Государственные преступления в XVIII веке

Появление в русском праве понятая о государственньк (политических) преступлениях относится ктакназьшаемой эпохе судебников концаХѴ—ХѴІ в., когда в целом сложился свод законов Московского государства B научной литературе нет единого толкования соответствующих статей и терминов Судебника 1495 r., Судебника 1550 r., уставных и наказных грамотсереди- ны XVl в., в которых идет речь о государственных преступлениях.

Общепризнано в науке, что Соборное уложение 1649 г. впервые отделило преслупления против государя и государства (как его владения) от прочих тяжких преступлений. Государственным преступлениям посвящена целиком 2-я главаУложения, хотя они упоминаются и вдругих главахэтого кодекса Bo 2-й главе говорится, во-первых, о преступлениях против здоровья и жизни государя, во-вторых, об измене — преступлении против власти государя, которое заключалось в смене подданства, бегстве за рубеж, а также в связях с неприятелем в военное время или даче крепости врагу, атакже в намерении это совершить («умысел»). В-третьих, как отдельный вид преступления вьще- лен в Уложении «скоп и заговор». Историк права Г.Г. Тельберг не без оснований считал, что весь корпус государственных преступлений по Уложению сводится, в сущности, кдвум их важнейшим видам, а именно к посягательству на здоровье (жизнь) государя и к посягательству на его власть. При этом к последнему виду преступлений относились самые различныедеяния—от претензий на престол и помощи вторгшейся натерригорию России армии иностранного ГОСуДарСТВаДО ОПИСКИ ВДОКуМеНТе С ТИТУЛОМ ГОСударЯ /727, 57-53).

Русскому праву времен Уложения в целом не присуще четкое разделение преступлений на виды и классы, поэтому любая наша классификация этих преступлений останется весьма условной. K самым различным преступлениям (от кражи на базаре до крупномасштабного мятежа) применяется одно понятие — « в о p о в с т в о »(здесь и далее — разрядка моя,— E. A.). Мелкий воришка (например, «овощной вор»), старообрядец, бандитсболь- шой дороги, изменник-гетман называются одинаково « в о p а м и ». Для оценки преступныхдеяний русский законодатель также широко использу- етдругие, не менее обобщенные понятия: «лихо», «зло» («злоедело»), «дурно», под которыми также понимали самые разные преступления. Зыбкость юридических понятий, которыми законодатели определяли государственное преступление, отразилась и в соответствующей этим понятиям шкале наказаний. Обращаетнасебя внимание очевидная неравноценность и множественность наказаний. Если множественность присуша отчасти и современ- номуправу(например, преступниканаказываюттюремнымзаключением и конфискацией имущества), то неравноценность наказаний, когда за одно и то же преступление приговоренным назначали разные виды экзекуции, характерна как раз для прошлого. Исторически это объясняется особенностями развития права в эпоху средневековья, а также характерной для России сложной эволюцией юридических понятий и классификаций государственных преступлений в период становления и упрочения самодержавия.

Праю эпохи судебников, т.е. времени становления в России самодержавного строя, знаетдва основных вила государственных преступлений — к p а - молу (верховную измену),т.е.изменувассалаввидеперехода — «отьеэда»кдругомусюзерену,и земскую измену—сдачукрепости неприятелю (такой преступник назывался «градоодавцем»). Ho затем в XVI в. число государственных преступлений увеличилось, а кодификация их была ускорена Эти явления связаны с развитием режима самодержавия в его тиранической «редакции». Каксправедпиво писал М.Ф. Владимирский-Буданов, «вообще, царствование Грозного и Бориса Годунова, аравно Смутное время, представляли самую плодотворную почвудля практического развития учения O политическом преступлении» (188, 343).

C этих времен государственные преступления понимались прежде всего как преступления против г о с у д a p я, а потом уже против государства. Лишь к середине XVIII в. стало более-менее отчетливо оформляться разделение понятий «государь» и «государство», на которое уже не смотрели как на вотчину государя (см. 76¾. Этот процесс «расщепления» затянулся надолго, и только в XIX в. уже не мог казаться странным вопрос, который задавал император Николай I встреченному им наулице столицы крестьянину:

«Ты государственный или мой?» (7n, 2W). Bo времена Уложения 1649 г. или Петра I такой вопрос и в голову не мог бы прийти самодержцу — все в России было государево. Забегая вперед, отметим, что самое страшное преступление в Уложении — измену — понимали не как измену России, а как измену правящему в данный момент государю, во владении которого находится «Московское государьство». Измена рассматривалась в статье 2 главы 2-й этогокодексакакпереходподцанногоцарянасторону претендента на русский престол —того,«кто,придержавецарьскоговеличества, хотя (т.е. желая. — E. А.) Московским государьством завладеть и государем быть». Буквально так оценивали в 1682 г. измену князей Хованских, которые, как сказано в грамоте царей Ивана и Петра, «хотели нас, Великих государей, извести и государством нашим завладеть и быть на Московском государстве государем» (i95, i52). Сдача города врагу по Уложению—это уже не «земская измена» удельной старины, а измена владеющему городом государю вподьзуего соперника — «недругацарьскоговеличества»(глава2-я,статья 3). Трактовка государственных преступлений как наказуемых деяний, направленных преимущественно против г о с уда p я, его власти и его владений, в сочетании с исключительными полномочиями самодержца в решении дел о таких преступлениях и породили то явление, которое принято называть «политическим сыском».

История правоюго оформления корпуса государственных преступлений к середине XVII в. тесно связана с историей становления и упрочения самодержавия как полтического режима Во-первьк, в оформленной Уложением системе государственных преступлений самодержавие как не ограниченная ничем и никем власть нашло свое юридическое обоснование.

Во-вторых, в составе государственных преступлений по Уложению появляется голый у м ы с e л, неосуществленное намерение к совершению преступления. Это было нововведение для русской юридической мысли середины XVII в., хотя комментаторы последнего издания Судебника 1497 г.

считают, что норма наказания за умысел присутствуетуже в этом кодексе (626-2,69-70). Общая же идея Уложения об обязательности наказания тех, «кто каким умышлением учнетмыслить», кто (по мнению власта) вынашивает «злое умышление», «мыслит... злое дело», «какое злое умышление учнет мыслить» (i95, i57), также вытекает из истории становления русского самодержавия в егодеспотической форме.

В-третьих, Уложение законодательно угвердилодавнюю пракшку фактически безусловной и безвозвратной («безповоротной») конфискации поместий, вотчин и имущества государственньк преступников («Взяти на государя», позже — «Отписать на государя»), B этом также нельзя не усмотреть отражения процессов, происходивших в истории развития земельной соб- ственностистех времен, когда великий князьДмитрий Иванович в 1373 г. «вступился в села» бежавшегоктверскому князю боярина Вельяминова (S3s, 34-38). Конфискация владений и богатств подданных стала обязательной в ходе политического процесса, причем нередко его истинной целью.

В-четвертых, Уложение 1649 г.

Законодательство о политических преступлениях Петровской эпохи бьшо органичным продолжением права времен царя Алексея Михайловича При этом нормы Уложения 1649 г. были существеннодополнены рядом но- выхзаконов. Важнейшим из нихявляется «Устав Воинский» 1716 r., включавший в себя «Артикулы воинские и Краткое изображение процессов или судебных тяжеб» 1715 г. ксм. iss>. Вэтихдокументахнетолькоданоопре- деление самодержавия и сказано о гарантиях его полной неподконтрольности законам или воле людей, но и уточнен корпус государственных преступлений.

25 августа 1713 г. был издан именной указ, дополненный черездва месяца указом от 23 октября. Оба закона стали принципиально важными д ля истории политического сыска. Авторы указа 25 августа попытались отделить государственные преступления отчастных («партикулярных прегрешений») чиновников. O последних уточнено:«.. .то есть в челобитчиковьк делах взятки, и великие в народе обиды, и иные подобные тем дела, которые не касаются интересов Государственных и всего народа». Новоеделение преступлений кажется весьма условным: ведь чиновники-взяточники в принципе ничем не отличаютсяотупомянушхтам же «грабителей народа», чинящих «во всех делах неправды и тягости». И все же различия эти, по мысли законодателя, были. Государственное преступление состояло в нанесении ущерба не конкретному человеку, давшему чиновнику взятку, а всему государству, всему обществу. После указов 1713 г. к числу государственных преступников относили нетолько нарушителей главы 2-й Уложения 1649 r., вроде Ивана Мазепы или Ковдратия Булавина, но и всех корыстных чиновников — «грабителей народа», совершавших «похищения лукавые государственной казны», атакже казнокрадов, которые обираютнарод, чинятему «неправедные, бедственные, всенародныетягости». Ктаким преступникам относили и налоговых чиновников, судей, различных администраторов — словом, всех, кто делает «во всех государственных делах неправды и тягости» (587-5, 2673 и др.). Для таких преступников, называемых также в указах «хищниками интересу» (9-3,107), закон установил весьма суровые наказания.

B проекте нового Уложения, которое Петр I намеревался создать в начале 1720-х гг., отчетливо видналюбимая царем идея разделения всех преступлений на «государственные» и «партикулярные». B указе Петра Сенату об этом говорилось: «В Уложенье зделатъ надвое: одно государственное преступление, другое — партикулярное». Над этим работала Комиссия об Уложении 1720— 1723 гг., причем при создании нового кодекса законов корпус государственных преступлений предполагалось резко расширитъ tm, ззб,- зоз. а. Тогда же было обобщенно сказано, что государственный преступник — тот, кто подлежит смерти «яко нарушитель государственных праф и своей должности». B основе этой суровой нормы—проводимая во многих законах мысль Петра I о том, что чиновник-преступник наносит государству ущерб несравненно больший, чем воин, изменивший государю на поле боя: «Сие преступление вяще измены, ибо, о измене уведав, осгерегуща, а от сей не всякой остережется, но можетзело глатко, под кровлею долго течение свое иметь И ЗЛО конец получить» (193.132).

Столь широкая трактовка понятия «государственное преступление» как подлежащего исключительной прерогативе государя вошла в противоречие с повседневной практикой. Государь оказался физически не в состоянии справиться с тем потоком дел о преступлениях, многие из которых стали теперь называться государственными и, следовательно, подлежали его исключительной компетенции. Поэтомууже в 1710-х гг. проявиласьтевденция хоть как-то выделить из чрезвычайно разросшейся массы государственных преступлений те, которые должны относиться к сфере ведения самодержца. B указе Сенату от 23 декабря 1713 г. Петр потребовал «объявить всенародно: ежели кто напишет или скажет за собою Государево слово или дело и те б люди писали и сказывали в таких делех, которые касаютца о их госу- дарском здоровье и к высокомонаршеской чести, или уведав какой бунт и измену» (36-2.6). Так подчеркивалось намерение сохранить старый корпус государственных преступлений по Уложению. B указе 25 января 1715 г. корпусдел по преступлениям, которыми занимался государь, сущесгвенноуточ- нили, вернее — сузили. Отныне прямо царю подавали изветы потрем «пунктам»: «1.0 каком злом умысле против персоны Его величества или измене. 2. O возмущении ИЛИ бунте. 3. O похищении казны» (193,364;SS7-5. 2S87).

C 1715 г. появились и маркирующие важнейшие государственные преступления термины. Если человек «сказал Слово и дело п о п e p в о м у п у н к т у »(варианты: «Знаетон по первому пункту», «Имеет слово против первого пункта», «Доносит ис перваго пункта» (42-i, i09; s-i, Шоб.), то речь, следовательно, шла о покушении на государя или об измене ему. To же можно сказать о выражении: «Имеет Его и.в. великую важность по первому пункту» или «по первым двум пунктам» (42-i. 3). По «второму пункту» надлежало хватать всех бунтовщиков и заговорщиков. Когда же в документах сыска встречается оборот«Показал... о похищении интереса» или упоминаетсядо- нос «о краже государственного интереса» (S-i, 35sos.), то это означает, что изветчик обвиняет кого-то в казнокрадстве или ином хищении государственной собственности — словом, в нарушении материальных интересов государства, т.е. в совершении преступления «П O T p e T ь e M у П у H K T у » указа 1715 г. Такиеделасгали называться «интересными». Позжедоноше- ния «по третьему пункту» из-за несметного их числа и бесцеремонности толп доносчиков, рвавшихся на прием к иарю, запретили. Их передали фискалам, атакже в особые розыскные «маэорские» канцелярии.

Так оформилась самая общая классификация государственных преступлений. Петругочнял еев1723г., вовремяработы надуказом «Оформе суда». От этого времени сохранилась записка царя, где о государственных преступлениях сказано в двух вариантах: первый — «Государственные дела разумеютца: измена или злодеяния на государ[я] и государство и бунт». И второй — «Измена, злодейство или слова противные на г[осударя] и бунт». Второй вариант и вошел в закон «О форме суда» tm, 39s, щ. Здесь от читателя требуется особое внимание. Как мы видим, к прежнему «набору» государ- сгвеннькпреступленийприбавлены«слова противные на госуда- p я », т.е. столь печально знаменитые оскорбляющие государя и его власть «непристойные слова». Конечно, в практике политического сыска такие «непристойные», «злые», «непотребные» словазадолгодо 1723 г. рассматривались де-факто как преступление, но теперь они были включены в общий ивдекс главнейших преступлений де-юре.

Окончательно же классификация государственных преступлений уточнена в указе Анны Ивановны от 2 февраля 1730 г. B нем так сказано о преступ- ленияхпо«первымдвумпунктам»: «1-й пункт. Ежели кто, каким умышле- нием учнет мыслить на Наше Императорское здоровье злое дело или персону и честь Нашего Величества, злыми и вредительными словами поносить. 2-й. O бунте или измене, сие разумеется: буде кто за кем подлинно уведает бунт или измену против Hac или Государства» окончательно исчезли из корпуса важнейших государственных преступлений. Однако при этом к классификации Уложения 1649 г. не вернулись. Его 2-я главадействительно осталась в основе права о политических преступлениях, но кодификационная, государственная, идеологическая деятельность Петра I, потратившего так много усилий на создание «регулярного государства», не пропаладаром для законодательства о политическом сыске. Вместе с правовым оформлением самодержавия как бесконтрольного режималичной власти в Петровскую эпоху завершилось и формирование

несравненно более обширного, чем в эпоху Уложения 1649 r., корпуса государственных преступлений. Рассмотрим в и д ы г о с у д a p с т в e н н ы x преступлений.

