КЪ АНАЛИЗУ ОСНОВНЫХЪ ПОНЯТІЙ ЮРИСПРУДЕНЦІИ.

Latet dolus in generalibus.

It is the first step that tells in errors of thought as i∏ errors of conduct.

Основная идея, развиваемая здѣсь, во-первыхъ, очень древняя идея, во-вторыхъ—самая авторитетная и самая распространенная.

Если только людп откроютъ глаза на собственныя мысли и по­ступки, они не могутъ не замѣтить что излагаемая здѣсь идея есть ихъ настоящая собственная идея. И мнѣ она пришла не отъ меня самого,

знаемъ, что единицею мысли служитъ не слово, а фраза, и что есть пароды, у которыхъ нѣтъ словъ въ нашемъ смыслѣ,—въ частности нѣтъ сѵбстантпвовъ.

Въ мышленіи всякаго народа мы можемъ найти тѣ элементы, которымъ мы въ нашихъ арійскихъ языкахъ дали названіе государ­ства, закона, справедливости и права,—хотя бы и не въ формѣ отдѣль­ныхъ понятій, а какъ составную часть соозначеній нѣкоторыхъ на­званій, или тѣхъ или иныхъ сужденій (предложеній, фразъ). Это- необходимые, неустранимые элементы разума каждаго нормальнаго человѣка, начавшаго жить полною жизнью. Это—не самыя таинствен­ныя, а самыя понятныя изъ вещей для всякаго человѣка, какъ ра­зумнаго существа. Человѣкъ, вѣдь, всегда живетъ и жилъ государ ственною жизнью. Какъ бы ни было примитивно государство (ма­ленькая независимая семья, или независимое „стадо"), человѣкъ все­гда долженъ былъ входить въ соприкосновеніе съ тѣмъ или инымъ правиломъ поведенія, на охранѣ котораго стоитъ власть этого госу­дарства, т. е. долженъ имѣть представленіе о законѣ, о граждан­скомъ обществѣ (государствѣ), о своихъ обязанностяхъ и правахъ. Равнымъ образомъ, какъ существо разумное и нравственное, чело­вѣкъ всегда долженъ былъ разумно, т. е. критически, относиться къ существующимъ законамъ, подниматься надъ ними, оцѣнивать ихъ, сопоставлять то, что есть, съ тѣмъ, что желательно, или дол­жно быть, другими словами—онъ долженъ имѣть представленіе о лучшемъ или о болѣе справедливомъ.

ніе^к. {Be∏loew, Aper⅛u general... 77), Даже такія выраженія какъ: я люблю, ты любишь... оказываются на дѣлѣ абстракціями; ихъ, напр., нельзя передать на языкѣ могикановъ; они присоединяютъ непосредственно предметъ ихъ любви и говорятъ: я его люблю, я тебя люблю, я васъ люблю, и т. д., выражая всѣ эти идеи однимъ словомъ. (Be∏loe∖v, op. с., 77, 78). „Цѣлая фраза: „я даю денегъ тѣмъ, которые прибыли, чтобы они купили на нихъ еще платья*—выражается на ирокезскомъ языкѣ однимъ словомъ, содержащимъ 21 букву, тогда какъ мы вынуждены употребить на русскомъ 15, а на французскомъ даже 17 словъ для того же конгломерата мыслей. Разумѣется, что на эти странныя композиціи слѣ­дуетъ смотрѣть какъ на аггломератъ корней и простыхъ словъ, насильственно сжатыхъ и сокращенныхъ® (Benloew, op. c., 77).

рплъ о справедливомъ,—хотя, разумеется, не въ такой аналитической формѣ, какъ мы *).

Важно для насъ русскихъ то, что, не смотря на вліяніе лите­ратурныхъ языковъ запада, языковъ болѣе или менѣе искусствен­ныхъ, нашъ безыскусственный языкъ сохранялъ и сохраняетъ спо­собность къ сопротивленію созданной этими языками путаницѣ. Уси­лія переводчиковъ (traduttori—traditori) навязать русскому языку чуж­дую ему иноземную путаницу и „перевести" то, что нужно было со­хранить въ исторической неприкосновенности (ученую иностранную путаницу, съ одной стороны, и результаты совершенно правильнаго анализа родной рѣчи-мышленія, съ другой)—усилія эти кончились собственно ничѣмъ, если не считать розни между „мыслящими клас­сами" (учеными) и народомъ, которую углубили они.—Римскому jus и и его переводамъ (Recht, Droit) придано было, какъ извѣстно, cq временемъ значеніе: і) совокупности законовъ, 2)права, какъ кор­релята обязанности, и 3) какъ синонима справедливости.

Есть масса выраженій съ „право", созданныхъ подъ западнымъ вліяніемъ учеными, выраженій, которыя языкъ признаетъ незакон­ными, „чудными", т. е. не соотвѣтствующими его духу.—Употребляю это выраженіе („духъ языка"), потому что оно общепринято, хотя отъ него дышетъ миѳологіей (ср. Whitney, La vie du langage, 124). Оно означаетъ πo-πpocτy совокупность предпочтеній извѣстнаго об­щества, его вкусовъ, о которыхъ свидѣтельствуетъ дѣйствительное сложеніе языка, въ ту или иную эпоху. (Ср. ibid., 125). Это сумма общепринятыхъ въ извѣстное время особенностей словъ и выраже­ній, значеній, формъ и фразеологіи, уклоненіе (сколько-нибудь су­щественное) отъ которыхъ не нравится обществу. Кромѣ самыхъ не­замѣтныхъ варіацій, оно не производитъ и не принимаетъ ничего новаго. Это и есть таинственный „духъ языка".

*) Мы видимъ, напр., что даже въ такомъ высоко-развитомъ языкѣ, какъ греческій, понятіе закона, эта связка мысли (notion—яsingle fasciculus of thought, Hamilton, Logic, ∏, ∑47), не раздробилась еще такъ, чтобы выдѣлить слово, со-

Слова, ихъ грамматическія формы и способы сочетанія въ пред­ложеніяхъ для выраженія мысли подчинены въ языкѣ извѣстнымъ законамъ. Сила отдѣльныхъ лицъ, или классовъ, ничтожна въ срав­неніи съ могуществомъ языка, и, строя научный языкъ, всегда нужно строить его на данномъ основаніи (Ср.

