ДЕЛО O БЫВШЕМ СТУДЕНТЕ ДАНИЛОВЕ

14—15 февраля 1867 года Московским окружным судом с участием присяжных заседателей было рассмотрено дело по обвинению бывшего студента Алексея Михайловича Данилова в убийстве, мошенничестве и наименовании себя ложными фамилиями.

Данилов обвинялся в том, что 12 января 1866 года он убил отставного капитана Попова и его служанку, финляндскую уроженку Марию Нордман. Покойный Попов приехал из Петербурга в Москву в октябре 1865 года и решил заняться ссудой денег под проценты. По сведениям родственников, у него было 23—29 тысяч рублей капитала. Большая часть денег и несколько оставленных под залог вещей были похищены. Подозрение пало на Данилова, но ни на следствии, ни в суде он виновным себя не признал.

Мы видим, что это дело похоже на дело студента Родиона Раскольникова. Только здесь вместо старухи процентщицы — ростовщик, вместо Петербурга — Москва... Ho Данилов не мог прочесть роман Ф. M. Достоевского и не мог служить прототипом Раскольникова, так как «Преступление и наказание» было уже написано, но еще не опубликовано, когда были убиты Попов и Нордман. He похожи и преступники, реальный и книжный: несмотря на тяжесть улик, Данилов так и не сознался в совершенном преступлении.

Ha разрешение присяжных заседателей судом были поставлены пять вопросов: о виновности Данилова в совершении убийства с корыстной целью, о виновности его в укрывательстве похищенного, в мошенничестве, в недонесении и в именовании себя не принадлежащими ему фамилиями. Присяжные признали его виновным в умышленном убийстве с корыстной целью, но заслуживающим снисхождения, а также виновным в именовании себя чужими фамилиями. Ha основании вердикта присяжных заседателей суд приговорил Данилова, лишив всех прав состояния, сослать на каторжные работы в рудниках на девять лет, а затем поселить его в Сибири навсегда.

Ha этот приговор Даниловым была принесена кассационная жалоба, содержание которой передается в заключении обер-прокурора и речи защитника, которые были произнесены ими в заседании уголовного касса-* ционного департамента Сената 5 мая 1867 года, помещенные ниже.

Речь обвинителя товарища прокурора M. Ф. Громницкого

Господа присяжные! Преднамеренное, с целью грабежа убийство отставного капитана Попова и его служанки Марии Нордман, мошенническое присвоение чужой собственности и наименование себя чужими фамилиями — вот совокупность тех преступлений, в которых обвиняется подсудимый и которые подлежат вашему обсуждению. Так как убийство составляет здесь неизмеримо важнейший пункт обвинения, то я начну с этого пункта. Чтобы вы могли лучше судить о личности покойного Попова и дабы вам понятнее стала сама цель преступления, я познакомлю вас с обстоятельствами, предшествовавшими 1 января. До 1865 года отставной капитан Попов проживал в Финляндии, где у него были родные и недвижимое имение. B 1865 году он продает свое недвижимое имение и переселяется в Москву. За имение он выручил 23 тысячи рублей. B верности этой цифры удостоверяет и список банковых билетов, найденный в квартире убитого, и такой же список, присланный его родными. Сами билеты не найдены. Были ли у него наличные деньги, неизвестно. Ho если и были, то немного. B сентябре 1865 года он переселился в Москву и 5 октября поселился в квартире дома Шелягина. Из переписки с родными, найденной между бумагами убитого, видно, что Москва произвела на него весьма хорошее впечатление. C удовольствием рассказывает он о московской жизни, о своей уютной квар-

Прибытие подсудимого во двор Петербургского окружного суда. 1871 г.

тирке; с восторгом отзывается о здешнем театре и, наконец, сообщает, что записался в библиотеку, откуда намерен брать книги для чтения. Вообще из этой переписки можно вывести то заключение, что Москва давно влекла его к себе воспоминаниями, которые он хранил о ней как о месте своего прежнего служения.

стоящего на шестой или седьмой ступени лестницы, сверху вниз, приходится в уровень с полом комнаты. Заметив и эту несообразность, подсудимый здесь, на судебном следствии, уже изменяет свое показание и говорит, что он не помнит, вошел ли он в комнату или нет, и что заметил только какую-то темную массу. Bce эти изменения в каждой из подробностей того чистосердечного показания, той «исповеди», как он сам выразился, на которую он решился наконец 6 апреля, сами по себе уже составляют сильную улику против подсудимого. Ho он не ограничился упомянутыми изменениями. Он показал, что, когда он вступил в комнату, из спальни выскочил человек и бросился на него с кинжалом, нанес ему рану в руку и затем он стремглав бросился вниз и выбежал на улицу. Ему было доказано, что если бы он сделал хотя бы один шаг в комнату, то человек, выскочивший из соседней комнаты, тем уже отрезал бы ему всякое отступление. Заметив, что это невероятно, он изменил и это показание. При предварительном следствии он сказал, что получил вторую рану, которая пробила будто бы насквозь его руку, от убийцы, следовавшего за ним по пятам. Ему доказали, что это невозможно, что убийца, следовавший по пятам, намеренно или ненамеренно, мог нанести ему рану во всякую часть тела скорее, чем в руку. Он изменил эту подробность. Он сказал далее, что получил удар кинжалом и в пальто, и указал место удара, впоследствии будто бы им зашитое. При тщательном осмотре пальто никакого зашитого места не оказалось. Он сказал, что бежал вниз стремглав, придерживаясь раненой рукой за стену. Ему доказали, что в двух местах на лестнице он должен был остановиться, что доказывается большим количеством крови, найденным в этих местах. Этот пункт он оставил без разъяснения. Он выбежал на улицу, пробежал пространство в 75 шагов и во все это время не кричал и не звал на помощь, хотя был всего девятый час вечера, сел на извозчика и уехал домой. Теперь он говорит, что, может быть, и кричал. Новое изменение того чистосердечного показания, которого он держался несколько месяцев. Что значит восклицание: «А, это вы!», которым будто бы встретил его неизвестный убийца? Стало быть, его ожидали у Попова? Какая связь между Поповым и Даниловым, чтобы убийцы знали наперед, что он будет? Если же его нарочно туда послали, как хочет намекнуть подсудимый, то я опять спрашиваю: для какой цели? Неужели для того только, чтобы иметь свидетеля убийства? A если убийцы не знали, что он должен прий- ти, то как оказались отворенными двери и что в таком случае означают слова: «А, это вы!», обращенные, по- видимому, к знакомому человеку? Наконец, как мог он убежать от убийц, которым помешал в их деле и которые никак не могли надеяться, что он выбежит молча на улицу, сядет на извозчика и уедет спокойно домой? Ho самое трудное объяснение предстояло подсудимому относительно билета. Вам известно, что билет этот, выкупленный им 8 января у Рамиха, был им заложен 11 января у Попова и им же 15 января снова заложен у Юнкера. Ему не оставалось ничего более, как выдумать новую историю, и он сочинил историю невероятную, немыслимую. Здесь OH отказывается от этой истории, а он не раз напирал в своем чистосердечном показании'именно на этот рассказ об анонимных письмах. Таких писем, утверждает он теперь, он не получал, а билет получил в запечатанном конверте днем, на улице, от неизвестного человека, который на вопрос его, что это такое, отвечал: «Увидите». Ha предварительном следствии он не так рассказывал, там неизвестный быстро пробежал мимо него, сунул ему конверт и исчез, не говоря ни слова. Распечатав конверт, рассказывает далее подсудимый, и найдя в нем свой пятипроцентный билет, он ужасно смутился. Ho в чем же выразилось это смущение? B том, что он в тот же день заложил билет у Юнкера... Данилова спросили, носил ли он перчатки. Он сказал, что носил постоянно, 12 января на левой руке его надета была перчатка и что, вероятно, она спала с руки во дворе. Ho, во-первых, невероятно, чтобы перчатка спала с руки его от нанесения в нее раны, а во-вторых, перчатка эта ни в квартире Попова, ни во дворе не найдена. Я полагаю, господа присяжные, что я опровергнул во всех частях то чистосердечное показание Данилова, которым он старался отстранить от себя обвинение в убийстве, хотя и сознавался в его укрывательстве. Теперь я исчислю более положительные доказательства того, что убийца именно он, и никто другой. Прежде всего уликой против него является его карандашная записка, подписанная именем Григорьева, которая найдена у Попова. Подсудимый отказывается от этой записки, понимая всю важность этой улики. Ho после показания экспертов и товарища его, Трусова, для вас, господа присяжные, не может быть никакого сомнения в том, что записка эта писана им. Почему он так упорно отказывается от нее? Очень просто: ему хочется доказать, что он всего три раза был у Попова и что, стало быть, никаких особенных отношений у него к Попову не было. Записка прямо уличает его в противном и, кроме того, уличает его еще во лжи перед Поповым насчет поездки в Тулу, которая для чего-нибудь да понадобилась же ему. Что кроется под лживым содержанием этой записки, нам неизвестно. Можно только заключить, что она писана незадолго до убийства Попова, иначе она,затеря- лась бы. Ha более близкие отношения к Попову и более частые посещения его указывает и то, что тот же Григорьев заложил Попову еще какую-то пару серег, серьги эти также не оказались между вещами Попова. Стало быть, одно из двух: или убийца похитил вместе с перстнем и серьги, или мнимый Григорьев их выкупил прежде; значит, он был у Попова еще лишний раз. Это первая положительная улика. Второй уликой я считаю запирательство подсудимого до 6 апреля и то, что он изменял свой почерк. 6 апреля он дал наконец свое «чистосердечное» показание, которое я разобрал перед вами. Если Данилов виновен только в укрывательстве, то почему же его показание до такой степени опровергается в мельчайших подробностях? Я понимаю, что виновный в укрывательстве может долго не доносить о нем, не доносить до тех пор, пока главные преступники не открыты и он сам не уличен в укрывательстве. Ho, раз сознавшись в укрывательстве, виновный в нем, из собственного интереса, постарается раскрыть преступление во всей его целости, чтобы тем облегчить меру следующего ему наказания. To ли сделал Дацилов? Вот почему я смело выставляю его показание 6 апреля как третью удику против него. Далее, уликой служит рана на левой руке Данилова. 18 января следователи сделали заключение, что у убийцы должна быть ранена левая рука. Через два с половиной месяца подсудимый арестован, и на левой руке оказались явственные следы двух ран. Сверх того у него найдены царапины на правой руке; вы слышали объяснение, данное Даниловым насчет происхождения этих царапин, а также и то, как эксперты оценили достоверность его объяснений. 15 апреля делали сличение, и шрам на ладони его левой руки пришелся как раз против пятна на ручке двери. Между вещами Попова не оказалось только тех вещей, которые были заложены Григорьевым, да еще перстня Беловзора. Понятно, что убийца не взял прочих вещей, потому что похищенные вещи могут всегда навести на след похитителя. Ho мы знаем, что Данилов продал два бриллиантика. Сначала я думал, что эти бриллиантики из перстня Соковниной, теперь, судя по описанию этих бриллиантиков, я склонен думать, что онй из перстня Беловзора. Как ни любопытно объяснение происхождения этих бриллиантиков, купленных будто бы у неизвестного мальчика на Театральной площади, еще любопытнее то, что будто бы он, купив их, тут же про них забыл и вспомнил, только когда Трусов просил помочь ему заложить вещи. Данилов, вечно нуждавшийся в деньгах, вечно закладывавший свои собственные и чужие вещи, вдруг забыл про такое выгодное приобретение! Известно, что Данилов накупил разных вещей у Феллера рублей на 25. Через три месяца ни одной из этих вещей, кроме шарфа, не оказалось. Это наводит на мысль, подтверждаемую показанием Трусова относительно шарфа, что вещи эти уничтожены, чтобы скрыть все знаки его сношений с Феллером. He могу не указать и на то, что с января Данилов стал тратить больше денег. Правда, эти траты не были очень велики. Ho они_. и не могли быть велики. Я уже сказал вам, что весь капитал Попова заключается в билетах на 23 тысячи, билеты эти были похищены, но разменять их было опасно, потому что номера их были тотчас сообщены во все конторы банка. Наличных денег у Попова не могло быть много, потому что известно, что, как только он стал отдавать деньги под заклады, он разменял два билета на 600 рублей. Самое большее, что было в квартире Попова кредитными билетами, — это 200, много 300 рублей, да и то только в таком случае, если перед этим были выкуплены у него какие-либо из заложенных вещей. Надо полагать, что кредитные билеты были у Попова в одной пачке. Об этом заставляет догадываться и окровавленная пятирублевая бумажка, которая, вероятно, была верхней в пачке, и убийца ее бросил. Одним ли совершено убийство или несколькими? Я, со своей стороны, полагаю, что одним. Я думаю так потому, что убийство Попова и Нордман совершено в разное время. Основываясь на драгоценном указании часов, можно с достоверностью сказать, что убийство Попова совершилось в 7 часов, а в 7 часов, как известно, Нордман находилась в аптеке Кронгельма. A если убийство совершено в разное время, то нет основания предполагать, что его совершил не один. Далее спрашивают, возможно ли, чтобы Данилов, будучи еще так молод, совершил такое зверское преступление. Ho мы имеем ясные доказательства, что он созрел вполне, как умственно, так и физически. Мы знаем его уже как жениха, знаем также, что с 17 лет он жил жизнью самостоятельной, сам зарабатывал деньги. Что же касается его нравственности и душевной теплоты, свойственной молодости, то какие имеем мы на этот счет указания? У него счастливая наружность и недюжинный ум. A между тем, где его друзья? Мы знаем только, что в семействе Соковниных он был как жених Алябьевой; он пользовался доверием г-жи Соковниной. Ho мы знаем также, как воспользовался он этой доверчивостью. Этот один факт может служить меркой егонравственности.

