ДЕЛО сАвицкого И ГАЛКИНА

23 октября 1896 года Московский окружной суд с участием присяжных заседателей на выездной сессии в г. Дмитрове рассмотрел дело об умышленном убийстве Натальи Ивановны Савицкой. Суду были преданы муж убитой — мещанин Николай Иванович Савицкий и крестьянин Петр Васильевич Галкин.

H. И. Савицкая была убита 23 марта 1889 года. Труп был обнаружен в тот же день Соловейчиком, соседом Савицких, который через забор залез во двор их дома, чтобы помочь Савицкому открыть калитку, запертую на замок. По словам Савицкого, сказанным Соловейчику, этот замок он до того ни разу у себя не видел и, естественно, ключа от него не имел. По всей видимости, H. И. Савицкая была убита в доме топором. Топор Савицких был найден во дворе, однако следов крови на нем не обнаружено. Преступник перерыл комод и сундук, но деньги, хранившиеся в ягдташе (охотничьей сумке), не нашел. Савицкий высказал предположение, что убийцей мог быть Петр Галкин, который в то время нуждался в деньгах. Ho единственной, слабой уликой против него было показание лесничего, к которому Галкин пришел около 10 часов утра в день убийства в состоянии сильного душевного волнения.

Подозревался и сам Савицкий. B конце шестидесятых годов он приехал в Дмитровский уезд и поселился в доме своего сослуживца Александрова. B 1872 году тот умер от отравления рыбой. Вскоре после его смерти 20-летний Савицкий женился на вдове Александрова Наталье Ивановне, которая по возрасту годилась ему в матери. Этот брак вызвал недоумение соседей, решивших, что Савицкий соблазнился имуществом вдовы. Однако 16 лет они прожили, по-видимому, душа в душу, но последние годы, как показывали некоторые свидетели, отношения в семье ухудшились.

Доказательства, собранные следствием, были явно недостаточны для предания кого-либо из подозреваемых суду, и в ноябре того же 1889 года дело было приостановлено.

Прошло шесть лет. И вдруг в мае 1895 года к товарищу прокурора явился некий И. И. Овчинников и рассказал следующее. 23 марта 1889 года, около восьми часов утра, он шел к фельдшеру и, приближаясь к дому Савицких, услышал звуки ударов и женские крики. Когда он подошел ближе к дому, из него вышел Савицкий и запер калитку висячим замком. Овчинников спросил Савицкого, не собирается ли он уезжать, тот ответил, что запирает дом, чтобы никто не мешал его жене стирать. Возвращаясь от фельдшера, Овчинников увидел, что по огороду — позади двора Савицких — по цельному снегу бежит Петр Галкин. Ha вопрос, почему Овчинников в течение шести лет не сообщал об этом, он ответил, что решил рассказать все только после целого ряда несчастий, выпавших на его долю в последнее время. B этих несчастьях он увидел наказание Божье за сокрытие ему известных фактов. Савицкий и Галкин на основании показаний Овчинникова были привлечены к уголовной ответственнбсти, но виновными себя не признавали.

Речь присяжного поверенного ▲. И. Урусова в защиту Савицкого

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Заканчивая свою речь, почтенный представитель обвинительной власти относительно мотива убийства выразился так: «Это чисто мое предположение, а как вы к нему отнесетесь, дело вашей совести». Вся речь заключала в себе несколько предположений: может быть, Савицкий успел утром 23 марта зайти домой, но заходил ли — неизвестно; может быть, супруги жили вместе нехорошо, хотя свидетели утверждают противное; может быть, Александров умер не своей смертью; не странен ли разговор Савицкого с Галкиным в канцелярии лесничего и т. д. Ho, господа, сущность обвинительного процесса заключается в том, что обвинитель требует положительно, доказывает свое требование, как истец доказывает свой иск. Ведь обвинение предъявляет к вам, к обществу своего рода иск. Оно требует у вас Савицкого. Где же доказательства этого иска? Предположения — не доказательства.