Что есть у англичанъ и было у греческихъ философовъ, есть и у насъ. И наше „право® не такъ то легко смѣшать съ закономъ или справедливостью. Правда, легальныя значенія не обособлены отъ моральныхъ у насъ, какъ и у англичанъ и другихъ народовъ. Говоря о правѣ, обязанности, законѣ и справедливости, народный языкъ не всегда связываетъ съ этими выраженіями тѣ понятія, которыя вкла­дываетъ въ нихъ судъ, или вообще государственная власть. Народ­ному языку не всегда нужно справляться съ тѣмъ, что думаетъ при этихъ словахъ законодатель, судья, администраторъ; и еще менѣе думаетъ онъ подвергать эти слова заботливому анализу и придавать имъ ту точность, которой требуетъ юриспруденція. Кромѣ множества другихъ, случайныхъ, значеній, большая публика пользуется указан­ными словами вообще скорѣе въ нравственномъ, чѣмъ легальномъ смыслѣ, или, въ лучшемъ случаѣ, въ легальномъ смыслѣ, болѣе или менѣе сильно окрашенномъ нравственными представленіями.

Народный языкъ способенъ натолкнуть насъ на правильную до­рогу, но онъ не можетъ избавить насъ отъ необходимости анализа основныхъ словъ-понятій, ни дать ихъ намъ въ томъ чистомъ видѣ, какой нуженъ наукѣ. Особенно опасно для юриста смѣшеніе нрав­ственнаго значенія слова „право" съ легальнымъ. Отъ подобныхъ

осложненій, однако, не избавленъ ни одинъ народный языкъ. Мы, русскіе, не находимся въ этомъ случаѣ въ болѣе невыгодномъ поло женіи, чѣмъ другіе.

Но, народный языкъ, прежде всего, никогда не создавалъ изъ Права особаго существа, чего-то въ родѣ Бога. Въ такой миѳологіи онъ совсѣмъ не повиненъ. Никакого особаго Явленія, или Силы онъ не видитъ. Что Право распоряжается судьбами людей, изда­етъ правила для ихъ поведенія, держитъ судъ надъ законодатель­ствомъ, призываетъ къ его реформѣ и усовершенствованію (особенно если это—Естественное Право), и совершаетъ много другихъ похваль­ныхъ и удивительныхъ вещей,—все это было придумано не народ­нымъ языкомъ. И что Право является особой силой на ряду съ за­конодательствомъ и справедливостью, это тоже неизвѣстно народ­ному языку. И сколъ бы ортодоксальнымъ ни сдѣлался такой поли­теизмъ, никогда не поздно протестовать противъ него. Аналогич­ные примѣры созданія особыхъ боговъ изъ второстепенныхъ словъ извѣстны и религіозной миѳологіи (ср. М. Muller, op. c., 74). И нельзя назвать еретикомъ человѣка, который не видитъ въ Правѣ особаго существа или явленія, какъ не видятъ его современные ан­глійскіе юристы, и какъ не знали его основатели государственной науки—философы Греціи,—какъ нельзя назвать атеистомъ человѣка, который вѣритъ только въ одного Бога. Мы не можемъ обзывать нелестными эпитетами народъ или отзываться съ неуваженіемъ о корифеяхъ человѣческой мысли (Платонъ, Аристотель, Гоббезъ, Локкъ, Бейтамъ....) только потому, что они не вѣрили и не вѣрятъ въ Право, какъ въ особую субстанцію, силу, или божество,—или потому _j что они видятъ въ немъ лишь проявленіе извѣстныхъ всѣмъ явле­ній—государства и закона, или отраженіе иной нормы поведенія.—Никто, конечно, -не думаетъ изгонять этого слова изъ философскаго языка юриспруденціи, хотя она и возможна безъ этого слова. Лично я считаю созданіе этого слова даже прогрессомъ, но желательно было бы видѣть это слово очищеннымъ и возвращеннымъ къ первона­чальному значенію его въ языкѣ.

Русскій человѣкъ слиткомъ реалистъ, чтобы создавать миѳъ о существованіи какого-то особаго, мало-постижимаго и для ученыхъ людей, регулятора поведенія (Право), и—слишкомъ мало вѣритъ въ „независимую нравственность ^α, чтобы игнорировать обходимый мно­гими регуляторъ—религію. Богъ на небѣ, царь на землѣ, людская молва или слава-—вотъ его внѣшніе регуляторы, совѣсть—внутрен­ній регуляторъ. Миѳическому Праву нѣтъ мѣста въ его философій поведенія. —Это вмѣстѣ съ тѣмъ, mutatis mutandis, и философія Сократа, Платона и Аристотеля.—Юристы континента, поскольку

30δ

гхъ B,echt, Droit или Diritto (Право) нс есть синонимъ законовъ (Laws)[§§§§§§§§§§§]), а есть самостоятельная сила, разошлись съ народными воз-* врѣніями и не примкнули къ научной философіи. „Право"лучшихъ философовъ послѣдняго времени на континентѣ есть неопредѣлен­ная величина, то отождествляющаяся со справедливостью, то--си­нонимъ (не всегда справедливыхъ) .законовъ (Inbegriff der Gesetzc). Отъ такого смѣшенія теряютъ всѣ: философія, мораль, здравая за­конодательная политика.

