Н.Ъ.Телегина «РУССКАЯ ИДЕЯ» И ПРОБЛЕМА ВЫБОРА ВЕРЫ КНЯЗЕМ ВЛАДИМИРОМ

«Русская идея» — эта тема является главной, стержневой, проходящей через всю историю русской философии. «Русская идея» — это квинтэссенция русской духовности, основа русского национального самосознания.

У истоков постановки вопроса о «Русской идее» стоит митрополит Иларион, написавший знаменитое «Слово о законе и благодати», сказанноев первой половине XI в., вскоре после принятия христианства. А определенным завершением этого вопроса может быть известный трактат Н.И. Бердяева «Русская идея», изданный в Париже в 1945 г. Подводя итог многовековому развитию нашей духовной культуры, Н.И. Бердяев приходит к выводу о том, что русская идея — это идея христианская, православная, и именно наше русское православие в наибольшей чистоте хранит христианские догматы. Именно в русской культуре, по мнению Бердяева, найден органичный синтез национального и всемирного, общечеловеческого, и это благодаря христианству. На этом и основывается и ключевая черта нашего национального самосознания — «всемирная отзывчивость» и «всечеловеческое единение», и как следствие — диалогичность нашей культуры, ее восприимчивость к другим культурам.

Об этих особенностях «русской идеи» еще в XIX в. замечательно писал В.Г. Белинский: «...русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца». Еще лучше скажет об этом Ф.М. Достоевский: «... стать настоящим русским, стать вполне русским может быть и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». Способность вести диалог, успешно вбирать в свою систему ценностей мировой культурный опыт — это мерило жизнестойкости любой нации. Всякая великая культура диалогична, чему свидетельством является греческая и римская античность, европейское Возрождение.

Особенно остро спор о судьбе России встал в XIX в., в знаменитой полемике между западниками и славянофилами. А начал его П.Я. Чаадаев, который в своих «Философических письмах» (особенно в первом), дал уничижительную критику России.

Он писал: «... Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого... Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его, ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды... Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Это — естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании». Причина этой нашей обособленности от столбовой дороги мировой цивилизации, по мнению П.Я. Чаадаева, — это принятие православия из Византии. «Мы обратились к жалкой, глубоко презираемой европейскими народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания». Согласно П.Я. Чаадаеву, католицизм как религия Запада отличается творческим, созидающим характером, а православию присущи чрезмерная, по его мнению, традиционность и склонность к ритуализму.

Он негативно оценивает всю русскую историю. Характеризуя начало нашей истории, П.Я. Чаадаев пишет: «Сначала — дикое варварство, потом — глубокое невежество». Дикое варварство — это славянское наше язычество, а грубое невежество — это Русь православная, Русь Святая.

Действительно, славянское язычество во многом определило характер русского народа. В языческих религиях воля богов не уничтожает воли людей, их связывает общее жилище, мир природы. Язычество древних славян вобрало в себя особенности той природы, в которой оно формировалось. Лес для славянина- язычника — место, где соединяется обычный мир и мир загробный, потому и населяют его существа пренеприятные — лешие, русалки, Баба Яга, Кощей Бессмертный, кикиморы болотные...

Общественная жизнь славян отличалась демократичностью, открытостью и простотой. Византийский император Маврикий, путешествуя в VI в. по славянским землям, отмечал, что славяне, прежде всего, ценят свободу и никому не позволяют себя подчинить. Уважение к личной свободе проявлялось и в отношении к рабам. Тех, кто находился у славян в плену, они не держали бессрочно, подобно другим народам, но ограничивали их рабство известным сроком, после чего отпускали на волю, или позволяли селиться рядом. А еще Маврикий подметил, что славяне не управлялись одним человеком, а жили в демократии. Споры разрешались публично. Сначала шли на суд к князю. Заслушав обе стороны, князь выносил приговор. Если противники были не согласны, они вступали в единоборство, и кто брал верх — тот и был прав. Всякое другое убийство вызывало кровную месть. Она санкционировалась даже «Русской правдой», принятой уже после обращения в христианство.

