§ 5.1. История исследования аланского скотоводства и земледелия.

Говоря об истории исследования скотоводства и земледелия алан Кисловодской котловины, следует отметить практически полное отсутствие специальных работ на эту тему. Поэтому в данном разделе речь пойдет, прежде всего, об изучении хозяйственной деятельности алан Северного Кавказа в Средневековье.

Пожалуй, не будет преувеличением, если сказать что вопросами кавказского земледелия и скотоводства исследователи стали заниматься лишь с послевоенного времени. Б.А. Калоевым отмечалось, что дореволюционные авторы главное внимание уделяли описанию землевладения и землепользования кавказских горцев, и практически не касались систем земледелия, земледельческих культур, орудий труда (Калоев, 1981. С. 4). Работы, освещавшие занятия скотоводством, также до 1950-х годов носили преимущественно описательный характер, хотя в них были выявлены все основные формы скотоводства и связь его с земледелием (Османов, 1990. С. 11-13).

Одной из первых работ, посвященных истории земледелия на Северном Кавказе, является очерк Л.И. Лаврова, опубликованный в первом сборнике «Материалы по истории земледелия СССР» (1952. 179-225). В нем обобщены все имевшиеся на тот момент сведения о средневековом кавказском земледелии и скотоводстве, накопленные к середине XX в. Их весьма немного: это данные письменных источников, прежде всего описание скотоводческого быта алан, оставленное Аммианом Марцеллином. К ним относятся находки нескольких железных серпов из окрестностей Геленджика и Новороссийска (последний отнесен к X в.), обнаруженные в Кызбуруне железные ассиметричные лемехи плугов XI-XIII вв., найденные в верховьях Кубани каменные жернова от ручных мельниц.

Тем не менее, первым специальным исследованием земледелия у алан Северного Кавказа следует признать статью Т.М. Минаевой, которая не потеряла свою актуальность и в настоящее время (Минаева, 1960а). Автор публикует находки, связанные с земледелием, которые были обнаружены на городище Адиюх на р. Малый Зеленчук. Рассматривая два периода бытования городища, Т.М. Минаева считает, что в первом (VII-IX вв.) главенствующую роль для населения играет скотоводство, а во втором (X-XI вв.) - земледелие. Весьма ценной находкой, сделанной автором, следует считать чересло (плужный нож) (Минаева, 1960а. С. 269. Рис. 2, 1), являющееся уникальным свидетельством существования у алан в X-XI вв. тяжелого плуга. Т.М. Минаева считает, что он обладал отвальной доской и колесным передком (Минаева, 1960а. С. 270), ссылаясь на мнение В.И. Довженка (1952. С. 129). Забегая вперед, отметим, что по данным кавказской этнографии плужный нож является неотъемлемой частью усовершенствованного тяжелого плуга типа осетинского «гутон» или грузинского «орхела», известного также как «ксанский горный плуг». Все эти орудия не имели колесного передка, но снабжались упряжкой из двух-четырех волов и служили для поднятия тяжелых равнинных земель (Кантария, 1989. С. 117-118).

Ценная информация в рассматриваемой статье Т.М.

В статье приводятся также описания зерновых ям, каменных ручных мельниц - жерновов, разделенных на два типа (крупные диаметром от 45 до 67 см и мелкие диаметром 30-32 см, которые связывались с просорушками), а также железного серпа (Минаева, 1960а. Рис. 2, 2-3; 3, 1). По полноте информации о занятиях средневекового аланского населения верховьев Кубани, приводимой в работе Т.М. Минаевой, данная статья до сих пор не имеет себе равных и регулярно цитируется исследователями.