Как и в XVII в., самыми важными преступлениями считались n оку- шения на жизнь и здоровье государя вформефизических, а также магических действий или умысла к этим действиям. Речь идет о раз- HbLx способах нанесения ущерба здоровью государя — от убийства его до «порчи», с тем чтобы лишить его дееспособности, «завладеть его духовной самостоятельностью» (выражение Г.Г. Тельберга), подчинить волю государя себе с помощью чар, магическихдействий, предметов и снадобий. B истории XVIII в. таких случаев, которые можно было бы интерпретировать как реальные (а не придуманные следствием) покушения нажизнь и здоровье правящаго монарха, фактически нет. Легендой кажется рассказ Якоба Ште- лина (со слов бывшего денщика царя Петра I А.Б. Бутурлина) о злодее, который в 1720 г. якобы пробрался вЛетнийдворец Петра I, чтобы его убить, но, столкнувшисьлицом клицу с государем, выронил отнеожиданности из- за пазухи «превеликий нож» (664,337-339). Даже убийство императора Павла I в 1801 г. можно рассматривать не как покушение на жизнь и здоровье государя, а как нечаянное, незапланированное следствие других преступлений: скопа, заговора и измены, т.е. преступлений против иарской власти. Под эту же категорию подпадали идвадругих переворота, приведшие к свержению правящего монарха (25 ноября 1741 г. — свержение цесаревной Елизаветой Петровной императора Ивана VI Антоновича и правительницыАнны Леопольдовны и 28 июня 1762 г. — низложение императрицей ЕкатеринойАлек- сеевной своего мужа императора Петра III). Допускаю, что часть покушений на государей XVIII в. была пресечена на раннем этапе их подготовки. Эго соображение не позволяетустановить, насколько опасны и исполнимы были замыслы покушавшихся. Естественно, что полностью отрицать наличие угрозы жизни самодержцев XVIII в. мы не решимся — в обществе все- гдабыли сумасшедшие, неудовлетворенные честолюбцы, завистники, фанатики и другие люди, готовые покуситься на жизнь монарха.

Из раскрытых заговоров с целью (предположительно) покушения на жизнь государя следуетупомянутъ заговор окольничего Алексея Соковни- на и думногодворянина Ивана Цыклера в 1697 г. Их обвиняли в попытке подговорить стрельцов убить Петра I, пренебрегавшего мерами безопасности. Соковнин якобы говорил Цыклеру: «Ездит государь около Посольского двора беспрестанно, одиначеством (т.е. в одиночку. — £ А) и в то-де время, ночью б стрельцы постерегли и убивство можно им учинить... также и

на пожаре бывает малолюдством. Нет-де тово лутче, что тут учинить. Спят- де они...дураки!» (212,93). Разговоры об этом вели и со стрельцами, но среди них нашлисьдоносчики наСоковнина. Разумеется, мы, имеяврукахтоль- ко материалы розыскного дела, не можем наверняка утверждать, что это покушение действительно планировалось. Вместе с тем многие последующие события показывают, что в среде знати, недовольной победой в 1689 г. партии Нарышкиных — родственников Петра I, а также в стрелецкой массе накануне бунта стрельцов в 1698 г. были намерения физически устрантъ «нечестивого царя», повторить успешный майский 1682 г. мятеж и вернуть на престол царевну Софью. Цыклер был ранее тесно связан с царевной, и Петр I по этой причине ему не доверял, что и вызвало в конечном счете недовольство думного дворянина своим положением и сам заговор (i6o, зз4). Известны и другие раскрытые заговоры, которые можно интерпретировать как подготовку к покушению на Петра I. Так, в 1703 г. в Черкасске арестовали 18 казаков. Их обвинили в намерении захватить царя, когда он появится наДону m i&-i7).

Так как угроза убийства монарха существовала потенциально всегда, а определить, насколько она реальна, можно было только при расследовании, то власти при малейшем намеке на подобный умысел хватали каждого подозрительного. 27 июня 1721 г. во время празднования в Петербурге юбилея Полтавского сражения Петр I стоял в строю Преображенского полка как его полковник. И трижды к нему подходил пьяный крестьянин Максим Антонов. Когда фурьер Емельян Аракчеев попытался арестовать Антонова, тот начал яростно сопротивляться. B завязавшейся драке на поясе у него вдруг обнаружился нож. Надопросе вТайной канцелярии Антонов утверждал, что «давно ходит с ножом для употребления к пище» и что он к царю «спьяна подошел... и поклонился, а умыслу у него [не было], и ниоткого не научен, чтоб какое к персоне Его ц.в. учинить дурно не было». Антонову не поверили, так как по следам на его спине быстро определили, что раньше он был пытан и наказан кнутом. Подозреваемый признался, что вместе с бандой бурлаков он разбойничал на Украине, за что и понес наказание. Затем следователи установили, что Антонов — беглый помещичий крестьянин и что десятьлет он не ходил к исповеди. Антонова заподозрили в принадлежности к расколу. B итоге было признано, что ею попытки подойти к государю поближе не были случайны. Вскоре Антонова без углубленного расследования сослали в Сибирь «в вечную работу» (ін, 2-6, ш, 12-13, ззз; см. также m>.

И впоследствии попытки разных неизвестных людей подойти к государю поближе, прикоснуться к нему и тем нарушитъ так называемую «сакральную физическую субстанцию» самодержиарассматривалиськакопасные про-

Арест Цыклера

исшесгвия и вызывали серьезные подозрения. B 1733 г. сурово наказали солдата Федора Шишелова, который 3 июля «во время шестаия Ея и.в. мимоЛи- тейногодвора подошел к корете Ея и.в. [и] говорил, чтожелаетЕя и.в.до- несть» (43-i, i6). B 1730 г. тщательно расследовали дело крестьянина Алексея Суслова, который рассказал о каком-то человеке князей Долгоруких, только что сосланных вдеревни, будто этотчеловек поведал ему о своем намерении «Ея величество из ружья грянутъ». Человека этого так и не нашли, хотя искали долго и тщательно (S-i, m>. Из экстрактадел Тайной канцелярии за 1762 г. известно, что некий пойманный беглый солдат надопросе показал: какой-то польский ксендз «научил его учинить злое дело к повреждению высочайшаго Ея и.в. здравия и дал емудля того порошки и говорил-де, чтобы оные, где государьшя шествие иметь будет, высыпать на землю». Внимание следователей привлек не только рассказ содпата о том, как он испытывал взрывной порошок на курах, которым оторвало ноги, но и та легкость, с какой преступник проникал в места, где пребывала государыня Елизавета Петровна. Оказалось, что он, «для учинения онаго злого намерения, наряжаясь в офицерское платье, ходил водворец и ездил в Царское Село, токмо-де того злого своего намерения не учинил он or страху» . B1749 г. Елизавета распо-

рядилась: «Какойтотчеловек, который Ея и.в. в Петергофе поднес ружье, из коего стреляют ветром — допросить и подопросе взять, подлишением живота, обязательство, чтоб ему впредь таких запретительных ружей в России не делать» (294,9i). Мастера вскоре нашли, им оказался Иоганн Гуг — немецкий оружейник. Думаю, что этот запрет на пневматическое оружие в России бьш связан с боязнью государыни за свою жизнь.

Какотмечалось выше, многие высказываниялюдей рассматривались правом как выражение преступного намерения. Поэтому преступлением считалось, например, неопределенное «желательствосмерти Государевой». Таким было одно из главных обвинений Ростовского епископаДосифея, проходившего по делу царевича Алексея в 1718 г. osi, 2i9>. Точно так же бьш интерпретирован разговор сидевших в пустозерской ссылке мужа и жены Щербатовых. Каксообшилдоносчик, княгиня«говорила ему(князю. — £. А.) о свободе», на что князь сказал: «Тогда нас освободят, когда Его и.в. не будет». Доносчиктотчас поспешил в караулку и заявил, что князь Щербатов «желает смерти Великому государю» .

Монастырский крестьянин Борис Петров в 1705 г. попал на дыбу за подобное же высказывание, хотя имени государя он также не упоминал: «Кто затеял бороды брить, тому б голову отсечь». B этом же году арестовали крес- тьянинаДениса Семенова, хвалившего некого Александра Еремина, который «где бы с ним (царем. — £ А.) сошелся, туг бы его рогатиною заколол», атакже крестьянина Никиту Еремеева, пожелавшего царю смерти м i34, із8 o6.). Bcex этихлюдейдопрашивали о причинахтаких высказываний, о сообщниках, о намерениях и планах покушения («По какому он умыслутакие слова говорил и хто с ним в том бьши заводчики и единомышленники и co- боюльточинилили по чьему наученью?»).

B 1735 r. солдат Иван Седов позволил себе глупую шутку, за которую его приговорили к смертной казни, но потом пороли кнутом и сослали в Сибирь. Один из бывших в казарме солдат-однополчан Седова рассказывал, как он, будучи нарабоге близдворца, видел императрицуАнну Ивановну, которая на его глазах остановила проходившего мимодворцовых окон посадского человека и пожаловала ему два рубля на новую шляпу — старая императрице почему-то не понравилась. Туг-то Седов, сидевший возле своей кровати, и сказал роковые слова: «Я бы ее с полаты (т.е. с крыши. — £ А.) кирпичем ушиб, лучше бы те деньги салдатам пожаловалаІ»

Седова схватили и обвинили в намерении покуситься на жизнь государыни. Седову задали следующие, выделенные мною цифрами, вопросы, которые позволяют судить о инкриминируемом в таком случае составе преступления: «(1) Показанные поделу непристойные слова не с умыслули какова он, Седов, говорил? (2) и не было ль у него такого намерения, чтоб показанное поделу зломышление свое учинить? (3) или, хотя в мысле своей того не содержал ли он и з другими с кем согласия он, Седов, не имел ль?, (4) также не советовали ли о том с кем? (5) и с какого виду показанныя зловымышленныя слова в мысль к нему пришли? (6) и алобы на Ея и.в. величество не имел ли?» (46, щ.

B 1739 г. такие же подозрения возникли в Тайной канцелярии и в отношении пойманного на улице беглого солдата, который говорил прохожим: «Государыню императрицу изведу!» (42, uo>. Суроводопрашивали и сотни других людей, позволивших себе сказать в шугку, «из озорства», «недомыс- ля», «спроста», «спьяну», «сглупа» (все это объяснения допрошенных) слова угрозы в адрес государя. «Я-де государю горло перережу!» — такие слова в пьяном угаре произнес некий казак, за что попал в застенок (isi, 2). Это произошло в 1622 г. Через 112лет, в 1734 r., в подобной же ситуации крестьянин Зайцев сказал: «Я самому царю глаз выколю!” — и также угодил в застенок, хотя на престоле сидела царица, а не царь» (44-2,2V). За год до Зайцева пытали рекрута Рекунова, который в 1733 г. за обедом произнес «непристойный» тосп «Дай Бог государыне нашей умереть за то, что в народе зделала плач великой — много в салдаты берутЬ (44-2, m>. Отметим попутно, что в петровское время резко усилилась и ответственность за ложный донос о покушении на государя — столь серьезным считалось это преступление. Крестьянину Григорию Журову в 1724 г. отсекли голову как не доказавше- мудонос на помещика Матвея Караулова в том, что «будто бы он подгова- риваетего, Журова, сдругими наубийство государя» (ss-i, vs).

Убеждение, что с помощью магии (порчи, приворота, сглаза) можно « и с n о p m и m ь » г о су д ap я, произвести «сквернение» его души, ус-

тойчиво жило в сознании людей XVIII в. Магия, другие проявления язычества в народном сознании XVIIl в. коренились гораздо глубже, чем это можно представить юм. 34s. 22i: 454), причем речь идет не о каких-то отдельньш случаях, а о массовом явлении. B конечном счете причины популярности язычества состояли в неглубоком распространении христианства в России. B 1737 r. Синод бьит обеспокоен массовостью язьшеских обрядов и строго предписывал их искоренять. B 1754 г. Суздальский епископ Порфирий сообщал в Синод, что в его совсем не окраинной епархии «множайшие (верующие. — E. А.) вдалися волшебствам, чарованиям, колдовствам, обаяниям, что едва каковый дом во граде и во окрестных селех обрестися может, в котором бы оттаковаго сатанинскогодейства плачевньк не бывало случаев» (689, 258).

Неудивительно, что людиХѴПІ в. искренне верили, что Екатерина I с А.Д. Меншиковым Петра I «кореньем обвели», что сам Меншиков «мог узнавать мысли человека», а что мать Алексея Разумовского — старуха Разу- миха — «ведьма кривая, обворожила (в другом следственном деле — «приворотила») Елизавету Петровну к своему сыну Алексею Разумовскому ап, 21; 804, 449; 10-3, 356; 83, llo6.). B КОНЦеХѴІІ — ВПерВОЙ ПОЛОВИНеХѴШ B. B ПОЛИтическом сыске расследовали немалодел, подобныхделу 1642— 1643 гг. по обвинению волшебника Афоньки Науменка, который якобы пытался «испортить» царицу Евдокию Лукьяновну . B 1692 г. казнили «за злой волшебной и богоотменной умысел» стольника Андрея Безобразова, нанявшего волшебника Дорошку. Безобразов хотел, чтобы царь, царица и их роственники, после «изурочья» (пускания по ветру «заговорных слов». — £ A.), начали «по нем, Андрее Безобразове тосковать» и отозвали бы его со службы в далеком Кизляре, куда стольнику не хотелось ехать. Чародея Дорошку сожгли на Болоте. B 1702 г. донесли на капитана Преображенского полкаАндрея Новокрещенова, который просил своегодворового: «Сьшди мне, Петр, ворожею, кто бы приворотил Великого государя, чтобы бьш по-старому ко мнедобр» (90,6V). B 1705 г. в Преображенском приказе судили «за волшеб- ста»разом Ібчеловекда, 7S8o6.>. B 1719г. посходномуделуописьмесрецеп- том, как «напустить тоску» на государя, бьш арестован некто Позняков (528. 81-84, 99; 623-2, l-532;804, 450-452). B 1737 Г. раССЛЄДОВаЛОСЬДЄЛО O ХОЖДЄНИИ ПО руКЯМ «волшебной» тетради c заговором «О люблении царем и аласлпьми» (S83.24i).

Власть не оставалась равнодушнакделам о коддовстве, даже если речь шла не о магических действиях злых волшебников против монарха, алишь о знахарях, случаях «порчи свадеб», отчего «невесты бегают простоволосы, да женихи делают невстанихи» (88, 69;307, 7-8, 35;348, 220-222; 454, 24- 26 И Др.). И впоследствии такие дела в сыскном ведомстве не бьши редкостью. Между

тем различие колдуна, знахаря отдипломированного врача XVII—XVIII вв. бьшо весьма тонким — и тот и другой пользовали людей одними и теми же травами, кореньями,делали отвары, смеси. Любоготогдашнего врача можно бьшо признать колдуном, что и бывало с придворными медиками, которых в ХѴІ—ХѴІІ вв. казнилиза«нехранение государеваздравия» ш, /гидр.; 707.54). Эта традиция перешладаже в просвещенный XVIII век. B 1740 г. к смерти «за тягчайшую вину» был приговорен лекарь Вахтлер, который обвинялся B ТОМ, ЧТО не берег здоровье государыни (240, 34-39).