Женились и выходили замуж по любви, сговариваясь на игрищах, при этом не возбранялось иметь две-три жены. Умерших сжигали. С мужьями сжигали одежду, украшения, домашний скот, съестные припасы, сосуды с напитками, чеканную монету. Славянин-язычник мыслил смерть как переход из мира земного в мир подземный, такой же реальный, ведь у язычников никого иного мира не существует. Душа, отлетевшая от тела, тоже не расстается с материальным миром. Она либо принимала образы ветра, огня, пара, дыма, либо вселялась в новое тело: в растение или животное, в планеты и звезды. Так сложился устойчивый культ предков. Они жили рядом, действуя на живых через природные стихии, постепенно приобретая значение покровителей, а потом и богов. На почве культа предков сложилось почитание Рода и рожаниц. Благодаря Славянству мы обладаем музыкальностью, напевностью, женственной мягкостью, лиризмом и созерцательностью.

Наше русское православие не могло не испытать на себе влияния славянского язычества, и сам выбор в пользу православного христианства во многом был предопределен древней нашей культурой. Древняя Русь, как известно, находилась на пути из варяг в греки, и поэтому она издавна вела диалог с Византией — экономический, политический, военный и культурный. Киевские князья любили называть себя по-восточному — «каганами». Трудами византийских братьев монахов Кирилла и Мифодия нам была дарована греческая, византийская письменность. Вместе с тем разрозненные славянские племена постоянно переживали междоусобные войны. Обострение борьбы между ними подогревалось усилиями византийской дипломатии, не желающей иметь у себя под боком мощного соседа.

Но именно эти межплеменные конфликты Владимир Святославович и пытался сокрушить, поставив перед собой задачу объединения русских земель в единое централизованное государство. Объединиться можно было только вокруг общей идеи, и в тех условиях это могла быть только идея религиозная. Выбор однозначно был сделан в пользу христианства. Но оно к X в. как единое духовное явление уже не существовало, и выбор осуществлялся между католическим Западом и православной Византией. Согласимся, что в это время Византийская империя была несопоставима по экономической и политической мощи со слабыми, разрозненными европейскими княжествами. Византия была для Владимира тем идеалом, по которому он строил мощную централизованную Русь. Именно с византийским императором он хотел породниться, женившись на его племяннице. Византия же была православной.

Стать экономически и политически независимой державой, государством — это был вызов, брошенный Руси самой историей, и князь Владимир ответил на этот вызов.

В системе византийской же государственности духовная власть занимала подчиненное положение и всецело зависела от императора. Еще император Константин в IV в. дал правительству право вмешиваться во все церковные дела: управлять материальными и денежными ресурсами церкви, назначать высших иерархов православной церкви. Император признавался помазанником Бога на Земле, художники часто изображали его, как святого, с нимбом вокруг головы. Подметим здесь, что Византийская церковь мало заботилась о мирском, земном, телесном, ей была присуща нелюбовь к могуществу этого мира, она была более устремлена к миру иному, к Царству Духа. И необычайная красота и вдохновенность богослужения. Люди русские, побывавшие в византийских храмах, восхищались: «Не знаем, на небе мы были или на земле!» Византийская церковь была более диалогичной, терпимой и, к примеру, разрешала богослужение на любом национальном языке.

«Латинян» же, католиков издавна не любили на Руси за высокомерие, назидательный тон. В «Повести временных лет», где описывается выбор веры, есть небольшой сюжет на эту тему: «...из Рима, глядь и некто Адальберт прибыл с саном епископа киевского. Не успел еще к русичам присмотреться, а уже их крещением занялся (выделено мной. — Н. Т.). Вот и пришлось его выпроваживать на потеху всей чади неразумной. Стой поры и нет веры на Руси папежу».