Господа присяжные! Moe обвинение окончено. Вы, вероятно, ждете моего мнения насчет смягчающих обстоятельств. Ho не подумайте, что я, как обвинитель, считаю себя обязанным говорить лишь о том, что клонится к обвинению. Обвинение, по моему глубокому убеждению, должно быть прежде всего искренним и добросовестным, а можно ли назвать добросовестным обвинение, когда обвинитель сознательно обходит факты, говорящие в пользу подсудимого? Если я умолчал о смягчающих обстоятельствах, то это потому, что их нет в настоящем деле. Правда, подсудимый молод, но я не привожу этого обстоятельства, потому что молодость послужит к смягчению его наказания в силу самого закона. C понятием молодости мы соединяем обыкновенно искренность и раскаяние, а разве мы замечаем хоть что-нибудь подобное в подсудимом? Вспомните, как совершено убийство, количество ран, нанесенных убитым, вспомните цель преступления и то, как он вышел к Попову под видом хорошего знакомого; вспомните, наконец, как вел он себя на предварительном и здесь,^ на судебном следствии! До тех пор, пока не укажут смягчающих обстоятельств, я буду утверждать, что подсудимый не заслуживает вашего снисхождения. Я обвиняю его в предумышленном убийстве Попова и Марии Нордман, в мошенническом присвоении денег, принадлежавших г-же Соковниной, и в наименовании себя фальшивыми фамилиями.

Речь присяжного поверенного M. И. Доброхотова в защиту Данилова

Господа присяжные заседатели! Прежде исполнения возложенной на меня господином председателем обязанности защищать подсудимого я считаю нужным напомнить вам те улики, которые были приведены прокурором. Здесь обращают на себя внимание не только обстоятельства дела, но и само производство следствия. Оно было произведено не в порядке, определенном судебными уставами 20 ноября 1864 года, а в порядке инквизиционном.

M. И. Доброхотов.

Я уже обращал ваше внимание во время судебного следствия на допросы подсудимого при этом следствии и на некоторые осмотры, столь важные в настоящем деле. Товарищ прокурора обвиняет подсудимого в трех преступлениях, между которыми и Даниловым не вдруг было найдено соотношение. Следователи, как вы видели из показаний частного пристава Врубеля, находили основательным привлекать различных лиц к обвинению в том же убийстве. Так, например, г. Врубель в донесении своем обер-полицеймейстеру высказал свое убеждение, что все условия, в которых должен был находиться убийца, не оставляют в нем сомнения в том, что преступление совершено каким-то Кашиным. Затем были арестованы и другие лица, и не только в Москве, но и в других городах России! Так, например, один господин, по случаю получения им раны в левую руку в трактире, был арестован и просидел под арестом не одни сутки. Из разных мест получались фотографические карточки заподозренных лиц, и вот, при этих средствах, была добыта фотографическая карточка Кашина, которую Феллер, Шохин и Ильин признали сходной с тем лицом, которое являлось не один раз в магазин к Феллеру. Ввиду таких первоначальных действий следователей я обращаю внимание ваше, милостивые государи, на то, что каждая улика должна быть вами принимаема с особой осмотрительностью, так как по разуму законов ни в ком нельзя предполагать виновности, если вина его не доказана, и, в случае самого молчания подсудимого, молчание нельзя признавать за сознание виновности, а должно изыскивать другие обстоятельства к изобличению виновного. Вся суть обвинения заключается в том, что личность Данилова и условия, в коих он находился, совпадают с теми предположениями следователей, которые они имели в виду для определения личности убийцы. Если рассматривать обвинительный акт, то первое заключение следователей состоит в том, что убийца был знакомый Попова, так как следователи пришли к заключению, что покойный с кем-то беседовал в той комнате, где найден убитым, и что во время этой беседы ему были нанесены первые удары. Само содержание этого поспешного заключения следователей, вошедшее в обвинительный акт, предупредило то мнение, которое вы могли себе составить при спокойном обсуждении дела. Это показывает, с каким увлечением и рвением комиссия производила настоящее дело. Записка, найденная в бумагах Попова от имени Григорьева о недавнем его возвращении из Тулы, и по содержанию своему не может служить объяснением особого знакомства с Поповым. Подсудимый ее за действительную не признает. Сходство почерка признано экспертами, из которых один высказался, что он потому, между прочим, находит сходство, что у учителя чистописания 4-й московской гимназии, где учился подсудимый, именно такая метода. При таких обстоятельствах признавать записку за написанную Даниловым я считаю неосновательным. Нет также основания приписывать Данилову залог серег, так как следствием не открыто, чтобы кто- нибудь пбручал Данилову их закладывать. Сам обвинитель указывает, что у него знакомство было небольшое. Если залог этот и значился от имени Григорьева, то эта фамилия до такой степени общая, что могло быть и другое лицо с той же фамилией. Попов беседовал с таким человеком, который пил крепкие напитки, но Данилов, как положительно известно, не только не употребляет этих напитков, но даже не может переносить употребления кофе. Заключение, что Попов беседовал с убийцей, именно с Даниловым, едва ли основательно. Я перехожу к другому заключению, что убийца был ранен и обмывал руки в комнате Нордман наверху, а не в кухне. Осмотр указывает, что убийца нуждался в омовении рук; он их также вытер о наволочку и простыню. Обмывал ли убийца руки, обтирал ли их именно о простыню, это только предположение, которое не следовало и записывать в протокол по точному смыслу ст. 139 уст. угол. суд. Затем, следователи предположили, что у убийцы была ранена левая рука. Между тем в осмотре сказано, что были выдвинуты все ящики, все было разбросано по полу, а потому то, что капли крови текли именно из левой руки, едва ли можно принимать за несомненное. Наконец, если сообразить, что кровавые следы все из левой руки, то, рассчитывая расстояние квартиры Попова от жилища Данилова, обращая внимание на свойство раны и возможность сильного кровотечения, нельзя допустить предположения, чтобы все эти следы были из руки Данилова, ибо, естественно, последствием этого было бы до такой степени сильное физическое ослабление, при котором OH едва ли бымогдобраться домой. Затем, следует предположение следователей, что убийцей мог быть только Григорьев, потому что похищение заложенных им перстня и билетов с выигрышами займа, подлог в адресе, неявка за выкупом вещей по публикации относились к нему же, Григорьеву. Предположение это не менее поспешно. Ho вы, милостивые государи, слышали объяснения Данилова по всем этим обстоятельствам: объяснений этих нельзя положительно отвергнуть. Адрес с достаточной подробностью указывает ту местность, где жил Данилов, именно на Покровке, в приходе Воскресения в Барашах, в доме Лукина. Данилов действительно жил на той же улице, в том же приходе, в доме Лукина. Я не могу счесть этот адрес подложным тем более, что он должен был быть объяснен Попову и Феллеру еще 17 декабря 1865 года. Я думаю, что тут вкралась простая ошибка при записывании Поповым адреса Григорьева (Данилова). Данилов не заботился о выкупе перстня по публикации, потому что он был заложен им выгодно и выкупать его он не хотел, о чем было объявлено и г-же Co- ковниной 18 декабря. Поэтому нетюснования признавать адрес и неявку за выкупом вещи сильной уликой.

Затем, по указанию Шохина, Данилов был арестован 1 апреля. Следователи не могли найти новых доказательств тому, что виновен в убийстве именно он. Они стали основывать обвинения его единственно на его показаниях: того же самого придерживается и господин прокурор. Он не объяснил, что могло бы дать следователям возможность открыть его отношения к Попову. Самое первоначальное сокрытие этих отношений и известных

ему обстоятельств дела весьма возможно и естественно, и нет никакого основания объяснять его в смысле какого-либо участия в преступлении. Такое сокрытие часто является в юридической практике единственно из личного расчета, чтобы не подвергаться тем неудобствам, которые влечет за собой прикосновенность к делам, подобным настоящему. У Данилова была ранена левая рука, и удар был нанесен неизвестным лицом. Я позволю себе при этом сделать одно предположение, на которое и обращу ваше внимание, господа присяжные. Если бы Данилов был в числе убийц, то при таком кровоизлиянии, которое могло быть из его раны, он должен был запачкать кровью подкладку левого рукава гораздо более, нежели это найдено по осмотру. Между тем как те кровавые пятна, которые найдены при осмотре в рукавах, по отзыву врачей на судебном следствии, могли явиться при вдевании одной руки в рукав другой. Обвинительный акт указывает на то, что у Данилова был синий сюртук, которого следователи не нашли при его заарестовании, причем придается этому обстоятельству такой вид, что сюртук скрыт именно потому, что на нем была кровь, следы преступления. Из судебного следствия вы, милостивые государи, могли заметить, что свидетели Жуковский и Трусов видели этот сюртук и после января, а Жуковский даже сказал, что сюртук этот был у Данилова незадолго перед его арестом. Ho если бы была кровь на сюртуке, то она оставила бы следы и на подкладке пальто, а между тем кровавых пятен на подкладке не было. Трусов заметил же на наружной стороне полы пальто пятна крови, но о пятнах крови на сюртуке ниДрусов, ни Жуковский ничего не говорили. Из присяжного показания свидетелей Степанова и Гольма видно, что у порога входной двери было много следов крови OT подошв обуви, замаранных кровью. Если это действительно так, то, принимая в соображение, что убийцей оставлены калоши, на следах сапогов остались бы знаки крови. Между тем сам обвинитель заметил, что, покупая новую вещь взамен старой, Данилов обыкновенно оставлял последнюю в той лавке, где делал покупку, и что на подошвах тех сапог, которые были оставлены Даниловым у сапожника и которые по замеченным пятнам были вытребованы для исследования, никаких следов крови не оказалось. Феллер говорит, что 8 января он был у Попова, но в его комнату не входил, а был принят во входной комнате, причем заметил? что у Попова были посетители и на лестнице стояли две пары калош. Из следствия видно, что при осмотре М и 15 января 1866 года также на лестнице найдено две пары калош, из которых одни принадлежали будто бы Попову, а другие неизвестному лицу. Это дает мне повод м основание предполагать, что и те и другие калоши принадлежали неизвестным лицам, и не думаю я, чтобы какие-нибудь калоши из них принадлежали Попову; принадлежность же Данилову этих калош не доказана. Теперь я считаю возможным перейти к показанию Данилова 6 апреля 1866 года, но прежде замечу, как естественно и возможно запирательство со стороны лица, привлеченного к делу, особенно при прежнем порядке следствия, когда запирательство было одним из самых обыкновенных явлений. Вот почему я не могу придавать особенное значение, в смысле улики, запирательству Данилова после его заарестова- ния. Он уже уговорился со своей сестрой в день самого происшествия, 12 января, чтобы не доводить о случившемся поранении до сведения полицейских людей. Почему же, однако, Данилов не донес? Данилов был женихом, предполагаемый брак не одобряли его родители, и так как по этому обстоятельству возникли не совсем приязненные отношения между г-жой Соковниной и его родителями, то всякое сведение о продолжении сношений Данилова и Соковниной возбуждало неудовольствие как отца, так и матери. A так как 12 января он был в квартире Попова для исполнения поручений г-жи Соковниной, то по согласию с сестрой своей придумал объяснение о нанесении ему раны на улице в Средне-Кисловском переулке. Господин товарищ прокурора этот рассказ Данилова о получении раны считает уликой, но вы, господа присяжные, при вашем знании действительной жизни дадите истинную оценку этому обстоятельству и, вероятно, не придадите ему значения улики. B первоначальном запирательстве и этом объяснении поранения, высказанном родителям, видна единственная цель — отстранить себя от дела. Умолчание о том, что он был на месте преступления, не может быть признано укрывательством. Наконец, 6 апреля он решился рассказать все, что было на самом деле. Вспомните, что это было при инквизиционном процессе; при показаниях требовались мельчайшие подробности и объяснения. Вот почему в показание Данилова могло попасть и то, чего на самом деле не было, как, например, получение писем и некоторые объяснения о подробностях. Когда он шел по лестнице, он увидел что-то, какую-то темную человеческую фигуру. Его спрашивали после привода на место, что он именно видел, и в показании его значится, что он видел труп Нордман. Весьма важно, как объяснить рану, нанесенную ему в левую руку, и легкие поранения на правой руке, последовавшие, по словам Данилова, от того, что он правой рукой прихватил кинжал, которым была ранена левая рука. Мне кажется, что подробного и точного объяснения нельзя и требовать от Данилова. Наблюдение и внимательность естественно уменьшаются при внезапном грубом влиянии на чувство, а само собой ясно, что Данилов был поражен тем положением, в которое он попал при встрече с нападавшим на него лицом. Само собой разумеется, что свойство ран правой руки обусловливалось тем, что лезвие кинжала могло быть не на всем протяжении одинаково остро, и Данилов естественно мог ухватиться за ту часть лезвия, которая была ближе к ручке и, следовательно, тупее. Поэтому отрицать объяснения Данилова о получении им раны положительно нельзя. Затем, похищение из квартиры вещей или чего-либо другого могло быть сделано' даже и не убийцами, тем более не Даниловым. Когда он явился в квартиру Попова и тем самым побудил, их торопиться удалением из квартиры, они, из опасения быть захваченными, естественно должны были остановиться в своем грабеже, и найденный около комода пятирублевый билет указывает именно на эту поспешность ухода убийц из квартиры Попова. Притом от 12-го до 14-го числа, как видно из судебного следствия, могли входить в квартиру Попова и другие, не участвовавшие в убийстве лица. Весьма вероятно, что убийцы нанесли смертельные удары Марии Нордман в то время, когда она воротилась в квартиру из аптеки и не заперла входной двери, а Данилов мог явиться в ту же квартиру весьма скоро после ее прихода; по его же удалении после поражения убийцы могли, заперев на крючок дверь и таким образом окровавив крючок, возвратиться вновь в квартиру лишь для захвата того, что могло служить к открытию их личности. Образ жизни Данилова не дает повода к предположениям, что им было сделано похищение вещей и денег. Он получал 70 рублей ежемесячно при готовом содержании в родительском доме. При таком положении можно было иметь и хорошего извозчика, и приличное место в театре, изредка даже ложу и т. п. Если господин товарищ прокурора мог заметить в этом некоторую роскошь, то мне кажется, что это легко объяснить тем, что в январе жизнь течет обыкновенно веселее и живее. Обвинитель обращает внимание на слова, сказанные убийцами Данилову: «Ах, это вы!», но мне кажется, что если, во-первых, допустить, что Попов беседовал с убийцей, то Попов, предупрежденный Феллером о приходе Григорьева, заложившего ему перстень и билет, мог сообщить об этом убийце, даже показать этот перстень убийце, а последний после совершения убийства мог встретить Данилова вышеприведенными словами; во-вторых, убийца, зная адрес Григорьева, мог заметить его физиономию и передать конверт с билетом при встрече с ним. Товарищ прокурора указывает на несообразность в способе получения билета. Ho какая же сообразность в том, что Данилов, будучи убийцей и зная, что билет заложен Феллером Попову, предъявил его к залогу в контору Юнкера под своей собственной фамилией, хотя ему не могло не быть очень хорошо известно, что номера билетов у закладчиков записываются в особые книги? Притом нельзя не заметить, что Данилову, если бы он был убийцей, незачем было утверждать, что этот билет именно тот, который он отдал для залога у Попова Феллеру, так как в серии 50 номеров, и ему представлялась возможность сказать, что этот билет не тот, который им был отдан Феллеру. Обвинитель утверждал, что убийство совершено одним лицом. Я имею основание утверждать, что убийство совершено никак не менее как двумя лицами. Нет сомнения, что калоши, найденные при осмотре квартиры Попова на лестнице, забыты убиицами; что одна пара калош принадлежала Попову, ничем не доказано. Принимая в соображение объяснение Данилова, весьма естественно предполагать, что убийцы стремглав бросились вон из квартиры, забыв даже калоши, а оказавшееся на вешалке неизвестно кому принадлежащее пальто может служить подтверждением сделанного мной предположения. Обвинитель говорит тоже об обстоятельствах, изобличающих Данилова в воровстве-мошенничестве и присвоении чужого имущества. При судебном следствии вы, милостивые государи, видели, что г-жа Соковнина сознательно относилась к цене псрстня, но Данилов не воспользовался той ценой, которая ему была объявлена: он передал деньги Соковниной, как видно из обстоятельства дела, не указав на те мелкие издержки, о которых г-жа Соковнина не требовала от него и отчета. Я здесь никакого мошеннического поступка не вижу.