Борьба с магией как видом государственного преступления опиралась на нормы Уложения 1649 г. и Артикула воинского 1715 г. Эти законы определяли как строго наказуемые три общие разновидности таких преступлений, которые в принципе подлежали ведениюдуховного суда—церковной инквизиции, но в России, учитывая доминирующую роль государства в цер- ковнькделах, этим занималисьсветскиеорганы власти. Во-первых, преследовалось всякое каддовство (чародейство, ведовство, идолопоклонство, чернокнижие), а также заговоры своего оружия, намерение и попытки с помощью «чародейства» нанести кому-либо вред. B основе этого отношения к оккультным действиям лежала вера в Бога, а значит, и вдьявола, договор с которым законодатели признавали недопустимым, но вполне возможным (79б, 75; из>. B Артикуле воинском об этом говорится как о вполне известном, давно установленном факте: надлежит сжечь того, кто вступил вдоговор с дьяволом и этим «вред кому причинил». Значительно облегчалась участь чародея на суде, если судьи выясняли, что он хотя и связан с нечистой силой, но не имел «обязательства с сатаною никакова» и тем самым не принес вреда

ЛЮДЯМ (626-4,329).

Во-вторых, наказаниям подлежали различные виды богохульства, т.е. хулы на Бога как в виде колдовского обряда (обычно включавшего в себя надругательство над христианскими святынями), так и в виде просто хули- ганскихдействий какого-нибудь пьяницы или озорника в церкви. K подоб- ньпи надругательствам относились случаи бытового (матерного) богохульства, непристойные слова о деве Марии, церкви, богослужении. Преступлением считались попытки прервать службу, нанести ущерб святьшям, иконам и т.д. За такие преступления полагалась смертная казнь, телесные наказания и часто заточение в монастыри. В-третьих, политический сыск защищал православие отязычников, раскольников, богоотступников, пресекал совращение православных.

Защита государя от ведунов, от воздействия различных магических сил оставалась одной из важнейших задач политического сыска в XVIII в. По-

этому он уделял внимание малейшему намеку, сплетне, слуху, неосторожно сказанной фразе на этутему. Арестовывали идопрашивали всехлюдей, которые говорили или знали о намерениях кого-либо «портить» государя. B 1698 г. разбиралиделодворовойДуньки Якушкиной, которая якобы ходила в Преображенское и «вынула след из ступня Великого государя земли» и в тот след наливала некий «отравной состав» да, m. B 1702 r. помещик князь Игнатий Волконский был арестован по обвинению в убийстве двух своих крестьян. Оказалось, что он «вынув [у них] сердце, с травами делал водку и хотел водкой напоить» царя и тем «его испортить». B 1703 г. умерла под пытками Устинья Митрофанова, которая сказала в гостях, что ее муж Иван Митрофанов хочет «извести государя». Соддатка Пелагея Хлюпинадонес- ла на окольничего Никиту Пушкина, что он «сушил и тер шпанские мухи и клал в пищу и питье для окорму Государя», когда тот к нему в гости приедет (ss, 52o6.; 90,700- 7on. Tщательно расследовалидонос солдата Дмитрия Попова, показавшего надвоих своих знакомьис, что они собирались извести сначала ЕкатеринуІ, а потом Петра II . B том же году был арестован фузилер Стеблов, который хвастался в гостях: «Меня ништо не берет — ни нож, ни рогатина, ни ружье, и если на улице увижу хотя какую бабу и оная со мною пакость сотворит, да не токмо это, я волшебством своим и к матушке нашей государыне Анне Иоанновне подобьюсь» (86-2.60j.

ПоделуволшебниковЯрова(1736 r.), Козицына(1766 r.), какипо многим другим делам XVTI—XVIII вв., можно воссоздать всю «технику» порчи: манипуляции при «отречении от Христа», «подмет» — подбрасывание «порчи», разные отношения с чертями, выполнявшими поручение волшебника, и т.д. Однако это отвлечет нас от основной темы, поэтому отсылаю читателя K соответствующей литературе (307;2I5, 244; CM. также 499).

Наконец, следуетупомянутьоригинальное преступление придворного шута императрицы Елизаветы Петровны Аксакова. B 1744 г. его забрали в Тайную канцелярию и допрашивали там со всей суровостью. Оказалось, что к Ушакову Аксакова отправили «с таким всевысочайшим присовокуплением, что хотя б с ним и до розыскудошло». Иначе говоря, императрица допускала при расследовании дела применение пытки. Преступление же Аксакова состояло в неловкой шутке — он напугал государыню, принеся ей, как он объяснял надопросе, в шапке «для смеху» ежика (sss, 32-53-.313. ібз>.

Псклупок шута бьш расценен следствием как попытка напугать императрицу, т.е. вызвать у нее опасный для здоровья страх и ужас.

Рассмотрев группу преступлений о покушениях на здоровье и жизнь го- сударя,перейдемклокуме«иял на власть самодержца. Возникли они в период образования Московского государства, когда князья и бояре стали утрачивать статус «вольных слуг», имевших по традиции свободное право вместе со своим владением переходить кдругому сюзерену- князю (так называемые «отъезды с вотчиной»), Ko времени правления Ивана III относится появление присяжных, крестоцеловальных «записей о неотьезде», которые стали давать удельные князья и бояре Великому князю Московскому в том, что они не будут переходить на службу кдругам владетелям («никуда не отьехати»), «служить в правду, без всякой хитрости, лиха...» против князя, а также о том «не мыслити, не думати, не делати» и даже доносить на тех, кто об этом мыслит или делает an, m>. Нарушение таких записей и стало называться « изм e н о й ». «Не изменять» первоначально означало «не отъезжать». Появление такого преступления, как «измена», тесно связано с усилением самодержавия, стеми переменами, которые претерпел политический строй России XV-XVII вв. Эти перемены, отмечал A.E. Пресняков, осмыслялись «в общественном сознании не как смена вольной личной службы состоянием обязательного подданства государевой власти, а как переход ее вличную зависимость, полную и безусловную, которую и стали в XVI веке означать, называя всех служилых людей “государевыми холопами”» ш, 44). Позже Ю.М. Лотман сформулировал ту же мысль как соотношение и сменудвух архетипических моделей культуры: «договора» и «вручения себя» .

После Стрелецкого розыска конца XVII в. к «изменнику» стали приравнивать «стрельда». Обозвать верноподданного «стрельцом» значило оскорбил, его и заподозрить в измене. Лишь в середине XVIII в. в проектах нового Уложения было предложено ошенитьдоносы на того, «кто кого назовет паршку- лярно бунтовщиком ИЛИ изменником ИЛИ стрельцом» (1S0, 66).

Бун m — тяжкое государственное преступление — был тесно связан с изменой. Бунт всегда являлся изменой, а измена включала в себя и бунт. Конкретно же «бунт» понимался как «возмущение», восстание, вооруженное выступление, мятежецелью свержения существующей власти государя, сопротивление его войскам, неподчинение верховной власти. Наказания забунтследовали самые суровые. B 1698 г. казнили околодвухтысяч стрель- цовпоединственномуопределениюПетраІ:«Асмертионидостойны и за одну противность, что забунтовали и бились против б о л ь ш о г о п о л к а » tm, s3,- ібз, з8). «Бунтовщиками» считались не только стрельцы 1698 r., но и восставшие в 1705 r. астраханцы,атакже Кондра- тий Булавин и его сообщники в 1707—1708 гг., Мазепасказаками в 1708 г.

B августе 1764 г. подпоручик Смоленского пехотного полка В.Я. Мирович подговорил роту охраны Шлиссельбургской крепости начать бунт и освободить из заключения бывшего императора ИванаАнтоновича. Неожиданные для коменданта крепости «скоп и заговор» и поначалууспешныедействия бунтовщиков представляли серьезную угрозу власти Екатерины II. Разумеется, несомненным бунтовщиком был и Емельян Пугачев с товарищи в 1773— 1775 гг. Бунт Пугачева отягчало еще и самозванство.

Власти преследовали всякие письменные призьвы кбунту, которые содержались в так называемых «прелестных», «возмутительных», «воровских» письмах и воззванияхгсм.«/, 475-47S:7S3. 474.'5ад.Держатьусебя, атакже распространять их было делом смертельно опасным. Как и в случаях с другим и государственными преступлениями, собственно «бунт» — вооруженное выступление и призывы к бунту — в законодательстве той эпохи были одинаково преступны. Когда в 1708 г. шведы наступали в Белоруссии и наУкра- ине, Петра I взволновали извесшя о появлении «возмутительных писем» — воззваний, которые противник напечатал на «славянском языке» и забросил каким-то образом в Россию. Царь запрещал своим подданным веритьтому, что писалось в этих воззваниях, а также не позволял хранить их у себя (587-4, 2188; 489,172-173). Запрет «раССеИВЭТЬ» ВрЭЖеСКИе МЭНИфеСШ ВКЛЮЧЄН И B АрТИКуЛ

воинский 1715 г. (арт. 130).

Как «бунтовые» расценили в Преображенском приказе в 1700 г. поступки известного проповедника Григория Талицкого. Во-первых, его обвинили в сочинении «воровских тетрадок», в которых он писал, «будто настало ныне последнее время и антихрисг в мир пришел, а антихристом в том своем письме, ругаясь, писал Великого государя». Во-вторых, Талицкому ставили в вину раздачу и продажу его же рукописньк сочинений с «хульными словами»,атакже в намерении раздавать народу опубликованные (с помощью печатнькдосок) «листы». Действия Талицкого в приговоре 1701 г. названы «бунтом», а сказанные и написанные им слова «бунтовыми словами»

(325-1, 59-84).

ПодьячегоЛарионаДокукина в 1718 r. обвинили в писании и распрос- транении«воровских, о возмущении народапротивЕговеличествия писем» и «тетрадок». Последние представляютсобой в основном выписки из церковных книг, а письмо, которое он хотел «прибить»уТроицкой церкви в Петербурге, есть, в сущности, памфлет против современньос ему порядков (осуждал бритье бород, распространение европейских обьггаев, забвение заветов предков и т.д.). Между тем в этом письме нет (в отличие от посланий Талицкого) ни слова об антихрисге, о царе вообще, о сопротивлении его власти, о бунте. Докукин лишь призывает не отчаиваться, стойко сно- ситьданное свыше испытание «заумножение наших грехов», ждать милости Божией (325-i, m-i84). Тем не менее все это оценили как призыв к бунту.

Федор Журавский писал в частом письме к Аврааму Лопухину «о на- родныхтягосгях и о войне, о чем с ним, Аврамом, и говаривал». B приговоре по его делу все это было расценено так: «А то приличествует к бунту» /s-i. i4). Бунтовщиком назвали и полусумасшеднего монахаЛевина. Он обвинялся в том, что «пришед он... в город Пензу и кричал всенародно злыя слова, а

именно б у н т о в н ы я , касающияся к превысокой персоне Его и.в. и вре- дительньы государству». ПоделуЛевина мы можем установить, какие слова, названныепотом «бунтовыми», кричал 19марта 1719r., взобравшисьна крышу мясной лавки пензенского базара, Левин: «Послушайте, христиане, послушайте! Многолетя служил в армии у генерал-майора Гавриилы Семеновича Кропотовау команде... Меня зовутЛевин...Жил я в Петербурге, там монахи и всякие люди в посты едят мясо и меня есть заставляли. A в Москву приехал царь ПетрАлексеевич... Он не царь ПетрАлексеевич, антихрист. .. антихрист... а в Москве все мясо есть будут сырную неделю и в Великий пост и весь народ мужеска и женска пола будет он печатать, а у помещиков всякой хлеб описывать... а из остальнаго отписнаго хлеба будут давать только тем людям, которые будут запечатаны, а на которых печатей нет, тем хлебадавать не станут... Бойтесьэтих печатей, православные!... бегите, скройтеськуда-нибудь... Последнеевремя... антихристпришел...ан- ТИХрИСтГ (325-1, 24).

Итак, «бунтовыми» признавались призьшы терпеть земные муки, бежать от власти якобы пришедшего в лице Петра I антихриста. Логика в таком обвинении есть. Формально всякие слова, произнесенные Левиным, есть непризнание власти монарха, неподчинение ему, следовательно, согласно пра- вутого времени, бунт. Также вполне в поле русского права и традиционного понимания бунтадержалась и Екатерина II, которая назвалаАН. Радищева сего«прелестной книгой» «бунтовщиком, хуже Пугачева». Страхсамодержавия перед угрозой бунта, с которым оно сталкивалось не раз в течение всего XVII в. в Москве и вдругих городах, оставался великим и в XVIII в. Люди, которые писали Артикулы воинские 1715 г., как и авторы Уложения 1649 г., хорошо знали, что такое бунт, который мог по одному кличу, брошенному в возбужденную толпу, вспыхнуть мгновенно, как пожар. Поэтому Артикул воинский так строго предписывал, чтобы военные в случае ссоры, брани, драки никогда не звали на помощь своих товарищей, «чтоб чрез то (крик, призыв. — E. А.) збор, возмущение, или иной какой непристойный случай произойти мог» (626-4.352). B XVIII в. «бунт» понимался не только как вооруженное выступление или призьш к нему в любой форме, но как всякое, даже пассивное, сопротивление властям, несогласие сихдействиями, «упрямство», «самовольство», критика, а подчас — просто активностьлюдей в их жалобах.

Само слово «бунт» было таким же запретным в XVI11 в., как и слово «измена». Сказавшего это слово обязательно арестовывали и допрашивали, как этослучилосьспосадским Герасимом Валковым, которьш в 1724 г. обозвал «с пьяну бунтовщиком» своего товарища Рыбникова За это слово он оказался в сыске, где егодопрашивали, пытали, а потом высекли кнугом (ss-i. тлов.).

Очень часто в приговорах понятие «бунт» соседствовало с двумя други- миупомянутымивышепонятиями— «скопом» и «заговором». Чем же они различались? Г.Г. Тельберг считал, что различий тут нет никаких: «бунт» — это и есть «скоп и заговор» (7зо. 99). Действительно, в главе 2 (ст. 20, 21) Уложения сказано о преступниках, которые «грабити и побивати... приходили скопом и заговором». Ho мне кажется, чтоТельбергошиб- ся. B Уложении, да и в других законодательных актах, естьдругие трактовки этих понятий. Во-первых, «скоп и заговор» безусловно понимали как вхождение нескольких людей в преступное объединение («скоп») для «заговора» — соглашение д ля совершения неких антигосударевых деяний типа «измены», «бунта» и т. д. («А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают или услышат на Царьское величество в каких людех скоп и заговорили иной какой злой умысел»(гл.2,ст.18).Во-вгорых, «скоп и заговор» рассматривали еще и как умысел к совершению самых разных государственньк преступлений («зла»). B 1677 г. в Якутске воевода открьш заговор казаков и промышленных людей против него и сообщал об этом в Сибирский приказ: «Воровским своим советом, скопом и заговором... хотели убить... воеводу» (107, 99). B 1727 г. в «злом умысле» обвинили ПА Толстого и AM. Девьера, которые в указе названы «мятежниками, которые тайным образом совещались противу... уставу» (завещания) Екатерины I [633-63, 602-603).

