которой мы смотримъ на всякое существованіе—сторону разницы, измѣнчивости и множественности; но, уже въ силу этого, она под- разумѣваетъ другую, соотносительную, сторону, сторону тождества,
постоянства и единства (Ср. Boirac, L’idee duphcnomcπe, 343). Только вторая составляетъ объектъ науки, первая же служитъ предметомъ простого, ненаучнаго знанія.
Случайное знаніе законовъ, какъ бы оно ни было обширно само по себѣ, не составитъ еще науки. „Можно съ помощью простыхъ пли сложныхъ пріемовъ (Розановъ, О пониманіи, 25) описать небо и землю, сосчитать песчинки въ пустынѣ и капли въ морѣ; это будутъ знанія безчисленныя и точныя, пріобрѣтенныя трудомъ нѣсколькихъ поколѣній; но это не будетъ наука, ни даже тѣнь науки... Только тѣ знанія имѣютъ значеніе для науки, которыя были пріобрѣтены съ цѣлью образовать пониманіе. Изъ ннхъ только могутъ быть выведены истины, имѣющія не временное значеніе, вѣрное въ предѣлахъ сдѣланныхъ наблюденій, но неизмѣнное, постоянное".—Всѣмъ этимъ, конечно, не отрицается значеніе тѣхъ случайныхъ, многочисленныхъ и разнообразныхъ знаній, которыя циркулируютъ въ обществѣ о тѣхъ или иныхъ законахъ или группахъ ихъ.
Мы утверждаемъ лишь, что они не создавали и не стремились создать науку. А потому, какъ говоритъ Holland (The elements of jurisprudence, 2), „въ то время какъ наука о законахъ (legal science) можетъ быть разумно изучаема, изолированное знаніе законовъ (legal facts) можетъ лишь быть удерживаемо въ памяти44. Не можетъ быть науки въ такомъ знаніи законов ь, которое не связано съ пониманіемъ ихъ роли и значенія въ общественной жизни.Многосмысленности слова „законъ" посвящено будетъ мѣсто въ дальнѣйшемъ изложеніи. Этимъ ближайшимъ образомъ установленъ будетъ смыслъ опредѣленія юриспруденціи, какъ „науки о законахъ". Что же касается „науки права", то до тѣхъ поръ, пока не будетъ точно установлено значеніе слова „право" (а оно не установлено, по признанію самихъ юристовъ), нельзя высказать никакого опредѣленнаго сужденія о такомъ пониманіи юриспруденціи. Это, пока, наука о чемъ-то недостаточно опредѣленномъ.—Если „право"(Recht) есть синонимъ законовъ, „правовѣдѣніе44 ничѣмъ не отличается отъ „законовѣдѣнія". Если „право" есть синонимъ „справедливости"(das Gerechte), „правовѣдѣніе" переходитъ цѣликомъ въ область этическихъ наукъ, такъ какъ справедливость есть одно изъ основныхъ нравственныхъ понятій. Если же вправо" не есть ни то (законы), ни другое (справедливость), а и то и другое вмѣстѣ, и что-то особое отъ того и другого, хотя и не опредѣленное до сихъ поръ, тогда „правовѣдѣніе" раздѣляетъ всю неопредѣленность своего основного понятія. Это ублюдочный терминъ, гдѣ соединены не обособившіеся еще составные элементы. А извѣстно, что, кто хочетъ точности, долженъ изолировать факты. Qui dit precision dit isolements des faits.