Потребовалось сначала установить время убийства Савицкой. «23 марта 1889 года,— говорит обвинитель,— Савицкий ушел из дома в восемь часов утра, а в девять калитка уже была заперта висячим замком, значит, убийство совершено между восьмью и девятью». Ho Савицкий мог уйти и раньше восьми часов. Когда калитка была заперта, ничем не установлено. He показанием ли мальчика Седова, но где же он? Мы его не видели и не слышали. Его не вызывало обвинение. Свидетельница Варвара Порошина показала сегодня на суде, что «с точностью не могу установить время возвращения мальчика: вернулся ли мальчик в десятом или одиннадцатом». По показанию Горячева, пришедшего к Савицкой в восемь или девять утра, Галкин уже был там в это время. Через полчаса, говорит Горячев, Галкин пришел в трактир, а в десятом часу неизвестный убийца запер калитку на замок и скрылся. Для свершения преступления достаточно было нескольких минут, поспешность убийцы доказана тем, что он перерыл впопыхах сундук и комод; бежал, не успев ничего похитить, а деньги между тем лежали в ягдташе на стене. Время смерти Савицкой можно было бы установить медицинским осмотром содержимого кишечника, но этого сделано не было.

Итак, время события не установлено, а пока не установлено это первое, главное обстоятельство, не установлено ничего. Еще темнее цель преступления. Обвинитель говорит: «Цель, очевидно, не ограбление, потому что ничего не похищено,— это сказал сам Савицкий». Ho если бы Савицкий был убийцей, то он, конечно, сказал бы, что деньги похищены, и показать противное было бы невозможно. Ограбление не удалось. Убийца не нашел денег. Что ж из того? Разве неудача изменяет характер преступления? Ho цель ограбления доказана: во-первых, тем, что, как значится в обвинительном акте, Савицкая слыла зажиточной женщиной; во-вторых, тем, что у Савицкого действительно оказалось на 500 рублей серий в этом ягдташе; в-третьих, тем, что жалованье лесовщикам одно время выдавал Савицкий,— значит, все знали, что деньги в этом доме водятся. Наконец, все обвинение Галкина зиждется на предположении, что он нуждался в деньгах для постройки своего дома.

Итак, цель ограбления, подтверждаемая перерытым сундуком и комодом, ясно доказана, а другую цель — желание отделаться от жены — сам обвинитель считает только своим предположением.

Далее, господин товарищ прокурора утверждает, что убийство не могло быть совершено посторонним, так как убийца знал и обстановку, и то, что есть топор. Ho и это неверно. Первоначально и Савицкий, и следователь приняли топор за орудие преступления, даже кровяные следы на нем видели, но впоследствии, как вы слышали, самое тщательное научное исследование не обнаружило на топоре следов крови. Следовательно, остается совершенно неизвестным, этим ли именно топором совершено убийство, а потому падает и предположение, будто убийца — непременно знакомый с домом человек.

Итак, главное, что необходимо для обвинения,— время, цель и способ совершения преступления не установ-' лены. Какая же возможность обвинять в таком преступлении Савицкого и Галкина — по предварительному соглашению? Это, очевидно, невозможно. He подумайте, что говорит вам это защитник, у которого взгляд на вещи может быть односторонним. Нет. K такому же выводу пришла и сама обвинительная власть. Следствие в 1889 году было приостановлено: виновный не был обнаружен, Галкищбыл освобожден. Таким образом, ясно, что до доноса Овчинникова улик против Галкина и Савицкого не было.

6 мая 1895 года, приблизительно ко времени истечения погасительной давности (сокращенной Всемилости- вейшим Манифестом), является Овчинников и дает у судебного следователя свое показание. Это краеугольный камень обвинения. Посмотрим, что это за камень.

По словам Овчинникова (23 марта 1889 года, в день убийства, утром, в восемь часов), он нес фельдшеру Рисковскому почтовую книгу для расписки в получении лошади для командировки по распоряжению земской управы. Книга эта была вам предъявлена. Оказалось, что расписка фельдшера в ней есть, но что помечена она не 23-м, а 22 марта, а 23-го никакой записи нет.

Эта книга, господа, есть документ, а все рассказы Овчинникова о возможности ошибки в числе остаются рассказами, которые нужно принимать на веру. Ho можно ли вообще верить Овчинникову?