Римская католическая церковь была абсолютно нетерпима к инакомыслию. Не по нраву были также и пышность, роскошь, богатство римской католической церкви, ее вмешательство в мирские дела, и вообще ее устремленность к земному, телесному, материальному. В «Слове о законе и благодати» митрополит Иларион, различая ветхозаветное язычество (закон) и христианство (благодать), отметит: «...среди иудеев — самоутверждение, а у христиан — спасение. Ибо иудеи о земном радели, христиане же — о небесном». Да и мы, когда были язычниками тоже «лишь к земному прилежали, и даже мало о небесном не пеклись».

Пройдет пять столетий, и бывший католический священник, пламенный христианин Мартин Лютер бросит римской католической церкви обвинение в предательстве христианства. Особенно возмутит его циничная продажа индульгенций, когда церковь берет на себя право прощать человеку грехи за деньги. Но ведь Иисус Христос выдвигал совсем иные условия спасения, а материальные жертвы, в том числе и денежные, нужны были языческим богам. Лютер начнет строить свою, новую протестантскую церковь.

Еще подмечает митрополит Иларион: «...самоутверждение иудейское скупо от зависти, не простиралось оно на другие народы, а христиан спасение благо и щедро простирается на все края земные». К слову, именно митрополит Иларион разъясняет причину, по которой был отвергнут иудаизм. Он выделяет суть, стержень христианского мировоззрения — всечеловеческое единение и спасение во Христе, которое наиболее ярко было выражено словами апостола Павла: «Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тим., 1, 15). Иными словами, Иисус Христос пришел в мир для спасения всех людей, но дело уже каждого человека воспользоваться этой возможностью и свободно прийти к Богу. В католицизме же принцип иерархии, а значит неравенства, столь силен, что проявляется даже в области осуществления христианских таинств, которые делают возможным спасение человека. Например, различие между клиром и мирянами доводится до таинства евхаристии (причастия). Миряне лишены возможности причащаться и хлебом и вином, которые мистическим образом преобразуются в Тело и Кровь Бога. «...Примите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26, 26—28). Так причащают в католицизме одно священство, миряне причащаются только хлебом, что ограничивает их возможности к спасению. В православии же и клир и миряне причащаются и хлебом и вином, как это заповедано Иисусом Христом.

В XIX в. русский православный мыслитель Ф.М. Достоевский назовет католицизм искаженным, «больным» христианством. В «Легенде о Великом Инквизиторе» инквизитор говорит Иисусу, который второй раз приходит на землю, чтобы помочь людям: «Все, от чего ты тогда отказался в пустыне: от хлеба, от власти и чуда — все стало нашим. Мы не с тобой, мы с ним (дьяволом). Вот наша тайна». Все так, да только эту тайну давно разгадали мыслители, исповедовавшие истинные христианские ценности.

Что касается выбора веры в пользу православия, сделаем такой вывод: русская культура в лице князя Владимира и ее духовных лидеров, пусть еще во многом интуитивно и неосознанно, но отвергла рациональную, рассудочную, самонадеянную католическую культуру. Идея всечеловеческого спасения и единения навсегда войдет в русское православное сердце. И митрополит Илларион в строках: «Весь мир спас Он Сыном своим... (выделено мной. — Н.Т.) ...и Христова Благодать всю землю объяла, как вода морская, покрыла ее», — почти повторит евангельские слова апостола Павла. Русский православный монах в постах и молитвах, в аскезе жесточайшей всегда стремится к спасению не только своему, но и к спасению своего ближнего. А значит, не в стороне от столбовой дороги мировой цивилизации мы оказались, а наоборот, стали частью мировой истории, если рассматривать ее не с позиций европоцентризма, как это сделал П.Я. Чаадаев, а с позиции всеединства: «Хвалит же похвальными гласами Римская страна Петра и Павла, от них же уверовали в Иисуса Христа, Сына Божьего, Азия и Эфес, Индия и Египет... Все страны благий Бог наш помиловал и нас не презрел».