Возникаетъ теперь вопросъ, гдѣ же тотъ элементъ неизмѣннаго и обусловливающаго, который обнаруживается при изученіи законовъ, какъ фактовъ временныхъ и обусловленныхъ? Что именно скрыто подъ поверхностью законовъ? Отвѣтъ можетъ быть лишь одинъ: неизмѣнно существующимъ является государство и государственная природа человѣка со всѣми обнимаемыми этими понятіями элементами. Законъ и государство—нераздѣльно другъ съ другомъ связанныя понятія. Законъ, въ собственномъ смыслѣ этого слова, не можетъ существовать безъ государства, а государство безъ закона. Законъ и государство означаютъ разныя вещи, но сливаются въ своихъ соозна- ченіяхъ. Законъ не можетъ быть внѣ государства, а государство не есть внѣшній фактъ по отношенію къ законамъ, а фактъ присущій имъ, interieur et consubstantiel. Говорить о законѣ, какъ о чемъ-то отдѣльномъ и независимомъ, или о государствѣ, какъ о чемъ-то особомъ и внѣшнемъ по отношенію къ закону, значитъ лишь абстрагировать эти нераздѣльно связанныя понятія.—И хотя юристу, въ виду его спеціальныхъ задачъ, приходится исходить отъ „ закона й, какъ своего основного понятія, мы не можемъ понять его, не коснувшись прежде понятія государства.
Всегда и вездѣ, на самыхъ различныхъ ступеняхъ культуры, человѣкъ жилъ по-человѣчески, т. е. разумною, нравственною, общественною и государственною жизнью. Государственность лежитъ въ самой природѣ человѣка; это характерное качество (iδfa φv6ις)человѣка, связанное съ нравственнымъ существомъ его; и Аристотель былъ совершенно правъ, назвавъ человѣка существомъ государственнымъ {ζφov πoλιτtxov).
Человѣкъ никогда не жилъ и не могъ жить одиноко. Это повело бы къ уничтоженію самого человѣческаго рода. Общественная среда есть условіе для личной жизни и свободы, необходимое условіе для развитія индивидуальности. Vieles kann der Mensch entbeh- ren, ∏ur den Menschen nicht. Руководящій принципъ человѣческой природы, какъ училъ еще Маркъ Аврелій (Комментаріи, VII, 55), есть принципъ общественности. Самый разумъ его этотъ философъ- императоръ называлъ общественнымъ (2oχoς xotvωτι%6(⅛иногда πoλt- τιxdς) ). Всегда существовало сожительство большаго или меньшаго количества особей, и, какъ необходимое послѣдствіе такого общежитія, всегда существовало государство ). Общественная и государственная организація есть продуктъ нравственной и разумной при-
роды человѣка. „Какъ бы далеко ни шли мы назадъ въ человѣческой исторіи, довѣряя достовѣрнымъ историческимъ источникамъ, мы находимъ общество какого-либо рода, уже организованное на существенно той же этической основѣ, какъ и существующее теперьu (Ladd, Philosophy of conduct, 381).
Государство не есть фактъ, обязанный своимъ происхожденіемъ болѣе или менѣе позднѣйшему времени *). Самая личность въ своей нравственной природѣ носитъ въ себѣ государство и слѣды вліянія государства на образованіе своихъ нравственныхъ чувствъ. Бэнъ и Спенсеръ считаютъ, что нравственныя чувства отчасти возникли подъ вліяніемъ „воспитанія совѣсти правительствомъ или властью", а воспитаніе это было бы невозможнымъ безъ предсуществованія устроеннаго общества (государства) и его корпоративнаго дѣйствія (Ср. Laviosa, La filosofia scientifica del diritto in Inghilterra, 27 прим.). Вообще идея, что общество основано не на случайныхъ разсчетахъ индивидовъ, а есть неизбѣжный постоянны фактъ, теперь установлена довольно прочно (Laviosa, op. c., 26, 27). Она и не нова (ср. Pollock, op. c., 340 и сл.). Нравственная и разумная природа человѣка требуетъ государства и потому его производитъ (Ср. Новгород- певъ, „Кантъ и Гегельu.... 205). Человѣческій разумъ создалъ государственный порядокъ и опредѣлилъ тѣ правила-законы, которымъ должны подчиняться члены государственнаго общенія.