В том же 1960 г. выходит еще одна статья Т.М. Минаевой, имеющая важное значение для рассматриваемой темы (Минаева, 1960б). Речь идет о публикации материалов, полученных в процессе исследования поселения в верховьях р. Узун- Кол, левого притока верховьев Кубани. В 1939 и 1956 гг. автором проводились раскопки нескольких жилищ и могильника III-VII вв., в ходе которых были также исследованы загоны для содержания скота. Т.М. Минаева осуществила раскопки внутри крупного загона, представлявшего собой земляной вал в виде полукруга, а также зафиксировала длинные узкие ограды с каменными стенками. Внутрь полукруглого загона диаметром около 35 м, по мнению автора, могло поместиться 1200-1500 овец, а вытянутые ограды могли служить для размещения крупного рогатого скота.

поселения Узун-Кол, служившего для охраны людей и животных в период летних выпасов, для чего населением было сооружено две сторожевые башни (Минаева, 1960б. С. 206).

К упомянутой работе Т.М. Минаевой примыкает ценное исследование абхазских загонов для скота - так называемых «ацангуара» («дома карликов») - проведенное в начале 1970-х гг. Ю.Н. Вороновым. Обобщив собранную ранее информацию и данные собственных полевых исследований 40 ацангуаров на северо-западе Абхазии, а также проанализировав около 1000 обнаруженных там фрагментов керамики и другой собранный археологический материал, автор приходит к выводу о функционировании обследованных горных загонов для скота в эпоху раннего Средневековья - VI-X вв. (Воронов, 1973. С. 37). В более позднее время они были заброшены, а впоследствии в XII-XV вв. многие из них использовались в качестве святилищ (Воронов, 1973. С. 40).

К рассматриваемой теме непосредственное отношение имеет работа Т.Б. Тургиева, защищенная в качестве диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук в 1977 г. (Тургиев, 1977). Работа была

предварительно опубликована в виде двух статей (Тургиев, 1968; 1969). Автором обобщаются сведения письменных источников о занятиях алан скотоводством и земледелием, приводятся все имеющиеся на тот момент археологические материалы, анализируется эволюция хозяйственной деятельности алан от момента их появления на Северном Кавказе и до монгольского завоевания. К рассматриваемому периоду Т.Б. Тургиев относит формирование скотоводческого хозяйства в горах и земледельческого на равнине, считая, что жители горной зоны занимались преимущественно овцеводством в отгонной форме (Тургиев, 1969. С. 126-128). Говоря о земледелии, автор считает, что наивысший подъем его приходится на X-XIII вв., когда на равнине и в предгорьях осуществляется переход к двупольной и трехпольной паровым системам обработки земли с применением тяжелого плуга с колесным передком.

Экономика Алании X-XIII в. подробным образом освещена в монографии В.А. Кузнецова (Кузнецов, 1971. С. 47-147). Он считает земледелие основным занятием алан в этот период, и именно ему уделяет основное внимание в разделе. Для нас важными являются сведения о еще одной находке зерен, сделанной Н.Н. Михайловым в 1965 г. на поселении VIII-X вв. близ Кольцо-горы у Кисловодска. По определениям, сделанным в Институте археологии АН СССР Н.А. Кирьяновой, 276 зерен относились к пшенице мягкой, 44 зерна - к овсу, 17 зерен к ячменю пленчатому. 2 зерновки ржи, скорее всего, можно отнести к сорным растениям (Кузнецов, 1971. С. 65-66). Таким образом, вторая крупная находка зерновых в окрестностях Кисловодска дает то же сочетание культур: на первом месте пшеница мягких сортов, на втором овес и ячмень.

В.А Кузнецов подробным образом охарактеризовал все известные на тот момент находки, связанные с земледелием и скотоводством у алан X-XIII вв. Одним из главных выводов автора следует считать предположение о существовании залежно-переложной системы земледелия у обитателей равнины, а в предгорьях и горах - подсечного и террасного использования одних и тех же участков с применением простейших удобрений (Кузнецов, 1971. С. 68). Скотоводство у алан, по мнению В.А. Кузнецова, было отгонным или яйлажным, с перегоном мелкого рогатого скота летом на горный пастбища, а зимой на равнинные степные территории. При этом для равнинной Алании предполагается преобладание крупного рогатого скота, тогда как в горах основную роль играет мелкий рогатый скот (Кузнецов, 1971. С. 76-77).