Он рассказывает, что, приближаясь к дому Савицкого, не доходя саженей 50 или 60, т. e. 150 или 180 шагов, он услышал три глухих удара, «как в худой черепок», женский крик и слова: «Плут, мошенник, убил, скажу, скажу!» Слова эти доносились будто из печной трубы. Кажется, трудно представить себе более слепую несообразность: три глухих удара расслышать за 180 шагов в зимнее время, когда окна и двери заперты, расслышать слова сквозь трубу, удары по черепу называть ударами в худой черепок... Bce это такие несообразности, что и обвинитель им, по-видимому, теперь плохо верит, предоставляя вам самим разобраться в показании Овчинникова.

Мальчик, по словам Овчинникова, стучал рукой в окно. Свидетели Соловейчик и Шумилов удостоверили здесь, что окно дома Савицкого не только одиннадцатилетний мальчик, но и взрослый рукой достать не может. K тому же перед домом запертый палисадник. Наконец, мальчик Седов, допрошенный два раза, положительно заявил, что никто к нему в тот день не подходил и ни с кем он не говорил, никого он не видел.

Ложь Овчинникова обнаружилась во всей своей красе. Прокурор говорит, что у Овчинникова нет никаких причин лгать: у него не было вражды с обвиняемым. Ho люди лгут вовсе не потому, что имеют к тому какую-нибудь особенную причину. Ложь сама в себе заключает известную привлекательность. Во-первых, это род творчества, где действует вдохновение. Потом, это удовольствие для самолюбия; господство над тем, кто верит. Ложь дает временное значение, блеск, чуть не власть лжецу. Что такое был Овчинников? Кто знал Овчинникова? A теперь Овчинников прославился. Я готов был бы допустить самое выгодное для него предположение, что лгал добросовестно, смешал, как безграмотный, 22 марта с 23-м и стал жертвой самообмана, но должен сказать, что все его выдумки о мальчике, о разбитом черепке и прочем носят на себе характер крайне бездарной, аляповатой, но и злостной лжи.

И вот из-за этого изумительного вздора двое людей полтора года томятся в остроге, угнетены ужасающим обвинением, основанным на предположениях!

Что же еще, кроме бредней Овчинникова, представило нам обвинение против Савицкого? Оно вызвало свидетелей, имевших с ним личные ссоры,— и свидетели говорили нам о его дурном, по их мнению, характере. Целый ряд других свидетелей, напротив, показали, что Савицкий был очень добрый муж и отлично жил с женой. Обвинитель находит странным разговор Савицкого с Галкиным. Зачем ему было спрашивать, «что делает жена»? Такой вопрос приличен был бы, по мнению обвинителя, только новобрачному. По-моему, ни в разговоре, ни в вопросе ничего нет странного. Самый обыкновенный разговор. Далее, обвинитель говорит: «Савицкий был слишком спокоен... бросился к лошади». Ho свидетель Соловейчик показал, что Савицкий плакал, всплеснул руками... Каким же способом должен был он выражать отчаяние? A что он пошел смотреть, не уведена ли лошадь, опять-таки вполне естественно. Ведь лошадь — это, господа, капитал для бедного человека... Савицкая, по словам Смирнова, будто бы жаловалась ему, мяснику, что муж ее, дня за два до происшествия, чуть не убил утюгом. Рассказ этот опровергался целой массой свидетельских показаний. Смирнов здесь, под присягой, ничего не показал и только с величайшими усилиями сказал, что подтверждает свое показание, данное на предварительном следствии. Я этому рассказу не придак* никакой веры. Когда случается происшествие, о котором все говорят, всегда находятся люди, желающие отличиться какой-нибудь новостью, хотя бы и в ущерб истине. Обвинитель даже в смерти Александрова, первого мужа Ha- тальи Ивановны, желает видеть что-то странное, а тот объелся сырой рыбой и умер. Самая прозаическая смерть, без романтических прикрас. «20-летний Савицкий,— говорится в обвинительном акте,— женился на 60-летней Наталье Ивановне». Ho ему, как мы видели, было 23 года, а ей 43. Наконец, обвинение все время старалось подчеркнуть, что Савицкий скоро после смерти своей жены женился на другой. Ho и это обстоятельство оказалось лишенным всякого романтизма: женился Савицкий на вдове потому, что нужна в доме хозяйка. Никакого знакомства до того с вдовой не имел, никто об этом и намека не высказал. Теперь у него двое маленьких детей — младшему восьмой год,— и живется им без отца очень плохо. Горемычная семья ждет не дождется вашего приговора. Неужели слезы и молитвы их могут быть напрасны? Нет, господа присяжные заседатели! He защита, а ваш собственный разум и сердце давно разъяснили это дело. Савицкого нельзя обвинить, и я уже слышу ваш приговор: «Нет, не виновен!»

