Глава 3 «Донести где надлежит»

Поутверждению Н.Б. Голиковой, из просмотренньк ею 772дел Преображенского приказа за конец XVII — начало XVIII в. только пять начались не с доноса (212, 58). To же МОЖНО сказать И О всем XVIII веке (181, 31; 680, 104).

Начало сыскногодела царевичаАлексея уникально. Это произошло на глазах десятков людей, присутствовавших 3 февраля 1718 г. в Кремлевском дворце при отречении привезенного из-за границы царевича от наследства престола. B тотдень Петр I, по словам обер-фискалаАлексея Нестерова, обращаясь к «непотребному» сыну, «изволил еще говорить громко же, чтоб показал самую исшну кто его высочества были согласники, чтоб объявил. И натеслова Его высочество поползнулся было говорить, но понеже Ero ве- личесгво оттого сократили тем Ero высочестваразговор кончился...» (564,200). Голландский резидент барон Якоб де Би в своем донесении в Гаагу этот эпизод изображает иначе: «После того царь сказал [царевичу]: “Зачем не внял ты прежде моим предостережениям. И кто мог советоватьтебебежать?”. При этом вопросе царевич приблизился к царю и говорил ему что-то на ухо. Тогда они удалились в смеженную залу и полагают, что там царевич называл своих сообщников. Это мнение тем более подтверждается, что в тотже день было отправлено три гонца в разные места» (25.з, зі5). B вопросных пунктах царевичу, написанных царем на следующий день, упоминается, что во время церемонии в Кремле Алексей Петрович «о некоторых причинах сказал словесно» и что теперь следует эти признания закрепить письменно и «для лучшего чтоб ОЧИСТИТЬСЯ письменно ПО пунктам» (752,445).

B принципе не только верховная, но и иная другая власть имела возможность и право начать розыск по своей воле, исходя из практической целесообразности. Воеводы и другие администраторы по своей должности, от имени царя, без всякой челобитной, жалобы, доноса были обязаны бороться с разбойниками, грабителями и вообще ворами посредством сыска. Bce такие дела можно назвать б e з ы з в e т н ы м и. Так, примером безызветного начала политического дела служатрасследования массовых бунтов, восстаний, крупных заговоров. Однако с усилением роли политического сыска в системе власти, с кодификацией корпуса политических преступлений самодержавие гипертрофировало значение сыска (т.е. внесудебного расследования) как чрезвычайной функции любой законной власти по защите государственной и общественной безопасности в чрезвычайных ситуациях. Возбуждение и ведение политическихдел самой властью и только через сыск стало нормой. Превращение сыска, этого чрезвычайного метода ведения процесса, в норму связано непосредственно с оформлением самодержавного строя, с развитием характерныхдля него деспотических черт.

B истории сыска известно только несколько случаев с а м о и з в e т а. Скорее всего, доносчики на самих себя были людьми психически больными или религиозными фанатиками, желавшими «пострадать» за свои идеалы. B1704 г. нижегородецАндрей Иванов кричал «Государеводело» и просил, чтобы его арестовали. Ha допросе он сказал: «Государево дело за мною такое: пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую, велитбороды брить, платье носить немецкое и табак велиттянуть». Иванов

ссылался на запрещающий все эти безобразия Стоглав. Под пыткой он утверждал, что у него нет никаких сообщников, и «пришел он о том извещать собою, потому что и у них в Нижнем посадские люди многие бороды бреют и немецкое платье носят и табак тянут и потомуддя обличения он, Андрей, и пришел, чтоб государь велел то все переменить». Иванов погиб в застен- кеподпыткамидо-Д т-ѵп). Редкийслучайсамоизветапредсгавляетсобой идело упомянутого выше подьячегоДокукина, который отдал царю присяжный листсотказом присягать, за что его позже казнили. Самоизветчиком сил также старообрядческий дьякон Александр, подавший Петру I челобитную о своем несогласии с церковной политикой властей. B 1737 г. в Москве произошла необыкновенно драматичная историясдвумя братьями Иваном и Кондратием Павловыми, принявшими старообрядчество. Хозяин квартиры Ивана Синельников показал надопросе, что когда он зашел к своему жильцу, то Павлов сказал ему о своем намерении идти в Тайную контору. «И оный Синельников того Павлова спросил: “Для чего он вдет?” И Пав- ловтомуСинельниковусказал, что-девдетзастаруюверупострадать”... Он же Синельников на помянутыя Павлова слова говорил: “Коли у тебя охота припала — это-де не худо — пострадать за Бога”». Отправившегося в крестный путь Ивана провожали его жена Ульяна и брат Василий, Ковдратий уже был в сыске.

Первыеправовые нормы об извете (доносе)возникливо временаобразования Московского государства. «Кресгоцеловальные» («укрепленные») грамоты включали обязательство перешедшего к Великому Московскому князю служилого человека сообщать, «где которого лиходея государя своего взведаю или услышу на государя своего лихо или от кого ни буди что взведаю или услышу, и мне то сказати своему государю великому КНЯЗЮ безо всякие хитрости ПО сей укрепленной грамоте» (693a, 402, 414,429). B статье 18 2-й главы Уложения 1649 r., обобщившей практику предшествующей поры, об извете сказано: «А кто Московского государьства всякихчи- нов люди сведают, или услышат на царьское величество в каких людех скоп и заговор, или иной какой злой умысел и им про то извещаш государю...

B царствование Петра I прежние нормы об извете не только сохранились в законодательстве, но и получили свое дальнейшее развитие. Указы царя и Сената многократно подтверждали обязанность подданных доноситъ. Изданный 23 октября 1713 г. указ стал одним из многих «пригласительных», «поощрительных» постановлений на эту тему. B нем говорилось: «Ежели кто таких преступников и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, и те б люди без всякаго опасения приезжали и объявляли о том самому Его ц.в., толькочтобдоносили истину; и кго натакого элодея подлинно донесет, и тому, за такую его службу, богатство того преступника, движимое и недвижимое, отдано будет; а буде достоин будет, дается ему и чин его, а сие позволение дается всякого чина людем от первых и до земледельцев, время же КДОНОШЄНИЮ OT октября месяца ПО март» (5S7-S, 2726).

Выше сказано о роли Артикула воинского, который на столетие определил основы не только военного, но и гражданского права в России. Изветупо- мянутуже на первых его страницах—в «Присяге или обещании всякого воинского чина людем»: «И ежели что вражеское и предосудительное против персоны Его царского величества или его юйск, такожде его государства, людей или интересу государственного что услышу или увижу, то обещаюсь об оном, получшей моей совести и сколько мне известно будет, извещать и ничего не угаиватъ» (626-4,32S). Стоитли говоритъ о святости присяги для военного человека, дающего ее перед строем, и о страхе нарушения этой присяги. He будем забывать, что закон наказывал воина еще и за неизвет.

B традициях XVIII в. были доносы о самых разных нарушениях закона, и не только по «первому и второму пунктам».

B развитии изветапри Петре I произошли важные изменения после того, как в 1711 г. возник институт ф и с к ал о в — штатныхдоносчиков во главе с обер-фискалом. Инструкция предписывала «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, також в сборе казны и прот- чего», а затем доказывать вину преступника в надежде получитъ награду— половину его имущества Обер-фискал возглавлял целый штат фискалов, они сидели во всех центральных и местных учреждениях, в том числе и в церковных (708,5i-58). Фискалы с самого начала встретили враждебное отношение подданных царя, причем не только из числа воров и казнокрадов. B сознании поколений русских людей понятие «фискал» стало символом подсматривания и гнусногодоносительства. Весной 1712 г. Стефан Яворс-

Стефан Яворский

кий произнес проповедь, в которой осудил фискалов. Им, как он писал в «Обьясншельной челобигаой» Петру I, «дали власть] надо мною и над моим Приказом Духовным с таковою вол[ь]ност[ь]ю, что мощно фискалу кого xo- четобезчесгитииобличитии,хотятогофискалнедоведет(т.е. недокажет. — K А.) о чесом на ближняго своего клевещет, то ему то за вину не вменяти и слова ему затое не говорити» (W, щ.

Яворский был прав — в случае бездоказательного доноса закон предусматривал: «Отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать». Такого же, как и Яворский, мнения о фискалах были многае сенаторы. Как сообщали Петру I фискалы Михаил Желябужский, Алексей Нестеров и Степан Шепелев, «в разные числа, ненавидя того нашего дела, [сенатор] Племянников называл нас, ставя ни во что, улишными суд[ь]ями (т.е. грабителями. — E. A.), а князь Яков Федорович Долгорукий. — E. А.) антихристами и плутами» (i93,33i). Высшие чиновники всячески сопротивлялисьразоблачениям фискалов, угрожали им, уничтожали собранный фискалами материал. Так, в 1717 r. сенатор И.А. Мусин-Пушкин приказал вскрыть и сжечь целый ящик материалов о казнокрадстве M. Гагарина (i02a, m. Бывало, что, собрав доносы, фискалы не отпрааляли дело сразу в суд, а шантажировали им чиновников. B 1729 г. расследовалсядоноснафискалаТимофея Челнцова, который говорил приятелю: «Изволишьли ведать какой я фискал и какие имеются у меня доносы на сенаторов, высоких персон» — и, показав две тетради компромата, продолжал: «Вот-де показано у меня подозрение» — и назвал имена видных сановников (s-i, 258). Это, естественно, чиновникам очень не нравилось.

Ho Петр I все же оставался иного, лучшего мнения о фискалах. Для царя это были своеобразные сыскные золотари — он признавал, что «земского фискала чин тяжел и ненавидим» as6, ж). Хотя царь не сомневался, что отдельные фискалы грешны (в 1724 г. он казнил за злоупотребления генерал- фискалаА, Нестерова), тем не менее польза, которую они приносили стране, казалась царю несомненной — ведь, по его мнению, в России почти не было честных чиновников и только угрозадоноса и разоблачения могла припугнуть многочисленных казнокрадов и взяточников, заставить их соблюдать законы. Неутомимаяфискальскаядеятельностътогоже Нестеровав 1714— 1718 гг. позволила вскрыть колоссальные хищения государственных средств сибирским губернатором М.П. Гагариным идругими высокопоставленными казнокрадами (276,229; io2a, M2-i47). Царь обобщил накопленный опьггработы фискалов и в указе 17 марта 1714 г. уточнил их обязанности. Фискалы ведали все «безгласныедела», т.е. не имеющие челобитчиков, просителей по ним. K такимделам относились прежде всего «всякия преступления указом», все, «что к вреду государственному интересу быть может, какова б оное имяни ни было». Фактически каждый нарушитель указов становился жертвой доноса фискала

Зная, какдерзко и самовольно ведутсебя облеченные огромной властью фискалы, Петр пытался ограничить их деятельность—он предписал, что фискалы должны «во всех тех делах... тол[ь]ко проведыват[ь] и доносить и при суде обличать» и никогда «всякого чиналюдем бесчестных и укорительных слов отнюдь не чинитъ». И тем не менее норма о безответственности фискала в случае ложного доноса сохранилась: «Буде же фискал на кого и не докажет всего, то ему в вину не ставить, ибо невозможно о всем оному окуратно ведать». Большее, что им грозило в этом случае,— «штрафлехкой», чтобы впредь «лучше осмотряся, доносили». Наградой жезаверный извет служила половина конфискованного имущества, когоруюделили междусобой фискал-изветчик, его коллеги по городу или губернии, атакже обер-фискалы «с товарищи». Это была новинка закона—теперь «извешое дело» стало приносить материальную выгоду всему сообществу фискалов (m, 222-2259.