Далѣе, нужно помнить то, на что было указано прежде: нельзя цѣпляться за отдѣльныя слова. Сколько бы мы ни изслѣдовали отдѣльныя буквы, секрета мысли въ нихъ мы не уловимъ. Слова не имѣютъ отдѣльнаго существованія, но являются на дѣлѣ всегда частями рѣчи, частями фразы или предложенія -(Ср. М. Muller, op. c., 445). Единицею мысли служитъ предложеніе. Употребляя слово _яправо“ отдѣльно, мы можемъ понимать его лишь тогда, когда,* не­замѣтно для самихъ себя, восполняемъ его кое-чѣмъ другимъ,—такъ что оно становится частью предложенія. Слово есть результатъ ана­лиза предложенія, а потому—пониманіе его требуетъ реконструкціи этого предложенія (Ср. Зѣлинскій, В. Вундтъ и психологія языка, Вопр. Филос. -и Псих., 1902, кн. 2, стр. 642). Предложеніе, въ свою очередь, не есть отправная точка нашего пониманія, оно полу­чилось путемъ расчлененія совокупнаго представленія (Gesammtvor- stellung) на его составныя части. (W. Wundt, Die Sprache, ∏, ²4°)-

Слово „право" есть слово міра человѣческаго, или міра су­ществъ, о которыхъ мы мыслимъ по образу и подобію нашему (стоятъ ли они выше, или ниже насъ,—безразлично). Внѣ этого міра оно не имѣетъ смысла. И въ этомъ мірѣ оно пріобрѣтаетъ зна­ченіе лишь тогда, когда дѣло идетъ объ оцѣнкѣ дѣйствій пли со­стояніи отдѣльныхъ лицъ, или ихъ группъ. Нельзя придумать та­кого случая употребленія слова „право", гдѣ бы оно имѣло значе­ніе внѣ этой оцѣнки. Оцѣнка же немыслима, если у насъ не бу­детъ какого-либо критерія, какой-либо нормы оцѣнки, Поэтому, когда употребляется въ рѣчи слово право, оно пріобрѣтаетъ смыслъ лишь потому, что explicite или implicite съ нимъ связывается идея топ или иной нормы поведенія. Эта идея должна быть въ предло­женіи, хотя не всякому она замѣтна. •— Слово—крайне неадэкват­ное орудіе мысли. Только по невѣдѣнію большая публика полагаетъ, что она думаетъ, какъ разъ то, что говоритъ, и говоритъ то, что она думаетъ. (Ср. V. Henry, Antinomies linguistiques, 1896, 77, 78).

Потому-то и важно такъ психологическое изученіе языка. Слово— столь сложное и деликатное орудіе, что научиться обращаться съ нимъ несравненно труднее, чѣмъ съ самой сложной машиной. Есть представленія, входящія въ составъ предложенія, о наличности ко­торыхъ догадывается не всякій. Потому-то великіе мыслители, въ родѣ Сократа, умѣли открывать въ мысляхъ своихъ собесѣдниковъ такіе элементы погрѣшностей или достоинствъ, которые имъ са­мимъ, безъ посторонней помощи, едва ли бы пришли въ голову. Потому-то и могъ Сократъ быть акушеромъ мысли, что взору его откры­вались въ рѣчи говорящаго такія идеи, о присутствіи которыхъ не догадывался авторъ ея.

Отъ характера этой, по большей части не высказываемой прямо, но безсознательно присутствующей идеи нормы зависитъ ха­рактеръ и значеніе слова „право" въ предложеніи. Если крестьянинъ говоритъ, что такое-то лицо имѣетъ „полное[************] ‘ (характерный, почти постоянный, прпвѣсокъ къ слову право) право сдѣлать то-то, или не имѣетъ такого „полнаго" .права, въ головѣ его скрыто для него самого и для посторонняго наблюдателя безъ соотвѣтствующаго лингвистическаго образованія, лежитъ представленіе о какой-либо нравственной или законной (а иногда и еще иной) нормѣ дѣй­ствія. *) Разумѣется, что при недостаткѣ свѣдѣній о законахъ, онъ часто говоритъ о правѣ на дѣйствіе въ юридическомъ смыслѣ тамъ,

гдѣ можно лишь говорить о нравственномъ правѣ, и обратно: сло­во право онъ употребляетъ правильно, но относитъ его не къ надле­жащей нормѣ.

Разъ слово само по себѣ не есть выраженіе мысли, то одна и та же мысль можетъ быть выражена сочетаніемъ различныхъ словъ. Двѣ фразы, различныя по своему словесному составу, могутъ выра­жать приблизительно одну и ту же мысль. „Два разныхъ слова не всегда подразумеваютъ (imply) два разныхъ понятія" (М. Muller, op. c., 468). И обратно: одна и та же мысль, фактъ или понятіе, мо­гутъ быть часто выражены въ нѣсколькихъ формахъ. (Bain, Logic, ѵ. I, р. 107-—124, особенно р. 123, 124) Имѣя родственныя слова, мы въ состояніи часто лучше оріентироваться въ значеніи ихъ, если будемъ прибѣгать для объясненія сложнаго и производнаго къ пер­воначальному и простому. Чтобы лучше уяснить роль какого-либо слова, хорошо иногда обратить выраженіе съ нимъ въ однозначущее другое съ родственнымъ первому словомъ по происхожденію. Пере­ходъ одной грамматической „части рѣчи® въ другую при такой „конверсіи" безразличенъ съ логической (т. е. научной) точки зрѣ­нія, если смыслъ конвертированнаго предложенія соотвѣтствуетъ смыслу предложенія начальнаго. [††††††††††††])

Чтобы разобраться въ значеніи и роли слова „право"въ язы­кѣ народномъ (въ противоположность языку „ученому", прибѣгаю­щему иногда къ искусственнымъ образованіямъ, не всегда вынуж­даемымъ дѣйствительнымъ положеніемъ дѣла и необходимостью), мы. замѣнимъ выраженія съ нимъ выраженіями со словомъ „правый^, отъ котораго произошло оно этимологически, и которое является болѣе простымъ и первоначальнымъ, а потому часто и болѣе по­нятнымъ.

Не „правый" произошло отъ „право", а обратно „право" отъ „правый", какъ das Recht произошло отъ recht, the right отъ right, le droit отъ droit. „Право" есть сравнительно поздно возникшее слово, [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]) такъ что было время, когда оно не было въ употребленіи п когда до необходимости приходилось прибѣгать къ выраженіямъ со словомъ „правый" (или инымъ) для передачи той мысли, кото­рую мы можемъ теперь выражать съ помощью слова „право".