Что касается до присвоения Даниловым не принадлежащих ему фамилий, то я могу признать присвоение непринадлежащей фамилии лицом, когда оно это делаёт для обозначения, так сказать, номера вещи. Закон видит в присвоении чужой фамилии или поступок тщеславный, или соединенный с каким-либо преступлением. B поступке Данилова ни того, ни другого не видно. При закладе у г. Рамиха Данилов назвал себя в 1864 году Новосильцевым, потом у Попова — Григорьевым. У Попова в книге встречается фамилия Старый Леонтьев, который нигде не отыскан, и эта личность не могла, по моему мнению, быть оставлена без внимания сыскной полиции. Товарищ прокурора указал, что хотя Дацилов и был молод, но в таких отношениях, которые указывают на него как на вполне развитого человека. Он был жених, говорит товарищ прокурора, он упомянул и о других обстоятельствах жизни подсудимого все для того, чтобы доказать, что Данилов не представляет тех данных, при которых присяжным представлялась бы возможность оказать Данилову снисхождение. Я позволю себе заметить, что желание жениться нисколько не доказывает зрелого развития; я полагаю, что человек в более развитом положении никогда не решится так легко на такой важный шаг, как переход из холостой жизни к семейной. Сама легкость, с которой Данилов намеревался приступить к исполнению обязанностей семейного человека, по-моему, отнюдь не указывает на удовлетворительность его умственного и нравственного развития. Он еще был только на 2-м курсе юридического факультета. Жизнь в родительском доме, занятия уроками, незначительное знакомство не доказывают еще возможности приобретения житейской опытности. Товарищ прокурора по незначительному числу лиц, с ним знакомых, заключает об отсутствии у него теплоты души; но вы, господа присяжные, видели здесь на суде его семейство, видели положение отца и сестры; мать не могла явиться в суд. Вы видели, что эти люди из той среды, где свято хранятся семейные добродетели, следовательно, блюдется и теплота души. Я уверен, что после этого указания вы не согласитесь с таким предположением обвинителя, особенно если обратите внимание на то, что время Данилова было посвящено не знакомствам, а урокам и другим деловым занятиям. Товарищ прокурора указывает на то, что за- цон уже сам по себе смягчает наказание несовершеннолетним; но вы имеете право по закону оказать подсудимому снисхождение по соображении обстоятельств дела

и того, что вам известно о прежней жизни подсудимого. Товарищ прокурора обратил ваше внимание на поведение подсудимого во время судебного следствия; но я не думаю, чтобы эта мелочь в сравнении со свойством обвинения заставила вас смотреть на дело в том же свете и имела влияние на ваше убеждение. Bo всяком случае, я уверен, что приговор ваш будет основан на вашей опытности и знании действительной жизни.

Резюме председателя E. E. Люминарского

Господа присяжные заседатели! Вручая вашему старшине вопросный лист, я обязан по закону изложить вам: во-первых, существенные обстоятельства дела, подлежащего вашему рассмотрению, во-вторых, законы, относящиеся к определению свойства тех преступлений, в которых обвиняется подсудимый, и, наконец, в-третьих, общие юридические основания к суждению о силе доказательств за и против подсудимого. Сущность настоящего дела состоит в следующем: в числе знакомых г-жи Co- ковниной был подсудимый Данилов, он даже пользовался особенной приязнью и доверием ее, доказательством чему могут служить неоднократные поручения, которые она ему давала. Так, она ему поручила заложить пятипроцентные билеты внутреннего с выигрышами займа и продать перстень, осыпанный бриллиантами. Подсудимый объявил ей о разных ценах, которые предлагают за пер- стедь, и она наконец изъявила согласие уступить его за 550 рублей. Для оценки перстня Данилов обращался к разным бриллиантщикам, в том числе и к г. Феллеру. Возымев намерение заложить перстень у закладчика Попова, он просил бриллиантщика Феллера оценить его подороже Попову, с которым потом вновь являлся к г. Феллеру. 17 декабря хлопоты Данилова кончились залогом перстня у вышеуказанного Попова за 750 рублей. Г-же Соковниной же подсудимый заявил, что он продал перстень за 580 рублей, не додав ей при этом 10 рублей, потерянных им будто бы при промене одного банковского билета. Кроме продажи перстня г-жа Соковнина, как я уже говорил, поручила ему и еще заложить пятипроцентные с выигрышами билеты. Билёты эти он заложил у г. Рамиха; 8 января один из этих билетов за JSfe 09828 был им выкуплен у последнего и 11 января заложен у Попова, убийство которого и его служанки Марии Нордман совершилось 12 января. Я не намерен, господа

ш

присяжные заседатели, повторять подробности осмотров квартиры Попова, трупа его и служанки Марии Норд- ман — судебное следствие разъяснило вам это достаточно. Считаю, впрочем, нелишним напомнить вам, что поводом к открытию обвиняемого ныне в убийстве Попова и Нордман дворянина Алексея Данилова послужили: неока- зательство в числе вещей Попова, заложенных неизвестным Григорьевым, перстня и билета за №09828 и следы крови на левой стороне лестницы, если идти из комнат вниз на двор, из чего достоверно можно было заключить, что убийца был ранен в левую руку. Феллер (к которому было найдено в квартире Попова письмо) и работники его подробно описали приметы ценившего, заложенный 17 декабря перстень, и один из них проследил мнимого Григорьева, назвавшегося при оценке перстня (как показал Феллер) Всеволожским, до его квартиры. Человек этот оказался сыном коллежского асессора Алексеем Михайловым Даниловым. При первоначальных допросах Данилов не только отказался от бытности 12 января в квартире Попова, но даже и от знакомства с ним и Фел- лером, объяснив, что 12 января он весь^вечер был дома и что у родителей его в это время была девица Шваллин- гер. Относительно же раны на левой руке показал, что она произошла от обжога утюгом и от падения с лошади. Для того чтобы рассказ этот не встретил опровержения со стороны родителей подсудимого и девицы Шваллин- гер, Данилов предупреждал их об оном записками, которые и передал депутату от университета Должикову, а сей последнии представил их к делу. Наконец, когда сами родители Данилова показали, что рану на руке сын объяснял тем, что получил ее на Кисловке от неизвестного человека, который, заподозрив его в том, что он, проходя по улице, видел в окошко совершение какого-то преступления, ранил его кинжалом в левую руку, когда оказалось, что билеты Соковниной он заложил у Рамиха, назвавшись Новосильцевым, и один из них за № 09828 выкупил в начале января, Данилов 6 апреля сознался не только в оценке перстня у Феллера и в залоге оного Попову, но и в бытности 12 января вечером в квартире последнего. Последний факт он передавал следующим образом: Феллер, встретив его 8 января в Немецком клубе, предложил ему заложить что-либо у Попова, вследствие чего он передал ему выкупленный им по поручению Соковниной от Рамиха пятипроцентный билет за № 09828.

11 января он вновь встретился в Немецком клубе с Фел- лером, который ему сказал, что означенный билет он заложил Попову, и, выдав Данилову 100 рублей, приглашал его прийти в среду вечером (т. e. 12 января) к Попову для перевода и других в его ведение. Вследствие чего он, Данилов, вечером 12 января отправился в квартиру Попова. Придя к флигелю, в котором последний проживал, он нашел входную дверь полуотворенной, а взойдя на лестницу, увидел в первой комнате что-то темное, похожее на труп женщины, которая отворяла ему дверь по время прежних посещений Попова. Едва он сделал один шаг в комнату, как увидел вышедшего из спальни Попова неизвестного человека, который с криком: «А, это вы!»— бросился на него с кинжалом и ранил его в ладонь левой руки. Убегая от неизвестного злодея по лестнице и придерживаясь левой рукой за стену, он получил новую рану в руку, но с другой стороны. Выбежав со двора на улицу, он немедленно поехал домой, не заявив никому о случившемся. Ha другой или на третий день он получил анонимное письмо, в котором неизвестные лица просили его хранить все виденное и слышанное в тайне, говоря, что они берут с него в том клятву. Вскоре после того он был остановлен на улице неизвестным ему человеком, который передал ему конверт, в коем находилось письмо, подобное первому, и билет за № 09828, который он в тот же день заложил у Юнкера. Наконец, он получил еще анонимное письмо, в котором неизвестные злодеи уведомляли его, что они в безопасности, и советовали, в награду за полученную им рану, купить шкаф Попова, в котором должны храниться деньги. Bce эти письма были им уничтожены. При судебном следствии Данилов подтвердил показание 6 апреля с тем только изменением, что анонимных писем он не получал и что, приняв билет от неизвестного человека, он усомнился, чтобы билет этот был заложен Феллером Попову. Феллер в данном под присягой на судебном следствии показании отверг всякое участие в залоге Попову билета. Вот, господа прйсяжные, в чем заключаются существенные обстоятельства настоящего дела.