Особенно щекотлив был вопрос об именах «помощников» фискалов, которых при расследовании требовалось объявитъ в сыске. Об этом почти сразу же по вступлении вдолжность спросил сенаторов первый обер-фискал Яков Былинский: «Кто на кого станет о чем доносить тайно и чтоб и о нем было неведомо, а тот, на коготодоношение будет, в том запрется, а явного свидетельства по тому доношению не явится, и дойдетдо очных ставок, и до розыску, и о таких что чинить?» Сенат считал, что если скрытъ имя доносителя невозможно, то нужно, с разрешения Сената, представить его в суде, но при этом «надлежит, как возможно, доносителей ограждать и не объявлять о них, чтоб тем страхом другим доносителям препятия не учинить> (27i-3,278). Первые годы работы фискалов показались Петру весьма плодо- , творными. B 1715 г. он издал знаменитый указ о «грех пунктах». Этим указом всячески поощрялосьдоносительство. Петр с возмущением писалолю- д ях, которые тайно подбрасывают подметные письма-анонимки, вместо того чтобы открыто приходитъ к властям и доносить им лично: «А ежели кто сум- нится о том, что ежели явится, тот бедствовать будет, то [это] не истинно, ибо не может никто доказать, которому бы доносителю какое наказание или оз- лоблениебьшо,амилостъмногимявнопоказана.. Ктомужмогугнавсякчас видеть, как учинены фискалы, которые непрестаннодоносят, не точию на подлых (т.е. простолюдинов. — £ А.), но и на самые знатныелица без всякой боязни,зачтопалучаютнаграждение... Итако, всякомуужедовольноизсего видеть возможно, что нетвдоношениях никакой опасности. Тогодля, кто истинный христианин и верный слуга своему государю, тотбез всякого сумне- ния можетявнодоносить словесно и письменно о нужных и важныхделах» (i93,364!. Так фискалы были объявлены примером для каждого подданного.

Большая частьдел политического сыска начиналась с и з в e m а, т.е. с сообщения подданного властям о преступлении. По форме изветы были письменные и устные. Законодательство в принципе не ограничивало подданных в форме доноса, дела возбуждались «либо по доносительномудоно- cy, ИЛИ письменному, а в нужном случае и ПО словесному объявлению» (596,

2) . B XVIl в. существовал тип особой «изветной челобитной», автор которой сообщал государю о готовящемся или совершенном государственном преступлении в форме «слезной просьбы» схватить злодея: «Смилуйся, пожалуй нас всех сироттвоих, не всли своему государьству и нам, сиротам твоим оттого вора и изменника, отЛексацдра Нащокина всем в конец погинуга, вели его, государь-царь, вскоре вершить, чтоб тот изменник с Москвы вскоре не съехал. Царь-государь, смилуйся!» (690,66- 7o; см. 623-4,2). B XVlII в. письменные изветы оформляются иначе — в форме принятых тогда «доношений», «записок». K этому типу относится донос управляющего уральскими заводами B.H. Татищева на полковника С.Д. Давыдова, который в 1738 r.

прибыл в командировку в Самару и за столом у Татищева произнес «непристойные слова». Донос Татищева состоял из двух частей: собственнодоноше- ния — извета на имя императрицы Анны и приложения—доношения. B своем доносе Татишев писал: Давыдов, «будучи у меня вдоме, говорил разные непристойныесловаоперсоне В.и.в.идругих,довышнегоуправления касающихся в разных обстоятельствах, которые точно, сколько [из-за] великой моей горести и болезни упомнить мог, написал при сем...» И в приложенной «Обстоятельных слов тех записке» Татищев изложил все, что сказал ему Давыдов (64,1-5; 119,314).

Это был самый сложный по форме донос, который встретился мне среди материалов XVIII в. Обычно же письменный извет—это «доношение», по-современному говоря, заявление или в просторечье — «сигнал». Подполковник Иван Слражин в 1724 г. собственноручно написал следующий извел «В Архангелогородскую губернскую канцелярию. Доношение. Cero генва- ря 9-годня я, нижеименованный, был у секретаря Филиппа Власова в гостях и по обедне, между церковным пением, пел во прославление славы Его и.в. титул, упоминая с присланными... формами, и, как началтотречьти- тул “Царю Сибирскому”, итогда Сибирский царевич Василий Алексеевич говорил, что-де, Сибирский царь он, Василей, и затоего, Василья, я, нижеименованный, бранил и говорил ему: “Какой ты Сибирский царь, нота- тарин?!”, и оной Сибирский ктем речам говорил, что-де, дед и отец ево были Сибирские цари и о том я, нижеименованный, по должности своей объявляю чрез сие. Притом были...» Далее приводится список свидетелей, на которых ДОНОСЧИК «слался» как на людей, ГОТОВЫХ подтвердить его извет (29,23).

Образцом извета петровского времени можетслужитьдонос 1723 г. писаря Козьмы Бунина, бывшеготогдадомашним секретарем вице-адмирала Сиверса. Перед нами незаурядное эпистолярное произведение о «драматическом столкновении» верноподданного писаря со зловредной антигосударственной бабкой-повитухой Маримьяной Полозовой, происшедшем во время родов жены означенного писаря. Бунин писал: «Хотя б в Регламенте морском и в указех Ero и.в. о предохранении чести и здравия Ero величества положено не было, то мню, что не стерпитчеловеческая совесть, ежели кто сущий христианин и не нарушитель присяги, в себе заключитъ, слыша ни- жеписанныя поношения против персоны Ero величества, якоже аз слыша, всенижайше, без всяких притворов, но самою сущею правдою при сем доношу, оставя все простоглаголивые страхи во всемилостивейшую волю Ero и.в.». Далее он с подробностями излагаетречи старухи, которая явно не одобряла государя-императора: «Да, царя дал нам Бог воина: все б ему воевать! Уж и то вся чернь от войны разорилась, можно б уж ныне датъ людям и покой...» «Наслова эти я, — пишет Бунин, — ответствовал тако: “Чтоты, баба, бредишь? Сие не от государя, но Богу тако быги соизволившу”. Ho она вяще умножила рефлексии на персону Его и.в., говоря тако: “Сей-де царь не царской крови и не нашего русского роду, но немецкаго”. Что мя зело устрашило и удивило, и понудило от оной требовать ясного об этом доказательства, видя такую велию причину — что како сему быги мощно?»

Дискуссия просвещенного писаря Бунина с темной, «замерзлой» старухой на тему о происхождении Петра I закончилась так: «И тако, от оной [бабы] сии непотребные разговоры, яко от ехидны зло излиянный яд, слыша, больше не мог, за страхом и непотребностию, спрашивать, и сказал ей тако, чтоб она больше сего не говорила мне: “Ведаешьли ты, баба, что тебе за сие мало, что голову отсекут?” Она же мне сказала: “Здесь-де лишних никого нет и проносить-де некому”, понеже в то время только было нас в светлице трое: я, нижайший, с женою, да оная Маримьяна. И сего ради, видя, что от оной сии вреды могуг распространяться более, дабы превратить, я, нижайший, [поспешил] донесть Государственной Тайной канцелярии... Козьма Бунин» . Думаю, что в конечном счете речь идет о двойном смысле понятия «Государево слово и дело». Во-первых, им обозначали важное исключительнодля государядело и, во-вторьк, «Государево слово и дело!» есть публичное заявление изветчика не собственно о государственном преступлении (информация о нем являлась тайной), а о своей осведомленности о преступлении и желании сообщить об этом государю. Аббат Шапп д’Отрош наилучшим образом объяснял по-французски второй смысл знаменитого выражения: «Слово и дело!», т.е. «Я обвиняю вас в оскорблении Величества СЛОВОМ И делом!» (S29a-4,323). Когда впервые появилось это выражение, точно сказать невозможно. Bo всяком случае, это произошло не позже начала XVII в. Уже тогда процессы, начатые по заявлению «Слова и дела», были обычными (см. so4). Для составителей Уложения 1649 г. «Слово и дело» — институт привычный, причем авторы Уложения обращают внимание уже на накопившиеся типичные нарушения порядка объявления «Слова и дела»: «А которые всяких чинов люди учнут за собою сказывать Государево дело или слово, а после того они же учнут говорить, что за ними государевадела или слова нет, а сказывали они за собою Государево дело или слово, избывая от кого побои, или пьяным обычаем, и их за то, бив кнутом, отдатьтому, чей он человек» (гл. 2, ст. 14). Законодатель пытается упредить ложные объявления «Слова и дела» на помещиков со стороны их дворовых и крестьян; мы знаем, что такие необоснованные доносы были весьмараспространены и в последующее время. B 1713 r. была предпринята серьезная попытка уточнить содержаниедоносов, объявленных через публичное кричание «Слова и дела». B указе сказано: «Ежели кто напишет или словесно скажет за собой Государево слово или дело и те бы люди писали и сказывали в таких делах, которые касаютца о их государском здоровье и вы- сокомонаршеской чест, или ведают какой бунт, или измену. A о протчих делах, которые к вышеписанным не касаются, доносить кому надлежит, а втех своих доношениях писать им, ежели на кого какие дела ведают, сущую правду. A письменно и словом в таких делах слова или дела за собою не сказывать. Абуде с сего его, Великого госуцаря, указу станут писать или сказывать за собою Государево слово или дело, кроме помянутых причин, и им за то тем бьпь в великом наказании и разорении и сосланы будут на каторгу» (ss9-s, 2756).

Какже проходило и з в e щ e н и e властей о государственном преступлении? Известно несколько форм явочного, т.е. личного, извета. Первый из

них можно условно назвать «бюрократическим»: изветчик обращался в государственное учреждение или к своему непосредственному н'ачальству, заявлял («сказывал», «извещал», «объявлял»), что имеетзасобой или за кем- то «Слово и дело». Само выражение при этом не всегда употребляли, хотя суть секретности, срочности и важности извета от этого не менялась. B 1698 г. извет на одного из сторонников Шакловитого бьш записан так:«198 году сентября в 11-й день бил челом Великим государем в Мосгерской полате и извещал словесно стольника и полковника Ивана Кобылского пятидесятник Клим Федотов» — и далее шла запись изложения доноса /62j~i, т-т>. B 1707 г. иеромонах Севского Спасского монастыря Никанор принес письмен- ныйдонос генерального судьи Василия Кочубея нагетмана Ивана Мазепу. Надопросе он объяснил, что приехал в Москву и «по знакомству пошел Преображенского приказа к подьячему, к Алексею Томилову, и сказал, что есть за ним, Никанором, Государево дело и он-де, Алексей, велел ему явитца [к] князю Федору Юрьевичу (Ромодановскому. — EL А.) и потем-де, Алексеевым словам, он, Никанор, и явился князю Федору Юрьевичу» (3S7,62-63>. B 1761 г. из Пскова явился купец Михаил Песковский и в сенях Тайной канцелярии объявил караульному солдату, что «он имеет за собою T а й н о e с л о в о», после чего он был арестован (Si, 4>.