Я уже указывалъ л долженъ еще разъ указать на не-необхо- димость слова „права"какъ въ обыденномъ, такъ п въ философ­скомъ языкѣ. Были и есть языки, были и есть законодательства безъ слова, соотвѣтствующаго „праву"[§§§§§§§§§§§§]) ₁Основы государственной науки и философіи законодательства положены были мыслителями, которымъ не было знакомо слово „право". Большаго доказательства того, что „право" не принадлежитъ къ этимъ основамъ, привести нельзя. — Играя второстепенную роль, слово это (право) и теперь часто обходится законодателями и языкомъ народа. Такое-то лицо „можетъ совершить^ то-то—часто, въ извѣстномъ контекстѣ закона или обывательской рѣчи, замѣняетъ собою вполнѣ „имѣетъ право" совершить. Языки, имѣющіе теперь слово „право", не имѣли его прежде, хотя и имѣли законодательство и обычаи, и имѣли тѣ или иныя выраженія для понятій справедливости, закона, государства. Философія, какъ и практическая юриспруденція, жили, живутъ п могутъ жить безъ слова-понятія „право": ихъ фундаментъ не въ этомъ понятіи, а въ другихъ (законъ, справедливость, государство), хотя очищенное и возвращенное къ своему первоначальному значе­нію слово „право" является очень удобнымъ легальнымъ символомъ (duties and rights—legal symbols у Monahan, The method of law, cτp. 54 и сл.) и является прогрессомъ дифференціаціи „сгущенной" прежде мысли ^„Сгущеніе мысли^αу Потебни, Мысль и языкъ, гл. X). Нужно именно удержать это слово въ томъ значеніи и роли,

которыя придалъ имъ языкъ. „Никто не имѣетъ права влагать въ языкъ народа того, чего самъ этотъ народъ въ своем ь языкѣ не находитъ"(Потебня, op. c., 146, изд. 1892 г.). Народный языкъ никогда не влагалъ въ слово „право" понятія совокупности нормъ, и мы должны подчиняться этому требованію языка. Мы нарушимъ это требованіе, мы создадимъ искусственный языкъ, существующій рядомъ съ языкомъ народа, который мы не можемъ передѣлать своею властью, и отъ стихійнаго вліянія котораго мы не можемъ уклониться, такъ какъ мы живемъ и мыслимъ пмъ. Вынуждая сами себя мыслить на двухъ языкахъ одновременно (искусственномъ и народномъ), мы создаемъ множество двусмысленностей, жертвой ко­торыхъ и оказываемся потомъ. Извѣстнаго воздѣйствія отдѣльнаго человѣка или группы людей (юристовъ, наир.) на народный языкъ отрицать нельзя (ср. Потебня, op. c., 36), но 'мы всегда должны имѣть въ виду, что языкъ народа имѣетъ свои привычки, свои тре­бованія къ намъ, свои законы, которыхъ мы игнорировать не мо­жемъ. Извѣстной творческой роли въ языкѣ за субъектомъ (или группой ихъ) мы отрицать не можемъ, но, прежде чѣмъ творить, нужно убѣдиться, что языкъ дѣйствительно нуждается въ творче­ствѣ, что съ помощью накопленнаго въ немъ матеріала мы не мо­жемъ выразить нашихъ глубокихъ пли неглубокихъ мыслей,—убѣ­диться, что Америка дѣйствительно еще не открыта. А если уже открыта?! Не всуе ли творили и открывали мы?.

Языкъ есть общее достояніе, создаваемое общественнымъ про­цессомъ мышленія, не терпящее произвола надъ собою со стороны отдѣльныхъ лицъ и требующее себѣ, какъ величайшая власть надъ нами, подчиненія. Индивидъ не можетъ въ этомъ случаѣ навязать свою волю обществу. Языкъ есть коллективная работа, въ которой принимали участіе тысячи поколѣній и милліарды работниковъ (Whitney, La vie du langage, 254). Что значитъ передъ ними инди­видъ, или „ученые** (т. е. не знающіе законовъ языка, на которомъ они мыслятъ и пишутъ) юристы?! — Римскій императоръ Августъ, не смотря на всю свою власть, .совершенно справедливо говорилъ, что онъ не можетъ создать ни одного латинскаго слова (Локкъ, Hum. Un der st., кн. 3, гл. 2, § 8). Создаетъ же слово не только тотъ, кто образуетъ новое сочетаніе звуковъ, но и тотъ, кто мѣня-

етъ значеніе уже существующихъ словъ, расширяя или ограничивая его, паи—кто образуетъ необычныя сочетанія существующихъ словъ („unusual expressions ⁱⁱ, Hamilton, on Logic, II, 14p). Метафора, наир., пользуется старыми звуками, а между тѣмъ занимаетъ первое мѣсто въ ряду процессовъ созданія нашихъ словъ и мыслей (М. Muller, op. с., 486 и др.), такъ что языкъ является „полнымъ гербаріемъ поблекшихъ метафоръ[*************]⁴(ibid., 5⁰7)∙

Въ силу взаимной связи и соозначенія основныхъ понятій юриспруденціи (законъ, государство, справедливость) идеи, переда­ваемыя цри помощи слова „право", могутъ быть выражены при по­мощи одного изъ этихъ понятій въ различныхъ комбинаціяхъ безъ слова „право". Онъ „имѣетъ право" можетъ быть передано такъ: есть законъ или правило, дающее ему возможность или свободу на совершеніе того-то. Или—данное лицо имѣетъ возможность контро­лировать дѣйствія другого или другихъ съ согласія и съ помощью государства. Или: извѣстное лицо будетъ право, если оно совершитъ такой-то поступокъ; или—такой-то поступокъ даннаго лица будетъ правиленъ; и много другихъ эквивалентныхъ выраженій. *)