Переходя за сим к обозначению признаков, коими определяются преступления, приписываемые подсудимому, я начну с главного, с убийства. Оно может быть учинено или без заранее обдуманного намерения или умысла, или же с обдуманным заранее намерением. Само собой разумеется, что обдуманное убийство почитается более преступным того, которое учинено без предварительного умысла. Наконец, обдуманное убийство может быть сделано с целью воспользоваться чужой собственностью, И B этом роде убийства закон видит наиболее преступной воли со стороны обвиняемого. Укрывателем признается по закону тот, кто, не участвуя в преступлении, по свершении оного скроет следы преступления или преступника или же воспользуется заведомо противозаконно добытой вещью. Наконец, о признаках недонесения о содеянном преступлении я считаю излишним распространяться, так как значение слова «недонесение» понятно для каждого. Мошенничеством называется добытие чужой вещи или денег посредством обмана. При этом я должен вам заметить, что закон видит более преступной воли в том из обвиняемых в мошенничестве, кто пользовался особым доверием со стороны обманутого.

Теперь я перехожу к силе доказательств, представленных за и против подсудимого. При этом я вам должен сказать, что прежняя теория доказательств, на основании которой одно доказательство считалось более достоверным, а другое менее, эта теория в настоящее время у нас более не существует, и потому я ограничусь лишь некоторыми указаниями о силе доказательств, почерпнутыми из юридической практики. Против подсудимого со стороны обвинения представлены следующие данные: во-первых, знакомство его с Поповым; во-вторых, залог у него подсудимым перстня и билета, из коих последний оказался после преступления в руках Данилова; в-третьих, следы крови в квартире Попова на левой стороне и рана у подсудимого на левой руке; в-четвертых, первоначальный отказ подсудимого от знакомства с Феллером и Поповым, опровергнутый отзывом сведущих людей, сличавших записки, найденные у Попова за подписью Григорьева с почерком руки подсудимого; в-пятых, старание его доказать бытность свою 12 января вечером дома, и, наконец, в-шес- гых, собственное сознание в том, что 12 января вечером он был в квартире Попова, видел злодеев, коими, по-видимому, был узнан, получил от них билет, сам же преступников не узнал и никому о случившемся не объявил. Подробности сознания Данилова вам известны. Если даже вы и не дадите веры его рассказу о последствиях, которыми сопровождался для него приход к Попову, то и в таком случае его сознание подтверждает нахождение его на месте совершения преступления. Сознание подсудимого считается достоверным доказательством, если оно согласно с обстоятельствами дела и не вынужденное. Свидетельство сведущих людей считается также при отсутствии подозрения в пристрастии достоверным доказательством. Осмотр, составляемый по требуемым правилам, имеет также силу доказательства, но только относительно описания, как и в каком положении и виде найдены известные предметы. Соображения же лиц, учинивших осмотр, почему найденные предметы оказались в таком, а не в другом положении, уже не имеют такого характера достоверности, как описательная часть осмотра. Из свидетельских показаний считаются достоверными те, которые даны под присягой или хотя и без присяги, но таким лицом, которого в пристрастии заподозрить нельзя. Что же касается до улик вообще, то они приобретают тем более силы и убедительности, чем более одна согласна с другой, чем более одна дополняет другую, чем более они обусловливают друг друга и в конечном результате доводят до того факта, из которого уже само преступление истекает как необходимое следствие из известной причины. Вы слышали также сознание подсудимого в укрывательстве убийства, т. e. в том, что ему был передан билет, заложенный им у Попова и добытый через преступление, и что билет этот он в тот же день заложил у Юнкера. Г-жа Соковнина, допущенная самим подсудимым к спросу под присягой, показала, что подсудимый ей заявил о продаже им перстня за 580 рублей, между тем- как он его заложил в 750 рублей. Заявление же ее, что она на подсудимого претензии не имеет, еще не освобождает его от законной ответственности за мошенничество, если он в таком будет вами признан виновным. Кроме того, подсудимый назывался различными именами, на что есть присяжные показания гг. Рамиха, Феллера и собственное его сознание. B оправдание свое подсудимый сослался на показания свидетелей; некоторые из них были вызваны судом, другие приглашены самим обвиняемым. Вы слышали, господа присяжные, их показания и можете сами судить, насколько они служат к оправданию подсудимого. Отец его засвидетельствовал, что он знал сына человеком хорошим, сам наблюдал за его воспитанием. Сестра его, что 12 января она с братом ехала по Кузнецкому мосту; ее он оставил у Бартельса, а сам куда-то уехал и возвратился домой часов в восемь, когда семейство их пило чай. O полученных ранах он показал ей согласно с объяснением, данным на суде, но просил скрыть о том от отца. Показания Миланова и Врубеля и бывшего при следствии священника Озерова опровергают показания Данилова о пристрастных действиях следственной комиссии.

Господа присяжные заседатели! Bce сказанное мнои не должно иметь в ваших глазах характера непреложных

положений, это не более как предостережение от увлечения к обвинению подсудимого или к оправданию его по чувствам снисхождения. Приговор вы должны постановить по внутреннему убеждению вашей совести, основанному на всестороннем обсуждении дела. Кроме того, я должен вам сказать, что в случае признания подсудимого виновным закон предоставляет вам драгоценное право признать подсудимого заслуживающим снисхождения, но этим правом вы не должны пользоваться произвольно. Вы можете и обязаны воспользоваться этим правом лишь в том случае, если найдете достаточные к тому основания при подробном и всестороннем обсуждении обстоятельств дела.

Ha приговор Московского окружного суда подсудимым Даниловым была принесена кассационная жалоба, содержание которой вполне исчерпывается заключением обер- прокурора и речью защитника Данилова, произнесенными ими в заседании уголовного кассационного департамента правительствующего Сената 5 мая 1867 года.

Заключение обер-прокурора M. E. Ковалевского

Подсудимый Данилов... приводит различные поводы кассации решения окружного суда, состоявшегося с участием присяжных заседателей. Некоторые из этих поводов относятся к неправильностям, допущенным Московской судебной палатой в постановлении о предании его суду, другие относятся к производствудела его в окружном суде. Неправильность постановления судебной палаты Данилов главнейшим образом основывает на том, что постановление это основано на предварительном следствии, которое было произведено до такой степени не полно, что не выяснило самых существенных обстоятельств дела; между тем судебная палата в постановлении своем назвала это следствие законным и произведенным с примерной распорядительностью. Таким образом, палата, изложив обвинение скорее в виде судебного решения, чем в виде обвинения, и назвав Данилова в этом постановлении не обвиняемым,* а преступником, нарушила равенство между защитой и обвинением. Что неполнота судебного следствия не может быть поводом кассации решения присяжных заседателей по существу дела, в том, мне кажется, не может быть никакого сомнения. Конечно, судебная палата, в качестве обвинительной власти и на точном основании ст. 534 уст.угол.суд., может предавать суду лишь по таким делам, обстоятельства коих приведены в надлежащую ясность, но безусловная полнота следствия не всегда может быть достигнута: весьма часто и, к сожалению, в делах именно наиболее важных и сложных встречаются пробелы, которые следователь, несмотря на все старание, на всю добросовестность, пополнить не в состоянии. Ho эти пробелы не могут служить причиной оставления подсудимых без судебного преследования, если обвинительная власть признает, несмотря на необнаружение при следствии некоторых обстоятельств дела, несмотря на то что не все соучастники преступления обнаружены, что остальные собранные следователем доказательства достаточны для того, чтобы обвиняемый признан был виновным окончательным решением. Разрешение вопросов, должен ли обвиняемый, несмотря на не- разъяснение следствием некоторых фактов дела, признан быть виновным, зависит ли доказательная сила собранных против него улик от разъяснения этих самых фактов, или эти сомнительные факты представляются лишь обстоятельствами побочными, зависит окончательно от того суда, который рассматривает дело по существу, а в деле, подобном делу Данилова, от решения присяжных. Перед лицом присяжных проверяется предварительное следствие, причем подсудимый и защитник имеют полную возможность указать на недостатки предварительного следствия и опровергнуть выводы обвинительного акта, если он основан на доказательствах шатких, требующих еще разъяснения. Ho когда присяжные заседатели, основываясь на убеждении совести, убеждении, которое они вынесли из рассмотрения проверенного критически следствия, признают, что недостатки следствия не могут опровергать силу улик, собранных против обвиняемого, И OH должен быть признан виновным,—тогда само собой разумеется, что вопрос о неполноте следствия падает, и такой обвинительный приговор присяжных может подлежать уничтожению лишь в таком случае, когда обвиняемый докажет, что был лишен на'суде средств к защите, которую закон предоставляет каждому. Ho прежде рассмотрения указаний подсудимого относительно нарушения судом тех законов, которые, по мнению подсудимого, лишили его возможности доказать перед присяжными свою невиновность, мне остается еще упомянуть о вышеприведенном замечании подсудимого относительно редакции самого обвинительного акта. B этом акте судебная палата,

М. Е. Ковалевский.

предавая Данилова суду, нашла, что предварительное следствие произведено законно, с примерной распорядительностью, и в одном месте назвала подсудимого преступником. Я совершенно согласен с тем, что судебная палата должна была назвать Данилова обвиняемым, а не преступником и что похвалы предварительному следствию в обвинительном акте неуместны, но не могу придать этим выражениям то значение, которое придает им подсудимый. Обвинительный акт предложен был окружному суду установленным в законе порядком,4 не в виде непреложной истины, но обыкновенного обвинения, которое подвергнуто было проверке на судебном следствии; следовательно, выражения эти не могли иметь тех последствий, на которые указывает подсудимый.

Переходя за^сим к рассмотрению указаний подсудимого относительно нарушения окружным судом законов судопроизводства, таких нарушений, по мнению подсудимого, последствия которых лишают приговор суда силы судебного решения, оказывается, что в этом отношении указания Данилова заключаются в следующем. Прежде всего окружной суд лишил его права иметь двух защитников на суде и оставил при нем не того защитника, которого он сам избрал^ но который назначен был председателем суда. Полагая, что закон не возбраняет подсудимому иметь двух защитников, подсудимый Данилов находит, что окружной суд, предложив ему сначала иметь двух защитников и затем отказав ему в этом, нарушил тем право судебной защиты, которое закон предоставляет каждому подсудимому. Из производства суда в этом отношении видно, что подсудимый Данилов, вызванный 14 января в окружной суд, избирал себе защитником присяжного поверенного Соловьева, на что председатель изъявил согласие, но вслед за тем Соловьев фЬрмальным прошением/поданным в суд, объявил, что, по множеству дел и не сошедшись с Даниловым в условиях, он отказывается принять на себя защиту подсудимого. Тогда председатель назначил Данилову защитника от суда в лице присяжного поверенного Доброхотова. После этого назначения Данилов все заявления в суд делал ўже через Доброхотова, а 3 февраля подал в суд прошение, в котором просил в помощь Доброхотову разрешить принять участие в защите его еще присяжному поверенному Соловьеву. Ho суд, полагая, что закон не дозволяет подсудимому иметь двух защитников и что при совокупном действии двух защитников может случиться, что оба изъявят противоречивые требования по одному и тому же предмету, что не может быть допущено, в исполнении просьбы Данилову отказал. Из вышеизложенных фактов видно, что председатель никогда не предлагал Данилову иметь двух защитников, а сначала назначил, по выбору самого подсудимого, защитником ему Соловьева, впоследствии же, когда Соловьев отказался от защит^і обвиняемого, назначил ему защитника от суда. Ha основании ст. 565 уст. угол. суд. подсудимые имеют право сами избирать себе защитника, но если почему-либо не изберут, то им назначается защитник от суда. Затем Данилов, конечно, имел на основании ст. 568 право просить суд о перемене защитника, если считал назначение Доброхотова почему-либо не соответствующим его интересам; но, как видно из дела, он о перемене Доброхотова не только что не просил, но в прошении, поданном 3 февраля, положительно изъявил желание удержать его с тем, чтобы к совместной защите с ним разрешено было принять участие и другому защитнику, Соловьеву. Закон вовсе не запрещает подсудимому иметь двух защитников (ст. 391 учр. суд. уст.) но, по мнению моему, совокупное действие двух защитников возможно лишь в тех случаях, когда эти защитники назначены по взаимному между собой и подсудимым соглашению. Назначение же двух защитников от суда или одного по выбору подсудимого, а другого по назначению от председателя невозможно, во-первых, потому, что по закону (ст. 566 уст. угол, суд.) председатель обязан назначить лишь одного защитника и, во-вторых, назначение двух защитников от суда или одного от суда, а другого по избранию подсудимого действительно может повлечь за собой те последствия, которые послужили ближайшим поводом к отказу в просьбе Данилова, а именно, что назначенные против воли два защитника могут смотреть на дело с разных точек зрения и предъявлять на суд требования разноречивые. Ha сем основании окружной суд, имея в виду, что Данилов в просьбе 3 февраля не просил вовсе о перемене защитника, а лишь о допущении совместной с Доброхотовым защите другого защитника, Соловьева, причем не объяснил даже, что Соловьев этот, отказавшийся формально от его защиты, переменил свое намерение,— имел полное право отказать Данилову в его ходатайстве.