B январе 1720 г. в Новоторжскую уездную канцелярию явился мастеровой Федор Палдеев и, добившись личной встречи с воеводой, сказал свой извет, который таким образом записали в протоколе: «1720-гогоду, генваря в 9-й день в Новоторжской канцелярии... Федор Паддеев извещал словесно. ..» — и далее следовало содержание извета (23, з-4). При этом изветчик подал и письменное доношение того же содержания, что и его устный извет. Воевода арестовал изветчика и его жертву и рапортовал о происшедшем в Тайную канцелярию. Обычно в протоколах отакихделах местные чиновники записывали, что «по спросу оной (имярек. — E. А.) сказал, что имеетон за собою Государево слою и дело, касающееся к первому пункту, по которому подлинно знает и доказать может и касаетсядо...» — и далее называлось имя человека, на которого доносили (42-з, 14). Ha этом функции местных властей в расследовании дела обычно завершались.

B январе 1722 г. архимандрит Переславль-ЗалесскогоДанилова монас тыря Варлаам послал доношение в Синод, в котором писал: «Прошедшего декабря 31 -го дня в вечеру... иеродиакон Иосиф, пришед ко мне, нижеиме- нованному, в келью, доносил словесно, что того ж монастыря монах Иоаким, будучи в келье своей, говорил о Ея величестве императрице непристойные слова, каковы он, иеродиакон, покажет при своем допросе, а при том же- де, [были] монахи: иеродиакон Данило, да Ираклим, Ефрем, и я тех иеродиаконов и монахов в таком важном деле для допросов привез в Москву и вашему святейшеству сим доношением объявляю. Вашего святейшества 6o- гомолец...архимандрит Варлаам руку приложил» (Зі. з>. Здесь мы сталкиваемся с записью доноса, сделанного не самим изветчиком, а изветчиком на изветчика, что также бьшо принято при доносах (так называемое «знание Слова и дела задругим»).

Известить власти о своем «Слове и деле» можно было и обратившись к любому часовому, который вызывал дежурного офицера, и тот производил арест изветчика. Ктакому приемудоносчика прибегали часто («Пришед под знамя к часовым гренадером... сказал за собою Слово и дело государево и показал в том...» — бз, /). Особенно популярен среди доносчиков был «пост № 1» у царской резиденции, причем эта активность изветчиков вызывала раздражение государя, что отразилось в его указах. Нотакдоносчики поступали и позже. 27 мая 1735 г. Павел Михалкин надопросе в Тайной канцелярии показал, что «сего мая 27 дня, пришед он кЛетнему Его и.в. дворцу, объявил стоящему на часах лейб-гвардии салдату, что есть за ним, Павлом, СЛОЮ И ЧТОб еГО ОбЪЯВИТЬ, ГДЄ НаДЛеЖИТ» (53,3).

Другой способ объявления «Слова и дела» бьш наиболее эффектен, хотя в принципе власти его не одобряли. Изветчик приходил в какое-нибудьлюд- ное место, в окружении множествалюдей начинал, привлекая к себе всеобщее внимание, кричать «Караул!» и затем объявлял, что «за ним есть Слово и дело». Упомянутое в документах выражение «кричал» следует понимать как прилюдное, публичное, возможно—громкое произнесение роковых слов. 21 декабря 1704 г. караульный соддат, стоявший у Москворецких воротв Москве, привел в Преображенский приказ нижегородцаАндрея Иванова и объявил, что Иванов подошел к его посту, «закричал “ Караул! ” и велел отвести себя к записке, объявляя, что за ним Государево дело» (325-2, ni). B1742 г. известный поделуДолгорукихдоносчик Осип Тишин был арестован после того, как, «вышед на крыльцо, кричал “Караул!” и сказывал за собою Слово и дело» (3io, 9i). Одной из причин такого экстравагантного поступка было стремление доносчика вынудить облеченных властью людей заняться его изветом, к чему эти люди порой не очень стремились. B 1699 r. из Тихвина в Новгород привезли монахиню Авксентию, которая сказалась изветчицей. Как объясняла игуменья Евдоксия, монахиня «сказала за собою Государево слово и мы, слыша от нее, не смели держать потому, что извещала при всем соборе на словах и сказала, что есть у нее и на письме Государево слово и, буде-де меня не отпустите, и я сама поеду» (ui, i96-m. Из этого видно, что публичное кричание изветчицы не позволило властям «закрыть» ее объявление, «усмирить» ее по монастырскому обычаю поркой или сидением на цепи. Игуменье пришлось об изветчице объявлять властям. B 1724 r. фискал Дирин «при Вышнем суде кричал “Караул!” и сказал за собою Его и.в. слово», а потом указал на человека, которого он обвинял в «похишении интересов и взятке» (S-i, 328o5.s. Ротный писарь Михаил Зашихин бьш взят под караул, когда «выбежал из избы в сени и сказал за собою Ея и.в. слово и дело ПО первому пункту» (42-2, 139o6.).

Часто при всем народе кричали «Слово и дело» пьянчужки. Два монаха — Макарий и Адриан — были посажены за пьянство на цепь и тутже объявили друг надруга «Слово и дело». Утром, протрезвев, они не могли вспомнить, о чем, собственно, собиралисьдонести. Также не мог вспомнитьсво- их слов пьяный беглый соддат, кричавший «Слово и дело» на подравшихся с ним матросов. A междутем кричал он о страшных вещах: матросы-де несколько лет назад хотели убить Петра I, когда тот возвращался с казни Степана Глебова (804,449). Кричали «Слово идело» и те, ктодумал таким образом избежать наказания за какое-нибудь мелкое преступление. Иногда же в роковом крике видна неуравновешенная натура, проявлялись признаки душевной болезни, невменяемости. Такихдел велось много, и обычно B KOH- цеихложногодоносчика секли «ради науки», после чего он, присмиревший и трезвый, выходил на волю. Ho некоторые «вздорные» кричанья или бред больного человека привлекали внимание следователей, пытавшихся извлечь из них «важность», некое «сыскное зерно». Так, вдекабре 1742 г. Василий Салтыков, охранявший Брауншвейгское семействовДинамюнде, рапортовал императрице Елизавете о том, что караульный офицер Костюрин ему донес следующее: к «имеющейся при принцессе (АннеЛеопольдовне. — E А.) девке Наталье Абакумовой для ея болезни приходил при нем штаб-лекарь Манзе пускать кровь и оная девка крови пускатъ не дала и кричала, что- де “взять хотят меня под караул, бить и резатъ!”, и сказала за собою Слово и того ж часа оную девку, взяв, обще гвардии с майорами Гурьевым, Корфом и Ргищевым спрашивали, и в том она утверждается, что имеетзасобою Слою в порицание высокой чести В.и.в., слышала (это. — E. А.) она отфрейлин Жулии и Бины». Однако оказалось, что она «в беспамятстве и в великой горячке». Поэтому решили сгаюжитъ допросдо выздоровления больной. Императрица предписала выслатьАбакумову в Петербург. Салтыков писал, что как только она «пришла в себя и приказано от меня... везть ее бережно». Это ДЄЛО вполне ТИПИЧНО ДЛЯ политического сыска (410,80-81).

Дело изуверки Салтычихи в 1762 г. началось с того, что измученные издевательствами госпожи шестеро еедворовых отправились в Московскую контору Сената доносить на помещицу. Узнав об этом, Салтычиха выслала в погоню десяток своих людей, которые почти настигли челобитчиков, HO те 6 - 1286

«скореедобежали до будки (полицейской. — E. А.) иубудки кричали “Караул!”». Скрутить их и отвести домой слуги Салтычихи уже не могли — дело получило огласку, полиция арестовала челобитчиков и отвезла насъезжий двор. Через несколькодней Салтычихе удалось подкупить полицейскихчи- новников, и арестованныхдоносчиков ночью повели якобы в Сенатскую контору. Когдакрестьянеувидели, чтоих ведуткСретенке, т.е. кдомупо- мещицы, то они стали кричать за собою «Дело государево». Конвойные попробовали их успокоить, но потом, по-видимому, сами испугалисьответ- ственности и отвели колодников вновь в полицию, после чего делу O страшных убийствах бьш дан ход пп, 534-535). Крестьянин Степан Иванов (как записано в приговоре 1733 r. поегоделу) «в предерзости явился, что, едучи с помещиком своим из госгей,дерзновенно сошед с коляски, кричал “Караул!” и сказал за собою Ея и.в. слово и дело». Как видно из приведенной цитаты, Тайная канцелярия поступок Ивановаосуждала, ибо он, давнозная от своей дочери—дворовой девушки о сказанных их помещицей «неприс- тойньк словах», «должен был донесть, где надлежит в тож время (т.е. сразу. — E. A.), не крича караула и не сказывая за собою Слова и дела, потому, что кдоношению препятствия и задержания ему не бьию, а ежели [бы] и доношению об оном бьию ему задержание, то тогда б принужден бьш он Слово и дело сказать, дабы слышанные им отдочери своей Слова не могли быть уничтожены» (8-5, i79). Также неправым был признан фурьер Колычов, который донес на симбирского воеводу Вяземского в непитии за здравие государыни какопервостепенном государственном преступлении: «Пришед кодвору Его и.в. извещал необычайно, якобы о неизвестном деле», за что его наказали (ш, 75). Зато правильнее поступил в 1723 г. поп Андрей Васильев, сделав «бюрократический извет>. Он явился в Симбирскую воеводскую канцелярию и «потребовал, чтобы его представили воеводе, которому он дслжен объявить важное Слово и дело государево» (73о, 274). Отказать в приеме такому посетителю не рискнул бы ни один тогдашний администратор.