Внѣ всякаго сомнѣнія, что слово „право" стоитъ въ связи че­резъ слово „правый", „справедливый", со словохчъ „справедливость" (корень одинъ и тотъ же „прав"). И теперь, напр., das Recht чаще, чѣмъ нужно, смѣшивается съ das Gerechte, а le droit съ la justice. — Заслуга народнаго языка и заключается въ томъ, что, чувствуя связь справедливости и права, онъ никогда не дѣлалъи не дѣлаетъ право источни­комъ закона, справедливости или государства, а, наоборотъ, совершенно правильно выводитъ пра во и права изъ законовъ, воли государства или представленій о справедливости. Право играетъ второстепенную, а не основную роль. Когда ему нужно выразить что-либо относительно основъ общежитія, онъ прибѣгаетъ къ тѣмъ же идеямъ, что и Пла­тонъ съ Аристотелемъ (πoλtς, τoμoς_fтоd⅛caιoτ). Не важно, конечно, чтобы онъ употреблялъ какъ разъ тѣ выраженія, которыя получили такое широкое право гражданства среди культурныхъ классовъ (т. е. государство, справедливость, законъ). Есть и много другихъ однозна- чущихъ выраженій (земля, русская земля, царство, княжество, „го­сударево дѣло", „православный міръ" сливается для нѣкоторыхъ съ понятіемъ русскаго государства; для закона есть масса другихъ выра­женій: указъ, постановленія, царское слово, и мн. др.; для справед­ливости,—правда, „по божьему", истина......).—И исторически слово

а отъ «другихъ, живущихъ ею и заражающихъ ею другихъ. Средство для этого самопознанія лежитъ въ языкѣ.

Мы не можемъ изучать юриспруденціи независимо отъ этики. Поэтому, наряду съ юридическими понятіями по преимуществу, како­выми являются законъ и государство, намъ постоянно приходится затрагивать понятія этическія по преимуществу, каковыми являются обычаи и справедливость. Каждое изъ этихъ понятій (законъ, обы­чай, государство, справедливость)—многосмысленны, что служитъ по­стояннымъ источникомъ недоразумѣніи между людьми и путаницы въ ихъ собственномъ мышленіи: „слова путаютъ смыслъ смертнаго". Понятіе „права" возникло исторически позже, и предназначено было играть второстепенную роль: роль коррелята законной пли нравст­венной обязанности, по преимуществу. Стихійное вліяніе языка, не любящаго произвола надъ собою даетъ себя всегда чувствовать тѣмъ, кто пытается дать понятію „права"иную роль.

Будучи нераздѣльными юриспруденція и этика не могутъ и не должны быть смѣшиваемы. Мы не можемъ ни обнять всей этики въ предѣлахъ юриспруденціи, ни потопить юриспруденцію въ этикѣ. А потому, сознавая ихъ нераздѣльность, мы должны избѣгать пхъ смѣ­шенія. Не все, что законно, согласно съ тѣмъ или пнымъ нравствен­нымъ штандартомъ. Этому смѣшенію больше всего содѣйствуетъ не­удачная терминологія, въ родѣ нѣмецкаго das Reclιt (всегда перево­димаго, но не всегда соотвѣтствующаго нашему „право"), гдѣ эти­ческая идея справедливаго (das Gerechte) въ различныхъ случаяхъ употребленія этого слова чередуется съ идеен совокупности законовъ {или государственно-принудительныхъ нормъ [†††††††††††††]), Эта шаткая, мѣняю­щаяся идея и выставлена въ качествѣ основной у большинства кон­тинентальныхъ юристовъ. Думая, повидимому, придать благородства скромному „законовѣдѣнію"(science of law), какъ опредѣляютъ, наир.,

„право"проникло вь найть законодательный и нс-законолательный языкъ лишь въ сравнительно позднѣйшее время. Къ сожалѣнію, подъ вліяніемъ искусственнаго языка юристовъ и соприкосновенія съ Западомъ, гдѣ народный языкъ въ большей мѣрѣ подавленъ искус­ственными новообразованіями на чуждой общему языку почвѣ (исклю­чая Англіи), въ это послѣднее время слово „право" стали не только употреблять, но и въ большой мѣрѣ имъ злоупотреблять* Пуризмъ въ языкѣ оказывается въ даннномъ случаѣ крайне необходимымъ. Въ народномъ русскомъ языкѣ есть великій разумъ и глубокая философія.

Если сказать, что такое-то лицо „имѣло право" сдѣлать то-то, все равно, что сказать: „поступокъ этого лица былъ правъ^к; то воз­никаетъ вопросъ, какую роль играетъ слово „правый", послужившее основой для образованія слова „право"?

„Правое, говоритъ Г. Спенсеръ (Data of ethics, 258), необходимо возбуждаетъ мысль о неправомъ, какъ своемъ коррелятѣ.^a—„Правый^ и „неправый", слѣдовательно, представляютъ собою соотносительныя слова. Относительность относительности, однако, рознь. Относитель­ность есть фундаментальная черта нашего знанія. Всякое знаніе и всякое понятіе, въ извѣстномъ смыслѣ, относительны. Иначе говоря, принципъ относительности универсаленъ (Bain, Logic, γ. I, Р- 54 и сл., §§ и, 12, 17.). Иногда относительность ясно выражается въ языкѣ. „Мы видимъ огромное преобладаніе паръ"(Bain, op. c., 55*)- Однако, иногда относительность прямо не указывается языкомъ, хо­тя она существуетъ вездѣ, гдѣ только можно найти между двумя предметами „какую-нибудь общую черту"(Sully, The human mind, v. I, p. 398), или—гдѣ двѣ вещи „причастны какому-либо факту или ряду фактовъ, “(Милль, Сист. Лог.; см. еще Bain, Logic, к. I, р. 6ι), т. е. всегда, такъ какъ всегда можно найти такую общую черту между двумя фактами или вещами.