Следующий затем по ходу судебного заседания повод кассации, приводимый подсудимым, заключается в том, что в числе 12 присяжных, составлявших присутствие суда 14 февраля, один, именно купец Чибисов, был под судом в 1861 году Московской уголовной палаты и по решению палаты оставлен в подозрении. Так как на основании ст. 82 учр. суд. уст. лица, бывшие под судом и не оправданные судебным приговором, не могут быть присяжными заседателями, подсудимый полагает, что состав заседания, бывшего 14 февраля, не соответствует тому, который определен ст. 661 уст. угол. суд. He говоря уже O том, что в подтверждение своего объяснения Данилов не представил никаких доказательств, я нахожу, что едва ли это обстоятельство может служить поводом кассации решения присяжных. Порядок составления списков присяжных следующий: выбранная земством комиссия составляет общие списки присяжных, которые в течение целого месяца могут быть рассматриваемы всеми желающими, каждый может делать заявления о неправильном внесении или невнесении кого-либо B списки комиссии. По рассмотрении этих заявлений комиссия исправляет списки и представляет их губернатору, который со своей стороны вычеркивает из списков всех тех, которые неправильно туда внесены, разрешает не уваженные комиссией заявления и возвращает списки обратно в комиссию, которая в усиленном составе составляет из общих очередные списки после тщательного рассмотрения, в какой мере каждое лицо, удовлетворяющее формальным условиям, способно/по нравственным качествам к исполнению обязанностей присяжного. Из лиц, внесенных в эти последние списки, составляется впоследствии по жребию присутствие присяжных заседателей в судах. Из вышеизложенного видно, что в поверке списков присяжных участвуют выборные лица от земства, частные лица, представитель губернской административной власти и, наконец, поверка эта заканчивается постановлением комиссии от земства в усиленном составе, постановлением, которое на основании ст. 99 учр. суд. уст. обжалованию не подлежит. Ho могут сказать, что эти правила постановлены лишь в видах общих интересов правосудия, в видах правительственных и не могут служить препятствием для подсудимого к протестам против неправильного внесения кого-либо в список присяжных. По моему мнению, после безапелляционного постановления комиссии никаких протестов против неправильного внесения кого-либо в список присяжных быть не может. Присяжные, внесенные в очередные списки, должны быть рассматриваемы как имеющие все формальные условия исполнять обязанность эту, а для ограждения обвиняемого от пристрастного состава присутствия присяжных закон предоставляет ему те же права, но только в больших размерах, которые предоставляются подсудимым и в отношении судей. За три дня до заседания каждому подсудимому предоставляется список присяжных заседателей, и он может за день до открытия заседания из числа их отвести столько лиц, чтобы осталось из тридцати восемнадцать, не объявляя причин отвода. Ho право отвода, как и всякое судебное право, имеет свои границы. Пропустивший время для пользования этим правом уже должен считаться лишившимся его навсегда. Принимать заявления об отводе, об • юридической неспособности присяжных после постановления приговора по той причине, что подсудимый не знал того до постановления решения, допустить невозможно. Допустить это — значило бы поколебать совершенно твердость решения присяжных, значило бы дозволить подсудимым, которым положительно известна была юридическая неспособность присяжных, заявлять об этом только тогда, когда состоится приговор обвинительный. Ha этом основании я нахожу, что и этот повод кассации, подобно предыдущему, не заслуживает уважения. Третий повод заключается в том, что судебное заседание открыто было без бытности присяжных заседателей, что, таким образом, присяжные не слышали первых вопросов и ответов на них Данилова. Из протокола судебного заседания видно, что присяжные введены были в залу заседания после того, как председателем отобраны были от подсудимого ответы на вопросы, которые означены в ст. (338 уст. угол, суд., и после поверки председателем по списку явившихся свидетелей. Окружной суд объясняет, что порядок этот соблюдается на том основании, что по закону судебное заседание открывается при бытности лиц, из которых составляется состав присутствия; на основании же закона (ст. 636 уст. угол, суд.) только 12 человек присяжных входят в состав присутствия, и так как выбор этих двенадцати должен делаться не ранее, как после поверки списка свидетелей, т. e. после того, как суд удостоверится в том, что действительно можно открыть присутствие, TO поэтому Московский окружной суд не вызывал присяжных в залу заседания прежде поверки списка свидетелей. He подлежит сомнению, что выбор по жребию присяжных, из которых должно состоять заседание, может последовать не прежде, как по удостоверении, во-первых, в самоличности подсудимого, во-вторых, после проверки того, явились ли все свидетели, т. e. возможно ли открыть заседание. Ho, по мнению моему, хотя в законе об этом положительно не сказано, однако же нет никаких оснований не вводить присяжных в залу судебного заседания с самого его начала, так как присяжные заседатели, как судьи, само собой разумеется, должны быть свидетелями всего того, что с самого начала происходило на суде, хотя бы предварительные действия суда заключались в исполнении одной формальности. Из протоколов, которые представляются сюда из Петербургского окружного суда, видно, что в нем этот порядок соблюдается, поэтому и нет оснований к тому, чтобы этот порядок, как более согласный со смыслом закона, не соблюдался бы и в Московском окружном суде. Ho, рассматривая действия суда в сем отношении как повод кассации, я нахожу, что в действиях этих если и есть действительно нарушение закона, то, во всяком случае, оно не могло иметь никакого влияния на постановление приговора присяжными. Далее, подсудимый объясняет, что эксперты допрошены были все вместе, вопреки ст. 699 уст. угол, суд., а не порознь. Окружной суд в объяснении против этой жалобы говорит, что он допрашивал экспертов не порознь на том основании, что ст. 699 относится не к экспертам, а к порядку допроса свидетелей. Специального закона о порядке допроса экспертов нет. По мнению моему, в отношении допроса экспертов закон предоставляет суду более обширное право, нежели при допросе свидетелей. Судебная практика, в том числе уголовный кассационный департамент Сената, показала возможность без нарушения законных прав сторон допрашивать экспертов не порознь, но выслушивать лишь общее мнение их; это может иметь место в тех случаях, когда эксперты, рассматривая какой-либо предмет, придут к единогласному заключению и стороны не выставили со своей стороны никаких препятствий к отобранию от них общего заключения, что, как видно из протокола заседания, и было в настоящем деле.

Прочие затем поводы кассации, приводимые Даниловым, заключаются в следующем: во-первых, суд приступил к решению дела без бытности на суде многих свидетелей; но из протокола видно, что суд приступил к рассмотрению дела без личной явки свидетелей и ограничился прочтением их показаний, данных при предварительном следствии, с согласия бывших сторон, на что имел полное право по ст. 646 и 629. Далее, что свидетель Фел- лер был, вопреки закону, спрошен под присягой, но из протокола также видно, что суд спросил Феллера под присягой на том основании, что подсудимый Данилов не представил никаких причин отвода, которые на основании закона могли бы лишить суд права спросить Феллера под присягой. Затем подсудимый объясняет, что протоколы предварительного следствия прочитаны были вместе с показаниями свидетелей; ст. 687 уст. угол. суд. разрешает читать на суде протоколы предварительного следствия об осмотрах, выемках и т. д., и поэтому в прочтении на суде подобного рода протоколов, хотя бы в них и заключались показания лиц, присутствующих при осмотрах, не заключается, по моему мнению, никакого отступления от закона.

Затем проситель жалуется на то, что товарищ прокурора, давая свидетелям вопросы, делал их в таком виде, что в этих вопросах заключались и ответы, которые он желал иметь; что он изложил заключение свое односторонне и крайне пристрастно, а председатель в заключительной речи прямо выразил мнение о виновности подсудимого и даже позволил себе сказать, что он и по старым законам должен быть признан виновным. Ho, не говоря уже о том, что эти объяснения, в особенности OT- носительно председателя, опровергаются объяснениями окружного суда, настоящие заявления подсудимого не могут быть приняты во внимание уже потому, что если действительно прокурор позволил себе предлагать подобные вопросы или изложить пристрастно свое заключение или председатель позволил себе выразить мнение относительно виновности подсудимого, TO от него зависело требовать, чтобы подобного рода вопросы прокурора и обвинение председателя были записаны в протокол, чего он не сделал, а потому и настоящее указание, как совершенно голословное, не может быть принято во внимание.

Вот все поводы и основания, приводимые Даниловым для кассации решения суда. По моему мнению, поводы эти не заслуживают уважения.

Мне остается упомянуть еще об одном пункте дополнительной просьбы Данилова, поданной в Сенат. B этом пункте он просит уже не о кассации решения, а о возобновлении дела на основании п. 3 ст. 935 уст. угол, суд. Подсудимый объясняет, что в числе вещественных доказательств, представленных против него, на столе присутствия находились калоши, которые были найдены при обыске квартиры Попова; между тем добросовестный Степанов, который приложил к этим калошам печать во время предварительного следствия, объявил, что, так как на этих калошах его печати нет, тождество их он не может удостоверить. Признавая, что вследствие подмены калош доказательство не должно быть признано подложным и что закон допускает в случае, если решение суда окажется основанным на подложных документах, просить о возобновлении дела, Данилов ходатайствует на этом основании о возобновлении его дела. Пункт 3 ст. 935 уст. угол. суд. действительно разрешает, в числе других поводов, просить о возобновлении дела, когда окончательное решение суда основано на подложных документах. Ho статья эта может иметь применение лишь в тех случаях, когда судебное решение основано было на таких доказательствах, которые считались в то время действительными и которые только впоследствии оказались подложными. Между тем сам Данилов объясняет, что, осматривая калоши в заседании суда, добросовестный Степанов объявил о подлоге, объясняя, что калоши не те, которые были найдены в квартире Попова; следовательно, присяжные уже имели в виду заявление свидетеля, что это доказательство не есть настоящее доказательство, следовательно, имели все основания сделать правильную оценку этого доказательства.

Вследствие сего и приводимый Даниловым повод к возобновлению дела не может быть принят в уважение. Ha вышеизложенных основаниях я полагал бы кассационную жалобу Данилова оставить без последствий.

Речь А. В. Лохвицкого в защиту Данилова

Господа сенаторы! Закон наш предоставляет частному человеку два разных суда — суд ваш и суд присяжных — и каждому из них придает свою особенную роль: присяжные судят по совести и объявляют подсудимого виновным или невиновным. Им дела нет до соблюдения форм и обрядов, они знают, что на это есть другой суд, высший. Они говорят о факте, как он им представляется в данное время. Вщц же суд, напротив того, не знает и не хочет знать ни всей драмы дела, ни обстоятельств преступления, он не рассматривает их вновь. Какие бы ни были пропуски в следствии, сколько бы ни представлялось на ваш взгляд недоказанного, не разъясненного в деле, ваш суд не обратит на это внимания. Его дело есть только одна формальная сторона, разрешение вопросов: получил ли подсудимый все те гарантии на суде присяжных, которые дает ему закон; соблюдены ли были все формы и обряды; есть ли такие нарушения, которые заставляют предполагать, что судебный приговор не есть истинный? Ho хотя закон и разделил эти роли, естественно, что ваш суд, который дает последний приговор, которому дело представляется решенным, не может не подвергаться влиянию этого решения. Поэтому я умоляю вас выкинуть на этот раз всякое чувство ненависти и омерзения, которое могло внушить вам это дело, по той простой причине, что я, каковы бы ни были мои убеждения, ничего не могу сказать против этого; какого бы мнения я ни был относительно обвинения Данилова в преступлении, считал бы его невиновным, следствие неполным, преступление не обследованным вполне,— не могу ничего говорить об этом. Поэтому строгая справедливость руководит мной, когда я вас прошу забыть, насколько это возможно для людей, по крайней мере на время, те чувства, которые может возбудить доклад обстоятельств этого дела, и в настоящее время рассмотреть его с одной формальной стороны. Каков бы ни был Данилов — виновный или невиновный,— будем рассматривать его дело только с одной стороны, холодной, формгльной стороны.

А. В. Лохвицкий.

Господин сенатор-докладчик представил вам кассационные пункты, изложенные в двух жалобах Данилова: первой и дополнительной. Я с ним согласен, равно и с господином обер-прокурором, что многие из пунктов этих жалоб касаются самой сущности дела. Как бы ни были они сами по себе важны, но в настоящее время они не имеют никакого значения при рассмотрении вопроса о кассации. Из всех пунктов этих жалоб я буду обращать ваше внимание только на те, которые мне кажутся, после долгого и тщательного изучения, действительно пунктами кассационными.