Итак, публичное кричанье «Словаидела» былодопустимотолькотог- да, когда подать или записать в органах власти свой изветбыло невозможно. B остальныхже случаях нужно бьию объявлять «просто», без шума. Громогласное же объявление доносчиками о государственном преступлении сыскнеодобрял,итакихкрикуновдаженаказывали.Летом 1731 г. всадуу дворца Анненгоф императрицу Анну Ивановну перепугал некто Крылов, который, «пришед в Аннингоф и вошед в сад, где соизволила бытъ Ея и.в. и тогдаон, Крылов, дерзновенно став на колени, закричал, что естьзаним Ея и.в. слово в такой силе, что знает он, Крылов, Ея и.в., и государству недоброжелателей и изменников». Следствие по его делу выяснило, что «измены

никакой ни за кем он, Крылов, не показал». Итог — кнут, тюрьма в Охотске (42-x m. Ho и в таком суровом отношении к крикунам политический сыск соблюдал меру. B 1733 г. некто Чюнбуров кричал «Слово и дело» и потом co- обшил, что его сослуживец не был у присяги. B приговоре о Чюнбурове сказано: «Доносить надлежало было ему просто, не сказывая за собою Ея и.в. слова, но токмо за оное ево сказыванье... от наказанья учинить ево, Чюн- бурова, свободна... дабы впредь о настоящих делах доносители имели б к доношению ревность» (42-4,99). B приговоре по делу Степана Иванова сказано, что изветчик был обязан донести «в тож время», т.е сразу же после того, как он услышал о «непристойньк словах» помещицы от своей дочери. Срочность как обязательное условие извета установлена указом 2 февраля 1730 г.: «Ежели кто о тех вышеписанных... великих делах подлинно уведает и доказать может, тем доносить, как скоро уведает, без всякого опасения и боязни, а именно — того ж дни. A ежели в тотдень, за каким препятствием донесть не успеет, то, конечно, вдругойдень». Чуть ниже, правда, уточнялось:«... по нужде на третий день, а больше отнюдь не мешкать» . Этот указ наводил некоторый порядок в практике извета. Он был направлен в основном как раз против частых злоупотреблений законом об извете со стороны доносчиков — матерьк преступников, которые пытались с помощью «бездельного», надуманного извета затянугь расследование их преступлений или увильнутьотнеминуемой казни. Указвпервые предусматривал, чтолюдям, которые «ведали, а недоносили неделею или больше, и тем ихдоносам не верить» (199, 533). Tипичным для многих дел о ложном доносе стал приговор: «И тому ею показанию верить не велено, ибо показывал спустя многое время» (8-1,128). Вместе c тем известно, что и до 1730 r., в петровское время, власти относились с подозрением к «запоздалым изветчикам». Так, монах Ефимий в 1723 г. не получил награждения по доведенному доносу «за долговременное необъявление о тех важных словах...»(Ш, 32). B таком негативном отношении к «застарелому извету» выражена традиция законодательства. Уставная книга Разбойного приказазапрещала верить изветам приговоренных к казни, если к этому моменту они просидели в тюрьме более года (538-5,194, i97). Правда, нужно согласиться с комментаторами Уставной книги, чтовделах политического сыска срокадавности не существовало. «Застарелые доносы» с неудовольствием, но все же принимались сыском. Игнорировать то, что относилось к интересам государя, было нельзя. Ho при этом чиновники обязательно записывали, сколько времени пропущено изветчиком сверх указного срока («Адо того времени он, Арбузов, чрез семьдней о том недоносил»; «Оной Батуров... не извещал семнадцатъдней», «Сказал засобою Государево слово по второму пункту, которое знаетпятой год»; «Ска-

зывал семь лет назад». Об извете дворового Сергея Алексеева в протоколе Тайной канцелярии 1762 г. сказано, что его доношение следует признать «недельным (в смысле — неделовым. — E. А), а паче и дерзновенным», т.к. Алексеев недоносил «более осми месяцов». B одном из протоколов просрочка изветчика указана с необыкновенной точностью: «О помянутьк непристойных словах не доносил многое время, а именно — чрез одиннадцать ме- сяцевидвадцать одиндень» (29, 49o6.;44-4,360;42-5. 44,155;8-1, 133;82. 76o6.). ИзвеТЧИКа при этом обязательно спрашивали о причинах его нерасторопности. Обыч- новоправдание изветчикссылался насвои отлучку, занятость, недогадливость, «несовершенстводаров разума», необразованность или незнаниеза- конов («Не извещал недознанием», «Нигде я не доносил простотою своею, отубожества»). Одинсвидетельугверждалдаже, чтонедонес,т.к. «косноя- зыченотрожденья», адругой оправдывался тем, что «был болен зубною болью». Третий же утверждал: «А об оном он, Иван, в тотже день, також на другой, и на третей день не донес с простоты своей за малолетством» (ш, зі, i80-i8i; 63.2). B 1745 г. лейб-компанец Данила Чистяков так «комплексно» объяснял задержку с доносом: «Что же я об оном умедлил донесть, то случилось оттого, что вскоре после оного числа был командирован в Петергоф, а ПОТОМ был болен, K тому Ж OT недознания И за простотою своею» (541, 256-257). Естественно, чтодаже если просроченныйдонос оказывалсядоведенным, изветчик или совсем не мог рассчитывать на поощрение, или сумма его на- градызадонос уменьшалась — все зависелоотсрока просрочки. По «доведенному» доносу иеромонаха Ефимия в 1723 г. Тайная канцелярия постановила: «За то учинить ему награждение, токмо он того награждения за долговременное необъявление не достоин» (9-3,99). Ha деле Михалкина АИ. Ушаков 7 ноября 1735 г. написал резолюцию: «Вышепомянутому изветчику Павлу Михалкину за правой ево на означенного Михайла Иванова извет надлежало учинить немалое награждение, но токмо явился он, Михалкин, не без вины, что, слыша вышеписанного Михайла Иванова показанные непристойныя слова, более двух месяцев не доносил... однако ж за показанной правой ею извет... выдать ему из Тайной канцелярии в награждение денег пять рублев, записав в расход с роспискою, дабы, на то смотря впредь, как он, Михалкин, так и другие, о таких важных делах уведав, к скорому доношению паче ревность имели, о чем тому Михалкину объявить с записКОЮ» (53,24o6.-25).

Содержание извета было всегда секретно. Знатьего простой смертный не мог, да и не каждый из чиновников имел право требовать, чтобы изветчик ем>' раскрыл «непристойные слова», объявил «саму

важностъ»доноса. Малолетний дворянский сын АлександрДенисьевдонес надворовыхлюдей своего отца Ермолая в говорении «непристойньк слов». Отец привел мальчика в Тайную канцелярию и заявил, что сын его знает за собою Слово и дело надворовых, но что именно говорили они, «того имян- но тотево сын не сказал, да и он, Денисьев, о том ево не спрашивал» (44-4, зт. B последнее верится с трудом, но поведениеДенисьевых полностью отвечало букве закона. Отец и сын не повторили ошибки другого изветчика — приказчика Дмитриева, которого в 1732 г. наказали за то, что в письме к своей помещице он изложил сугь сказанных крестьянами «неприсгойньк слов». A это, как отмечено в приговоре, писать ему в письме было нельзя, «а о тех словах объявлять подлинно [надлежало] туда, кудаследовало» (42-2, iss).

Многие изветчики хранили содержание извета в тайнедаже от местных властей и требовали доставить их в столицу, а иногда обещали рассказать о преступлении только царю. Заявления об этом в XVII в. записывали так: «Есть за мною государево слово всей земли и то я скажу на Москве» или «Здеся такого слова сказать немочно, а скажу то Государево слово на Москве, государю» (Soo, i46, i84). Власти понимали, что за такими заявлениями, как правило, не стояло ничего, кроме желания избежать пытки, потянуть время даеще попытаться подороге в Москвусбежать. Так, Терентий Феодориц- кий в 1728 r., «идучи в застенок к розыску, кричал за собою Государево слово и дело и чтоб ево представить пред Ero и.в., а потом сказал, что о том он кричал для того: мыслил тем криком отбыть розыску, а никто ево кричать не научал» (8-і, 335). Как уже сказано, таких изветчиков заставляли либо передать запечатанный конвертсизвегом в Москву,либо изветчикадопрашивали, не уточняя суть («важность») извета, что было распространено в XVIII в.

Почти во всех указах об извете подтверждалось, что изветчика ждут н агр а д а, поощрение. Так было принято с давних пор. B наказе воеводе Кузнецка (1625 г.) сказано: «Кто на кого скажет какое воровство или измену, и сыщется допряма, и государь тех людей пожалует, и животы и вотчины (преступников. — £. А.) пожалует им, кто на кого какую измену и воровстводоведет» (i04-3.2i9). Так же было и в конце XVIl в. B наказах воеводам говорилось, что они обязаны поощрять изветчиков государевым жалованьем — деньгами и сукнами, а также и «вотчины и животы тех изменников отдавать тем же людем, кто на них в правду доведет» (S87-3, ш9, i594>.

B первой половине XVIIl в. объявленная наградазадоведенныйдонос составляла 3,5,10 и более рублей, адляслужащих означала и повышение в чине или подолжности. Резолюцию о поощрении солдата ИванаДулова, доведшего извет на своего товарища Щербакова, можно считать типичной:

«Написать из салдат в капралы и выдать Ея и.в. жалованья денегдесятьруб- ЛЄВ ИЗ Канцеляриитайныхделпм. 122;S9, 716). B случаяхже исключительных, связанных с раскрытием важного государственного преступления, сумма награды резко увеличивалась и доносчик мог получить свободу (если он был крепостной или арестант), конфискованное помесгье преступника, различные щедрые торговые льготы и привилегии. B одних — ординарных — случаях чиновники исходили из сложившейся наградной практики, вдругихже случаях — неординарньк — награду называл сам государь.

По-видимому, как только появился извет, так сразу же возник и «ложный извет» («недельный», «бездельный»). Типичный пример. B 1730 г. арестовывали набедокурившего солдата Пузанова, он «повалился на землю и под караул не пошел, а сказал в пьянстве, что есть за ним Ея и.в. слово и дело». Ha следствии же оказалось, что никакого «Слова и дела» за ним нет и не было. Это и есть состояние «ложного извета». B том же году сощатАлек- санлр Данилов был приговорен к шпицрутенам за троекратный побег из ролы, воровство, дважды сказанное ложное «Слово и дело» и за «оболгание флагманов и высокого генералитета». Передэкзекуцией он вновь, ужевтретий раз, кричал «Слово и дело» и показал на адмирала Синявина и его брата в говорении ими «между собой непристойных слов». Надопросе же в Тайной канцелярии он признался, что никаких противозаконных разговоров между братьями Синявиными он не слышал, «а Слово и дело сказал он, убоясь гоняния СПИЦ-рутеН» (8-1,114).

B 1734 г. солдат Иван Духов, «как ево за некоторую малую продерзость при роте вознамерились штрафовать, говорил, что есть за ним Ея и.в. дело и слою», после чегоДухов был послан под караулом в Тайную канцелярию (Si, л. Подобными случаями пестрит история политического сыска XVIII в.