Каждое отношеніе предполагаетъ три элемента: два соотнося­щихся предмета (означаемыхъ иногда положительнымъ и отрицатель-

пымъ терминами, по термпнотогш Бона, Logic, р. 55? 2 ¹²>наир, „правый* и ,,неправым", но—человѣкъ и животное⁹), и основаніе отношенія (fundamentum i elationis—по терминологіи старыхъ τoιиковъ, the unι∖erse или genus—по терминологіи Бэна, мы бутемъ пользования иногда для выраженія этого словомъ „категорія") Основаніемъ отно­шенія (the unι∖erse, genus) называется та общая черта (или совокуп­ность чертъ, или, по терминологіи Мидія, фактъ, событіе ити пхь рядъ), которая присуща соотносящимся предметамъ.

„Возьмемъ пару соотносительныхъ названіи (the contrary names по терминологіи де-Моргана, см. Bam, Logic, ѵ і, р. 56), напр,, че- іовѣкъ и не-человѣкъ Ясно, что они представляютъ между собою все мыслимое, иди реальное въ мірѣ Но, соотносительныя слова обычнаго языка обнимаютъ обыкновенно не весь міръ (unι∖eιse), а какую-нибудь общую идею Такъ, изъ людей, британецъ и чужезе­мецъ представляютъ собою соотносительныя каждый человѣкъ дол­женъ быть чѣмъ-нибудь изъ двухъ, никто не можетъ быть тѣмъ и другимъ Не британецъ и чужеземецъ суть тожественныя названія такъ же, какъ не-чужеземецъ и британецъ То же самое можетъ быть сказано о цѣломъ и дроби между числами, πeph и коммонерѣ между подданными королевства, самцѣ и самкѣ между животными, и т. д Чтобы выразить это, скажемъ, что разсматриваемая цѣіая идея есть міръ (universe) въ значеніи цѣлаго, части котораго мы раз­сматриваемъ, и пусть названія, не имѣющія ничего общяго, но заклю­чающія въ себѣ всю разсматриваемую идею, называются соотноситель­ными въ этоиъ, или по отношенію къ этому міру Такъ, если міромъ (universe) будетъ человѣческій родъ, британецъ и чужеземецъ суть соотносительныя такъ же, какъ солдатъ и не солдатъ (civilian), са­мецъ и самка ит д, если міромъ (universe) бу детъ животное, че­ловѣкъ и скотина (brute) будутъ соотносительными, и т д.“

Этотъ-то міръ (universe) и составляетъ основаніе отношенія (fundamentum relationis) —Всякій разъ когда не ясно основаніе отно­шенія, мы наталкиваемся на двусмысленности и недоразумѣнія.

На основаніе отношенія можетъ указывать или контекстъ, ши прямое упоминаніе коррелята. При отсутствіи указанія на него зил чеше слова будетъ оставаться неопредѣленнымъ Такъ, напр., слово „гражданскій" мѣняетъ свое значеніе, смотря по тому, чему оно про­тивополагается. гражданскій и военный, гражданскій и церковный, гражданскій и уголовный; въ англійскомъ: civil и natural, civil и un- cι∖ιl или discourteous; правый и лѣвый, правый и неправый.

Иногда одна и та же пара соотноситеіьнныхь можетъ употре­бляться для выраженія весьма различныхъ, по временамъ—другъ дрѵ- га отрицающихъ вещей. Это именно тогда, когда может ь быть много

основаній отношенія для этой пары. Обыкновенно принято говорить, что такія слова выражаютъ различныя вещи съ „различныхъ то­чекъ зрѣнія". Къ нимъ принадлежитъ и пара соотносительныхъ „правый—неправый”.

„Правый” и „неправый" выражаетъ оцѣнку человѣческихъ дѣй­ствій. Всѣ недоразумѣнія при употребленіи ихъ, равно какъ и про­изводнаго отъ нихъ „право" въ разнаго рода выраженіяхъ, зависятъ отъ того, что штандартовъ оцѣнки (иначе: точекъ зрѣнія для нея) —нѣсколько, много. Выражаясь иначе,—отъ того, что слова правый и неправый (равно какъ и равнозначущія выраженія со словомъ право) имѣютъ много основаній отношенія (fundamenta relationis).

Такъ:

1) Они употребляются для оцѣнки дѣйствій съ нравственной точки зрѣнія (правъ, неправъ, правое дѣло; thue Recht, scheue Nie- maud и т. д.) Но, такъ какъ въ этикѣ все опредѣляется цѣлью (Bain, Logic, ѵ. 2, р. 315, ѵ. і, р. 30, § 43), и нѣтъ согласія у людей относительно конечной цѣли, то происходитъ то, что въ каждомъ обществѣ существуетъ множество нравственныхъ штандартовъ (см. Leslie Stephen, The science of ethics, p. 37). Какъ говорятъ, что су­ществуетъ столько болѣзней, сколько больныхъ, такъ можно сказать, что существуетъ столько нравственныхъ кодексовъ, сколько есть лю­дей и союзовъ. Въ церкви образуется свой кодексъ, въ государствѣ —другой, въ образованномъ обществѣ—третій, у некультивированныхъ классовъ—четвертый, у передовыхъ мыслителей—пятый, у отстающихъ посредственностей—шестой, и т. д. Конечно, при всемъ разнообра­зіи кодексы эти имѣютъ много общаго между собою. Но, все таки, вслѣдствіе многообразія критеріевъ добраго и злого, выраженія: правъ неправъ, имѣетъ право, и т. п., имѣютъ каждый разъ особый смыслъ, могущій быть выводимымъ изъ контекста и обстоятельствъ .... Во всякомъ случаѣ выраженія эти—лишь эллиптическая форма. Ника­кого „особаго" явленія они не указываютъ. Мысли, выражаемыя ими могутъ быть облечены и въ другую эквивалентную форму, обходя самое слово „право".