B Уложении и других законах выделение «скопа и заговора» в отдельную категорию тяжких преступлений можно связать и с антиземской тенденцией самодержавной власти, которая рассматривала в с я к о e добровольное (временное или постоянное) объединение людей не иначе как преступный «скоп и заговор», направленный на свержение власти самодержца Поэтому в XVII—XVIII вв., самодержавие, как уже сказано выше, крайне недоброжелательно относилось ко всяким не одобренньви государством или церковью собраниям, депугациям и другим коллективным действиям, с какой бы целью их ни задумывали. «Самовольство» поставлено в один ряд со «скопом и заговором» (Уложение, гл. 2, ст. 20). При этом Уложение 1649 r. все же отличает преступное «прихаживанье для воровства» от законного «прихаживаньядлячелобитья» (ст. 22). Тем самым у подданных еще оставалась возможностьдля не запрещенных законом совместнькдействий. Bce изменилось в XVIII в. Петровское законодательство категорически запрети- лолюбые попытки организовывать и подавать властям коллективные челобитные. Артикул воинский запрещает «все непристойные подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать, чрез что воз-

мушение или бунт может сочинитца». Эта норма главы 17-й с заголовком: «О возмущении, бунте и драке» написана самим Петром I (626-4. m-. i93.48). B Артикуле прямо сказано, что зачинщиков коллективньк челобитных следует вешать без пощады, независимо от причины их жалобы и содержания челобитной, «а ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и о своих обидах бить челом, а не обще» (626-4,352). B «Инструкциях и Артикулах военных российскому флоту» также категорически запрещалось «умышленные советы чинить на берегу или на корабле». Их расценивали как преступные сходки, независимо, «о какой причине то (совещание. — £. А.) ни было», «хотя и не для зла» (587-4.2267; 751,141). За государственное преступление признавали также и возмущенные крики военнослужащего о невыплаченном жалованье. Такой солдат, согласно закону, «имеет без всякой милосги, яко заводчик возмущения, наказан быть... ибо сие естьдействи- тельное возмущение» (632-4,340). Закон, по-видимому, действовал. B 1728 г. дьячок Григорьев показал, что он в Москве слышал разговор неизвестных ему солдат: «У нас-де ныне в армее хорошо военный суд творитца: сошед- чись-де BO един круг ничего говорить И шептать НИКОМУ не велят» (575,129).

Такие ограничения касались не только разговоров в солдатских «бекетах» и караулках, но и общественной жизни всехдругих подданньк, касались общественной жизни разных слоев общества, будь то старообрядческие моления при Петре I, мужские вечеринки «конфидентов» вдомеАП. Волынского при Анне Ивановне, светская болтовня в салонеЛопухиных при Елизавете Петровне или ритуальные собрания масонских лож при Екатерине II. Bce эти коллективные действия расценивались властью как преступные «сборища», «сходбища», «скоп и заговор». Тем удивительнее события начала 1730 г. в Москве, когда во время междуцарствия сотнидворян собирались в разных домах и свободно обсуждали проекты реформ, спорили о будущем устройстве России юм. 405). Это было редчайшее явление русской политической жизни, участники которого, согласно нормам законодательства самодержавия, были все поголовно государственными преступниками.

Из реальных, но неудавшихся попыток «скопа и заговора» привлекают внимание три: история камер-лакея Александра Турчанинова (1742 r.), а также ИоасафаБатурина(1753 г.) и Василия Мировича(1764г.). ИзделаТур- чанинова и его сообщников — преображенца-прапорщика Петра Квашнина и сержанта-измайловца Ивана Сновидова, арестованных в 1742 r., видно, чтодействительно налицо были преступные «скоп и заговор» с целью свержения и убийства императрицы Елизаветы. Сообщники обсуждали, как «собрать партию», причем Квашнин говорил Турчанинову, что он уже подговорил группу гвардейцев. Сновидов обещал Турчанинову, что «для такогодела

друзей искать себе будет и кого сышет, о том ему, Турчанинову, скажет и после сказывал, что у него партии прибрано человек с шестьдесят». Был у них и конкретный план действий: «Собранных разделить надвое и ночным временем придти кдворцу и, захватя караул, войти в покои Ея и.в. и Его императорского высочества(Петра Федоровича. — E А.) умертвить, адругою половиною... заарестоватълейб-компанию, а кто из них будет противиться — кологьдо смерти». Ясно бьша выражена и конечная цель переворота «Принца Ивана возвратить и взвести на престол по-прежнему» (ж, зз2-зз5>.

Считать эти разговоры обычной пьяной болтовней нельзя — среди гвардейцев было немало недовольных как свержением 25 ноября 1741 r. Брауншвейгской фамилии и приходом к власти Елизаветы, так и тем, чтолейб- компанцы — три сотни гвардейцев, совершивших этот переворот, — получили за свой нетрудный «подвиг» невиданные для остальной гвардии привилегии. Тотночной путь, когорымлейб-компанцы прошли к собственному благополучию, казался некоторым из их бывших товарищей по гвардии (а гвардейцев тогда было около 10 тыс. человек) соблазнительным и легко исполнимым. Турчаниновже, служалакеем придворце, знал все входы и выходы из него и мог стать проводником к опочивальне императрицы. A это было весьма важно — ведь известно, что в ночь на 9 ноября 1740 г. подполковник К.Г. Манштейн, вошедший по приказу Б.Х. Минихассоддатами во дворец, чтобы арестоватьрегента Бирона, едва не провалил вседело: он в поисках опочивальни регента заблудился в темныхдворцовых переходах as7. i99~200). Только случайность позволила раскрыть заговор Турчанинова.

Другой заговорщик — Иоасаф Батурин — бьш человеком чрезвычайно активным, фанатичным и психически неуравновешенным. Он отличался также склонностью к авантюризму и умением увлекать за собой людей. Подпоручик Бутырского пехотного полка, расквартированного в Москве, где в этот момент (летом 1749 г.) находился двор, Батурин составил план переворота, который предусматривал такие вполнедостижимые втой обстановке цели, как изоляция придворных и арестимператрицы Елизаветы. Предполагали заговорщики и убить ее фаворита А. Г. Разумовского — командира лейб-компании: «Того-де ради хотя малую партию он, Батурин, сберег и, на- рядя в маски, поехав верхами, и, улуча него, Алексея Григорьевича, наохоте изрубить или другим манером смерти его искать он будет». Надеялись заговорщики прибегнуть и к мышьяку (5i8,340-345). Батурин намеревался дейсгво- ватьрешительно (необходимейший элементуспешного переворота!) и после ареста императрицы Елизаветы и убийства Разумовского вынудить высших иерархов церкви срочно провести церемонию провозглашения ве- ликогокнязя Петра Федоровича императором Петром 111.

Планы Батурина не кажутся бреднями сумасшедшего одиночки. Батурин имел сообщников в гвардии и даже в лейб-компании. Следствие показало также, что он договаривался и с работными людьми московских суконных фабрик, которые как раз в это время бунтовали против хозяев и могли бы, заденьги и посулы, примкнуть к заговорщикам. Батурин был убежден, что можно «подговоритъ к бунтуфабришньк и находящийся в Москве Преображенский батальон и лейб-компанцов, а они-де ктому склонны и давно желают» (83, H4). Батурин и его сообщники надеялись получить от Петра Фе- доровичаденьги, раздать их солдатам и работным, обещая последним от имени великого князя выдать тотчас после переворота задержанное им жалованье. Батурин предполагал во главе отряда солдат и работных «вдруг ночью нагрянутъ надворец и арестоватъ государьтю со всем двором», тем более что двор и императрица часто находились за городом, в плохо охраняемых временных помещениях и шатрах. Солдатон «обнадеживал... что которые-де будут к тому склонны, то его высочество пожалуеттеми капитанскими рангами и будут на капитанском жалованье так, как ныне есть лейб-компания» (5i8,343). Здесь мы, как и в истории Турчанинова, видим стремление заговорщика сыграть на зависти соддат к благополучию лейб-компанцев.

Наконец, Батурин сумелдаже подстеречь наохоте великого князя и во время этой встречи, которая привела наследника престола в ужас, пытался убедить Петра Федоровича принять его предложения. Как писала в своих мемуарах Екатерина II, супруга Петра, замыслы Батуринабыли «вовсе не шугочны», тем более что Петр утаил от Елизаветы Петровны встречус Ба- туриньш на охоте, чем невольно поощрил заговорщиков к активности — Батурин принял молчание великого князя за знак его согласия (зіз, i58>.

Ho заговор не удался, в начале зимы 1754 г. Батурина арестовали и посадили в Шлиссельбургскую крепость, где он в 1767 r., расположивксебе охрану, чуть было не совершил дерзкий побег из заточения. Ho и на этотраз ему не повезло: заговор его разоблачили, и Батурин был сослан на Камчатку. Там в 1771 г. вместе со знаменитым Беньовским он устроил-таки бунт. Мятежники захватили судно и бежали из пределов России, пересекли три океана, но Батурин умер у берегов Мадагаскара. Вся его история говорито том, что такой авантюрист, как Батурин, мог бы, при благоприятном стечении обстоятельств, добиться своей цели — совершить государственный переворот (подробнее CM.: 359,3-19; 647, 760).

C подобными же заговорами столкнулась и вступившая в июле 1762 г. на престол Екатерина II. По многим обстоятельствамдело гвардейцев Петра Хрущова и братьев Гурьевьк, начатое в октябре 1762 r., напоминаетдело Турчанинова 1742 г. Опять у власти был узурпатор — на этот раз совершив-

шая государственный переворот Екатерина II, опять (причем тот же самый) сидящий под арестом экс-император Иван Антонович, снова застольные разговоры горячих голов — измайловских офицеров братьев Гурьевых. Они, участники успешной июльской революции 1762 r., как и приятели Турчанинова, недовольны своим положением и завидуютбратьям Орловым, — те ведь сразу стали вельможами, а они по-прежнему не у дел и не у денег. Соблазн повторить «подвиг» Орловых у Гурьевьи и их приятеля Хрущова был, по-видимому, велик. Властьвлице императрицы и ее окружения, узнав о заговоре и арестовав заговорщиков, бьша встревожена как зловещими слухами в обществе о подготовке нового переворота, так и показаниями самих арестованных, говоривших, что «у нас-де в партии дотысячи человек есть», что «солдаты армейских некоторых полков распалены», что их поддерживают И.И. Шувалов и князь Н.Ю. Трубецкой (529a-i. 77-78). Учитывая потенциальную опасность заговора, Екатерина II поступиладля себя необычно сурово: братья Гурьевы и Петр Хрущов были приговорены к смерти, но потом шельмованы и сосланы в Сибирь. Однако не прошло и двух лет, как снова воз- никлаопасностьгосударственногопереворота. ПодпоручикВ.А. Мирович пытался освободить из Шлиссельбургской крепости ИванаАнтоновича.

Список преступлений по рубрике «скоп и заговор» с целью захвата власти нужно пополнить и перечнем успешно осуществленньк заговоров. Речь вдетобупомянугом выше заговоре цесаревны Елизаветы Петровны и гвардейцев, вылившемся в переворот25 ноября 1741 г. исвержение ИванаАнтоновича, а также о заговоре императрицы Екатерины Алексеевны и Орловых, который привел в июне 1762 г. ксвержению Петра III. Наконец, нужно упомянуть заговор ПА Палена и других, закончившийся убийством Павла I 3 марта 1801 г. Эти заговоры, естественно, не расследовались — вспомним знаменитые слова С.Я. Маршака:

Мятеж не может кончиться удачей,

B противном случае его зовут иначе.

Тяжким государственным преступлением было с а м о з в а н с m в о («самозванчество», или «именованиесебя непринадлежащим именем», или «вклепавший на себя имя» — 6Si. 9i). Его не знали в России до начала XVI1 в. B эту эпоху оно принесло неисчислимые беды стране, стало символом разрушения установленного Богом общественного порядка, проявлением зла, беззакония и хаоса. Появление самозванства привело к надругательству над ранее священной властью самодержца и во многом способствовало падению ееавторитета, появлению новыхсамозванцев. Социально-психологическая подоплека сямозванства довольно сложна. Изучая ее, нужно учитывать чер-

ты массовой психологии средневековья, веру человека в чудесные спасения государей, бежавших из-под ножа убийцы, подмененньк и тем спасенных багрянородных детей. Примечательна и мистическая веравособыесимво- лы и меты — «царские знаки». Как говорил один из узников Преображенского приказа, «ныне государь в Стекольной в столбе закладен, а который государь в Москве государем — он швед, а у нашева государя есть знамя: на груди и на обоих плечах по кресту» да. 72j>. Будем помнить, наконец, и об отчаянной смелости авантюристов, пытавшихся это использоватьдля захвата

ВЛаСТИ (703,278-279; 681. 96-115).

B русском праве о самозванстве нет особого закона или статьи, хотя, как уже отмечалось выше, глава 2-я Уложения 1649 г. проникнута идеей праведного противопоставления законного монарха его незаконному сопернику, который «хочет Московским государьством завладеть и государем быть». B этом явно слышен отзвук закончившейся ранее борьбы за русский трон. K началу XVIII в. казалось, что время самозванцев навсегда миновало, однако этот век принес такое количество самозванцев, какого не знал предыдущий XVII век. Несколько самозванцев появилось уже при Петре I и сразу же после его смерти. B 1730— 1750-х гг. было выловлено восемь самозванцев,ав 1760—1780-е гг. число«ПетровФедоровичей»точнодаже не подсчитали — около десятка. Последнийлже-Петр III был выловлен в 1797 г. Это был нищий Петушков — молчальник в веригах, который признал свое сходство с профилем на рублевике Петра III an, 325-32&, 743,134-141:553,95).

Причины столь резкого и опасногодля самодержавной власти возрождения самозванства в XVIII в. коренилисьвдинастических «нестроениях», которые постигли семью Романовьк в первой четверти XVIII в. Начало им положиладраматическая ситуация 1718 r., когдабегство, следствие, суд, а потом и таинственная смерть царевичаАлексея внесли смятение в сознание народа, не случайно первыми самозванцами стали как раз «царевичи Алексеи Петровичи». После гибели Алексея состояние «династического напряжения» сохранялось: Петр I в начале 1725 г. умер без завещания, обострилось соперничество потомков отдвух его браков (с Евдокией Лопухиной и с Мартой-Екатериной Скавронской).

Затем возникает противопоставление потомков Петра I (Елизавета, Карл-Петер-Ульрих — будущий Петр Федорович) и потомков его брата-со- правителя ИванаѴ(Анна Ивановна, АннаЛеопольдовна, ИванАнтонович). Постоянную пищу народной молведавалилегенды о «подменности» Петра I, о волшебном «спасении» юного Петра II. B манифесте о казни самозванца Миницкого в 1738 г. власть предупреждала подданных, чтобы они «твердо

и непоколебимостояли в верности к Ея и.в.,атаким злодеям (каксамозва- нец Миницкий. — E. А.) обману отнюдь не верили под лишением живота своего» (587-10, 7653).

Ореолом мученичества было окружено имя заточенного в узилище бывшего императора Ивана Антоновича. И все же к началу 1760-х гг. самозванство в условиях устойчивой власти императрицы Елизаветы, при наличии наследника престола Петра Федоровича, да еще после рождения у последнего в 1754 г. сына Павла, явно пошло на убыль. B это время самозванство даже теряет персонификацию — после смерти царевича Алексея, а потом Петра Ii в 1730 г. прошел большой срок, и поэтому в конце царствования Елизаветы Петровны если и появлялись самозванцы, то назывались безымянными «государями» (112. 325).