Можно выделтъ несколько типов ложного извета. K первому относится упомянутый выше извет преступников, которые «извещали, отбывая розыску в воровствах, в которыхихдержали», или «мыслили, чтоб тем криком отбыть розыску», были и другие объяснения: доносил, «нестерпя в воровствах своихрозысков» или «избывая каторжныхработ» (s-i, ii2o6., iis, 325>. Словом, как отмечалось в указе 1723 r., колодники «употребляютоное Слово, избывая от виселицы и прсчих штрафов». O том же из Сибири в 1724 г. писал управляющий заводами Виллим Геннин, который страдалотнепрестанныхдо- носов ссыльных на него, хотя было ясно, что изветы преступники подают, «употребляя себе место лекарства... ОТ смерти И ССЫЛКИ» /SS7- 7. 4308:205,225).

Однако люди шли на ложный извет и для того, чтобы добиться хотя бы какого-нибудь решения своегодела, настоять на его пересмотре, привлечь к себе внимание. Иван Желябужский упоминает весьма экзотический слу- чайложного извета. B 1697 г. в Кремле «закричал мужик караул и сказал за собой Государево слово». Никакого Слова за ним не бьию. Это был первый русский воздухоплаватель, который надопросе в Стрелецком приказе сказал, что, «сделав крыле, станетлетать как журавль» и поэтому просил денег на изготовление слюдяных крьшьев. Однако испытание летательного аппарата в присутствии И.Б. Троекуровазакончилось неудачей, и «боярин на него кручинился и тот мужикбил челом», сказал, что слюдяные крьыья тяжелы и нужно сделать кожаные, но потом «и на тех не полетел», за что его пороли, а потом у него в счет потраченных на его замысел денег отписали в казну имущество (290,224-225).

Особенно част был так называемый «дурной извет» во время ссор, драк, побоев. Следователи довольно быстро определяли, что за сказанным под пьяную руку изветом ничего не стоит. Протрезвевший гуляка или драчун с ужасом узнавал от окружающих, что он арестован как изветчик важного государственного преступления. «Дурные изветы» были явлением массовым, и ко времени создания Уложения 1649 г. обилие их заставило законодателей внести во 2-ю главу статью 14: «А которые всяких чиновлюди учнутзасо- бою сказывать Государево дело или слово, а после того они же учнут говорить, что за ними Государева дела или слова нет, а сказывали они за собою государеводело или слово, избывая от кого побои или пьяным обычаем, и их за то бить кнутом, отдать тому, чей он человек». Кроме того, кричание «Слова и дела» было симптомом белой горячки. Многочисленные дела о находившихся почти постоянно в таком состоянии лейб-компанцев Елизаветы Петровны — яркое свидетельство тому (541, 34S-350).

Хотя все понимали, что подобные изветы обычно «бездельны», «неосновательны», игнорировать их бьито невозможно. Выведенного к эшафоту и кричавшего там «Слово и дело» преступника уводили с площади, после чего начиналось расследование по этому извету. Это был единственный способ узнать, является ли донос преступника правдивым. B моментобъяаления преступником «Слова и дела» на эшафоте закон был всегда на его стороне — ведь изветчик мог унести в могилу важные сведения о нераскрытом государственном преступлении. B итоге у приговоренногоксмерти появлялась порой призрачная возможность с помощью извета оттянутъ на некоторое время казнь и заставить власти проверять его извет. Иногда же за счетдоноса на другого, подчас невинного человека преступник-изветчик стремился спасти свою жизнь, облегчитъ свою участь.

B 1728 г. дьячок Иван Гурьев, сидевшийвтюрьме в ожидании отправки в Сибирь за старые преступления, донес о «важном деле» на своего сокамерника — бывшего дьякона и как доказательство предъявил письмо,

Привоз в Москву Степана Разина и его брата Фрола

якобы выпавшее из одежды дьякона. Письмо это было оценено как «возмутительное воровское». Ho следователи легко установили, что дьячок попросил дьякона написать несколько вполне нейтральных строк на листе бумаги, к которому затем подклеил им самим же написанные «возмутительные» слова. Сделал это он, как показал надопросе, «послерозысковзаворовство... и послан был в острог, и стал мыслить, как бы ему написать какое ни есть писмо, чем бы ему от ссылки свободитца, а судьи-де их, колодников, дер- жатзакараулом многое время, а кроме того иного никакова непслребстваза вышними господами и ни за кем не знает». Приговор дьячку был суров: за написание «воровского злоумышленного возмутительного письма» изато, что он «желал тем воровским умыслом привесгь постороннего невинно K смертной казни... казнить смертью — четвертовать» (S7S. 12s, ізі).

Одним из самых известных случаев извета перед казнью стало объявление «Слова и дела» братом Степана Разина Фролом у эшафота в день казни 6 июня 1671 г. Как писал иностранный наблюдатель, Фрол, «придя на место казни, крикнул, что знает он Слово государево — так говорят, когда намереваются открыть тайну, которая можетбыть объявленалишь самому царю. Когда спросили, что он имеет сказать, Фролка ответил, что про то никому нельзя сказать, кроме государя. По той причине казнь отложили, и есть слух, будто открыл он место, где братего, Стенька, зарыл в землю клад». Ha самом же деле Фрол Разин утверждал, что на предварительном следствии он якобы запамятовал о спрятанных в засмоленном кувшине «воровских пись-

мах» Разина на острове посредине Дона, под вербой, «атаверба крива посередке». Выдумка эта помогла оттянуть казнь на пять лет — Фрола Разина казнили лишь весной 1676 г. (зоб, из. i25-m>. Попытки запугать следователей, избежать казни и, как писали в указах того времени, «продолжить живот свой» (587-io, 7390) с помощьюложного извета известны и пятьдесят, и сто лет спустя после истории Разина. Об одном таком типичном случае мы читаем вделах 1729 г. о некоем Иване Молоствове, который «за многие разбои и смертное убийство и пожеги сужден к смертной казни, а при экзекуции сказал за собою Государево слово по второму пункту, которое он знает пятой год» (29,49o6.). Пойманный в Москве в 1762 г. дезертир Кондратий Чемарзов, обвиненный в 23 разбоях, объявил за собой «Слово и дело» «по первому пункту» и надопросе показал на чиновников военного суда в говорении «непристойных слов». Ha пьггке же он сознался, что сделал это, чтобы избежать перевода в Сыскной приказ—тогдашнюю московскую уголовную полицию

(83,22o6.).

Донос, подчас надуманный и лживый, благодаря особенностям розыска или физической крепости изветчика, иногда вполне удавался. B 1730 г. приговоренный Савва Фролов донес на своего товарища по несчастью — колодника Пузанова, который якобы говорил, что императора Петра II нужно бить кнугом. Доносчик сумел «довести» свой явно надуманный донос, и в итоге последовал новый приговор о Фролове, который «заоный правой донос, вместо смертной казни, биткнутом и с вырезанием ноздрей сослан в Сибирь, на Аргунь, в вечную работу» (8-і, щ. B мае 1752 г. в Одоеве работ- никАнисим Пронин был приведен в воеводскую канцелярию надопрос. Ему фозило наказание за зверское избиение солдатского сына Ефрема Булгакова. Перед лицом воеводы Ивана Языкова он заявил за собой «Великое Ея и.в. слово и дело» и сказал: «Знаю я за собою Государево слово и дело и знаю великую важность за калужскими купцами Иваном Григорьевым Торубае- вым, да Михаилом Евсеевым Золотаревым. Bo всем том могуядоказать в Канцелярии тайных розыскных дел. Покажу о том словесно, так как грамоте не учен и писать не умею». Оба названных изветчиком купца бьши людьми состоятельными, и воеводаЯзыков сильно перепугался. Он арестовал Topy- баева и Золотарева и дал приказ готовитъ всех троих к отправке в Москву. Однако на следующий день изветчик Пронин вдруг изменил свои показания: «Кричал я намедни Ея и.в. слово и дело и показал великую важность за калужскими купцами... Торубаевыми... Золотаревым напрасно (т.е. ложно. — E. A.), себя охраняя — показал все за тем, чтобы от наказания (за избиение Булгакова. — E. А.) отойти... имел я большую опаску в наказании зато мое озорничеспво».

И далее Пронин простодушно объяснял, как он с помощью ложного из- ветадумал улизнуть от кнута или тюрьмы: «Ведомо было мне, коли скажуя Государеюсловоидело наоных Торубаева и Золотарева, [то] отошлютменя в Калужскую провинциальную канцелярию, атам Иван Григорьевич Topy- баев слово за меня замолвит и как господа присутствующие Калужской провинциальной канцелярии весьма к милости [ему] склонны, то меня, по его слову, да и по ходатайству Михаила Евсеевича Золотарева, от всякого истязания ослобонят. Bce то я имел в своем уповании, когда кричал Ея и.в. слово и дело. A как стало теперь мне известно, что пошлют меня не в Калужскую провинциальную канцелярию, а в Московскую конторуТайной розыскной канцелярии, то винюсь я перед вами и по присяжной своей должности показываю вам, что то Государево слово и дело кричал я напрасно и ни засобою, ни за Иваном Григорьевичем, ни за Михаилом Евсеевичем ника- когодела великой важности не знаю». Итак, мы видим, что изветчикрас- считывал на могущество тех, на кого он донес. Он полагал, что влиятельные в Калуге Торубаев и Золотарев, спасая себяотрасследования, уговорят«весь- ма к милости склонных» калужских чиновников замятьдело и тем самым вылезут из ямы, выкопанной д ля них Прониным, и вытащат самого изветчика. Такой изощренный и рискованный выход, как показали последующие события, не был так уж нереален. Дело в том, что после отказа Пронина от доноса воевода Языков решил все-таки послать изветчика вместе с арестованными купцами в Москву. Он написал в КонторуТайной канцелярии co- ответсгвующее доношение, но потом вдруг передумал и приказал выпустить купцов на юлю, а Пронина наказать плетьми и выслать в городЛихвин, от- кудатотбыл родом (зл, ззз-з25). Как мы видим, если не «калужский», то уж «одоевский» вариант Пронина все-таки удался. Как купцы сумели убедить воеводузакрытьдело, так и недошедшее до Москвы, мы врядли узнаем.

Проблема «бездельного извета» не только на следствии, но и вообще в работе политического сыска — тема многих постановлений власти. Уже согласно статьям 12—14 2-й главы Уложения 1649 г. ложных изветчиков (из крепостных) ждало суровое наказание кнутом. Донос во время следствия, как и во время казни, для политического сыска был настоящей проблемой иприПетреІ.22января 1724г. ПетрІраспорядилсятакомуизветчикудаже правый донос «в службу не ставить» и судить его «чего [он] достоин». Ho в тог же день вдрь дополнил этог указ другим, более гибким: при расследовании дела пресгупника-доносчика извет его следовало отложитъ, «пока тот розыск окончают, а потом следовать его доношение», и таким доносчикам «наказания. .. ОТНЮДЬ не ЧИНИТЬ прежде решения тех дел» (589-7,4434, 4435; 193, 405).