2) Они употребляются для оцѣнки дѣйствій съ юридической точки зрѣнія. Если бы слово „законъ" не ограничено было въ сво­емъ значеніи спеціальною категоріей правилъ (велѣній или нормъ), можно было бы сказать, что дѣло идетъ здѣсь объ оцѣнкѣ дѣйствій съ точки зрѣнія законности. (Англичане предпочитаютъ употреблять слово law, законъ, гдѣ континентальные юристы щедро сорятъ сло­вомъ „право", „правовой", „юридическій", а вмѣсто „юридическій" или „правовой” говорятъ легальный; можно, слѣдовательно, говорить объ оцѣнкѣ съ легальной точки зрѣнія). „Продавецъ имѣетъ право

требовать цѣну проданной вещм^ес—можетъ быть замѣнено множест­вомъ другихъ эквивалентныхъ выраженій безъ слова ₅,πpaBθ^f'. Ука­занное предложеніе есть лишь сокращенный и удобный способъ вы­раженія.

3) Слово „право® можетъ быть употребляемо въ безконечномъ множествѣ выраженій вездѣ, гдѣ только можно говоритъ о какихъ-либо правилахъ дѣятельности (приличія, грамматики, любого техническаго искусства, логики, игры и т. д.). И здѣсь оно—выражаетъ соотвѣт­ствіе поступка извѣстной идеальной линіи дѣйствія; удобно по своей эллиптичности и—можетъ быть замѣнено другими выраженіями.

4) Кромѣ того, въ зависимости отъ обстоятельствъ, контекста и противополагаемой идеи, слово „право® можетъ исполнять и мно­жество иныхъ функцій. Такъ, въ противоположность идеѣ обязан­ности (обязанности=связанности) оно можетъ выражать мысль о сво­бодѣ. Въ противоположность идеѣ о какихъ-либо ограниченіяхъ, не­выгодахъ,—идею преимуществъ, льготъ. Въ противоположность идеѣ о подчиненномъ, зависимомъ положеніи,—мысль о господствѣ и т. д. Словомъ, не имѣя само по себѣ опредѣленнаго значенія, слово это (право) употребляется въ качествѣ одного изъ членовъ относительной пары (couple) для выраженія очень разнообразныхъ идей, вырабо­танныхъ общественною, политическою и экономическою жизнью, идей, получившихъ для себя отъ языка и другіе, болѣе опредѣлительные, термины.

Если слово „право^wтакъ часто встрѣчается у юристовъ,—-это понятно. Имъ приходится всегда оцѣнивать дѣйствія и состоянія съ точки зрѣнія нормъ, санкціонированныхъ государствомъ. Соотвѣтствіе или несоотвѣтствіе этимъ нормамъ и выражается часто удобнѣе всего различными выраженіями со словомъ „право* („имѣетъ право®, „не имѣетъ права®, и пр.). Такія выраженія со словомъ право вполнѣ замѣнимы часто квалификаціей поступковъ правыми и неправыми, или еще точнѣе—законными и незаконными (легальными и нелегаль­ными).

Употребляя слово „право", мы должны имѣть въ виду много- смысліе его въ зависимости отъ нравственной, легальной, или иной точки зрѣнія (fundamentum relationis).

Такимъ образомъ, слово „право* не только не выражаетъ собою никакой опредѣленной мысли взятое отдѣльно (свойство, раздѣляе­мое имъ съ другими словами, въ силу того, что, какъ указано уже было, единицею мысли служитъ предложеніе), но, и взятое въ со­ставѣ фразы, оно не даетъ намъ опредѣленной мысли, благодаря мно­жеству точекъ зрѣнія, съ которыхъ можно смотрѣть на него. Нуж­даясь само въ указаніи на законъ или нравственную норму (помимо

другихъ), чтобы принятъ опредѣленную окраску значенія, оно есте­ственно не можетъ сдѣлаться основой другихъ понятій. Оно само не можетъ существовать для нашей мысли безъ подпорокъ другихъ, болѣе основныхъ, понятій, а потому нельзя ставить его во главу угла. И народный языкъ никогда не возводилъ его на ненадлежа­щій пьедесталъ. О тоагь, что „финансовое право"предписываетъ платить подати, или что запретъ употреблять бранныя слова на ѵлпцѣ или курить исходитъ отъ полицейскаго или уголовнаго права, чело­вѣкъ свѣжій, не привыкшій къ вычурному, искусственному языку, никогда не станетъ говорить. И народный языкъ не такъ уже бѣденъ и безпомощенъ, чтобы онъ не былъ въ состояніи передать всѣ тѣ идеи, которыя содержатся въ разнаго рода „правахъ ^u(полицейскомъ, гражданскомъ, уголовномъ и т. д.). Мы не должны рвать съ прош­лымъ и настоящимъ нашего языка, разъ онъ годенъ для выраженія въ сущности весьма простыхъ мыслей, съ которыми приходится имѣть дѣло юристу. Устои, воздвигнутые трудами длинной вереницы поко­лѣній, отличаются не только простотою, но и философскою глубиною, какъ ото не разъ доказывали великіе языковѣды только что истек­шаго вѣка. Народное міросозерцаніе, отражающееся въ языкѣ, пора­жаетъ часто своею правильностью. На каждомъ изъ насъ лежитъ обязанность изучать родное, а изучивъ, мы полюбимъ его, будемъ лелѣять и хранить. И русскій языкъ есть орудіе для болѣе глубокаго и полнаго проникновенія въ тайны мысли.

Русское „право^αсохранило еще одно преимущество передъ на­иболѣе соотвѣтствующими ему иностранными словами. Когда нѣмецъ употребляетъ das Recht, онъ противополагаетъ его часто слову das Unrecht—то, что право, тому, что неправо—и этимъ несомнѣнно при­даетъ этому das Recht нравственное значеніе (по большей части—си­нонима справедливости). Если, поэтому, нѣмецкое das Recht такъ часто отождествляется съ das Gerechte, въ этомъ виноватъ не только искусственный научный, но и народный языкъ. То же самое слѣ­дуетъ сказать и объ англійскомъ The Right, которое въ противопо­ложность The Wrong, является часто синонимомъ справедливости или добра[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). Въ русскомъ языкѣ нѣтъ такой соотносительной пары (das Recht—das Unrecht, the Right—the Wrong). Co словомъ „неправо"мы знакомимся впервые лишь въ искусственномъ языкѣ юристовъ, въ общій языкъ оно не перешло, да и среди юристовъ не въ большомъ ходу. Желая выразить идею справедливости, народный языкъ прибѣ­гаетъ къ другимъ словамъ (особенно часто къ слову „правда": жи­ветъ неправдою, не по правдѣ.».); „право® же онъ бережетъ для су-