Закон наш в ст. 912 уст. угол. суд. говорит, что кассация решения происходит лишь тогда, когда закон был приложен или истолкован неверно, или, во-вторых, когда нарушены формы и обряды столь существенные, что за их нарушением нельзя считать приговор справедливым, и, наконец, в-третьих, когда судебное установление превысило свою власть. Что касается первого пункта кассации, то в деле его нет: закон приложен верно, истолкован верно. Ho в деле ЭТОМ'МЫ видим, что есть повод для кассации по второму пункту ст. 912, именно по несоблюдению обрядов и форм таких существенных, которые совершенно лишают приговор характера действительно справедливого приговора, и что есть превышение судебной власти. Первый кассационный пункт, по моему мнению, есть именно акт Московской судебной палаты, которым она предала Данилова суду присяжных. Само определение уже изложено господином сенатором-доклад- чиком, и читано было то знаменитое место этого акта, на которое указано в кассационной жалобе, но я. прочту его в подлиннике. По закону нашему власть судебной палаты определена в отношении утверждения обвинительных актов ст. 534 уст. угол, суд., в которой говорится об этом ясно: «Признав следствие достаточно полным и произведенным без нарушения существенных форм и обрядов судопроизводства, палата постановляет окончательное определение о предании суду или о прекращении дела, а в противном случае обращает его к доследованию или законному направлению». Вот в чем ее дело: палата является местом, которое утверждает следствие. Между тем, что же палата сделала в данном случае? Она выразила то, что предписывала ей выразить ст. 534, т. e. что предварительное следствие достаточно полно, но вместе с тем выразила и другое. Она находит, что приставы Ребров и Дзюбенко-Козеровский произвели следствие не только с соблюдением установленных форм и обрядов судопроизводства, «но и с полным знанием следственной части и примерной распорядительностью». Так действовать значит предрешать дело. Когда с такой высоты, на которой стоит палата, читается присяжным ее акт, в котором такое высокое судебное место говорит, что, по его мнению, следствие произведено с примерной распорядительностью и полным знанием дела, какое впечатление должен был произвести этот акт на членов окружного суда и на присяжных? Они видят, что высшая судебная власть считает следствие превосходным: нет никакой неполноты, никакой неточности. Между тем дело палаты только сказать, что по закону дело является ей достаточно обследованным, что есть достаточное основание, чтобы обвиняемый был перед судом присяжных. Я нахожу, что в этом случае палата вышла из пределов предо- ставленной ей власти. Закон предоставляет ей только утверждать следственные акты, но она сделала более, объявила благодарность следователям, так что действительно, после ее объявления, следователи получили награды. Таким образом, с одной стороны, это акт превышения пределов своей власти, с другой стороны, последствия его для обвиняемого безмерные; невозможно и вычислить их. Это был суд присяжных, людей, которые объявляют решения по внутреннему убеждению. Никто не вправе рыться в их совести. Что же значило заключение? Мы приводим в доказательство громадного значения этого заключения то общее коренное постановление, которое весьма мудро включено в закон, что председатель окружного суда, сидящий в присутствии присяжных, должен быть вполне беспристрастен и не только не отказывать в содействии защите обвиняемого, даже дополнять ее, если бы видел, что сам подсудимый по неопытности пропускает факты, говорящие в его пользу. Закон прямо воспрещает председателю выражать свое мнение, потому что этот высокий сановник в борьбе защитника с прокурором выражением своего мнения может в сомнительном случае перетянуть чашу весов на ту или на другую сторону. Если такова роль председателя, разве не ту же роль, по крайней мере морально, имела судебная палата в отношении к присяжным, тем более что сам председатель окружного суда до известной степени связан чувством иерархического начала, чувством уважения к высшей судебной инстанции? Поэтому повторяю, палата вышла в этом случае йз пределов своей власти, и этот самый обвинительный акт, прочитанный перед присяжными, уже разрушил равенство, которое должно существовать между защитой и обвинением, так как за обвинение высказывается не только прокурор, но и судебная палата. Это, но моему мнению, существенный повод для кассации. Господин обер-прокурор говорит, что хотя эти слова судебной палаты неловки, но не могут служить поводом кассации. Посмотрим, могут или не могут. Ha обвинительный акт не может быть жалоб, потому что следствие, по нашим законам, окончательное безапелляционное производство; притом акт о предании суду — обвинительный акт — неразрывно связан с судом. Коль скоро найдено, что власть, давшая обвинительный акт, вышла из своих пределов, то обвинительный акт ничтожен, и вместе с тем требование кассации распространяется на все производство дела по тесной, неразрывной связи всех частей его между собой. Если бы господин обер- прокурор мне указал ту раздельную черту, которая лежит между следствием, утвержденным палатой, и судебным решением, т. e. черту, на которой обвинитель и за- щитник могли бы остановиться, могли бы поправить все недостатки следственного ак¥а, тогда бы я согласился с ним. Ho я не вижу такой черты, я нахожу, что обвинительный акт и дело составляют, так сказать, одно тело нераздельное: когда одна час^ь тела поражена гангреной, тогда все тело болезненно, ничтожно, т. e. требует кассации.

Перехожу теперь ко второму пункту, также, по моему мнению, кассационному в полном смысле слова. Второй пункт касается состава присутствия присяжных. Подсудимый в своей кассационной жалобе объясняет, что в числе присяжных, как ему сделалось известным впоследствии, находился купец Чибисов, человек, который в 1861 году приговором Московской уголовной палаты оставлен был в подозрении по делу о присвоении себе чужой шерсти. Подсудимый совершенно справедливо требует на основании ст. 28 учр. суд. уст. кассации решения. Рассмотрим важность этого вопроса. Закон дает двенадцати лицам, присяжным, в руки нашу судьбу; им дается это громадное верховное правоі вязать и разрешать безусловно. Ho, давая им эту власть, закон нам дает единственную гарантию, что эти люди совести, которым он предоставляет нашу судьбу, в полном смысле слова безупречны. Ha этом основании сказано в первом пункте ст. 82 учр. суд. уст., что лица, которые были под судом за проступки или преступления, влекущие за собой заключение в тюрьме или иное более строгое наказание, и те, которые» быв под судом за преступления или проступки, влекущие за собой такие наказания, не оправданы судебными приговорами, не могут быть в числе присяжных. Это выражение —«окончательным приговором не оправданы»— именно значит то, что при старом судебном порядке было «оставлены в подозрении», т. e. именно не оправданы. Если в числе присяжных находится такого рода человек, которого закон признает юридически неспособным быть присяжным, то можно ли допустить какое-нибудь сомнение в том, что все 12 присяжных одного судебного заседания, составляющие одно целое, не могут постановить приговора, который не был бы юридически ничтожен? Мало того, у нас даже присяжные произносят свои приговоры не всегда единогласно, а часто по больщинству голосов, так как закон не требует непременно единогласия. Может бЪіть, Чибисов, подав голос за обвинение, решил все дело о Данилове, и без его голоса не образовалось бы большинства. Так может ли быть малейшее сомнение в том, что относительно института,

которому предоставлена такая сильная власть, необходимо самое строгое исполнение всех предписанных законом гарантий? B числе этих гарантий то условие, что присяжные должны быть люди безупречной нравственности, не бывшие под судом, не наказанные за преступления, есть, конечно, самое существенное, более важное, нежели постановление, например, о постоянном местожительстве и т. n., потому что прямо показывает, что человек подозрительной нравственности своим присутствием между присяжными уничтожает все значение решения присяжных. Ho подсудимый заявил об этом не на суде, а после суда. Господин обер-прокурор говорит, что таких заявлений нельзя принимать, что он мог бы заявить прежде, иначе никогда не будет конца делу — всякий будет после решения суда приводить доказательства; господин обер-прокурор говорит: подсудимый может знать, что один из присяжных юридически неспособен, и молчать об этом, с тем чтобы воспользоваться этим знанием по окончании дела, когда решение состоится к его невыгоде. Вот почему господин обер-прокурор полагает, что такие заявления о неспособности присяжных не могут иметь места по окончании дела. Московский окружной суд объяснил не эту причину, но ссылался на то, что не он составляет списки присяжных. Господин обер-проку- pop напомнил нам статьи закона о том, кто и как составляет эти списки. Затем Московский окружной суд говорит, что так как он не может входить в это обстоятельство, то считает заявление не заслуживающим уваЖе- ния. Ho рассмотрим, так ли это? Если Данилов объявил по окончании дела о том, что один из присяжных, именно купец Чибисов, который судился в Московской уголовной палате в 1861 году, юридически неспособен, должен ли был он привести доказательства? Разве Московская уголовная палата позволит каждому частному человеку рыться в ее архиве? Станет ли выдавать ему копии, когда по прежнему порядку, как известно всякому, уголовные дела считались канцелярской тайной? Ho окружной суд дело другое: ему стоило только послать за справкой, действительно ли купец Чибисов в 1861 году был судим за такое-то преступление и дело так-то окончено, в несколько часов он получил бы должную справку. Между тем окружной^суд говорит совершенно непостижимую для меня вещь: подсудимый не представляет доказательства. Какие же из тюрьмы он может представить доказательства? Он не имеет к тому никакой возможности. Напротив того, есть положительная статья, которая говорит, что председатель окружного суда должен стараться предоставлять подсудимому все возможные средства к его оправданию. Он есть, так сказать, его опекун, тем более такого подсудимого, как Данилов, который несовершен- нолетен и мог не знать постановлений о присяжных; он мог узнать о них, даже о самом факте, после приговора. Поэтому я нахожу, что председатель Московского окружного суда Люминарский нарушил совершенно постановление закона (ст. 612 уст. угол, суд.) о предоставлении обвиняемому всех средств к защите, и факт, выставленный Даниловым, остался неопровергнутым окружным судом, стало быть, сохраняет кассационное значение. Если он ложен, тогда в том, что произойдет кассация, виноват Московский окружной суд, который не собрал никаких справок относительно этого вопроса. Наконец, кассация может основываться на нарушении ст. 612. Ho нам предстоит разрешить еще один вопрос, обратить внимание на то, что было высказано господином обер-прокурором. B самом деле, имел ли право Данилов представлять о юридической неспособности присяжного после приговора? Мне кажется, что это несомненно. Закон после окончательного приговора запрещает представлять какие-либо дополнительные доказательства, потому что подсудимый имел достаточно времени выяснить все; но всегда возможно представлять доказательства того, что суд присяжных был не суд, а простое собрание людей, коль скоро в числе их один был юридически неспособен быть присяжным. B глазах закона решение присяжных не должно иметь силы, коль скоро их было одиннадцать вместо двенадцати, двенадцатый был человек, не имеющий права голоса. Если состав присяжных не верен, то все его действия незаконны. Я говорю, что вопрос об юридической неспособности одного из присяжных, о недействительности, стало быть, самого суда, может быть возбужден во всякое время, разумеется до кассации. Это более, нежели несоблюдение обрядов и форм, это просто несоблюдение суда, все равно если бы окружной суд судил Данилова вовсе без присяжных. Данилов не мог ничего другого сделать, как, получив уведомление, что один из присяжных юридически неспособен, представить об этом председателю окружного суда. Окружной суд отказался совершенно незаконно войти в рассмотрение этого обстоятельства и таким образом сохранил за ним кассационное значение. Окружной суд говорит, что список присяжных не им составляется и поэтому он за него не отвечает. Ho разве Данилов просит предать окружной суд судебному преследованию? Нисколько. Никто не винит окружной суд, если открыто, что в число присяжных попало лицо, юридически неспособное. За это должны отвечать те, которые составляли список присяжных, а не суд. Ho тем не менее это не делает состава присяжных в данную минуту правильным, когда между ними есть лицо, неспособное быть присяжным. Господин обер-прокурор развивал мысль, что об этом нельзя представлять до кассации, потому что список составляется известным порядком комиссией, проверяется губернатором, жалобы принимаются до закрытия списка. Ho я позволю себе заметить, о чем приносятся жалобы? Жалобы можно приносить вследствие того, что звание присяжного рассматривается и как право, и как тягость. Я могу сказать: «Мне более 70 лет, а вы записали меня присяжным; я занимаю по государственной службе место 4-го класса и не желаю быть присяжным, это для меня тягость необязательная». Другой может сказать: «Я горжусь этим правом, по какой причине вы мое имя не внесли в список? Внесите». Ho затем ничего другого не может быть. Разве это контроль такого рода, который должен быть со стороны обвиняемого, когда он прямо говорит, что один из присяжных есть лицо, которое не имеет права быть присяжным, и притом не по летам, а по одному обстоятельству жизни, именно потому, что был под судом и оставлен в подозрении? Таким образом, отнять у обвиняемого это право значит сделать Bfce ошибки и пропуски комиссии безусловно обязательными для него. Мало того, комиссия по ошибке может внести B список человека, который только что вышел из арестантских рот, и вдруг, например, половина присяжных в делах о краже будет состоять из таких лиц! Разрешение точное и строгое этого вопроса тем необходимее, господа сенаторы, что оно важно не только в данном случае для обвиняемого, но имеет общее государственное значение. Если признано будет в этом отношении право обвиняемого, будет признано точно так же право прокурора, которое вы неоднократно признавали в случаях аналогичных.

Если предположить, согласно с господином обер-прокурором, что обвиняемый может злоупотреблять знанием о неспособности присяжного, TO из этого можно вывести только одно заключение: надобно составлять списки присяжных с полной осмотрительностью.

Вот в каком виде представляется этот пункт, и он сохраняет полную кассационную силу именно потому, что справедливость его ничем не опровергается. Никаких доказательств от обвиняемого нельзя требовать, когда он содержится под арестом или в тюрьме, в особенности если он указывает на такую вещь, которую окружной суд мог проверить в несколько минут, и был обязан это сделать; в особенности председаФель — лицо, которое закон ставит, так сказать, опекуном обвиняемого.

Перехожу к третьему кассационному пункту. Ha мой взгляд, самый важный в деле вопрос касается судебной защиты. Вопрос о судебной защите вообще принадлежит к числу самых важных. Законодатель в новых судебных уставах ставит защиту как неизменное право обвиняемого: без защиты не может быть суда и приговора. Ho для того, чтобы защита была настоящей защитой, надо, чтобы обвиняемый в пользовании ею имел все права, которые предоставляет ему закон, чтобы эти права ни в чем не были нарушены. Относительно защиты здесь-то и произошло чрезвычайно важное нарушение этого коренного начала уголовного судопроизводства.