„Кто подумаетъ только одну минуту (Vareilles-Sommieres, Les principes fondamentaux du droit, 61), констатируетъ, что безъ гражданскаго общества *) группа превратилась бы скоро въ сборище, пол- ■ _
∙) Oτt μh> o⅜v η ftδλlς xaι τε η {)ηριov η 8>εδςti (Politique, кн. I, гл. і).
Безгосударственнаго состоянія никогда не было и никогда не могло быть: государство никогда не могло возникнуть изъ ничего, изъ безгосударственнаго состоянія *) (Ср. Lasson, Rechtsρhiloso- phie, 296).
Государство не есть продуктъ времени, а изначальное явленіе, одновременное съ появленіемъ человѣческаго рода. Оно имманентно человѣку. Имманентность же исключаетъ созданіе. Государство возникло вмѣстѣ съ человѣкомъ. Можно говорить лишь о возникнове- l⅛gal⅛⅛α) противополагаютъ общество гражданское обществу политическому. Они, повидимому, желаютъ обозначать неправильно .именемъ гражданскаі о общества универсальное общество (человѣческій родъ), проявляющееся въ іруппѣ (Ibid., 54 прим.).
≈,f-) Примѣры мнимаго безгосударственнаго состоянія нѣкоторыхъ небольшихъ группъ, приводимые иногда путешественниками и даже нѣкоторыми вид* ными учеными, представляютъ лишь случаи дурного объясненія фактическаго положенія вещей. Усвоивъ правильное понятіе государства (о чемъ ниже), мы найдемъ разбитое на множество государствъ общежитіе: государствъ микроскопическихъ и неустохічивыхъ.—Въ наше время и въ пашемъ обществѣ дѣйствуютъ тѣ же силы или причины, которыя дѣйствовали и тысячу лѣтъ прежде, и теперь дѣйствуютъ у народовъ другой, низшей или высшей, культуры (Ср. Whewell, Nov. Org. Ren., 227). Въ извѣстномъ смыслѣ, ничто не ново подъ луною. Можно видѣть лишь градацію явленій, которая постепенно, безъ сильныхъ скачковъ иди какихъ-либо пропастей, ведетъ къ положенію вещей, очевидцами котораго мы являемся въ наше время. Они могутъ не достигать или превосходить на много размѣры ближе знакомыхъ намъ явленій, не переставая отъ этого быть явленіями того же самаго рода, что и явленія, о которыхъ мы имѣемъ точныя знанія. Въ человѣческой исторіи не было катастрофъ, какъ, вѣроятно, не было ихъ и въ исторіи земли: все создавалось постепенно, переходя отъ одной ступени на другую. Жизнь человѣческаго „стада" (если принять эту гипотезу первобытнаго состоянія человѣчества) управлялась тѣми же силами, что и жизнь современныхъ государствъ. На помощь общественной и государственной природѣ человѣка, общей съ пчелами и муравьями, приходилъ разумъ, страхъ передъ несовершенствами человѣческой природы (homo homini lupus), защита противъ посягательствъ сильнаго, борьба съ общественными аномаліями, необходимость взаимопомощи. И въ самомъ первобытномъ состояніи, на самой низшей ступени культуры, человѣкъ оставался человѣкомъ, а общество-—человѣческимъ обществомъ, т. е. никогда sine imperio. Но, общества первобытныя находятся въ состояніи постоянной подвижности (mobilite constante). Ср. Sayce, Principes de ρhilol. compare, 295.
ніи той или иной формы 3того или иного типа государства, того или иного конкретнаго историческаго образца (государства русскаго, англійскаго..