Ho вскоре самым сильным потрясением для народного сознания и толчком к новому всплеску самозванства стала трагическая история Петра III, свергнутого своей женой императора, который якобы скрылся среди народа. Вдлинной череделже-Петров III были и психически больныелюди, и авантюристы разного калибра. Один из них не устраивал смятений и мяте- жей,атихо, благодаря слуху, пущенномуоего «царском происхождении», паразитировал среди крестьян, которые передавали «государя»другдругу, кормили и поили его, на что самозванец, собственно, и рассчитывал. Другой объявил себя «Петром III», чтобы...добытьденег насвадьбу, третий в 1773 г. говорил приятелю о намерении сделаться «Петром III»: «А может иной дурак и поверит! Ведь-де простые люди многие прежде о ево смерти сомневались И говорили, ЧТО будто ОН не умер» (681. 99, 119, 125). И расчет этот был не так уж и глуп: огромные массы людей, пропитанные мифологическим сознанием, верили в «чудесные спасения», «царские знаки» и, недовольные своей жизнью, шли за самозванцем. История Пугачева показала, как можно с выгодой использовать эти народные настроения. Для Максима Шигаева и его товарищей, которые познакомились с Пугачевым в 1773 г. наТаловском умете, «царские знаки» на груди этого беглого донского казака были лишь зажившими болячками. Яицким казакам, недовольным своим положением, было гораздо важнее решить проблему: можно ли использовать Пугачеваддя успешного «мятежногодела» или нет? Как известно, казаки, убедившись в том, что самозванец им подходит, заключили с ним своеобразныйдоговор. Они обеспечили самозванцу «признание», первоначальную вооруженную поддержку, что и позволило поднять на бунтте слои народа, которые верили в чудесное спасение «анператора» Так оказалось, что самозванство таило в себе серьезнейшую угрозу государственной безопасности втечение всего XVIII в. Как отмечалось выше, в русском праве не бьиіо специальных законов, которые бы кодифицировали состав такого преступления, как самозванство. «Изменник», «бунтовщик», «клятвопреступник», «вор» — такие оценки давали законы того времени самозванцу. Самозванец классифицировался как вор в узком значении этого слова, конечно, не как «вор овощной», а как вор царского имени, как «похититель имени монарха» a%. m. K этому преступлению подходила 2-я статья 2-й главы Уложения об измене, в которой говорилось: «Также будет кто при державе Царского величества (т.е. при царствующем монархе. — £ A.), хотя Московским государством завладеть и государем быть» и т.д.

Поэтому власть весьма нервно относилась к малейшему намеку на самозванство. Bce подобные факты тщательно расследовались, и выловленньк самозванцев жестоко наказывали. B 1715 г. дворянский сын из Казани Андрей Крекшин получил 15 лет каторги только за то, что в пьяном виде назвал себя «царевичем Алексеем Петровичем» . Тотчас по этому письму вТайной канцелярии начали следственное дело. B 1739 г. некий тамбовский крестьянин, сидя с товарищами в кабаке, возмущался многочисленностью и безнаказанностью воров и убийц и при этом сказал: «Вот, ныне во-

ровловятиотводятквоеводе,авоеводаихсвобождает, кабы я был ц a p ь, то бы я всех воров перевешал». Эти слова и привели его в Тайную канцелярию (S6-4. m>. За 11 летдо этого, в 1728 r., в Преображенском прика- зеоказалсятамбовецАнтонЛюбученников, сказавший примернотожеса- мое: «Глуп-де наш государь, как бы я был государь, то бы-де всех временщиков перевешал». После пыток его били кнутом и сослали в Сибирь (S6-4. 215;S-l,342o6.).

Нельзя бьшо даже в шутку, иносказательно провести аналогию своего положения, статуса с царским. Как преступление рассматривали в политическом сыске словаархимандритаТихвинского монастыря Боголепа, сказавшего в 1699 r.: «И я-де равен царю» (Mi, 220). Сурово покарали колодников Киприяна Иванова и Максима Зуева. Первый сказал в 1702 r.: «Я-де не боюсь, я над вами царь», а второй спорил и говорил, «что он царь» (S9, 672, W). Такое же преступление совершил курмышский комендант Василий Лоды- жинский, сказавший в 1714 r. «в пьянстве»: «Я-де и сам царь!» B 1728 г. донесли и на командира корабля лейтенанта Герценберга, который внушал матросу: «Здесь императора не имеетца и я-де на него плюю, а здесь я император» (88,265; 8-i, 120). Донос был подан и на вдову Агафью Ушакову, которая в 1732 г. сказала своему пасынку: «Я сама государыня и никого я неопасна, ПОДИ O TOM донеси», ЧТО OH И сделал (42-2, 46). Дорого обошлись B 1733 г. крестьянину Филиппу Иванову слова «я и сам лучше государя», как и казаку Федору Макарову его хвастовство: «Я-де сам в доме своем грозный царь». ДоносчикАникеев на следствии сказал, что «помянутой Макаров называется царем, а которым имянно не сказал». Макаров же на следствии уточнил, что сказал: «Я-де бугго грознъш царь Иван Васильевич». Ho это уточнение не спасло его от кнута и ссылки (86-2, ю2об„ ізі-т. За подобные преступления пострадал в 1740 r. поручикЛукьян Нестеров, которьш сказал о своем поместье: «Мы вольны в своем царстве» (86-4, зад. Преследовали во времена императрицы Елизаветы и смелые сравнения, которыми поделилась с мужем жена: «Я передтобою барыня и великая княгиня! И что касается и до императрицы, что царствует, так она такая же наша сестра — набитая баба, а потому мы и держим теперь правую руку и над вами, дураками, всякую власть имеем» (i24,831). B середине XVIIl в. такие «непристойные слова» классифицировались в законе как «название своего житья царством» aso, 65).

Преступлением становилосьдаже шутливое причисление себя или кого- либо из простьк смертньк к царскомуроду, атакже упоминание о близких, интимных, товарищеских отношениях с государем («Государев брат», «Тo- варищ Его величества», «Он — царского поколения» — 88, 262, 352o6.;89, 825o6.j. Тщательнорасследовалидоносы натаких, которые, как крестьянин Васи-

лий Шемяка, хвастались: «Еще мне быть на царстве!» или «Я-де сам завтра царь буду!». Последнее сказал, к своему несчастью, служка Иван Губанин (S-j. 337o6;89,839). Разговоры о родстве с царской семьей расследовали даже тогда, когда вели ихлюди явно психически больные. B 1708 r. пытали одного сумасшедшего, который в припадке безумия называл себя братом царя Алексея Михайловича и дядей Петра I де W). B 1740 г. в Скопине убивший свою жену ФедорДкжов заявил, что «тое жонку зарезал он для того, что хотел он, Дюков, в цари». B Тайной канцелярии Дюков признался, что ему часто являются некие «сияния», которые он понимаеткакбожесгвенное откровение, указания свыше, что «возметцаон в цари в ыное государство». Для этого он намеревался идти за драницу «к турскому салтану», и тотякобы «примет ево K Себе B Цари И ЖеНИТ НаДОЧерИ СВОеЙ, еЖеЛИ у НеГО ИМееТЦа» (86-4, 394).

Предупреждением самозванства стали те демонстративные действия, которые власти проводили с пойманным Пугачевым. Капитан Маврин дважды выводил самозванш на городскую площадь Яицкого городкадля публичного обличения и заставлял громогласно объявлять о себе, что он Емельян Пугачев, «Зимовейской станицыдонской казак, не умеющий грамоте» и что «их обманывал», «что согрешил пред Ея и.в.». Затем Пугачеварешили везти в клетке «церемониально — для показания черни». Позже такой же пуб- личныйдопрос сделал Пугачеву Петр Панин в Казани 1 октября 1774 r. (522, 39-40,6i-62). Tеми же опасениями можно объяснить и пожизненное заключение в Кексгольмскую крепость двух жен и детей Пугачева, причем им было строго запрещено называться знаменитой фамилией, «а ежели они мерским злодеевым прозванием называтца будут, то с ними поступлено будет co всей строгостью законов» (522,223). При этом следствие, даже имея дело с заведомыми сумасшедшими, всегда пыталось выявить «скоп и заговор», ибо без этого самозванство не мыслилось в сыске, тем более что было известно немало случаев, когда за самозванцами стояли группы людей, хотевших использовать «императора» в своих целях.

Отказ присягать государюияарушеиые присяги — преступления, возникшие в XVIII в. И хотя присяга на кресте и Евангелии известна и раньше как при судопроизводстве, так и при совершении сделок, заключении договоров, все-таки отношение к присяге в XVII в. было иным, чем при Петре I. Во-первьк, при нем были разработаны обязательные типовые письменные присяги д ля военных и гражданских служащих, которые они подписывали после клятвы и целования креста и Евангелия (см. m, 483484). За нарушение присяги (как и задачуложньк показаний) полагалось от- сечениедвух пальцев, которое в 1720 r. Петр I заменил навырывание нозд-

рей (587-6, .ті). Одновременно царь ввел и всеобщую присягу верности назначенному государем наследнику престола. Весной i 718 r., когда после отречения царевичаАлексеяотпресголацарьутвердил своим наследником млаа- шегосына, царевича Петра Петровича. Ho царевич умер весной 1719 r., и черезтри года, в 1722 г. Петр предписал присягать в верности изданному им «Уставу о престолонаследии». Согласно ему император мог назначить себе в преемники любого из своих подданных. C тех пор при вступлении на престол новьк государей проводили присяги подданных. Церемония присяги требовала обязательно клятвы в церкви на Евангелии и кресте, атакже собственноручной подписи особых присяжных листов. Именнотакой листпе- редал 2 марта 1718 г. в руки царю в церкви в Преображенском упомянутый вышеподьячийДокукин. Наэтомлисте, нижетипографскоготекстапри- сяги, царь прочитал слова, написанные рукой Докукина: «Аза неповинное отлучение и изгнание всероссийского престола царскаго Богом хранимого государя царевичаАлексея Петровичахристианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не именуюсь, и натом животворяща Креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь... хотя за то и царский гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа Бога и Иисуса Христа по воле Его святой за истину аз, раб Христов, Илорион Докукин, страдати готов.АминьІАминьІАминь!» НадопросеДокукин показал, что«на присяге подписал своеручно он, Ларион, соболезнуя о нем, царевиче, что он природной и от истинной жены, а наследника царевича Петра Петровича за истинного не признает» (325-1, i58-i65). Тем самым в формедемонстративной н e п p и с я г и Докукин выразил свой протест, за что его вскоре колесовали. B том же году в Киеве казнили и двоих солдат — Редькина и Галкина, также отказавшихся присягать в верности царевичу Петру Петровичу (m, аъ. B Сибирь после пыток попал посадский Корней Муравщик, который в 1718 г. говорил о присяге «непристойные слова и плевал» (Ч-з. ioo>. B 1722 г. жители Тары отказались присягать в верности Уставу. Этототказ привел к пыткам и казням множествалюдей. ПА Словцовсчитал, чтовТаре казнилидо тысячи жителей города и окрестностей, что кажется преувеличением, хотя масштабы репрессий бьши, бесспорно, значительны (687, 276-278:581, 61).

Массовый отказ подданныхотприсяги вТаре и вдругих местахбьш связан с распространенным в среде старообрядцев представлением о том, что процедура клятвы — дьявольская ловушка антихриста Петра I, который тем самым хочетсвященною клятвой «привязать» к себе невинные христианские души, да еще перед самым концом света, который, по расчетам старообрядцев, «намечался» на 1725 г. (5S2, so>. Акт неприсяги становился государственным преступлением, ибопротиворечил воле самодержца. Поэтому

осуждали не только пренебрежение обязанностью присягать, но и надругательство над этим священным для власти актом. B 1734 г. сослали в Сибирь некоего Комарова, которьш товарищу в кабаке «матерны говорил: “Мать-де ТВОЮ B гузно И C присягою твоею”» 04-2, 236).

Государственным преступлением считалосьдаже неумьддленное неучастие подданного в процедуре присяги. B этом видели дерзкое проявление его нелояльности государю. Только редчайшая причина неявки подданного в церковь в день присяги признавалась властями уважительной. Сурово карали и всякое сопротивление самой процедуре присяги со стороны чиновников и церковников, формальное или наплевательское отношение подданньк к совершению акта присяги. B начале 1730-х гг. прошла целая серия дел церковников, которые не признавали выбранную в 1730 г. верховниками императ- рицуАнну Ивановну, не присягали ей, атакже не подтверждали присягой свою верность изданному этой же государыней в 1731 г. указу о престолонаследии. Особенно обеспокоило власти то, что церковники не приводили к присяге своих прихожан и родственников, публично выказывали пренебрежение к самой присяге и даже, как сказано о трех сосланных в Сибирь попах, «лаяли во время присяги... и имели намерение Ея и.в. о наследии, також и принятую на то присягу письменным проектом обличать» (m, г2,- см. также 42-5, Шидр.л B 1733 г. на каторгу в Оренбургсослали попа Григория Прокопьева, который дал подписаться людям под присяжными листами без приведения их к присяге (8-2, ii4). Безусловным преступлением считались уничижительные комментарии о присяге типа: «Вы-де присягаете говну!» (дело 1762 Г. — 83, 122).

Возвращаясь к аргументации тарских раскольников, отметим, что в некотором смысле присяга оказываласьдействительно если не эсхатологической, то правовой ловушкой какдля служилого человека, так и для подданного вообще, весьмалегко приводилакклятвопреступлению. B присяге, которую подписывал каждый служащий, говорилосьоверности служения государю и назначенным им преемникам, оточном исполнении «присяжной подданнической должности», т.е. своих обязанностей по службе, атакже о предотвращении ущерба «Его величества интереса» (587-9, 6647; 193. 483-484). A поскольку этот интерес понимался весьма широко, то фактически всякое преступление служащего автоматически означало нарушение присяги, трактовалось как клятвопреступление. Так, собственно, смотрели власти на участие служилого человека в «непристойных разговорах». O преступлении АП. Волынского в одном из документов следствия было сказано, что он кроме прочих преступлений «явно уже в важнейшем и предерзком клятвопреступлении явился» (6, із>. B 1743 г. ИванаЛопухина, ведшего подобные разго-

воры, обвинили, помимо всего прочего, в презрении присяга и клятвопреступлении . Летом 1729 г. в Петергофе несколько садовников, закончив в обедработу, «сели... налавках и имели все разговор о наукахса- довьгх работ и говорили, что-де галанские садовые науки хороши. И оной Кондаков (садовник, который вернулсясучебы из Голландии.— E. А.), напротив того, говорил, что весьмахороши, и они спросили ею: “Что-де Галандия под ведениемли Его императорского величества?” И он, Кондаков, сказал им, что не под ведением и они-де на него срут, и в полушку не ставят, назьтаютево катом и вы-де ево...» — и далее следует непристойное выражение, которое невозможно воспроизвести на бумаге (3S, ш.).