Расскажу дело в нескольких словах, тем более что это обстоятельство известно из недавно читанной кассационной жалобы подсудимого. Подсудимый выбрал себе 14 декабря в защитники г. Соловьева. Остановимся на этом факте. Закон наш допускает в уголовном суде защиту двух родов, именно: когда защитник избирается самим обвиняемым, и другой способ защиты, через защитника, назначаемого для подсудимого председателем суда, так называемого защитника официального, по нашему бы сказать, казенного. Который из этих двух способов защиты главный и существенный? Несомненно, что по духу нашего законодательства главный способ защиты есть избрание защитника самим обвиняемым. Закон прямо говорит (ст. 565), что подсудимый имеет право избирать защитников. Итак, главная форма защиты есть собственное избрание защитника подсудимым. Второй дополнительный способ защиты есть назначение защитника председателем, но председателю инициативы в этом не дано; он должен ждать, когда подсудимый попросит его о назначении защитника, потому что подсудимый, даже не избравший себе защитника, сохраняет неотъемлемое право сам себя защищать. Ст. 566 говорит: «По просьбе подсудимого председатель назначает ему защитника». Итак, вот когда начинается председательская власть в назначении защитника, когда подсудимый изъявит об этом просьбу. Что же произошло в данном деле? Подсудимый объявил, что избирает присяжного поверенного Соловьева; ему дали этого защитника 14 декабря.

Через семь недель г. Соловьев представляет в суд бумагу содержания, по моему мнению, довольно странного, именно, что по множеству занятий и по недостижению соглашения с обвиняемым просит освободить его от защиты. Я повторяю, что считаю это заявление весьма прискорбным фактом. Что значит выражение: «по множеству занятий»? Разве какое-нибудь дело может быть важнее защиты лица, обвиняемого в таком ужасном преступлении, как убийство? Разве для этого не надо бросить другие исковые, гражданские, может быть, выгодные дела? Я не присяжный поверенный и не обязан являться защитником, но когда ко мне обратились и просили меня принять на себя защиту, я оставил многие дела и явился в Сенат. Это долг совести и чести для за- коноведца. Что значит еще выражение: «недостижение соглашения»? Я хочу думать, что здесь г. Соловьев хотел сказать о недостижении соглашения относительно пунктов защиты, а не каких-нибудь других пунктов. Ho председатель окружного суда даже не обратил внимания на такого рода заявление, весьма странное по своему содержанию, а что же сделал? Вы изволите найти бумагу с пометой: «на основании ст. 393 уст. угол. суд. назначаю защитником присяжного поверенного Доброхотова». Ho вот здесь-то я нахожу первое превышение власти со стороны председателя. Он обязан назначать защитников из присяжных поверенных по просьбе подсудимого. Что должен был он сделать в этом случае? Приняв отказ Соловьева, формальным образом послать Данилову повестку такого содержания: избранный вами защитник Соловьев отказался, кого вы теперь избираете защитником? Он этого не сделал, но прямо представил подсудимому: вот вам защитник г. Доброхотов. Заметим, что текст закона самый ясный. Ст. 393 учр. суд. уст., на которую ссылается председатель, говорит, что в делах уголовных присяжные поверенные принимают на себя защиту подсудимых или по соглашению с ними, или по назначению председателя судебного места. Разве это постановление нарушает ст. 565 о том, что подсудимый сам избирает себе защитника? Разве ст. 393 говорит, что председатель может назначить защитника, когда ему угодно и кого ему угодно? Эта статья не опровергает ст. 566, в которой сказано, что по просьбе подсудимого председатель суда назначает ему защитника: Мало того, в ст. 568 сказано: подсудимые не лишаются права переменить с ведома председателя избранных ими защитников или просить о перемене защитников, назначенных от суда. Следовательно, и в этом случае, когда самому подсудимому не понравился избранный защитник, то подсудимый имеет право вовсе не просить председателя о перемене защитника, а только заявить об этом: имею честь вас уведомить, что я избранного прежде защитника отстраняю от дела и пригласил такого-то. Если это право сохранено за ним безусловно, когда он сам отстраняет защитника, то каким образом отнимать у него это право, когда защитник отстранился сам? Каким образом председатель мог по собственной инициативе назначить Данилову г. Доброхотова? Повторяю, председатель окружного суда поступил совершенно неправильно и явно нарушил указанные мной ст. 565, 566 и 568 уст. угол. суд. Председатель Лю- минарский в оправдание свое говорит, что Данилов принял Доброхотова, с ним совещался и только 3 февраля прислал записку о том, что сверх Доброхотова желает иметь защитником и г. Соловьева. Разъясним этот вопрос. Если председатель, как я уже сказал, по закону должен был спросить обвиняемого, кого он избирает по отстранении Соловьева, и вместо того прислал Доброхотова и Данилов его принял, то последнее вовсе не равносильно свободному избранию. Это могло произойти, во-первых, оттого, что обвиняемые не знают часто своих прав, но председатель суда должен знать законы, под страхом или взыскания, или уничтожения своих распоряжений; во-вторых, если к подсудимому явился Доброхотов и сказал: я прислан к вам председателем защищать вас, спрашивается, каково положение обвиняемого? Как ему сию минуту вступать в борьбу с председателем, в руках которого отчасти находится его судьба? Как сказать присланному от председателя защитнику: ступайте с Богом, я не хочу вас знать, я избираю себе другого. Во-первых; обвиняемый мог считать, что этим поставит себя в положение весьма невыгодное относительно председателя. Я не говорю о беспристрастии этого судебного сановника, но о чувствах обвиняемого, который, естественно, всего боится, тем более своих судей. Итак, тот факт, что Данилов не отверг г. Доброхотова, не доказывает вовсе того, чтобы Данилов по собственной инициативе избрал его своим защитником. Совершенно нет! Другое дело, если бы сам подсудимый пригласил г. Доброхотова или никого другого выбрать не мог и заявил бы председателю: я не могу выбрать защитника, на основании закона прошу вас назначить мне защитника — тогда бы председатель мог назначить г. Доброхотова, а теперь — симпатизировал ли Данилов этому защитнику или не симпатизировал, доверял или не доверял, — он уже подчинился сделанному председателем назначению, но, как из всего видно, не вполне охотно. Он убеждает г. Соловьева, не уделит ли он от своих занятий несколько времени, чтобы помочь советами защитнику, назначенному председателем. Данилов открывал прежде свою дущу г. Соловьеву, который знал его в обществе и был ему симпатичен. B самом деле, защитник есть, так сказать, духовник подсудимого. Разве можно каждому с одинаковым чувством раскрыть свою душу? Данилов просит Соловьева содействовать его защите, и мы видим, что Соловьев сам не прочь от этого. B удостоверение этого я привожу номер от 4 февраля газеты «Москва». 3 февраля написано Даниловым письмо в суд о том, чтобы в помощь г. Доброхотову по трудности дела назначить г. Соловьева, а 4 февраля напечатано в газете «Москва» и в других московских газетах заявление, которое было написано накануне, т. e. 3 февраля, в тот самый день, когда суд рассматривал прошение Данилова о назначении Соловьева в помощь Доброхотову. B этом заявлении сказано, что разнеслись слухи о том, что Данилов погиб в тюрьме самоубийством, но это неправда; этот слух может повредить Данилову перед судом, показывая, что он отчаялся, сознался в преступлении. Это заявление подписано присяжными поверенными Доброхотовым и Соловьевым; стало быть, Соловьев считал себя в то время в связи с Даниловым в качестве его защитника. Может быть, и действительно, когда был прислан Доброхотов, Данилов обратился к Соловьеву, и Соловьев полагал, что не нужно особых формальностей для того, чтобы продолжать свое назначение быть защитником Данилова. Вот в каком положении было дело. Председатель, получив бумагу Данилова, вместо того чтобы поправить сделанную ошибку в том, что он навязал Данилову защитника, которого тот не желал, в нарушение коренных прав подсудимого, после объявления Данилова, что он сам избрал защитника, созывает окружной суд, который постановил отвергнуть прошение Данилова о совокупном бытии двух защитников, Доброхотова и Соло- вьейа, на следующих основаниях. Мы разберем эти основания и все мотивы окружного суда: во-первых, окружной суд оттого не может допустить совместно двух защитников, что закон не предоставляет подсудимому права иметь по одному и тому же делу несколько защитников, что ст. 630 и 631 уст. угол. суд. прямо указывают, что при судебном заседании должен находиться у подсуди- мого один защитник. Остановимся на этом. Что такое говорится в ст. 630 и 631? B них просто сказано: «Прокурор или частный обвинитель, с одной стороны, и подсудимый или его защитник, с другой, пользуются в судебном состязании одинаковыми правами... Правами, означенными в предыдущей статье, пользуется и гражданский истец по всем предметам, касающимся его иска». Таким образом, по букве выходит, что у подсудимого бывает только один защитник, потому что в законе сказано «его защитник», а не «его защитник или защитники». Ho если принять такой взгляд, то на этом же основании можно сказать, что на суде гражданском не может быть адвоката у тяжущегося, потому что в законе везде говорится: тяжущийся представляет такие-то бумаги, делает то-то. Мало того, если привязываться к грамматике до такой степени, что если в законе сказано защитник подсудимого, то на этом основании по букве закона подсудимый не может иметь двух защитников, то, следуя такой системе, я могу доказать, что половина русских подданных не наказуема за преступления, именно все женщины, потому что в Законах везде говорится: виновный в убийстве, ВИНОВНЫЙ B краже, а не виновная в убийстве или виновная в краже. Ho, вникая ближе в смысл приведенных узаконений, мы увидим, что выражение «его защитник» имеет отвлеченный смысл — защита; можно сказать, что несколько солидарных между собой защитников представляют все-та- ки одного защитника. Если сказано, что чиновник, когда болен и не ходит в должность, должен представить свидетельство врача, следует ли принять бумагу, которая подписана несколькими врачами? Я нахожу ссылку окружного суда на буквальное выражение закона не выдерживающей ни малейшей критики. Пойдем далее. По мнению окружного суда, потому еще нельзя иметь двух защитников, что на основании ст. 567 уст. угол. суд. даже «для двух и более подсудимых по одному и тому же делу может быть назначен один общий защитник», впрочем, только тогда, когда существо защиты одного из них не противоречит защите другого. Ho что такое определяет закон, говоря, что для двух и более обвиняемых по одному и тому же делу может быть назначен один защитник, если защита одного подсудимого не противоречит защите другого? Он определяет minimum, а вовсе не maximum; он говорит, что может быть и 1/2 защитника, т. e. один защитник на двух подсудимых, если защита одного не противоречит защите другого. Ho разве определением *не менее следует исключить всякое более? Это противно и логике, и математической теории неравенства; коль скоро мы говорим, что такая-то вещь не менее этого, мы про то, что она не более того-то, ничего не говорим. Перехожу к следующему пункту объяснения окружного суда. Он полагает, что подсудимый не может иметь совместно двух защитников, основываясь на том, что допущением нескольких защитников для одного подсудимого нарушалось бы равенство сторон обвиняющей и обвиняемой. Здесь, признаюсь, я ничего не могу понять. Что это за равенство? Разве суд — турнир, в котором нельзя одному сражаться против двоих, но каждый должен сразиться с одним противником? Если признать означенную теорию равенства, то последствия ее будут чрезвычайно любопытны. Равенство на суде, где дерутся не материальным оружием, а оружием разума, заключается не в количестве, но в качестве; следовательно, по теории равенства защитник должен быть не сильнее и не слабее прокурора. B каком же положении будет суд, если ему придется искать всякий раз прокурора, равного защитнику, и защитника, равного прокурору? B таком случае редкий процесс не подвергнется кассации: то скажут, что прокурор, обвинявший человека, известный своим умом, талантом и знанием, а защитник молодой адвокат, не знающий хорошо законов, путающийся, не умеющий ясно выражаться; борьба была неравна, надо кассировать решение. To наоборот. Кроме того, окружной суд позабыл, что даже количественного равенства в суде не бывает беспрестанно; его не бывает, если судятся несколько обвиняемых и каждый из них имеет своего защитника: тут прокурор говорит один против нескольких защитников, несколько человек ведут борьбу C одним. Мало того, возьмем такой случай: обвиняемый имеет одного защитника, но ему самому предоставляется последнее слово, и вот против прокурора говорят двое. Если добиваться количественного равенства, то никакой уголовный процесс немыслим. Посмотрим на вопрос с другой стороны. Обвиняемый имеет много случаев сказать, что равенства нет. Bo многих делах за осуждением подсудимого, кроме уголовного наказания, следует частное вознаграждение лиц, потерпевших от преступления. Их может быть 15 человек, и каждый явится со своим адвокатом. Ваш суд недавно признал всю важность слова лица, имеющего право искать частного вознаграждения. Оно должно говорить до постановления приговора. Таким образом, против обвиняемого могут говорить 16 человек: прокурор и 15 адвокатов, предъявляющих требоаания частного вознаграждения. Таким образом, эта система равенства совершенно немыслима и никогда не существовала; принятие ее повело бы к разрушению всякого уголовного суда. Далее, окружной суд говорит, что если допустить несколько защитников по одному и тому же делу, то при этом могут произойти со стороны их разноречивые требования. Этот пункт заставляет меня несколько удалиться на время от разбора мнения окружного суда. Всегда и везде, даже в древнем мире, существовал принцип, что подсудимый не ограничивается в числе и выборе защитников. У римлян обвиняемый имел всегда несколько защитников, и принято было общим правилом, что обвиняемому необходимо иметь двух защитников; из них один был оратор, который, так сказать, играл увертюру, произносил перед народным собранием речь, в которой старался, на основании политических и нравственных начал, представлять дело в известном свете; затем говорил законник, юрист. B Англии и до сих пор постоянно существует общее правило, что у подсудимого бывает два защитника. Что касается Франции, то мы обратим на нее особенное внимание, потому что наши судебные уставы, в особенности постановления о кассации, имеют всего более сходства с французскими. Я ссылаюсь на колоссальный сборник французской юридической науки и практики, на репертуар Доллоза[61]. Доллоз именно разбирает вопрос, который представляется в объяснении окружного суда, что не могут возникнуть со стороны нескольких защитников разноречивые требования, проще говоря, они солидарны. Кроме того, он ставит еще другой вопрос: если каждый обвиняемый может избрать 10, 15 защитников, обвиняемых 20, судебное заседание будет бесконечно тянуться. Он отвечает на это, что если обвиняемый и найдет в среде адвокатского сословия защитников, которые согласятся помогать ему как-нибудь затянуть дело, то председатель суда обладает достаточной властью для того, чтобы в случае, если второй защитник говорит то же, что первый, остановить его. Мало того, у французов, казалось бы, интерпретация закона должна клониться скорее к тому, что двух защитников обвиняемому иметь не следует, потому что в прежнем французском кодексе, изданном во время республики, положительно было сказано, что обвиняемый может иметь одного или нескольких защитников, а при новой редакции кодекса вычеркнули выражение «или нескольких» и просто сказали, что обвиняемый сам имеет право избрать себе защитника (как у нас). Ho Доллоз в 5-м томе своего репертуара в статье «Defense» («Защита») говорит: «Надобно ли заключить из молчания уст. угол, суд., что обвиняемый может иметь.только одного защитника? Этого нельзя полагать. Бывают процессы такие обширные и сложные и при одном обвиняемом, что необходимо пособие двух и даже многих защитников. B Англии каждый обвиняемый обыкновенно имеет двух защитников. То, что в обычае у многих соседей, часто бывает и у нас, и бывает таким образом, что обвиняемые и защитники видят в этом неотъемлемое право, а *не одну терпимость председателя». Вот как выражается в этом отношении французская доктрина. Если так делается в целом мире, стало быть, такая теория не противна и не может быть противна никаким общим началам. Подобные случаи бывают в^медицинской сфере. Разве человек больной должен непременно лечиться у одного медика и * не может пригласить двух? Скажут, что взгляды их могут быть разноречивы. Разумеется, странно, если бы один медик лечил больного от одной, а другой от другой болезни. Ho их пригласят для того, чтобы они согласились в убеждениях, чтобы помогали друг другу советами; тогда дело другое. Разве этого не встречается в сфере дипломатической? Обыкновенно представляет монарха и страну один посланник, но коль скоро начинается дело особенной важности, например заключение трактата, тогда назначают двух посланников с разными полномочиями; так, например, наше правительство посылало в 1856 году на парижский конгресс двух уполномоченных, графа Орлова и барона Бруннова. Разноречие во взглядах двух посланников может быть, но оно устраняется соглашением между ними и инструкциями; каждый умеряет крайности другого и помогает ему своими советами. Этим способом надеются достигнуть более зрелой мысли. Итак, куда ни обратимся, мы встречаем этот принцип совместного действия двух или нескольких лиц. Разноречия не может быть. Когда люди преследуют одну цель, они должны согласиться на известных пунктах. Для защитников есть притом начало, которое ведет их к соглашению, есть общий знаменатель — сам подсудимый. Таким образом, я нахожу, что мотивы, выраженные Московским окружным судом, и в подтверждение того, что по нашим законам подсудимый может иметь только одного защитника, не выдерживают критики. Господин обер-прокурор говорит, что хотя он находит мнение окружного суда не вполне справедливым, но что действия председателя окружного суда относительно назначения Данилову защитника не могут быть кассационным пунктом на том основании, что Данилов не мог просить, чтобы суд назначил ему защитником сверх Доброхотова еще и Соловьева, потому что каждый подсудимый может просить одного защитника. Ho когда Соловьев отказался, тогда председатель назначил Доброхотова, и суд не...