Великая история и великая судьба была предопределена выбором Владимира. Споря с Чаадаевым, А.С. Пушкин утверждает, что русская христианская история может представляться «нечистой» лишь с догматической католической точки зрения. История России, показывает А.С. Пушкин, как раз есть пример служения не частным, а всеобщим интересам. Принятие православия из Византии не было «всецело заимствованием и подражанием», как полагал П.Я. Чаадаев. Россия приняла православную веру как свою собственную, и построила на ее основе особенную, уникальную культуру. Но благодаря христианской основе русская культура обрела свою масштабность и «вселенскость».

Так образ страдающего, невинно убиенного Сына во многом определит характер русского православия, которое станет «кено- тическим», «страдальческим». Кенотизм станет важной составной частью православной исихастской (от греч. «исихия» — «молчание», «спокойствие») традиции. Исихазм — лишь одно из направлений в византийском православии, а в России оно станет доминирующим и определит идеалы святости на Руси (бедность, скромность, простота, унижение плоти, честный, нестяжательный труд и жертвенное служение ближнему...). Именно исихастские монастыри (например, Феодосия Печерского, Сергия Радонежского) станут опорой и твердыней русского православия. Они станут центром русской духовности, образования, книжности, и из них во время «свирепого и унизительного чужеземного владычества» (П.Я.Чаадаев) будут раздаваться призывы к объединению и спасению земли русской.

О каком «грубом невежестве» мог говорить П.Я. Чаадаев? Ведь именно благодаря православию не за «туманной Англией», «железной Германией» или «революционной Францией», а за Россией закрепилось это название — Русь Святая. Каждая нация, справедливо отмечал Ф.М. Достоевский, привносит в мировую культуру что-то свое, и, если и «существует Россия лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок», — это урок служения людям, человечности, всемирной любви.

Не смею более спорить с П.Я.Чаадаевым. Он сам все разъяснил в своей «Апологии сумасшедшего», которую он написал в свое оправдание в 1836—1837 гг. Чаадаев прозрел: «Во всяком случае мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать это признание: да, было преувеличение в этом обвинительном акте, предъявленном великому народу, вся вина которого в конечном итоге сводилась к тому, что он заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира... было преувеличением не воздать должного этой церкви, иногда столь героической, которая одна утешает за пустоту наших летописей, которой принадлежит честь каждого мужественного поступка, каждого прекрасного самоотвержения наших отцов, каждой прекрасной страницы нашей истории; наконец, может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина» (8, 47).

Будучи человеком русским, православным, а значит, болеющим и страдающим о судьбе своей Родины, он искренне полагал, что Россия идет путем Христа, поэтому она должна была пройти через это обличение, унижение, духовное распятие, ибо в нем — залог будущего спасения, воскресения. А самый лучший урок дал П.Я. Чаадаеву великий русский поэт А.С. Пушкин, который писал в письме к Чаадаеву: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что я вижу вокруг себя: как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» (7, 51).

ЛИТЕРАТУРА:

1. Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. М., 1990. N°l,2.
2. Достоевский Ф.М. Пушкин//Русская идея. М., 1992. С. 136—147.
3. Замалеев А.Ф. Курс истории русской философии. М., 1995.
4. Замалеев А.Ф., Овчинникова Е.А. Еретики и ортодоксы. Очерки русской духовности. М., 1991.
5. Иларион. «Слово о законе и благодати» // Русская идея. М., 1992. С. 18-36.
6. Ионов И.Н. Российская цивилизация IX — начало XX века. М., 1995.
7. Пушкин А.С. Письмо П.Я.Чаадаеву//Русская идея. М., 1992. С. 49—

52.

8. Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего // Русская идея. М., 1992. С. 37-49.
9. Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо первое // Россия глазами русского. М., 1991. С. 19—38.