Без риска оказаться без языка или в Сибири нельзя было рассказывать о происхождении российских монархов.Амеждутемнарод в своих рассказах изображал крайне неприличную картину происхождения и жизни своих правителей. «Роды царские пошли неистовые, — рассуждал в 1723 г. тобольский крестьянин Яков Солнышков, — царевна-де Софья Алексеевна, которая царствовала, была блудница и жила блудно с бояры, да и другая царевна, сестра ее (вероятно, Марфа. — £ А.) жила блудно... и го- сударь-де царь Петр Алексеевич такой же блудник, сжился с блудницею, с простою шведкою, блудным грехом, да ее-де за себя и взял и мы-де за таково государя Богу не молимся... отцаревичаАлексея Петровича родился царевич от шведки с зубами, непрост человек» m, 6ss>.

Такие суждения в многообразных вариациях «записаны» политическим сыском в самыхразных концахстраны. Бесчисленное множество раз пере- давалисьлегенды о том, как немецкого мальчика из Кокуя подменили на девочку, которая родилась у царицы Натальи Кирилловны и из этого немецкого (вдругом варианте — шведского) мальчика вырос Петр 1 (775.95-ii2>. Естественно, толпе не нравилось, что императрица Екатерина I вышла в люди из портомой, что «не прямая царица — наложница», и он «живет с нею, сукою, императрицею, несколько лет не по закону». Петр 11 был, как уже сказано, плохтем, чтородился от«нечистой» (вариант — «некрещенойдевки»), «шведки», что «до закона прижит», да еще и появился на свет с зубами. Об Анне Ивановне ходили слухи, что ее настоящий отец — немец-учитель и что вообще она — «Анютка-поганка». Об Елизавете Петровне говорили одно и тожелетсорок: «выблядок», «прижитадозакона», что ей «неподлежит... на царстве сидеть — она-де не природная и незаконная государыня, императора Петра Великогодочь». He успел родиться в 1754 г. цесаревич Павел Петрович, как И О нем уже говорили, ЧТООН «выблядок» (376, 133; 661, 527;8-1, 333 o6., 361; 44-16, 298; 44-2, 92).

Немало в обществе было и просто дерзкого «глумсгва» на тему о происхождении царей. B 1729 г. между попом Михаилом Васильевым и крестьянином Василием Носом произошел следующий, записанный потом в протоколе Тайной канцелярии разговор: «Оной-де Hoc спросил ею, попа: “Ты что за человек и из кого родился?”. И он, поп, ему сказал: “Я — поп и родился из попа, понеже как отец, так и дед мой были попы, а ты из мужика родил- сяимужичейтысын, идед-детвойхаместь,итотже Носнатеево, поповы, слова ему, попу, говорил: “Коли ты меня называешь мужиком, что я родился из мужика, и дед мой был хам, то и Его и.в. родился из бобыля, и те ево слова слышали свидетели по именом семь человек». Cnop кончился в сыскедля Носаплохо: кнут, вырезаниеноздрей, Сибирь, Ksaopra(g-i,367o6.).

Земной облик и жизнь монарха — тема, которая была безусловно запретной для разговоров и приводила тысячи людей, которые невольно или умышленно ее касались, в застенок. При знакомслвесделами политического сыска создается впечатление, что подданным было запрещено обращать внимание на возраст, пол государя или государыни. Запретна это вполне укладывается в традиционную систему сакральных представлений о самодержце как о земном Боге. Как писал в 1736 г. Анне Ивановне один челобитчик, Петр Кисельников: «Желал бы я, грешный, ввдетилице ваше всепресветлое, но не смею, Бог наш на небеси, а императорское величество на земли во веки прибывать. Аминь!» (6/, 2o6.). B официальной идеологии у государя, как у Бога, нет возраста и очень слабо обозначается пол. Человеческие болезни государя, его физические недостатки, старость, частная, а тем более — интимная жизнь и вообще всякие сведения о человеческой природе земного небожителя были для подданных под строжайшим запретом, являлись табу. Рассуждать о возрасте правящего государя, об естественных пределах, которые кладетнебесный Богжизни Богаземногозначилосовер- шать государственное преступление. Непременно наказывали людей, которые рассуждали, сколько еще лет проживет государь, или касались темы неизбежной в будущем кончины самодержца. B этом видели намек на покушение. B ноябре 1718 г. одногоизденщиковАД Меншиковадопраши- вали о том, говорил ли он «недостойные словатакие, что по которых меегго- сударь жив, а ежели умрет, то бытьдругим, а [кто] имянно не сказал». B 1719 г. был арестован приказчик Мартынов, который сказал: «Агосударю не долгожить1»да 82). B1725 г. брянскогоархимандрига Иосифаобвиняли «вже- лании смерти» Петру I из-за сказанных им слов: «В животе и в смеряй Бог знает какова будет и в три года премена». B 1729 г. расследовали дело посадского Петра Петрюва, сказавшего про Петра H «в разговорах»: «Бог знает долголи пожить будет, ныне времена шаткие» ts-i, зозоб., Збб,- is, іобз. Одним из главньк обвинений епископаДосифея состояло в его якобы «желательстве смерти Государевой» (752, 219).

Прюблема пола государя (государыни) в XVI11 в. оказалась очень острой — нужно помнить, что в послепетровскую эпоху более 70 лет на престоле сидели преимущественно женщины. Общественному сознанию того времени присуще противоречие: общество (в равной степени как мужчины, так и женщины), с одной стороны, весьма низко ставило женщину как существо нечестивое, неполноценное и недееспособное, но, сдругой сторюны, должно было официально поклоняться самодержице. «О государыне императрице, — писал в проекте 1730 г. о необходимости образования совета при Анне Ивановне B.H. Татищев, — хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однако ж к а к e с т ь п e p с о н а женская, к таким многим трудам неудобна;пачежзако- нов недостаетдля того на время, доколе нам Всевышний мужескую персону на престол дарует, потребно нечто для помощи Ея величеству вновь учредить» (405, 155).

Чуть позже, в 1731 r., ту же мысль, но по-своему выразил крестьянин Тимофей Корнеев, который сказал по поводу восшествия на престол Анны Ивановны: «Какая-де это радость, хорошо бы-де у нас быть какому-нибудь царишку, где-де ей, императрице столько знать, как мужской пол, ее-де бабье дело, она-де будеттакая ж ябедница, как наша прикащица, все-де будет воровать бояром, а сама-де что знает?» Ему, в отличие от Татищева, урезали языкисослали наАргуньгя-г, н5). Известно, что Екатерина II отказалась от предложения принять официальньш титул «Матери Отечества». Ee сомнения понять можно, ибо эти священные слова в разговорах ее подданных сплошь и рядом сочетаются с непристойностями.

Поддерживаемая ритуалами и запретами сакральность носительницы высшей власти, самодержицы, общие представления о ее жизни как существовании земного Бога — все это приходило в явное противоречие с ее реальным, подчасдалеким отбожественного, темным происхождением и порой сомнительным поведением. B 1748 г. колодник Фома Соловьевдонес на своего охранника гвардейца Степанова, который рассказал ему, Соловьеву, что накануне он, стоял на часах на крыльце перед опочивальней Елизаветы Петровны и видел, каквпалату вошли императрица и прафАлексей Разумовский, а потом ему, черезлакея, передали приказ сойти с крыльца. Cnyc-

каясь вниз, Степанов «помыслил, что всемилостивейшая государыня с Разумовским блуд творят, я-де слышал, как в той палате доски застучали и меня-де вто время взяладрожь, и хотел-де я, примкнувши штык, того Разумовского заколоть, а означенного лакея хотел же прикладом ударить, топь- ко-де я испужался».

Ha допросе Степанов не отрицал сказанного и уточнил, что он «незнаемо чего испужался ивто-де самое время вздумал он, Степанов, означенного Разумовского за то, что, думал он, оной Разумовской с Ея и.в. блуд творят», но не смог этого сделать, так как «вскоре мимо ево прошел дозор и потом вскоре ж он с того караула [был] сменен». Интересны дальнейшие объяснения солдата: «Азаколовши-де оного Разумовского, хотел он, Степанов, Ея и.в. донести, что он того Разумовского закололзато, что он с Ея императорским величеством блуд творит и уповал он, Степанов, что Ея и.в. за то ему, Степанову, ничего учинить не прикажет, и ежели бы-де означенной дозор и смена ему, Степанову, не помешали, то б он того Разумовского подлинно заколоть был намерен» (s-2, s&-S7o6.>.

Степанов «испужался» не «незнаемо чего», а страшного для человека того времени противоречия между священностью табуизированной особы самодержицы и кощунственносгью заурядного полового акта с нею кого-то из ее подданных. Намерения Степановаясно говорят, что соитие государыни с подданным он расценил как нападение, насилие, от которого хотел защитить государыню, действуя при этом согласно нормам уставов и присяги, для чего, как он понимал, его и поставили на посту у царской опочивальни.

Сколь разрушительно подобные, размножаемые слухами (как тогда говорили, «эхом») скабрезные истории действовали на священный облик государыни в сознании людей, не приходится много говорить. Дворцовые перевороты силами гвардии и стали возможны потому, что гвардейцы, стоя на постах во дворце, видели «оборотную», закулисную сторону полубожесгвен- ной, на взгляд простецов с улицы, жизни монархов (uo, 26). Екатерина II, придя к власти и зная, что ее воспринимают как жену-злодейку, вела себя крайне осторожно и не только отказалась оттитула «Матери Отечества», но и от венчания с Григорием Орловым. Она поняла, что ее подданным будеттруд- но примириться с мыслью, что по церковным законам брака самодержица должна безропотно покоряться одному из своих подданных — государевых рабов, ибо в обществе реальнодействовал библейский принцип «даубоится жена мужа своего». Серьезным симтомом падения авторитета власти женщины на троне стал заговор Федора Хитрою и ero сообщников, хотевших убить Орловых, а императрицу насильно выдать за бывшего императора

3 - 1286

Ивана Антоновича или за одного из его братьев, сидевших тогда в Холмогорах.

Конечно, не все подданные были так чувствительны, как упомянутый преображенецСгепанов. Оттрепетногосвященноговосприятияличности государыни оказалась далека соликамская «жонка» (так в делах сыска называли замужнююженщину) МатренаДенисьева, которая говориласвоему любовнику: «Вот-де мы с тобою забавляемся, то есть чиним блудодеяние (пояснение следствия. — £. A.), так-де и Всемилостивейшая государыня с Алексеем Григорьевичем Разумовским забавляются ж». Еще резче провела этуже параллель солдатская жонка Ульяна: «Мы, грешницы, бляцуем, но и Всемилостивейшая государыня с... Разумовским живетблудно». Вделе Елизаветы Ивановой записано ее высказывание: «Я — блять, но такая-де Всемилостивейшая государыня живет с Разумовским блудно» (S-2. лоб., язоб., iso6.).

Разрушение сакральности самодержавия — процесс естественный для конца средневековья, но он резко усилился с того момента, когда в конце XVI в. вымерладинастия Рюриковичей и началасьборьбазатрон.Думает- ся, что пришедшая к власти после Смуты династия Романовых за триста лет .- своего господства так и не сумела утвердиться в сознании народа как легитимная и авторитетная власть. Нужно согласиться с суждением K.B. Чистова, писавшего, что для возникновения и широкого хождения в народной среде легенд об «истинном царе», добром и справедливом, «необходимо, чтобы правящий царь был признан не “прямым”, не “истинным”, “не прирожденным”» (лі, 95>. Поведение царей и цариц XVIII в. как бы постоянно подтверждало «неистинность» происхождения членовдинастии Романовых. Петр I своим «плебейским» поведением, невиданными реформами и малопочтенными в глазах народа адюльтерами сильно разрушил святость восприятия самодержавия. Женщины, сидевшие после него на русском троне, окруженные любовниками и проходимцами, усугубили этотразрушительный процесс. Данные политического сыска XVIII в. убеждают, чтодля народа не существовало ни одного порядочного, доброго, мудрого, справедливого клюдям монарха, Аужоморальном облике почти всех государей в общественном сознании имелось устойчивое отрицательное суждение. Люди, сами далекие отправедной, высокоморальнойжизни, были необыкновеннотребовательны к нравственности своего повелителя или повелительницы. Только просидевший всю свою жизнь в тюрьме Иван Антонович да убитый женой-ало- дейкой император Петр III вызывали народные симпатии, да и то скорее всего потому, что они не успели поцарствовать и нагрешить. Впрочем, воцарившегося всего на полгода Петра III с самого начала окрестили «чертом» и «шпиеном».

Словом, вХѴШ в. отофициальнойдоктриныоцарекакземном Боге, кроме шлейфа непристойностей наэтутему, ничего не осталось. Подданные, особенно в своем узком кругу, да порой и публично, без всякого почтения высказывались о своих прежних и нынешних правителях какоземных, грешных людях, порой безапелляционно, цинично и грубо судили их поступки. Типичным было высказывание старосты в сборной избе о Петре I: «Какой у нас царь? Царишка! Измотался весь. Оставил Москву, живет в Питере и строит город». Несколько женщин были арестованы в 1736 г. за «непристойный разговор» о земном Боге, точнее о «богине»: «Един Бог без греха, а государыня плотъ себе имеет, она-де гребетца» (44-4,2so>. Весной 1739 г. в подмосковнойдеревне пятеро крестьян, втом числе Григорий Карпов и Кирилов, пахали пашню, потом, сидязаобедом в поле, «прислыша в Москве пальбу ис пушек», обсуждали это событие. Крестьянин Кирилов сказал: «Палятзнатнодля какой-нибудьрадости про здравие государыни нашей императрицы». И Карпов молвил: «Какой-то радости быть?» И он же, Кирилов, говорил: «Как-та у нашей государыни без радости, она, государыня, земной Бог, и нам велено о ней, государыне, Бога молить». И тотже Карпов избранил: “Растакая она мать, какая она земной Бог — сука, баба, такой же человек, что и мы: ест хлеб и испражняетца, и мочитца, годитца же И ее делать”» (322, 88; 44-4, 342o6.).

Вообще, женщина, да еще незамужняя или вдовая, насвященном престоле русских царей — тема неисчерпаемая для «непристойных» и непристойных без кавычек разговоров, за которые людей тащили в сыск, резали языки и ссылали в Сибирь. Можно выделить несколько блоковтаких«не- присгойных слов», которые считались преступными. Во-первых, это уничижительные высказывания о государыне как о «бабе»: «У нас-де ныне баба царствует... Владеет государством баба и ничего она не знает... У бабы волос долог, а ум короток (пословица эта часто применялась к императрицам, какидругая: «Горе томудому, которым владеетжена» — ззб, i4)... У госуда- рыни-де ума нет... Недостойно в нашем Великороссийском государстве женскому полу на царстве сидеть... У нас на царство посадили царицу, она-де баба — курва... Черт велел бабе кланяться... Я-де с нею, императрицею, в бане парился... Вот-де ныне зачалась война, бабье льдело — такое великое государство и войну содержать и корону иметь... K присяге не пойду... как уже жонки царем, так пущай и крест целуютжонки... За бабу, за свинью присягудержи!.. Ты присягал курве!.. Я бабья указа не слушаю... Целовал я крест не за Ея величество, за суку... Ево в солдаты не возьмут, ныне царя нет, нашто-дебабесалдаты?.. Гдеей,такойбеспортошной, насжаловать... Назвал государыню бабой...».