Обер-прокурор (прерывая). Позвольте мне сказать одно слово. Я не имею права опровергать речь господина защитника, но именно оттого, что не имею права говорить после вас, г. Лохвицкий, я должен теперь заявить, что вы повторяете не то, что я сказал, что вы придаете моим мыслям не то значение.

Лохвицкий. Поправьте, ваше превосходительство... Если этого не было сказано, тем лучше. Я понял слова господина обер-прокурора в том смысле. Если это не так, я представляю соображение, которое, как мне кажется, может родиться при решении вопроса. Окружной суд говорит, что Данилову был назначен один защитник и он не имел права просить другого. Допускаю на время, что защитником Данилова назначен был один Доброхотов, но коль скоро председатель суда от подсудимого, в особенности несовершеннолетнего, получает записку с просьбой назначить по трудности дела еще и другого защитника, Соловьева, как могло не прийти на мысль председателю, что обвиняемый недоволен назначенным защитником? Зачем он не сказал: двух защитников вы не можете иметь, но одного я позволю переменить; итак, избирайте или Доброхотова, или Соловьева? Или он должен был сказать: я вам могу назначить только одного защитника, если хотите иметь еще другого, вступите с ним в соглашение. Ha деле представляется вовсе не то. Доброхотов не есть защитник, выпрошенный Даниловым у председателя Люминарского, а, напротив, защитник, назначенный председателем, которого председатель сам, по собственной инициативе, дал Данилову; поэтому председателю оставалось взять назад своего защитника, если он не считал возможным допустить двоих, но объявить Данилову: двоих мы не допускаем, довольствуйтесь тем, кого я прислал, — не имел права. Говоря, что председатель по просьбе подсудимого назначает ему защитника, закон хочет оградить сословие присяжных, чтобы их не слишком часто тревожили, почему дозволяет назначать одного защитника для двух и более подсудимых по одному и тому же делу, но и здесь не связывает безусловно председателя и не дает права присяжным поверенным, когда дело важное, запутанное, сложное, говорить: мы не хотим защищать вдвоем, пускай будет защитников один. Между тем, назначив от себя, помимо просьбы обвиняемого, защитником Доброхотова, председатель именно нарушиЛ постановленйе закона о том, что подсудимый имеет право сам себе избрать защитника. Данилов желал иметь своим защитником Соловьева, который сам считал себя защитником Данилова, как видно из газеты «Москва» от 4 февраля. Ho председатель окружного суда сказал: мне до этого дела нет, я поступок Соловьева передал на рассмотрение совета присяжных. Мне кажется, что если мы вникнем в сущность дела, вместо того чтобы останавливаться на форме, то увидим, что председатель суда по закону должен оказывать обвиняемому, в особенности несовершеннолетнему, всевозможное содействие к его оправданию. A какая высшая, лучшая гарантия для обвиняемого, нежели не та, чтобы иметь защитника по выбору? B самом деле, защитник, назначенный судом, официальный, не может возбудить к себе такого чувства доверия в подсудимом. Он может исполнить свое дело добросовестно, и я прямо говорю, что г. Доброхотов исполнил его добросовестно, но будет ли у него та сердечная влага, при которой слова могущественно действуют на судей и в особенности на присяжных, какая бывает у защитников, которые свободно были приглашены подсудимыми, сошлись и согласились с ними. Он назначен не по своей воле, он может быть недоволен назначением; дело, по его мнению, не представляет никаких удовлетворительных сторон для защиты; он холодно исполнит свою обязанность. Наконец, на суде присяжных, когда является перед нами обвиняемый, который не мог сам найти себе защитника, которому защитник дан председателем, это производит эффект не совсем хороший для подсудимого, разве он совершенный бедняк или невежда, который не понимает значения защиты. Подсудимый тогда является перед присяжными вроде неизлечимого больного, которого никто не хочет лечить. Присяжные могут видеть в такой защите только один обряд; могут думать, что защитник является не для того, чтобы оправдать подсудимого или облегчить его участь, HO для того только, чтобы была соблюдена форма, был исполнен обряд, для того, чтобы, так сказать, пропеть отходную. Это положение невыгодное, и в такое положение именно поставил председатель Люминарский Данилова, назначив ему защитником Доброхотова. Таким образом, рассматривая вопрос о защите, я нахожу, что относительно Данилова сделано прямое нарушение закона властью председателя назначать защитника, лишением его возможности иметь защитника по выбору. Он мог именно от одного этого проиграть свое дело. Вот главный кассационный пункт, на котором основана просьба Данилова о кассации решения по его делу. Я бы желал, чтобы, в случае кассации, она началась с самого конца обвинительного акта, потому что в конце его произведено уже было превышение власти судебной палатой и нарушение равенства между сторонами действительно не количественного, а качественного равенства, между защитой и обвинением. Более я ничего не могу сказать, потому что при просьбе о кассации я не могу указать сами обстоятельства дела, на пропуски, которые, впрочем, вам знакомы из чтения представленного в подлиннике дела. Ho, строго следуя в этом отношении закону, я не считаю нарушением его сказать то, что во всех странах мира, где существуют кассационные суды, подобные нашему, хотя везде принято, что кассация может иметь место только при нарушении существенных обрядов и форм, каждый, кто внимательно следил за процессами, например французскими, знает, что очень часто бывает кассация в тех случаях, когда на взгляд юриста не было существенных нарушений, но когда само дело возбуждает некоторое сомнение по своей неполноте, когда совесть не вполне убеждена, что действительно все так произошло, когда можно думать, что новое производство может все-таки что-нибудь сделать. Кассационные судьи все-таки люди. Это имеет влияние на них и смягчает в некоторых случаях строгость постановлений о кассации. Это не может уронить значение юстиции потому, что если для юстиции важно, чтобы решения присяжных не были часто отменяемы для сохранения должного уважения к суду присяжных, то еще важнее опасение, чтобы не был невинный осужден или человек, хотя и виновный, не был присужден к чрезмерному наказанию не за то деяние, которое он сделал. B этом случае лучше смягчить строгость постановлений о кассации, нежели иметь в виду неисчислимые бедствия, которые могут произойти от строгого толкования постановлений о ней. Позволяю себе напомнить вам еще одно обстоятельство. Вы, господа сенаторы, недавно кассировали решение суда по делу Прялошникова с товарищами. Точно так же в этом случае был суд присяжных и сложная процедура. Решение было кассировано на том основании, что защитнику гражданской стороны не было дано слова до произнесения приговора, между тем как гражданский истец не есть существенная часть уголовного производства. Обвинитель, защитник, судьи, присяжные необходимы, но гражданский истец может быть и не быть; от воли потерпевшего, от преступления совершенно зависит предъявить иск о вознаграждении или не предъявить; закон дае*г ему только право, а не обязанность, и вместе с тем, говоря о требовании вознаграждения, истец касается самого преступления. Я, со своей стороны, разделяю мнение, утвержденное вами, что когда в деле есть два обвинителя, один коронный прокурор, а другой частный, который требует вознаграждения, и когда права частной стороны не были уважены, то должна иметь место кассация. Ho позвольте же сказать, что дело, которое я защищаю, несравненно важнее. Судом было нарушено право защиты — священное право, которое важнее, нежели право гражданского обвинителя, потому что если есть бедствия, когда злодей не получает должного наказания, то бедствия несравненно более громадны, когда шевин- ный подвергается наказанию. Если вы были так точны в отношении охранения прав обвиняющей стороны, будь- re на этот раз так же точны в охранении прав защиты.

Позвольте мне присоединить, что все то, что я говорил о кассации, сказано мной не по одному чувству долга, как защитника, но что я вполне разделяю в уме и совести убеждение, что производство Московского окружного суда по делу Данилова непременно следует кассировать. Позвольте прибавить два слова'относительно последнего пункта кассации, которые я пропустил в жару речи. Наша судебная практика, хотя очень молодая, представляет уже пример допущения двух защитников, с согласия их самих и подсудимого. По делу о подделке серий, которое было судимо в 5-м департаменте, когда в числе членов был один из господ сенаторов, находящийся теперь среди вас, были для обиняемого, Гаврилова, допущены совместно два защитника: гг. Самарский-Быховец и Турчанинов. Кроме того, позвольте сделать еще одно замечание: обвинение может иметь также двух представителей; прокурор может являться с товарищем для совместного обвинения. Это также было на практике: в Верховном уголовном суде во время процесса над Карако зовым и его сообщниками господин министр юстиции в качестве генерал-прокурора явился с товарищем, что могут подтвердить находящиеся здесь присяжные поверенные. Если признать незаконным бытие двух защитников, то придется признать незаконным бытие прокурора с помощником, который может заменить его в продолжительном заседании.

Определением Сената жалоба подсудимого была оставлена без последствий.