Возникновеніе государства изъ ничего было бы противно и духу эволюціоннаго ученія. Можно говорить объ измѣнчивости формъ государства, но самая государственность есть постоянная и непремѣнная принадлежность, или составная часть, человѣческой природы. Эволюціонное ученіе отрицаетъ всякое новое творчество: что есть, то было и прежде, только въ другой формѣ; ничто не возникаетъ изъ ничего; оно выражаетъ просто фактъ непрерывности въ причинной связи явленій (Ср. Laviosa, op. c., 58—61). Человѣкъ орды, или патріархальной семьи, или человѣческаго стада (по гипотезѣ нѣкоторыхъ) все-таки былъ человѣкомъ съ основными чертами человѣческой природы—существо разумное, нравственное и политическое. Мѣнялись и мѣняются формы государственности, но политическая природа человѣка остается неизмѣнною. Эволюція учитъ объ измѣнчивости формъ, и, какъ коррелятъ этого понятія, о неизмѣнчивости и безпрерывности субстанціи и силы, и объ отсутствіи всякаго дѣйствительнаго творчества. Все, что существуетъ, существуетъ какъ проявленіе уже наличныхъ силъ и субстанцій. Она отрицаетъ привхожде- ніе новыхъ экстракосмическихъ силъ, или возникновеніе ex nihilo. Основные элементы (какъ, напр., политическая природа человѣка) остаются тѣми же, и разнообразіе явленій зависитъ отъ прогрессивнаго преобразованія тѣхъ же самыхъ существенныхъ элементовъ. Разнородность явленій (формъ государства) имѣетъ въ основѣ единство субстанціи и силъ (политической природы человѣка, врожденности государственности).
Если взгляду объ изначальности государства не противорѣчигь натуралистическое представленіе о мірѣ, а fortiori слѣдуетъ то же сказать о супранатуралистическомъ представленіи о мірѣ, человѣкѣ, его назначеніи и поведеніи.
Государство есть естественный изначальный аггрегатъ, πokq?- щійся на неизбѣжныхъ внутреннихъ (государственная природа человѣка) и внѣшнихъ (необходимость коопераціи въ борьбѣ съ природой, животными и людьми) условіяхъ существованія (Ср. Laviosa, op. c., 64, 65). Государственность человѣка есть конечный и основной фактъ.
„Безъ всякой воли съ своей стороны человѣкъ находитъ себя живущимъ въ государствѣ, окруженнымъ государствомъ, составляющимъ, подобно воздуху, водѣ и почвѣ, одно изъ элементарнѣйшихъ условій его существованія. Гдѣ есть нѣсколько человѣкъ, тамъ есть всегда и государство, хотя бы и въ зародышевомъ состояніи... (Las- soπ, op. c., 295).
По ограниченности нашего существа мы не можемъ понять, какимъ образомъ разумъ возникаетъ самъ собою изъ чего-либо чуждаго разуму; и мы не въ силахъ объяснить его иначе, какъ изъ разума же. И „какъ разумъ и на самой низшей ступени есть разумъ, такъ и семья, племя, орда представляютъ уже государство (Lasson, Rechtsρhilosophie, стр. 295, 296 [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]).
Настолько сродно человѣку государство, что и загробная жизнь представляется ему въ видѣ государства: царства Божія. Христосъ —царь „царства не отъ міра ceroκ.
„Существованіе государства вообще не зависитъ отъ произвола людей; государство дано природою людей и вещей, какъ всякой человѣческой волѣ предшествующая и въ основѣ ея лежащая необходимость* (Lasson. op. c., стр. 295).
Та же идея пріоритета государства твердо устанавливается и Аристотелемъ (см. Bascom, Historical interpretation of philosophy, 53, 54). To γaρ oλov jcρoτeρov dτcιγxaιov εlvaι τov μsρoυς.=Totum enim parte prius esse necesse est. Цѣлое, τ. e. государство, по необходимости должно быть прежде своихъ частей, т. е. индивидовъ, говоритъ онъ (Политика, гл. і). Тотъ же строгій детерминизмъ въ этомъ отношеніи проникаетъ и все ученіе о государствѣ Гоббеса (ср. Lavi- osa5 op. c., 229-231): государство съ его властью есть неизбѣжная необходимость для индивидовъ, необходимость изначальная (primordiale), универсальная и постоянная.