Сажалилюдей также затост: «Здравствуй(Пустьздравствует. — £ А.) Всемилостивейшая государыня, хотя она и баба, да всю землю держит!», за вопросы: «Разве ты у суки служишь?», «На что бабе городы?» (о взятии Очакова), «Для чегобабусозвоном встречают?», «Естьлиунее муж?... [а] если мужа нет, кто-де ее гребет?» ап, .m 44-2, in. m, 242,299, 35706., 3ss~m 44-10,12s, i4So6.: 44-16,359o6.; 67-2o6.; 8-1. 125oS., 129, 148; 181, 320;8-2 61, 81; 661,527).

Во-вторых, это обсуждение интимной жизни государыни. B основном это разговоры и споры на следующие преступные темы:

1. Предшествующая и ньшешняя «блудная история» самодержицы («Государь государыню прогвоздил в девках»; «Мы-де, матушка, знаем, как она, государыня, в девицах жила» — о Екатерине I). Такие или подобные «речи» отом, кто государьшю «попехивает», были о каждой императрице.

2. Персональный состав любовников императриц, с кем они «блудно («телесно») живут>. Среди этих счастливцев молва числила самых разных людей. Особенно много грязи выливали на Елизавету Петровну. Образец: «Сначала ее князь Иван Долгорукой погреб (выговорил то скверно), а потом Алексей Шубин, а ныне-де Алексей Григорьевич Разумовский гребет» — из дела сержанта Чебышева (8-2, si;8-i. зі5).

3. Тайные «чреватства» и рождениедетей у императриц, атакже судь- баэтихдетей.ЭтослухиодетяхАнны Ивановны («У государыниАнны Иоанновны есть сын в Курляндской земле»; «Слышал он в народной молве, бут- то у Ея и.в. имеетца сын»), но более всего говорили о тайныхдетях Елизаветы Петровны, что способствовало появлению широко известной легенды о «Таракановых» (8-1,146;44-2,11-12; 203,233).

4. Различные альковные подробности, начиная с абортов (дело Ивана Айгустова, который объяснял успехиЛесгока при Елизавете Петровне имен- ноумением ихделать — 8-2,56o6.) и кончая рассказами о закулисной, обычно непристойной с точки зрения народной морали, жизни двора. Дворовый помещика Милюкова Василий Герасимов в 1735 г. бьш пытан в застенке по поводусказанных им слов: «Господин их пропалотгенерала Бирона, которой приехал з государынею императрицею и с нею, государынею, живети водитца рука за руку, да и наш-де господин был пташка, и сам было к самой государыне прирезался, как она, государыня, в покоях своих изволила опочивать и тогда-де господин мой, пришед водворец, вошел в комнату, где она, государыня, изволила опочивать и, увидя ее, государыню, в одной сорочке, весь задражал, и государыня, увидя ево, изволила спросить: “Зачем- де ты, Милюков, пришел?” и он-де государыне сказал: “Я-де, государыня, пришел проститца” и пошел-де из комнаты, вышел вон». Это и послужило причиной опалы Милюкова, пострадавшего от подозрений ревнивого Бирона, который следил, чтобы никто, кроме него, к императрице не «прирезался» (54, 1-2).

Нельзя бьшо оскорблять и различные государственные учреждения — ведь они воспринимались как проводники государевой воли. Известно, что оскорбление учреждений (в том числе просто ругань в их помещении) расценивалось как нанесение ущерба чести государя (см. 584,24-25). Подканце- ляристФатей Крьиюв в 1732 г. «прославился»дерзосгью, когда«Новоладож- скую воеводскую канцелярию бранил матерно: мать-де, какбодузабить-де в нее такой уд я хочу, тое канцелярию блудно делать» (42-2,46os.). Так же непристойно в 1732 г. поступил сборщик конских пошлин Иванов, который «бранил и ругал весь народ и сулил естество свое всякому в рот и поносил присяжную должность» (42-i, i87). B 1747 г. был сурово наказан капрал Фролов, который, обращаясь к Камер-коллегии, точнее — к ее «матери», сказал об этом серьезном учреждении, что «я-де матьтвою розгреб (выговорил по-соромски)». Пороли кнутом и одного канцеляриста, который обещал сделать нечто подобное C казенной инструкцией (8-4, 26).

Запрещено было всуе поминать само сыскное ведомство, атем более шантажировать им людей. B 1703 г. бит кнутом и записан в «роспись с ворами» старец Прогасий, который, придя в монастырскую трапезную пьяным, просил прощения за этоу игумена Максима и при этом сказал: «Прости меня, а если не простишь и ты будешь на Москве в Преображенском приказе, и на тебе голова не удержится»де-г, 54o6.-s5). B 1734 г. монах Иона шантажировал архимандрита Мефодия, о тайных грешках которого он каким- то образом узнал: «Здесь меня бить не станешь, я-де готов с тобою судитца, пойдем со мною в Тайную канцелярию...»(«ч ж, см. также т?-і; 69, joffj. Среди преступлений, которые в проекте Уложения 1754 г. предложено таковььми не считать, упомянута и «угроза кому-либо Тайной канцелярией» tm, бі).

K названным преступлениям относится брань, по преимуществу нецензурная, грязная («поносные слова», «матерные слова», «слова по-соромски») по адресу персоны государя, его власти, государевых указов и т.д. Записи о таких преступлениях — самые многочисленные, хотя и довольно однообразные. Приведу несколько типичных примеров и этим ограничусь. Иеродьякон Иван Черкин, сидевший в 1727 г. на цепи в колодничей палате Вышнего суда, требовал своего освобождения и «избранил Его и.в. матерны». Подьячий Степан Дятлов сказал: «Мать твою прободу и с ымператором». Дворцовьш крестьянин Тарасий Истомин в 1728 г. так выразился о Петре II: «Я-де насерю на государя». Однодворец Иван Клыков «Его и.в. бранил ма- терно прямо: “Матьевотакистобою!”». Мичман Василий Шокуровобви- нялся втом, что «поносил честь Ея и.в. бранными словами».

Немалое число дел было заведено о сквернословцах, что нецензурные слова в их речи являлись не оскорблением государя, а необходимым служебным членом предложения. Общество кэтому относилось вполне терпимодо тех пор, пока в потоке выразительной русской речи экспрессивное, бранное слово не оказьшалось в опасной близости от имени государя (госуцарьпчи) или рядом со словом «государь» («государыня»), B 1736 г. велось дело придворного официанта Ивана Маркелова, когорьш вбежал в дворцовьш винный погреб и грубо потребовал у служителя Щукина бутылку вина, чтобы нести его «наверх». Щукин же, поставив бутылку на стол, «говорил тому Маркелову: “Что ж-де ты гневна, государыня моя?”», на что Маркелов, вьгходя из погреба, крикнул: «”Я государыню гребу!” (выговорил прямо)». Бывший в погребе солдат Кирилл Савостьяновдонес на Маркелова. Ha следствии Маркелов безуспешно пытался объяснить следователям, что имел в виду якобы собственную жену: «У меня есть жена, государьшя моя, так я ее гребу и оные слова он, Маркелов, говорил с простоты своей». Сквернословца Маркелова били плетьми и записали в солдаты. Впрочем, пороли батогами и Щукина, который явно процитировал не к месту известную тогда песню о барыне-го- сударыне и тем самым спровоцировал Маркелова на грубость. Щукина наказали, «дабы впредь от неприличных слов имел он, Щукин, воздержание» (62,4o6.-5). Хуже бьшо попу Иванову в 1739 r., на которогодонесли, что OH при возглашении с паперти указа сказал что-то «неприличное» тотчас после имени императрицы. Его объяснения, что произошло это за «вышеозначенным... пьянством от косности языка, не выговоря того, молвил», приняты во внимание небыли (44-2,141).

Титул императора, т.е. перечень всех подвластньк ему царств и владений, как и его личное имя, считались священными. O с к о p бл e н и ем m и тул а считались различные физическиедействия, жесты, движения и слова (устные и письменные), которые каким-то образом принижали или оскорбляли значениетитула. B 1740 г. писарь Вершинин приказал копиисту Федорову исправить именной указ, присланньш почему-то в замаранном виде. Федоров начал дописывать и подчищать расплывшиеся и неясные слова, пока не дошел до титула Анны Ивановны. Тут он остановился и сказал начальнику: «Титула Ея и.в. вычищать неможно», за что Вершинин «избранил ево, Федорова, матерно прямо иститулом (т.е. вместе. — £ Т.)». За это оскорбление ти^ла Вершинина били плетями и записали в солдаты (U-4,4w>.

Оскорблением титула государя считалось соединение его в тексте не только с каким-нибудь непристойным эпитетом, но и упоминание самого имени монархабез официально принятоготитула. B 1739 г. один посадский сказал: «У нас-де, много в слободе Аннов Иоанновнов». Посадского забрали в сыск, как и столяра Никифора Муравьева, обещавшего в 1732 r. пожаловаться набюрократов, «волочивших» егодело в Коммерц-коллегии. Возмущенный волокитой, он в сердцах сказал, что намерен пойти «к Анне Ивановне с челобитной, она рассудит». Рассудила его не императрица, а Тайная канцелярия.'заупотребление имени государьши безтитула Муравь- евабить плетями (44-4, 294; 124, 588-589). B 1735 Г. СИДЄВШИЙ B ГОСТЯХДВОрЯНИН Федор Милашевич расчувствовался отвыпитого. Говоря о какой-тодевке Анне, он взял рубль c изображением государыни Анны Ивановны и сказал, что ему нетдороже имени, чем имя Анны. Обвинение было таким: сказал «продерзостые слова», а именно: «К простому имени Анны применил имя Ея и.в.» (97,35-43). Бывший фельдмаршал Б.Х. Миних, сидевший в Березове с 1742 r., присьшал на имя императрицы Елизаветы Петровны высокопарные письма-прошения. Он сильно рисковал, когда в приступе красноречия обращался в послании 1746 г. к императрице: «Зачем, Елизавета Петровна, зачем не слушаешь ты Миниха!» (is4, М42>. Ho все обошлось благополучно потому, что писал он по-французски, а это допускало подобную фамильярную форму обращения.

B 1735 г. было начатодело об опубликованном псалме на восшествие императрицы Анны Ивановны пера B.K. Тредиаковского. Главнокомандующий Москвы CA Салтыков, опираясь надонос, поступивший из Костромы, сообщал A И. Ушакову, что в псалме «в титуле Ея и.в. явилось напечатано не по форме», а именно псалом начинался словами «Даздравствует днесь ИмператриксАннаі». Ушаков вызвал поэта и потребовал, чтобы тотдал письменное объяснение, «особливо о сем слове И м п e p а т p и к с». Треди- аковский, крупнейший в России теоретик стиха, сочинил в свое оправдание целый трактат, где попытался объяснить Ушакову, что «стих, в котором положено слово “Императрикс”, есть пентаметр, то есть пятъ мер или стоп имеющий... Употребил я сиелашнское слово “Императрикс” для того, что мера стиха сего требовала, ибо лишний бы слог был в слове “ Императрица”, но что чрез оное слою никаковаго нет урона в высочайшем титле Ея и.в., но не токмолатинский языкдовольно меня оправдывает, но и сверх того еще и стихотворная наука». Поэтобъясняетчто проза, на которой говоритгене- рал Ушаков, отличается отстиха, которым пользуется пиитдля «красного великолепия» и что и во Франц ии Людовика XfV поэты безбоязненно называют просто «Бюрбон». Поэтоскорбился подозрением, что он не уважаетго- сударыню: «На меня клевещут, что мне долженствовало быть в похвалу и что ясочинил превеликою радостию движемши, как самая песньрадостный жарстихотворцабывший во мнедовольно изъявляет». Трактатудоалетворил Ушакова, который отпуспгил в Кострому доносчика — бдительного читателя псалмов, адело приказал закрыть, ибо оно «к важности не касается», т.е. за отсутствием состава преступления (2ss>.

Вообще, вто время обращениестатулом государятребовапоотподдан- ных особого внимания. Так, преступлением считалось упоминаниеститу- лом имени Гришки Отрепьева. Монастырский служка Никита Клепиков в 1718 г. угодил на каторгу за то, что во время заточения бывшей царицы Евдокии — старицы Елены в суздальском Покровском монастыре «в росход- ных книгах писал ее “государыней царицей”, а не “бывшею”» (s-i, 35>. Начиная с 1741 r., как уже отмечалось выше, запрещалось писать и говорить, что ИванАнтоновичбьш когда-тоимператором. ИванаЛопухинав 1743 г. обвиняли в том, что он упоминал Ивана Антоновича с титулом «император» И «величество» (660, 17).

Существовалидваосновныхвидаоскорбления царского указ а. K оскорблению словом относится пренебрежительное называние госу- даревауказа«воровским», «блядским», «лживым», «указишкой», различное сквернословие и брань при чтении указа: «Растакие-де, вашей матери и с указом императорским»; «Матъ их гребу (выговорил то слово прямо), мнета- кия пустьш указы надокучили», уничижительные (без мата) утверждения типа: «Указ тот учинен воровски и на тот-де указ я плюю!»; «Да я на него [указ] плюю!», «Тот указ гроша не стоит и плюнуть в указ», «А к черту его государев указ!», «Указ у тебя воровской и писан у бабушки в заходе и тем указом жопу подтирать». Кстати, этотсовет: «Ты оным указом три жопу» — был довольно популярен в среде русского народа и за него исправно пороли кнутом и ссылали в Сибирь , как и за 99 летдо этого, в 1660 r., схватили Григория Плещеева, который плюнул на парсуну Ивана Грозного — факт, несомненно, важный какдля истории политического сыска (первое упоминание подобного рода оскорблений), так и для весьма бедной иконографии первого русского царя (ззз, 23i-232). B XVlll в. не раз издавали указы, запрещавшие продавать парсуны государей, если высочайшеелицо оказывалось мало похожим на прекрасный оригинал (указы 1723 и 1744 гг.). B проекте Уложения 1754 г. сказано, что все портреты государыни и членов высочайшей фамилии «писать искусным и свидетельствованнымвдобром мастерстве живописцам со всякою опасностию и прилежным тщанием» (s%, v). Державших у себя топорные портреты надлежало штрафовать, а тем же, «которые такие портреты будут писать неискусно, чинить наказание плетьми». Возможно, с этим отчасти связаны успехи русского портретного искусства во второй половине XVIll в.?

B знаменитой оде «Фелица» Г.Р. Державин хвалил императрицу Екатерину II зато, что в ее правление уже нетпрежних ужасов и

Можно пошептать в беседах И, казни не боясь, в обедах За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно B строке описку поскоблить Или портрет неосторожно Ee на землю уронить.