B июле 1726 г. Екатерина I подписала указ, согласно которому преступников, кричавших «Слово и дело», надлежало уже в губернских и провинциальных городах подвергать пытке, чтобы наверняка узнать, «не напрасно ль они те слова затеяли, отбывая в своих воровствах пыток и смертной казни». И только тогда, когда с «указанных пыток в тех своих словах (т.е. в извете. — £ А.) утвердятца, таких, не розыскивая о том более, отсылать в Преображенский приказ или в Тайную канцелярию за крепким караулом» (633-55,420). Указ 1726 г. был уточнен в 1730 г. B этомуказе, какужесказано выше, шла речь не только о новой трактовке состава государственных преступлений, но и о ложном извете преступников, находившихся в тюрьме и на каторге. B указе подтверждалось, что государственная власть безусловно поощряетдоносы «по первым двум пунктам», однако законодатель с укоризной отмечал, что многие преступники «сказывают за собою Наше Слово и дело по вышеписанным первым двум пунктам, и для того из дальних губерний и провинций присылаются к Москве в Сенат,идо подлинногоделу окончания, многие чинятся розыски и пытки, где и невинные [по] оговорам их напрасно претерпевают». Авторы указа пытаются если не полностью предотвратитъ ложные доносы, то хотя бы уменьшить их число. Для этого, во- первых, они установили срок объявления Слова и дела (1—3 дня). Более поздний донос признавали уже недействительным, ложным. Во-вторых, местные власти получали большие, чем раньше, права в расследовании изветов колодников и каторжников, которых больше всего подозревали влож- ном «Слове». Такихлюдей следовало «прежде пытать, не напрасноли они то затевают, отбывая своего воровства», и если с трех пыток они не подгвер- дятсвоих исходных изветных показаний, то их надлежало беспощадно каз- нитълишь «затотложный и затейныйдонос». Одновременноуказкатего- рически запрещал веритьдоносам преступников, которые «приговорены будут к смерти и посажены в покаянную или при самой экзекуции станут сказывать Слово и дело» угт.ТЪ№Х.(589-13.9т589-14,10458;589- 1511539). Однако, несмотря намногократные предупреждения, ложноедоно- сительсгао было очень распространено. Да и немудрено: борясь c ложными доносами, государство активно поощрялодоносы вообще. Поощрительные указы более многочисленны, чем указы — предупреждения ложныхдоно- сов Сферадоносительства была поистине безгранична B XVIII в. институт

доносов, как и вХѴП в., оставался самым надежньш «инструментом» контроля за исполнением законов власти. Ha награждение задонос могли рассчитывать самые разныедоносчики. Они извещали обо всем: о воровстве и раз- бое(указ 1724г.),окорчемщиках(указы 1733 и 1754 гг.),обутаенныхво время переписи душах мужского пола (указ 1745 r.), о нарушителях монополиина юфть, щетину,соль(указы 1751 и 1752гг.),оторговцахзолотомвне- положенных местах (1746 r.), о тайньк продавцах ядов (1758 r.), о контрабандистах ^КаЗ 1760 Г.) И TJL ИТ.П. (589-8,4533:589-9,6950,589-11 9229; 9301:589-13,10010,589-14,10298:589-15, 10851,11539).

K 1720-м гт., когда государство отчаянно нуждалось вденьгах и поэтому активно поощряло рудознатство, возросло количество доносов, авторы когорькловко отзывались на злобудня. Перед следователями являлисьдо- носчики, готовые тотчас провестиктем местам, где закопаны клады Александра МакедонскогоиДария Персидского, сокровищаразбойника Куде- яра, где стоят лишь присыпанные землей чаны с золотом и серебром, которые сразу же обогатят пустую казну (324,956). Если такой «рудознатец» говорил: «Мне явися ангел Божий во сне и, водя мя, показуя мне место», то, как с ним поступать, знали даже канцелярские сторожа — в монастырь, «до исправления ума». Иначе обстоялодело с юрами, которые под пьггками или перед казнью, вместо того чтобы покаяться, кричали «Слово и дело», а потом заявляли, что знают, где находятся целые золотые россыпи. Порой они даже предъявляли образцы какой-то породы и говорили, что это и есть найденное ими серебро, столь нужное Отечеству. B этих случаях власти боялись отправить на тот свет человека, от которого зависела финансовая независимость государства Ho случаи с такими проходимцами были так многочисленны, что в 1724 г. Сенат принял особый закон о ворах и разбойниках — ложньи рудознатных изветчиках. Указ появился на свет после случая, происшедшего в Перми с вором Сергеем Моторыгиным, с характерной кличкой Безрудный. Bo время пыток о трех совершенньк им разбоях и татьбе Безрудный вдруг заявил за собой «Государево слово», а затем надопросе утверждал, что «знаетвТобольском уезде серебряную руду и показал... мелкий камень, из которого ничего не явилось». Далее в указе сказано о массовости такого ввда преступлений и уловках преступников: «Ныне таких воров умножилось, что приискав руды прежде, пойдет на разбой в той надежде, что, хотя и поймают, то можеттем отсмерти избавитца. Другиебе- рут в дом руды для охранения себя или детей своих от салдацкой службы; некоторые ж воры затевают напрасно и сказывают руды в дальних местах, чтоб можно уйтить и время продолжить, из чего происходит в проездах убыток, а в делах помешательство, труд и страх. A с пытки ж оной вор (Мото-

рыгин. — £. А.) винился, что кусок чюгуна изтого камня прежде воровства зашил у кафтана и объявил за серебро, хотя тем избавитца от смерти». C тех пор Сенатзапретил верить рудознатцам, которые объявляли о своих откры- тияхтолькотогда, когдаихловили на воровстве или забривали в рекруты, о подлинньк же находках руд нужно доносить «заблаговременно, без всякой утайки» в ожидании награды от царя (537-2.432-434).

Расследование ложного доноса требовало от следователей опыта и особого знания людей. Они должны были понимать возможные побудительные мотивы, двигавшие ложным доносчиком, учитывать различные обстоятельства самогодела. Привлекает внимание оригинальное заочное исследование Сенатом дела по доносу, начатого в Одоеве в 1762 г. B местной воеводской канцелярии содержали несколько кшодников: изветчик Соловьев, двое свидетелей и ответчик Василий Ерыгин, который обвинялся изветчиком в произнесении «непристойных слов», причем свидетели (поп и дьячок) подтвердили факт преступления, хотя сам ответчик вины за собой не признавал. Обо всем этом воевода рапортовал в Сенат. Генерал-прокурорАИ. Глебов в от- ветраспорядился: изветчика и свидетелей выпустить на свободу, а Ерыги- надопросить, и если он признает свою вину, то сечь преступника плетьми и освободить. Если же, отмечалось в указе, Ерыгин «запрется в тех словах и объявит надоносителя или попа или дьячка какую ссору или злобу, то, не учиня емуобъявленного наказания, донестиотом ему, генерал-прокурору». После того как воевода ответил, что Ерыгин по-прежнему в преступлении своем не винится, но надоносчика Соловьева и свидетелей «никакой ссоры и злобы не имеет», Глебов приказал Ерыгина, не добиваясь от него раскаяния, высечь и отпустить на все четыре стороны. Проследим логику генерал-прокурора: «Несмотря нато, что Ерыгинзаперся, он, безсомнения, виноват и слова такие произносил», тогда как изветчик показал правду, ибо «ежели б он, Ерыгин, тех слов не говорил, то оному человеку Соловьеву C товарищиотом на него, Ерыгина, и показывать было недля чего». O причинах «запирательства» Ерыгина в указе сказано вполне определенно: «Он, Ерыгин, в говорении оньк слов запирается, отбывая за то себе надлежащее наказание», что вполне естественно (зп. ззо-ззц. Задавая ранее воеводе вопрос о том, показывал ли ответчик на доносителя и свидетелей какую ссору или «злобу», Глебов тем самым заочно проверял верность показаний изветчика. Построения генерал-прокурорабьши весьмалогичныидаже изящны. Если сам пострадавший от извета ответчик Ерыгин добровольно утверждает, что между ним и изветчиком Соловьевым, а также свидетелями нет «никакой ссоры или злобы», то значит, что донос на Ерыгина не бьш ложным. Напротив того, если бы Ерыгин сообщил, что он сдоносчиком находится в

ссоре, то здесь уже можно подозреватьложный извет, сделанный Соловьевым «по ссоре или злобе» с каким-то корыстным умыслом на ответчика. Ho посколькуэтого не бьшо, Ерыгина надлежитсчитать виновным по существу дела и даже без признания им преступления примерно наказать.

Только вьшснив причины доноса и составив из фактов жесткую логическую цепь, следователи могли с уверенностью сказать об истинности или ложностидоноса. B 1727 г. симбирский посадскийАлексей Беляев, обвиненный собственной женой и ее братом Чурашовым в богохульстве, бьш спасен от сожжения заживо только потому, что Синод попгребовал от Юстиц-коллегии проверитьдва, указанных Беляевым в свою защиту обстоятельства. Во- первых, накануне появлениядоносаон подал в консисторию челобитную на свою жену, уличенную им в измене. Беляев утверждал, что его неверная супруга, спасаясь от несомненного наказания и публичного позора, ложно оговорила его. Во-вторых, Беляев бьш убежден, что брат жены вошел с ней в сговор из-за корысти—он не хотел отдавать ему, Беляеву, давний долг. Только после того, как Юстиц-коллегия навела необходимые справки и факты, указанные Беляевым, подтвердились, ответчик бьш выпущен на волю, а на Чурашова завели дело как «о лживом доносителе и... коварственном затейщике». Жену же изменницу наказали. Итог процесса Беляева только по счастливому стечению обстоятельств оказался для него так удачен — ведь на допросах в губернской канцелярии под пытками он признался в чудовищном богохульстве и тем самым подтвердил возведенный на него ложный извет. Лишь через четыре года сидения В тюрьме ОН вышел на свободу (730,2S1). Многие же другие ответчики оказывались в худшем положении — по ложному доносу преступников, завистников, недоброжелателей они попадали в застенок и, не выдержав (как и Беляев) пыток, признавались в преступлениях, которых не совершали, и потом оказывались в ссылке или на эшафоте. Случай Беляева привлек внимание властей жестокостью вынесенного человеку приговора, что требовало убедительных доказательств его вины в богохульстве. Ho так бьшо не везде и не всегда. Обычно следователи Тайной канцелярии не занимались исследованием тонкостей ложныхдоносов и не выявляли подлинные факты. Делалось это по разным причинам. Подобных дел оложных и правдивыхдоносах бьшо множество, пьггка считалась главным средством достижения истины; никго не издавал по каждомуделу (как бьшо в случае с Беляевым) особого указа об особо тщательном расследовании; у ответчика в нужный момент не оказывалось влиятельных или богатых ходатаев, просивших тщательнее изучить дело их подзащитных; сам изветчик мог датъ следователям взятку. Наконец, если ответчик, к своему несчастью, оказывался в чем-тодругом подозрителен (например, ранее су-

дим и наказан, не ходил на исповедь и т.д.), то его дело никто детально не изучал. B итоге дело рассматривали быстро, небрежно, и затем следовал приговор, подчас несправедливый и поспешный.