И какъ ученіе Канта было „безсознательнымъ поворотомъ къ Аристотелю® (Lasson, Rechtsphilosophie, 97), такъ ученіе Гегеля о государствѣ (самая цѣнная часть его философіи: Lasson, 104), во многомъ, поворотомъ къ Гоббесу. Такъ сходятся люди самыхъ различныхъ философскихъ тенденцій. Читая горячаго поклонника Канта и Гегеля—пр. А. Лассона, вы перечитываете Аристотеля и Гоббеса,.
„Куда бы мы ни обратились на землѣ, вездѣ мы найдемъ въ той или иной формѣ общество съ высшею принудительною властью, хотя здѣсь съ болѣе, тамъ съ менѣе прочной основой. Гдѣ власть не организована въ видѣ постоянной силы, тамъ она возникаетъ въ минуту нужды сама собою и функціонируетъ прерывисто (unregel- massig), но... функціонируетъ. Будетъ ли она представляема какимъ- нибудь начальникомъ племени (Hauptling) или королемъ, коллегіей или массой,—она всегда есть, если только люди живутъ вмѣстѣ въ болѣе или менѣе продолжительномъ общеніи. Орда дикихъ варваровъ и отбросы цивилизованныхъ обществъ, какая-нибудь разбойничья шайка, пока она въ состояніи ускользать отъ принужденія высшей власти, или сбѣжавшійся со всѣхъ сторонъ сбродъ въ какой- нибудь глуши съ новооткрытыми пріисками,—все это даетъ намъ всегда одно и то же явленіе. Кто не хочетъ погибнуть въ полномъ одиночествѣ, на какомъ-нибудь пустынномъ островѣ или въ отдаленномъ отъ всего свѣта ущельѣ, тотъ долженъ жить въ государствѣ. Можно себѣ представить человѣка, не принадлежащаго никакому иному обществу, но изъ государства мы выйти не можемъ. Государство есть необходимая принадлежность человѣческаго существованія, неизбѣжная судьба, отъ которой мы также не въ состояіи уйти, какъ и освободиться отъ окружающей насъ и врожденной намъ природы. Не прекращаются также никогда и наши отношенія къ нему. Оно окружаетъ насъ подобно атмосферѣ, которою мы дышемъ; всѣмъ нашимъ существованіемъ мы связаны съ нимъ, какъ съ чѣмъ- то само собою разумѣющимся. Мы замѣчаемъ его по принужденію, которое чрезъ человѣческое посредство направляется на насъ, какъ только мы во внѣшнихъ своихъ дѣйствіяхъ переходимъ извѣстную границу или не исполняемъ извѣстныхъ предъявленныхъ къ намъ требованій. Въ немъ мы видимъ себя противопоставленными безконечно высшей по силѣ насъ волѣ, ставящей насъ въ извѣстныя рамки, вынуждающей отъ насъ извѣстные поступки, пересѣкающей наши интересы и направляющей наши внѣшнія дѣйствія по извѣстной линіи® (Lasson, op. с., стр. 285, 286*).
„Мы родились дія общественнаго и политическаго міра, и изъ нихъ ліы не можемъ уйти“ (Pollock, First book of jurisprudence, 1896, стр. 4). Это—рокъ, fatum, судьба человѣчества, неизбѣжная какъ смерть, какъ зло[*****************************]).