Речь присяжного поверенного H. П. Шубинского в защиту Галкина

B этом деле есть одна сторона, прежде других объединяющая всех участвующих в рассмотрении этого дела,— это тайна, лежащая на нем. Мысль с неудержимым любопытством стремится разгадать роковое событие прошлого. Кто же совершитель убийства? Чьей рукой пролита кровь? Кто должен ответствовать за отнятую человеческую жизнь? Ho каких усилий ни стоило нам нынешнее заседание, оно не поднимает завесы над прошедшим, и мрак, покрывающий его, лишь сгущается сомнениями настоящего. A между тем лихорадочное желание рвется к разгадке, и не оно ли настраивает воображение главного свидетеля по делу Овчинникова? He результат ли этого неудержимого стремления узнать сущность дела смелость его показания? Bo всех нас неясность и сомнения вызывают отступление перед каким-либо решительным выводом. Он же, наоборот, как бы под давлением сомнений чувствует в себе решимость для утверждения бо- лее чем призрачных фактов. Ho о его показании подробная речь впереди.

Представлю пока краткий ответ на доводы обвинителя. Он поставил перед собой существеннейший по делу вопрос: какая цель была у преступника? И, однако же, не представил даже и попытки разрешить ero._ Ибо указания на факты, сделанные им, стоят без прямого вывода с этим вопросом. Он исходит из положения, что на топоре кровь была замыта, называя топор мертвым неподкупным свидетелем. Пусть он таков. Ho тогда не будем извлекать из него более того, что он дает. Химическая, микроскопическая и спектральная экспертиза врачебного управления прямо заключила, что топор никаких следов крови не имел. A уже на факте принадлежности этого топора дому Савицких построен вывод, что преступником был человек, знавший близко обстановку того дома. Вот какие проблематичные последствия может рождать один ошибочно признаваемый в процессе факт. Перечислять детально все представляемые против Галкина улики, я думаю, вполне излишне. Оценка их уже сделана в первый период возбуждения этого дела. Еще в 1889 году все данные, кроме показания Овчинникова, подверглись оценке со стороны обвинительной власти и суда и были найдены недостаточными'даже для предания Галкина суду. Значит, центр нынешнего процесса, его окончательное определение зависит от значения, какое может быть придано показанию Овчинникова. Что это такое? Исповедь души, безмолвствовавшей в течение шести лет, во имя чего-то неведомого обрекшей себя K безмолвию перед правосудием и обществом, стремившимся узнать правду? Или это бред, сон, дошедший до веры в них, как в событие действительной жизни? Я думаю, последнее вернее всего. Трудно решить настоящий источник такого состояния в человеке. Несчастиями ли жизни, физическими ли недугами, нервным расстройством или мистическим напряжением — не берусь решить — пробужден этот рассказ свидетеля, не только не оправдываемый, но поражаемый в каждой своей подробности показаниями остальных свидетелей. B анализе его я не буду повторяться касательно подробностей, разобранных моим сотоварищем по защите. Это показание слишком богатая, можно сказать, неисчерпаемая тема для целого ряда оценок, каким может быть подвергнуто оно. K подробности, всем бьющей в глаза, что зимой на расстоянии 180 шагов невозможно слышать криков, исходящих из глубины дома, присоедините соображение, что печка, которую считают проводником звука, в то время была наполнена дровами, которые должны были препятствовать прохождению звука. Ho лучше всего чисто логическая оценка бьет разумность показания этого свидетеля. Овчинников изображает такую картину: он слы-

Н. П. Шубинский.