Действительно, до Екатерины строгим допросам и пыткам подвергали тех людей, которые неуважительно относились к монетам с профилем царственных особ. B 1739 г. пытали явно ненормальную подьяческую «жонку» Феклу Сергееву, которая «легла на пол и, заворотя подол, тем рублевиком (с профилем Анны Ивановны. — E. A.), обнажа свой тайный уд, покрывала» (S6-4,23i). Канцелярист Бирюков в ответ на шутку товарища, державшего в руке рубль с «персоною Ея и.в.», что-де «хорошо б натое манету купить винца», грубо сказал: «Полно, положи ее тут же, я на нее насерю, у меня есть и своих в доме довольно» (44-2,62o6j. Во времена Елизаветы камер-юнга Иван Петров обвинялся в «бросании имевшаго у него полтинника на пол и о брани оного матерно» . Другой хулиган, при стечении народа, «вынув ис карманаденьгу (т.е. полушку. — E. А.), бросил наземь и бранил тое деньгу матерно: “Мать ее так!”» (S-2. mo6.j.

Становились преступниками и те, кто бросал печати или монеты с портретом государя случайно, «просто, а не со злобы». Алексеевдонес, что по- мещицаТинкова, получив в 1759 г. за проданный хлеб в начале года отста- росты несколько мешков медных денег и «взяв один мешок, ударила об кровать и говорила: “Тфу-де, б... пропасть! Какая это тягость, где-дедева- лись серебреные денги, что-де нынче все медныя”, а притом, кроме ево [Алексеева], никого не бьшо» да 29o6.-3i). Тогдаже расследовали дело по из- ветудворового Анкундина Микулина, который донес на свою помещицу Устинью Мельницкую «о убитии ею на рублевой манете, на патрете... императрицы Елизаветы Петровны, воши» (8-2,69). B 1748 г. пороли колодника Зуева за следующую, довольно редкую вину: «Шишков помянутому Зуеву в разговорах говорил: “Возьми мою куму Варвару себе замуж, у ней-де денег много!” и Зуев-де говорил словатакия: “Разгреб-де ее мать изденьгами». A все участники дела знали, что наденьгах-то портрет или вензель государыни! И Зуеву не помогли оправдания, что «объявленньш-де слова говорил он обмолвкою, что хотел только избранить одну солдатскую жену Варвару, да обмолвясь выговорил “ Мать-де разгреб и з д e н ь г а м и ” с проста, без умысла» (8-4,188o6.).

Отказ поднять тост за здоровье Величества ( « н e n и m и e з а з дp а - в и e » ) рассматривали как явное неуважение чести повелителя, как вид магического оскорбления, нанесения ущерба здоровью государя. Кроме того, не пить за здоровье государя значило показать непочтение, нелюбовь к государю. B 1720 г. на целовальника НикитуДементьевадонесли, что он «н e л ю б и т r о с у д a p я, потому что не пьет за его здоровье» да 44So6j. Вокруг такихдел начинались споры сторон потому, что изветчик и ответчик обычно сидели за одним столом и были уже пьяны в момент преступления. B 1732 г. поручикАлексей Арбузовдонес на прапорщика Василия Уварова «в непитии за здравие» Анны Ивановны, когда ему за обеденным сголом у воеводы поднесли рюмку. Оправдываясь, Уваров утверждал, что крепкое вино у негодуша не принимает, поэтому он и не пил. Расследование установило, что бдительный поручик, вероятно с пьяных глаз, перепутал насчетУва- рова. Тот показал на допросах, что «до 24 апреля в компаниях он вино и пиво пил и, видя оттого питья себе вред, пить перестал от 24 числа, а 28 числа (в гостях. — E. А.), когда воевода предложил всем по рюмке водки за здравие Ея величества и он выпил, а не пил только другую, предложенную Арбузовым». Гости воеводы подтвердили показания Уварова и ложного изветчика Арбузова понизили чином (Ш, s9o-593>. He смог привести оправданий в свой адрес и был лишен воеводства в Симбирске князь Вяземский, который объяснял, что не пилзаздравие государыни потому, что не расслышал, «понеже OH И другие B TO время были шумны», HO ему не поверили (42-1, 76).

Если здесь можно еще спорить, слышал ли воевода тост или нет, то в деле 1731 г. о дворянине Курове спорить было не о чем. Он, в ответ на уговоры хозяина застолья попа Мартына повторить тост за здравие государыни Анны Ивановны и, «принявчаркусвином, говорил: “Поп-де,апоп, ктотебя греб? (выговорил прямо), но понеже поп, дадьячок говорили тому Курову, чтоб он пил про здравие Ея и.в. имянинницы, и Куров выпил чарку вотки, и поставя на поднос, приняв стакан с пивом и оборотясь к тому попу говорил: “Мать-де ТВОЮ боду И С ымяненницею” (выговорил прямо)» (8-1,148o6.-149).

При всем этом нужно учитывать, что питъ тост следовало до дна и при этом полный «покал», чарку, стакан шіи рюмку. Еще в 1625 г. Григорий Фе- доровдонес на Павла Хмелевского, который «про Государево многолетнее зцоровье»пилнедостаточно«чесгно, на землю лив»№п,/7/-/7дОпре- сгуплении Г.Н. Теплова писал в своем доносе 1749 г. большой знаток и лю- бительхмельногоканцлерА.П. Бестужев-Рюмин. Каксообщалгосударыне Бестужев, Теплов, выпиваязаздравиеА.Г. Разумовского, «в...покал только ложки с полторы налил», тогда как канцлер «принуждал его оной полон выпить, говоря, что он должен полон выпить за здоровье такого человека, который Ея и.в. верен и в Ея высочайшей милости находится».

B своем доносе он вспоминает и недавний, по его мнению, безнравственный пехлупок и обер-церемониймейсгера Веселовского, который «на прощательном обеде у послалорда Гиндфорта, как посол, наливши полный покал, пил здоровье, чтоб благополучное Ея и.в. государсгвование болеелет продолжалось, нежели в том покале капель, то и все оный пили, а один Веселовский полон пить не хотел, ноложки с полторы и то с водою токмо налил, и в том упрямо пред всеми стоял, хотя канцлер из ревности к Ея величеству и из стыда пред послами ему по-русски и говорил, что он должен сие здравие полным покалом пить, как верный раб, так и потому, что емуотЕя и. в. много милости показано пожалованием его из малого чина в толь знатный» (349,92-93). После этого понятно, почему сослали в 1739 г. монаха Игнатия из Казани. Он совершил преступление: выпилзаздоровье императрицы лишь половину стакана, а другую половину выплеснул под лавку, сплюнул и на вопрос товарища: «Для чеготы плюешь, она — Всемилостивейшая государыня-матушка наша?» — Игнатий отвечал с пренебрежением: «Какая-деона нам мать?»

B доносе Бестужева ссылка на то, что Веселовский пил здравие разбавленным водой вином. Этотоже было недостойно верноподданного. B 1626 г. Савин Кляпиков доносил на тобольского воеводу, что он ворует вино и раз- бавляетего водой, а междутем «на государевы ангелы, для Государьсково многолетново здоровья дают всяким людям смешаны вполы с водою», что изветчик, не без оснований, считал государственным преступлением (588,41).

Крайне опасны были различные тосты с обратным знаком — «непожелания здравия», или «пожелания нездравия», или «сопроводительные» пожеланию ругательства. B1700 г. приказчика ПетраАсгафьевабили кнутом и сослали в Вологду за то, что он при питье браги за здравие Петра 1 сказал: «Я-де за него, Государя, Богане молю и плюну» (%, 59ios.). B1735 г. колодники Московской канцелярии, получив хлеб, «молились за здравие Ея и.в. Богу и говорили: “Дай, Боже, здравствовать Государыне нашей, матушке, что она нас поит и кормит!”, и онойЛарионов (колодник, на которогоидонесли. — £ А.) Богу не молился и говорил: “Дай-де, Господи, матушке нашейАнне Иоанновне не здравствовать за [то], что она мне хлеба недает» (44-2, ііоб.). Солдату Михаилу Васильеву в 1730 г. «урезали язык» зато, что в шинке, на призыв собутьшь- никавыпитьзаздоровьеАнны Ивановны, «избранил матернотако: “Матъ-де ее боду (выговорил прямо)!”». УльянаУлърихина из Переславля-Рязанского была взята в Тайную канцелярию за то, что вместо провозглашения тоста «За здравиеЕяи.в.»запала«Вечнуюпамяпь». Позжеонаобъясняла,чтопроизошло

ЭТО СЛучаЙНО И «у ТреЗВОЙ у нее В МЫСЛИ ТОГО НИКОГДа НИ ДЛЯ ЧеГО He бЫЛО» (42-1,

по>. B 1761 r. аресговалидьячка Рурицкого, который возглашениеоздравии Елизаветы Петровны запел «заупокойным напевом» (78, i).

Поднимая тост за здравие царственных особ, патриотам следовало умерять свой пыл, чтобы не попасть впросак. Известно, что князь Юрий Долгорукий и князьАлександр Барятинский были сосланы в 1731 г. в Сибирь после того, как произнесли излишне пламенный тост в честь цесаревны Елизаветы Петровны. Как сообщил в своем доносе поручик Степан Крюковский, Долгорукий и Барятинский говорили в застолье своему собутыльнику Егору Столетову (его тоже сослали на Урал), что они «так цесаревнулюбят и ей верны, что за нее умереть готовы» (97,78). Эти эмоции запьяневшихдрузей были плохо восприняты императрицей Анной Ивановной, видевшей в Елизавете свою соперницу.

Преступлением считались попытки препятствовать патриотам поднимать тост за здравие Величества и возглашать «Многия лета». B 1748 г. ар- хирейскийдворянин Петр Петровдонес наженусекретаря Поздеева Феклу, за столом у которой произошел скандал, так описанный доносчиком: «Дьякон Григорей начал петь многолетия Ея и.в. [и] вышеозначенная Поздеева жена на оного дьякона за то рассердясь, ударила ево, дьякона, в грудь, которой от того удару упал на пол, и при том оная ж Поздеева жена оному дьякону говорила: “Чтоб-де я оттебя и впредь таких речей не слыхала!”, а для чего она те слова говорила, того он не знает, токмо оной Поздеевой в то время таких слов говорить не подлежало, и оной дьякон то многолетия не окончал, и то многолетие, по запрещением оной Поздеевой жены, петь перестал» (8-4,208o6.-209).

Лишь в середине XVIII в. в Тайной канцелярии пришли к такому трезвому выводу: «Если кто на каком обеде партикулярном откажется пить на здравье Наше и фамилии нашей, то в вину этого не ставить и не доносить об этом», т.к. «здравья лишняго в больших напитках, кроме вреда, не бывает». Это цитата из доклада Тайной канцелярии в Уложенную комиссию 1754 г.

ОТНОСИТеЛЬНО ИЗМенеНИЙ раЗДеЛОВ O ГОСударСТВеННЫХ ПреСТуПЛеНИЯХ (79, 65). Там же было упомянуто любопытное преступление — прямое и огорчительное следствие частого пития за здравие Величества. Речь идет об участившихся отговорках чиновников, которые объясняли начальникам, что не смогли явиться на службу из-за того, что накануне их принуждали питъ без меры за здравие государыни. Судя по делам сыска, это была не только отговорка, но настоящая, серьезная причина множества прогулов с тяжелого похмелья — ведь не пить «за здравие» государя было опасно.

Особенно серьезно наказывали священников, за н еслу жeн и e n о « в ы с о к о m о p ж e с m в e н н ым дням», т.е. вдни рождения царя и членов его семьи, дни тезоименитства, а также другие «календарные» даты. При Петре I особенно громким сгалодело архимандршаАлександро-Свир- ского монастыря Александра, который обвинялся «в непраздновании во дни тезоименитств» Петра и Екатерины. По этомуделу царь распорядился: «Ежели оной архимандрит или другой кто издуховных персон явитца в вышепи- санном виновен и оных, обнажа священничества и монашества, в помянутую (Тайную. — E. А.) канцелярию прислать к розыску» no, i2ios.). B итоге строптивый архимандрит кончил свою жизнь на плахе (325-i, i54-m. B1733 r. поп Феоктист Гаврилов был сослан навечно в Охотск за то, «что он, ведая о торжественном дни о восшествии Ея и.в. на престол Российской империи, товарыщу своему попу РодионуТимофееву заблаговременно не напомнил и коварственно о том поступил». За такие проступки расстригали, били кнутом, плетью и ссылали вдальний монастырь (42-.i 38 и др.;.

Преступлением считалась и служба в один деньлитургий и литий, т.е. праздничной и заупокойной служб в «календарные дни». B 1699 г. старица- доносчиш подала извет на архимандрита Tихвинского монастыря Боголепа, который «на царский ангел в месяце мае велел петь за упокой обедни» tm, 22i). Десятки священников были расстрижены и сосланы за подобные преступления при Анне Ивановне. B 1732 г. не пощадили и сослали попаАлек- сея Афанасьева, который не служил литургию, как он объяснял «за приключившимся [с ним] во сновидении осквернением». Сказанное священником бьшо признано за отговорку (42-i, m s-i, ізш.).

Неумышленные оговорки во время церковной службы — темаособая, за них наказывали как за описки канцеляристов. Примером может служитъ история, происшедшая 3 февраля 1743 г. вАрхангельском соборе Кремля на возглашении в ектеньях, когда каждый архиерей, выходя вперед, произносит положенную ему приветственную фразу. Епископ Лев Юрлов вместо провозглашения «вечной памяти»Анне Петровне — покойной сестре правящей императрицы Елизаветы Петровны «от незапности, по старости и от неосторожности» произнес вместо «А н н а Петровна» «Ел и з а в e та Петровна»! Об этом тотчас было донесено в Сенат и самой императрице, хотя для всех бьшо ясно: престарелый епископ оговорился. B конечном счете скан- далдля Юрлова, уже отсидевшего при Анне Ивановнедесятьлетвдальнем монастыре, закончился благополучно — Юрловалишь отстранили отслуж- бы (Ш, i73-i74). Преступлением бьш признан и поступокдьякона московского Андреевского монастыря Дамиана, который в ектенье в 1752 r. п p о п у - с т и л имя матери правящей императрицы — Екатерины 1, за что его пороли плетьми,атех, кгоего не поправил, приговорили ктысяче поклонов. B 1757 г. при чтении на екгеньях некий иеродьякон по какой-то причине «их императорских высочеств титулы не выговорил», за что пострадал роя, ізб). Тогда же в Вятке секли священниказато, чтолитургию кодню коронации Елизаветы Петровны он служил не 23 апреля, как бьшо положено, а с опозданием надвадня (3ss, 7so).

Державин в своем стихотворении о гуманности Екатерины-Фелицы пишет об одном из самьк распространенных канцелярских преступлений — «В строке описку поскоблить». C точки зрения законов того времени поэт неправ: у него сказано о « n о д ч и с m к e », а не « о n и с к e ». «Описка» же — это пропущенная, не замеченная переписчиком (а также его начальником) ошибка при написании титула или имени монарха. Синонимом «описки» является выражение «врань в титуле». B купчей одного крестьянина, поданнойвкакое-тоучреждениев 1730r., оказалось, чтовдокумен-

те І729г.«тшулнаписан“Ея императорскоговеличества”,анадлежало[пи- сать] “Ег о императорского величества”», ибо тогда на престоле был Петр 11 (86-4,38i). Опискою, «вранью» считалось применение к Елизавете Петровне в 1721 — 1741 гг. титула «царевна» вместо «цесаревна»