На какой бы низкой ступени культуры ни стояло, въ тотъ или иной историческій періодъ, человѣчество: жило ли оно семенною, общинною, или, по предложенію нѣкоторыхъ, стадною жизнью,—оно жило государственно. Съ одной стороны въ этомъ убѣждаетъ насъ тоть фактъ, что зародыши государственности не чужды даже низшей животной жизни (пчелы, бобры, муравьи), съ другой—то соображеніе, что государство есть неизбѣжное слѣдствіе нераздѣльныхъ съ понятіемъ общества зла и несовершенствъ. Гдѣ есть группа людей, тамъ есть всегда и треніе между ними, аномаліи во взаимныхъ ихъ отношеніяхъ, а это дѣлаеть необходимымъ примѣненіе принужденія, т. е. появленіе государства, представляющаго собою лишь организованное принужденіе, или организацію принужденія. Всегда такъ было, всегда такъ будетъ: міръ лежит ь во злѣ—религіозное или, по крайней мѣрѣ, обломокъ религіознаго представленія, глубокую истину котораго пришлось „открыть* въ послѣднее время и наукѣ въ ученіи о всеобщей конкурренши въ природѣ, борьбѣ за существованіе ).
самимъ собою. Языкъ индивида, какъ и его разумъ, находятъ себѣ основу и отца въ языкѣ п разумѣ (2oχoς) общества. Общество со своимъ міросозерцаніемъ живетъ въ насъ черезъ тотъ самый языкъ, на которомъ мы мыслимъ. И наши* уклоненія играют» меньшую роль чѣмъ мы думаемъ.
Если бы ученые были дѣйствительно по своему мышленію совершенно обособлены отъ народа, они бы никогда не могли учить его. „Тотъ не можетъ учить, кто не стоитъ впереди своихъ современниковъ, ни найти слушателей, если бы онъ не давалъ членораздѣльной формы мыслямъ, въ неясномъ видѣ находящихся въ умахъ безчисленной толпы"(L. Stephen, Science of ethics, 152). Это особенно слѣдуетъ сказать о законодателѣ п государственной власти, призванныхъ управлять огромными массами. Какъ бы можно было сдѣлать это, если бы, дѣйствительно, у народа не было основныхъ этико-юридическихъ понятій? βПодобно Сократу (ibid) онъ долженъ быть своего рода „акушеромъ"; онъ облегчаетъ рожденіе новыхъ идей, съ которыми уже носится міръ, и является въ дѣйствительности толкователемъ и выразителемъ мысли, ищущей себѣ исхода и представляющей медленный процессъ выработки. Поэтъ и философъ, равно какъ религіозный учитель (и законодатель, добавимъ), зависятъ въ своей силѣ отъ этой безсознательной коопераціи; и чѣмъ больше люди изучаютъ исторію міра, тѣмъ большую важность начинаютъ они придавать этому скрытому процессу нѣмой подготовки “.
Указывая на эту важность знанія народнаго языка и народнаго міровоззрѣнія, я: і) далекъ отъ преклоненія передъ ними, во что бы то ни стало, 2)далекъ отъ узкой національной точки зрѣнія, 3) указываю на это средство, какъ на пособіе въ анализѣ основныхъ понятій, требующее себѣ пополненія и исправленія въ идеяхъ лучшихъ представителей мысли всѣхъ временъ и народовъ.
Объясню эти положенія: Ad 1. Прогрессивнымъ элементомъ интеллектуальной и нравственной жизни является индивидъ. Нельзя говорить о прогрессѣ или культурѣ внѣ общества. Но, умственныя и нравственныя изобрѣтенія, создавшія культуру, были дѣломъ индивидовъ. Society is prior to man. Общество прежде человѣка (Г. Спенсеръ, см. Mauthπer, Krit. d. Sprache, I, 32,33). Въ этомъ положеніи заключена одна сторона истины. Безъ общества не могъ бы вырости человѣкъ. Общество надѣляетъ его языкомъ и основными понятіями, направляя все его развитіе въ будущемъ по извѣстной линіи. Но, съ другой стороны, исключительные индивиды создаютъ знаніе, переходящее потомъ въ общее достояніе.* они предшествуютъ обществу. Общество можетъ двигаться впередъ лишь потому, что, давая многое индивиду, оно само заимствуетъ кое-что отъ него. Общество,