Бесспорно изначально ложным изветом считался извет не по «первым двум пунктам». Если донос по бывшему «третьему пункту» о похищении казенного интереса еще принимали к расследованию, то доносчиков по общеуголовным делам, объявлявших о них с помощью «Слова и деяа», наказывали сурово, как ложных изветчиков. Приведу один из типичных примеров. B1753 г. кричал «Слово и дело» матрос корабля «Иоанн Златоуст> Федор Попов, который надопросевАдмиралтействе утверждал, что «то Слово и дело знает за собою по первому пункту». B Тайной канцелярии, куца его отправили, он признался, что 16 летдо этого он, посадский Тамбова, жил с женой и своим братом Никифором, и как-то раз «застал он, Попов, брата своего Никифора натой жене своей, которой с оною женою ево чинил блуд и, тарезяи того брата своего, он, Попов из оного города Тамбова бежал... И того ради, вздумал он, Попов ныне, чтоб ему обтой вине принести повинную», поэтому он и решил кричать «Слово и дело», чтобы «та вина его былаявна и в том ему без покаяния не умереть». АИ. Шувалов вынес приговор: «Ему, Попову, для оного Слова и дела по первому пункту сказывать за собою не подлежало, ибо то ево показание к Слову и делу, а особливо к первому пункту нимало не касаетца, а надлежало было ему, Попову, о том объявитъ просто вАдмиралтейскую коллегию, того ради, заложное им, Поповым за собою Слово и дело по первому пункту сказанье... учинить наказанье — гонять спиц-ругены по разсмотрению Адмиралтейской коллегии» по, s-d-

Была еще одна важная (нередко — важнейшая) причина, которая гнала людей доносить друг на друга — это угроза стать самому н e и з в e m ч и ~ ком, то естьнедоносчиком. Оказаться неизветчиком было страшнее, чем стать ложным изветчиком. Согласно законам неизветчик признавался фактически соучастником государственного преступления. Об этом ясно говорили многие статьи Уложения 1649 r., и прежде всего его статья 19 2-й главы: «А будет кто сведав, или услыша на Царьское величество в какихлюдех скоп и заговор, или иной какой злой умысл, аГосударю и его государевым бояром, и ближним людем, а в городех воеводам, и приказным людем, про то не известит, а Государю про то будет ведомо, что он про такое дело ведал, а не известил, и сыщется про то допряма, и за то казнити смертию безо вся- кия пощады».

B число первых неизветчиков попадали, какуже отмечалось выше, ближайшие родственники преступника, особенно когда преступление состоя-

ло в побеге за границу. B Уложении об этом сказано: «А будет кто изменит, а после его в Московском государьстве останутся отец или мати, или братья родные, или неродные, или дядья, или иной кто его роду, а жил он с ними вмесге, и животы, и вотчины у них были вопче — и про такова измен- никасыскивати всякими сыски накрепко, отец и мати, и родего протуиз- мену ведали ли. Да будет сьпцется допряма, что они про измену ведали, и их казнити смертию же, и вотчины, и поместья их, и животы взяти на государя». Такая же судьба ждала и знавших о побеге жену и детей изменника. Правда, Уложение предусматривало, что если родственники не знали о готовящейся измене, то их освобождали от наказания за соучастие. Однако особенность тогдашнего сыска состояла в том, что этим родственникам предстояло (при отсутствии презумпции невиновности), нередко под пытками, доказать свою непричастность к подготовке и совершению преступления. A это удавалось не каждому.

B Петровскую эпоху проблема неизвета заняла особое место в законодательстве. Признание извета обязательным и материально поощряемым патриотическим поступком верноподданного сопровождалось непременными угрозами: те, кто «уведав... не известят, а последи чем освидетельствуется, и тем утайщикам за неизветы чинить наказания ж, а пожитков у них и вотчин всяких брать на Его великого государя половину, а через чьи изветы то освидетельствуется, и тем из взятых половин давать четвертая ждоля» (ss9- 42033,2133). Мы видим, что этим законом былаустановлена норма поощрения изветчика на неизветчика. K предупреждениям в адрес возможных неизветчиков Петр I обращался не раз: «Кто соседи или посторонние, ведая о таких корчемщиках, а не известят и те, по освидетельствованию, жестоко ж будут наказаны и оштрафованы» (ss9-s, 2074,2343). B том же 1711 г. в указе о неизветчиках, знавших о фальшивомонетчиках, было сказано, что «кто за ними такое воровство знаючи, не донесет, а после сыщется, и тем людям учинено будеттож, что и тем воровским денежным мастерам» (5S9S, 2430). Обычно фальшивомонетчикам заливали горло расплавленным металлом.

Неизветчику как нарушителю присяги государю уделено внимание и в Артикуле воинском. Нежеланиедоноситьрассматривалоськакгосударствен- ное преступление. Так, артикул 5 обещал наказание неизветчику о богохульстве такое же, как и самому богохульнику. Толкование артикула 19 о покушении на власть, здоровье, свободу и жизнь государя поясняет, что смертной казни достоин каждый, кто «о том (преступлении. — E А.) сведом был, а не известил». Артикул 129 угрожает смертью тем, кто узнает или заподозрит кого-либо в готовящейся измене или в сношениях с неприятелем, HO недо- несет. Важно, что, учитывая обстановку военного времени, возможного из-

Петр I и царевич Алексей

ветчика в этом случае освобождали от обязанности «довести»—доказать извет и назвать свидетелей. Также человек, слышавший или читавший призывы к бунту и возмущению, но не донесший «в надлежащем месте» или своему начальнику, согласно артикулу 136, подвергался наказанию, которого был достоин преступник. Артикул 194 обещал виселицу не только казнокрадам, но и тем, «кои ведая про то, а не известят» (626-4, ззі, 3si, 352, збз>. Извет считался обязанностью не только служащих, но и всех подданных, был их присяжной должностью. B решении Тайной канцелярии за 1732 г. по делу посадского Никиты Артемьева и торговки Татьяны о сказывании «непристойных слов» отмечено, что Артемьев хотя только слышал эти слова, но является преступником, ибо «по присяжной своей должности в тож время, как от помянутой вдовы Татьяны непристойные слова услышеть довелось ему было, не разглашая донесть, но он, Артемьев, того не учинил и за то ему учинить наказанье — бить кнутом и послать в Охоцкий острог» (42-2, Шов.).

Угрозы неизветчикам не оставались на бумаге. Приговоры сыска были страшны и подводили неизветчика под кнут, к ссылке на каторгу и даже к смертной казни «за то, что он ведал воровской умысл, а не известил» или что он «знал за тем... (имярек) Государево слово и дело и нигде о том не донес» .

B 1726 г. беглый солдат Иван Тамазин донес на симбирских судей Федора Хрущова и Федора Скобельцына в том, что они «меж себя говорили: “Ныне государь...”» — и далее доносчик пересказал те «непристойные слова», которые он якобы услышал из-задвери a-i, зі5>. Монах Мефодий в 1733 г. донес на своего архимандрита Герасима в неслужении панихид по великим государям и показал, что у монаха Ионы есть о проступках архимандрита записка, «а ведает он, Мефодий, потому, как оной архимандрит шел из церкви отзаутренидо кельи своей и, идучизаним, оной монах Ионатому архимандриту говорил...». И далее доносчик передает услышанный им спор Герасима и Ионы. Оказалось, что последний шантажировал архимандрита запиской, в которую вносил все служебные нарушения владыки. Покинув спорящих, Мефодий пошел в Кремль, где кричал «Слово и дело» (44-2, зяз).

Доносили о «непристойньк словах», сказанных «один на один», без свидетелей. Ярославский столяр Григорий Скочковдонес в 1727 г. на конюха Фрола Блинова, который, «наклонясь к нему на ухо говорил: “За что ты императрице поздравляешь? Она-де растакая мать, была императору курваІ”» (8-і, 334o6.). Соддат Погуляев также донес на своего товарища Вершинина, который «говорил ему, Погуляеву, одному, тихо такие слова...» (49,4). При этом доносчики порой и не думали, что ставят себя в тяжелейшее положение — «довести», доказать извет без свидетелей преступления бывало весьма трудно.

Иными доносчиками двигало неутоленное чувство мести и злобы. Они хотели только одного — принести ближнему вред BO что бы то ни стало, отомстить за обипу. Этим объясняется поступок муромского попа Василия Федо- товав 1762 r., который показал«попервомупункту»навдовуА.И. Остерма- на Марфу, а потом признался, что «оное учинил он в пьянстве своем и по злобе на оную Остерманову за то, что-де, по приходе ко оной, для поздравления ее о восшествии... Петра Феодоровича, желал он за то поздравление получитьсебе чарку вина или что-нибудь изденег, нолюди той Остермано- вой,заболезниюее, в кельюкней недопустили, какдумаетон, по прика- зуонойОстермановой, изатожелал он, поп, ей, Остермановой, высьшкою B Тайную контору причинить оскорбление И ОТОМСТИТЬ СВОЮ злобу» |83. 22). Доносчики бьши движимы и тем, что можно назвать «любовью» кдоносам, неистребимым желанием делать зло ближнему. Такие люди просто искали случай «стукнуты>. ДоносчикДмитрий Салтанов наследствии 1723 r. уже по второму еголожному извету «о себе говорил, что-де мне делать, когда моя такая совесть злая, что обык напрасно невинньк губитъ» (9-з. ns). Только давней злобой и неприязнью к матери камер-пажа ПетраДевьера—Анне Даниловне можно объяснитьдонос попа из Веневского уезда Василия Семенова, который не столько молился в церкви, сколько присматривал за прихожанами: «Аон...оттой Анны стоял вблизиимолился Богу,итотево брат (священник Д митрий Семенов. — £ А.) по начатии литургии читал первую экгению, и как вспомянул имя Его и.в. (Петра II. — £. A.), и оная Анна говорила тихо: “О таком ли-де скареде Бога молить”, а к кому тое речь молвила, того не знает и, говоря [это], пошла она ис церкви, плюнув, подтерла

НОГОЮ» (8-1,373o6.).