бальтерной роли. Онъ выражаетъ иногда при его помощи нравствен­ныя свои представленія (право, какъ коррелятъ обязанности въ нрав­ственномъ смыслѣ), но всегда въ зависимости отъ представленія о той или иной нормѣ или линіи дѣйствія, О ТОМЪ, ЧТО ДОЛЖНО быть. Идея нравственной нормы всегда, explicite или implicite, стоитъ выше „права“. Справедливость устанавливаетъ права, а не Право устанав­ливаетъ справедливое. Нравственныя права имѣетъ тотъ, въ чью пользу говоритъ тотъ или иной нравственный императивъ[§§§§§§§§§§§§§]).

Если понятіе нормы стоитъ выше, по признанію философовъ, понятія справедливости (то де ддхагоѵ то те τ∂μιμov),мы вовсе не унижаемъ „право", ставя его въ зависимость отъ закона или нормы. Роль его—роль подчиненная: оно опредѣляется закономъ (нравствен­нымъ или государственнымъ), а не опредѣляетъ собою закона. И въ въ этомъ случаѣ народный русскій языкъ свидѣтельствуетъ намъ о томъ же, о чемъ говорятъ и величайшіе мыслители.

Вь „Толковомъ Словарѣ Живаго Великорусскаго Языка" Вла­диміра Даля (т. ІП, стр. 389, изд. 1882 г.) „право" народнаго языка опредѣляется такимъ образомъ: „Право^и, существительное средняго рода,—данная кѣмъ-либо, или признанная обычаемъ власть, сила, во­ля, свобода дѣйствія; власть и воля въ условныхъ предѣлахъ". Далѣе приводятся примѣры употребленія слова „право": Емгр дано право ка­ратъ и миловать. Право родителей надъ дѣтьми не крѣпостное, Крѣ­постное право у насъ постоянно ограничивалось, а нынѣ вовсе упразднено. Право на что, основательность, законность. Право на благодарность, по заслугамъ; право на орденъ, на чинъ, пенсію, по закону. За десяти­лѣтнею давностью, онъ утратилъ право иска. Каждому сословію даны свои права,—Далѣе слѣдуетъ у Даля искусственнымъ путемъ введен­ное въ „научный языкъ" значеніе этого слова: Право, наука законо­вѣдѣнья (лат. jus; нѣм. das Recht; фран. les droits), юриспруденція, или одна изъ вѣтвей науки этой. Право гражданское, военное, уголов­ное, римское, и пр. Студентъ правъ.—На искусственность указываетъ уже ссылка на латинскую, нѣмецкую и французскую фразеологію.

Отечественное выраженіе для „науки права" есть „законовѣдѣ­ніе". Если „право" въ народномъ языкѣ означаетъ власть или сво­боду дѣйствія, данную кѣмъ-либо, или признанную обычаемъ,—то, зна-

читъ, наличность права предполагаетъ предписаніе власти пли прави­ло обычая. Въ народномъ языкѣ никогда не связывается со словомъ „право* представленіе о какомъ-либо особомъ общественномъ явле­ніи, какъ не связывали его, напр.., и греки со своимъ ино­

гда соотвѣтствовавшимъ нашему „право*. Это лишь способъ выра­женія извѣстныхъ отношеній, а не какая-либо самостоятельная сила, распоряжающаяся судьбою людей, или совокупное названіе для зако­новъ страны. Для этой послѣдней цѣли употребляется или множе­ственное число „законы*, или собирательное слово „законодатель­ство*. Языкъ—простои, понятный и точный.

„Право", въ народномъ языкѣ, всегда носитъ объективный ха­рактеръ,—это принадлежность лица или группы лицъ, прямо указан­ныхъ или подразумѣваемыхъ (Ср. Monahan, The method of law, 57)∙ Право родителей есть право извѣстныхъ лидъ; право собственности есть право собственника; право семейное не есть синонимъ семейныхъ законовъ, а право, принадлежащее семьѣ; право крѣпостное не есть совокупность законовъ или нормъ, регулирующихъ отношенія извѣ­стныхъ лицъ, а право держать въ зависимости крестьянина, право, признававшееся за помѣщикомъ или казной со стороны государства, а потомъ государствомъ же отмѣненное; право наслѣдственное есть право, принадлежащее кому-либо, какъ наслѣднику, а не совокупность законовъ или обычаевъ наслѣдованія.

Даже среди лицъ, выросшихъ подъ иноземнымъ вліяніемъ п привыкшихъ говорить о „наукѣ права", сохранилось смутное чувство, что выраженіе это не соотвѣтствуетъ духу народнаго языка. При со­прикосновеніи съ широкими массами они смутно сознаютъ, что „за­конъ" и производныя отъ него выраженія, доступнѣе, понятнѣе и умѣстнѣе для народа, чѣмъ „право*, „правовой*, „юридическій® и пр. Понятность слова есть синонимъ его объективнаго значенія (По­тебня, op. c., 96)√—умѣнья взаимно понимать другъ друга. Разъ „на­ука права* возбуждаетъ споры и взаимное непониманіе даже среди спеціалистовъ, а „законовѣдѣніе “ оказывается понятнымъ всѣмъ, это значитъ: первое выраженіе не принято еще въ міръ общепризнаннаго и познаннаго, а „законовѣдѣніе*—не безъизвѣстно общему мышле­нію человѣчества (Ср. Потебня, op. c., 165). Поэтому, и вводя, напр., преподаваніе элементовъ юриспруденціи вь среднія школы, говорятъ о „законовѣдѣніи*, а не о „правовѣдѣніи*.—Самыя глубокія идеи совмѣстимы съ простотою выраженія.

„То speak as the common man speaks,

to think as the learned man thinks*.