шит крики, глухие удары, слова «убийца» из дома Савицкого. Подходит к нему и видит выходящим из калитки двора самого Савицкого и запирающим на замок калитку. A 20 минут спустя он наблюдает бегущим по целику огородов — сначала дома Савицкого, потом Батыхова — обвиняемого Галкина. Что это за картина? Какой из нее вывод? Только один, что преступление сделано двумя — Галкиным и Савицким вместе. Тогда какой разум в действии Савицкого, запирающего на ключ Галкина вместе с жертвой их преступления? Зачем Галкин остается эти 20 минут там, где только что пролита им кровь? Ему надо бежать, в этом его спасение. Ведь нельзя же трактовать событие так: для Савицкого нужна смерть жены, и он уходит после убийства; для Галкина—грабеж, и он остается. Да ведь это грабеж самого Савицкого. Вот логический вывод из показаний Овчинникова. B нем даже и на следствии, желавшем такого свидетеля, однако же, усомнились и попросили Овчинникова чем-либо подтвердить свой рассказ. Он представил книжку содержимой им земской почтовой станции, сказав: я шел с этой книжкой мимо дома Савицкого, чтобы дать фельдшеру расписать- ся в получении лошади для проезда, и он расписался. Читаем книжку, и в ней расписка фельдшера не 23 марта — день убийства, а 22-го, в 10 часов утра. Говорят, это дшибка, Ho это должно быть доказано. И доказательство во власти утверждающих. Почему не позвать фельдшера? Он дал бы окончательный перевес тому или другому мнению. Недостатки же следствия не должны быть поставлены на счет обвиняемого. B отношении Галкина Овчинников показал, что, возвращаясь от фельдшера, видел его шедшим целиком сначала по огороду Савицкого, а потом Батыхова, и когда Галкин вышел на дорогу, то они встретились. Здесь, на суде, Овчинников добавил против следствия, что он спросил Галкина: «Откуда ты?»— а тот ответил: «От Савицкого, да заперто». Галкин, по словам Овчинникова, был мокрый, т. e. покрыт потом. Припомните теперь показание понятого Шумилова, который в день убийства осматривал следы в доме Савицкого и нашел лишь один след к забору, отделяющему огород, но огород осматривать не стал, ибо след этот там же на дворе повернул обратно к дому. A свидетельница Соловейчик прямо удостоверила, что для того, чтобы попасть на огород Батыхова из дома Савицкого, не было никакой надобности лезть через огород Савицкого, а можно было пройти через изгородь, прямо отделяющую двор Савицкого от огорода Батыхова. Значит, здесь дело какой-то иллюзии, какого-то непостижимого обмана зрения. Добавьте сюда же, что Галкин весь день и все утро был в огороде и на глазах целого ряда лиц, которые прямо удостоверяют, что никакой перемены ни в лице, ни в голосе, ни в одежде никто из них не заметил. A это изумительно. Он шел по целику снега, если верить Овчинникову, имел истомленный вид. Я полагаю, всех этих данных вполне достаточно для определенной оценки показаний Овчинникова. Тут какой-то оптический обман, менее, конечно, страшный того, в который может впасть правосудие, доверившись ему.

Я бы мог еще назвать ряд оправдательных данных для Галкина, но думаю, что они без напоминания достаточно памятны вам. Позвольте мне перейти к заключительной мысли моих объяснений. Быть может, вы остановитесь перед вопросами: а все же преступление есть, кровь пролита, жизнь человеческая погублена? Ho помните, вы караете преступника, а не преступление, которое составляет роковой, непоправимый факт жизни. B судебной истории загадочные процессы не редкость. Как же относиться к ним? По поводу них я назову вам призыв одного знаменитого французского адвоката. Он говорил: «Если все напряжение воли, все усилия человеческого ума, опыта, знания остаются напрасными в раскрытии преступления, правосудию остается безмолвствовать перед таким положением вещей. Оно должно отпускать людей освобожденными, так рассуждая: «Значит, сам Бог решил изъять это дело от земного правосудия и оставить до Своего суда решающее слово над ним». Я думаю, это именно такой процесс. И только такое отношение к нему с вашей стороны будет наиболее справедливым и разумным.

Присяжным заседателям было предложено только два вопроса о виновности подсудимых. Вердиктом присяжных они были признаны невиновными.