Нодоносчиком становились не только раб, рвущий свои оковы, несчастная жена, обманутый муж, стяжатель, человеконенавистник, злодей, запуганный следствием человек Доносчик—это еще и энтузиаст, искренне верящий в пользу своего доноса, убежденный, что так он спасает Отечество. B 1700 г. в Преображенский приказ пришел (может бытъ, даже прибежал) костромской крестьянин Иван Андреев. Он объявил «Слово и дело» и показал, что, «проходя по Мясницкой улице», слышал, какдва неизвестных человека говорили между собою следующее: «Великий государь указал у всех бояр и у мелких помещичьихлюдей и крестьян побратъвдаточные и если он изволитспол- ками на службу послать бояр и они-де ему изменят и от него отложатся». Ни имен этихлюдей, ни их самих он не знал, за что, естественно, и пострадал (89, 444). Особо знамениттобольский казак ГригорийЛевшутин, который был, по словам П.К. Щебальского, «человекистинно необыкновенный, тип, кчесги нашего времени (писано Щебальским в 1861 г. — £. A.), кажется, уже несуществующий. Мызнаем,чтобылинаРусилюди, официальнозанимавшие- сядоносами, мы виделидоносчиков-дилетантов, но ГригорийЛевшутин всю жизнь свою посвятал, всю душу положил на это дело. C чутьем дикого зверя он отыскивал свою жертву, с искусством мелодраматического героя опугьюал ее, выносил истязания со стоицизмом фанатика, поддерживая свои изветы, едва окончивдело, начинал новое, полжизни провел в кандалах и на предсмертной своей исповеди подтвердил обвинение против одной из многочисленных

своих жертв». Левшутин сам, подоброй воле ходил потюрьмам и острогам, заводил беседы с арестантами, выспрашивал у них подробноста, а потом доносил. B 1721 г. он выкупил себе место конвоира партии арестантов, сопровождал еедо Москвы. B итоге этой «экспедиции» он сумел подвести под суд всю губернскую канцелярию в Нижнем Новгороде (774, 27-28).

По тому, как Волынский ответил дяде на письмо 8 апреля 1730 r., мы можем судить об отношениикдоносительсгву каклюдей вообще, так и, B частности, нового русского дворянина с его представлениями о личной дворянской чести, заимствованными из Западной Европы при Петре I и уже довольно глубоко вкоренившимися в сознание вчерашних «государевых xo- лопей». Одним словом, Волынский своим письмом хотел сказать: доносить — неприлично, это противоречит нормам христианской и дворянской чести. Такдействительнодумали многиелюди. П.И. Мусин-Пушкин, проходивший поделу самого Волынского в 1740 r., был уличен в недоносительстве на своего приятеля Волынского и на допросе в Тайной канцелярии опгважно заявил: «Не хотел бЫТЬДОВОДЧИКОМ» (4.17o6.;304,160).

Ho в истории, происшедшей с Волынским в 1730 r., лучше не спешить C выводами. Тогда столь высоконравственная, на первый взгляд, позиция племянника очень не понравилась его высокопоставленному дяде, который сам, поспешив с письмом Волынского к императрице, попал в итоге впросак: «Я думал,—укорял Салтыков Волынского в письме 20 мая 1730 r., — что писали вы очень благонадежно, что след какой покажется от вас. A как ныне по письмам от вас вижу, что показать вам нельзя, н[о] чтоб так [вам] ко мне и писать, понеже и мне не очень хорошо, что и я вступил, а ничего не сделал. И будто о том приносил я (императрице. — K А.) напрасно, ато все пришло чрез письмо от вас ко мне. Понеже вы изволили писать, что он (Козлов. — £ А) говорил при многихдругих, а не одному, и я, натосмотря,идоносил, и то, стало быть и мне нехорошо...» Поэтому дядя настаивает, чтобы довести дело до конца: «Того ради, я советую лучше против прежнего письма извольте отписать, какие он имел разговоры с вами, чтоб можно было произ- вестьвдейство. Понеже какдля вас, так и для меня... коли вступили, на- добнококончанию привесть». Моральныхжесомнений племянникаирас- суждений насчетдворянской чести дядя не понял, счел их за отговорки. Он полагал, что в таком деле греха нет, и «худо не причтется, разве причтеттот, которыйдоброй совести не имеет».

Ha это письмо Волынский ответил, и из ответа мы видим, что губерна- тораотдоноса на Козлова удерживали не понятия чести, абанальные соображения трусливого царедворца и карьериста, который в принципе и не прочь сообшить при случае, куда надлежит, но при этом не хочет в неясной политической обстановке подавать официальный донос и после этого нести занего ответственность. Во-первых, Волынский не отрекаетсяотобвинений Козлова, но желает, чтобы его донос рассматривали «только приватно, а не публично». «Мне, — пишет он, — доношения подавать и в доказательствах на очных ставках быть... — то всякому дворянину противу его чести будет, но что предостерегать и охранять, то, конечно, всякомудоброму человеку налобно, и я, по совести своей, и впредь не зарекаюся тож сделать, если что противное увижу или услышу». To естьдонесги я всегда, мол, рад, но толь- котайно, публичный же, по закону, донос противоречитдворянской чести.

Чуть ниже, в том же письме, Волынский раскрывает последний и, вероятно, самый серьезный аргумент в защиту своего недоносительства. Когда началась вся история с Козловым, в Казани об ошеломляющих собьггаях в Москве после смерти Петра II знали явно недостаточно, и, отказываясь посылать новой государыне формальный донос, Волынский в тот момент не был уверен, что группировка Анны Ивановны достигла полной победы. Он обратил внимание на замечание Козлова, что дело ограничения монархии почта выиграно и он, Козлов, уверен, «понеже-де партишка (сторонников самодержавия. — E. А.) зело бессильна была и я-де, больше думаю, что она вон выгнана» pn, 25-26).

Когда же через некоторое время стало известно об окончательной победе «партишки» Анны Ивановны и Салтыкова, которая стала «партией власти», то казанский губернатор уже пожалел о своей чрезмерной осторожности, прикрытой словами о дворянской щепетильности. B письме-ответе на послание дяди от 20 мая Волынский откровенно признался: «Поверь мне, милосгивыйгосударь,ежели б я ведал тогда, что будет, как уже ныне по благости Господней видим, поистине я бы... конечно, и здесь бы начало дела произвел яв- н ы м о б p а з о м, и то б мне приличнее было, да не знал, что такое благополучие будет. И вправду донестъ имел к тому (подаче официального доноса. — £,А)немалыйрезон, но понеже и тогда еще дело на

Артемий Петрович Волынский

балансе (т.е.неустойчиво. — £Л.)было, для того боялся так смело поступать, чтоб мне за то самому не пропасть. Понеже прежде, нежели покажет время, трудно угадать совершенно, что впредь будет. И того, милостивый государь, всякому свою осторожность иметь надобно СТОЛЬКО, чтоб себя И своей чести не повредить» (774,31). Как видим из новьк пояснений племянникадяде, честьдворянская по Волынскому - понятие гибкое, переменное: в одном случае она вообще не допускает доноса, в другом же случае она его допускает, но лишь тайно или только тогда, когда извет не несет опасности д ля доносчика-дворянина.

He прошло и нескольких месяцев, какдядя, поставленный из-за капризного упрямства Волынского в неловкое положение перед императрицей, получил возможность преподать племяннику урок в том, что дворянская честь не только не препятствуетдоносу, нодаже предпсшагает его. Дело в том, что у Волынского вскоре после истории с Козловым разгорелась скандальная тяжба с довольно склочным Казанским архиепископом Сильвестром. Враги начали устно и письменно оскорблять друг друга, слать ко двору и в

Синод грязные жалобы и доносы на своего врага. B августе 1730 г. Салтыков писал Волынскому, вспоминая историюсКозловым: «Я напредсегодо вас, государя моего, писал, чтоб прислали доношение против прежних своих писем. Ha что изволили ко мне писать: “Как-де, я покажу себя влюдях доносителем?” A мне кажется, что разве кто не можетрассудить, чтоб тебя [кто] мог этим попрекать. А ныне сами-то себя показали присланные ваши двадоношения на архиерея, в которых нималокакогодейсгеа(т.е. фактов. — £. А.) в тех доношениях, только что стыдно отлюдей, как будут (в созванной комиссии. — £. А.) слушать» а 74, м>.

Дядя оказался прав, потому что исходил из представления о чести, ко- торае диктовалась не абстрактными нормами дворянского поведения, а законами Российской империи. Они же говорили яснее ясного: доноситъ необходимо, этого требует безопасность государства, долг подданного. Этой идеей пронизаны все законодательство и вся сыскная практика. B 1762 г. в указе Екатерины II отмечается: кажется невозможным, чтобы благородные дворяне и другие верноподданные «нашлись когда-либо в толь мерзких пред Богом и пред светом преступлениях, каковы суть противу первыхдвух пунктов, а еще меньше ожидаем, чтобы нашлись между ними толико подлые и бесчестныелюди, кои похотели быделаться клеветниками,тоестьложными доносителями» (587-16,11687). Так указом осуждается не само доносительство дворянина, атолько еголожньшдонос.

Однако грань между «полезным» доносительством и клеветничеством всегда была чрезвычайно тонкой. B1734 г. начальник уральских горных заводов B.H. Татищев узнал, что ссыльный Егор Столетов не ходит в каторжные работы, «водит компании» с начальством, говорито каких-то своих могущественных покровителях в столице. Опасаясь за себя, Татищев послал императрице Анне доношение, которое было, в сущности, доносом на Столетова и связанных с ним людей: «Сего декабря 6-го числа... сидячи у меня ввечеру, разговаривая, комиссар Бурцов со мной наедине о Нерчинских заводах сказал: “Есть-де тамо ссыльный Егор Столетов — совести дьявольской и самый злой человек. И я, видя, что он как под страхом о нем говорит, спрашивал его: “Что он в том Столетове приметил?”. И он сказал, что сего генваря 28-го и февраля 3-го числ (день именин Анны Ивановны. — £. А) не мог принудить в церковь ццти. И я ему сказал, что его, как ссыльного, можно ко всему принудить. И он сказал: “Я-де состояния не знаю”, а слыша, что он хвалится грозиттем, у кого вдоме жил, что его обидуотомстят, а паче видя, что виц-губернатор Жолобов обходился с ним дружески и дал ему денег 20 рублев, по которому-де и все его опасаются, и-де явно оскорбить его не смел, а скрытно определил содержать его покрепче».

Василий Никитич Татищев

Далее Татищев сообщал, что он вернул Бурцова на Нерчинский завод, велел определить его в работу, а управляющему заводов Дамесу предписал тайно сообщать о всех «важных словах», сказанных Бурцовым. B конце доношения Татищев просил: «И об оном также ежели и одругих таких непотребных уведаю, как мне поступать, всенижайше прошу определшъ мне В.и.в. указом». Зная реальную расстановку сил при дворе, Татищев одновременно послал еще одно письмо в Кабинет министров. B нем он откровенно выразил свои сомнения, как бы, с одной стороны, доносом на Бурцова (за спиной которого стояли какие-то влиятельные столичныедрузья) не навредить себе, но, сдругой стороны, либеральничая с именитым каторжником, не пострадать бы за «слабое исполнение» своей должности: «Умолчатъ же весь- марассуждаю за бедственное себе, ибо оттакого злохитренного плуга может что-либо междутакпростым народом вредительное произойти». B конце Татищев просил министров: «Того ради, прошу ваших сиятельств, милостивых государей моих, ежели я в том за неведением ненадлежаще поступил, показать мне высокую милость и для предбудущих таковых случаев определить Ея и.в. указом»1. Получив же одобрение Петербурга, Татищев арестовал Столетова, Бурцова и начал следствие