Относительно недавно В.А. Кузнецовым вместе с Р.Р. Рудницким были опубликованы материалы с поселения «Козьи Скалы», расположенного недалеко от Кисловодска на отрогах г. Бештау и функционировавшего в VIII-XII вв. (Кузнецов, Рудницкий, 1998).

Перечисленными работами, в общем, ограничиваются сведения о скотоводстве и земледелии аланских племен Северного Кавказа, полученные в ходе археологических исследований. И это неудивительно - на протяжении последних 150 лет основное внимание кавказоведов уделялось раскопкам могильников в ущерб изучению поселений. Между тем только исследования на поселениях могут дать адекватную картину хозяйственной жизни населения, поскольку попадавшие в захоронения в качестве погребального инвентаря предметы заведомо несут искаженную информацию, отражая социальный и имущественный статус их владельца, а также религиозные воззрения участников похоронной церемонии. К сожалению, поселения Кисловодской котловины эпохи раннего Средневековья практически не подвергались систематическим раскопкам, за исключением укрепления Указатель (Ковалевская, 2005. С. 125-128) и городища Горное Эхо (Отстойник) (Кузнецов, 1961. С. 209-210; Афанасьев, 1975. С. 57; Аржанцева и др., 2003; 2004; Аржанцева, 2007). То же относится и к другим поселениям эпохи раннего Средневековья на Северном Кавказе - они остаются практически не исследованными. Исключение составляют поселенческие памятники Дагестана, сведения о которых были недавно обобщены в монографии М.С. Гаджиева (2002). Отдельная работа данного автора посвящена изучению земледелия Кавказской Албании, и в частности оригинальным подсчетам урожайности и расчетам размеров среднего земельного надела, необходимого для поддержания одной семьи (Гаджиев, 2000). Земледельческие орудия труда и обнаруженные при раскопках хозяйственные и зерновые ямы на Паласа-сыртском и Агачкалинском поселениях рассматривались также в работах Л.Б. Гмыри (1991; 2001). Эти работы привлекаются в качестве аналогий.

Если поселенческие памятники Кисловодской котловины эпохи раннего Средневековья можно назвать слабоизученными, то вопросами террасного земледелия этого региона занимался целый ряд специалистов, работы которых заслуживают отдельного рассмотрения. Этот агрикультурный феномен на протяжении многих десятилетий привлекал внимание исследователей. Первым ученым, обратившим внимание на террасное земледелие на Северном Кавказе, был Н.И. Вавилов (1936. С. 80), поставивший его в один ряд с высокоразвитыми земледельческими горными культурами Азии и Южной Америки. Позднее В.Г. Котович высказал гипотезу о расцвете террасного земледелия в Дагестане в эпоху раннего средневековья (1965. С. 11). Традиции террасирования в Дагестане с 1980-х гг. и по настоящее время изучаются М.А. Агларовым (Агларов, 1974; 1986; 2007). В.А. Кузнецов в упомянутой работе показал высокий уровень сельскохозяйственной техники у северокавказских алан и высказал гипотезу о существовании террасного земледелия в средневековой Алании (Кузнецов, 1971. С. 71-72). Исследования следов террасирования в районе Нижнего Архыза в начале 1970-х гг. проводилось А.И. Ромашкевич (Ромашкевич, 1988).

Что касается Кисловодской котловины, то впервые следы террасного земледелия здесь зафиксированы в 1958 г. А.П. Руничем, Н.Н. Михайловым и Г.Е. Афанасьевым (Афанасьев и др., 2002. С. 67). С конца 1990-х гг. Г.Е. Афанасьевым применяется аэрофотосъемка для картографирования террасных полей в окрестностях Кисловодска, создается модуль климатического моделирования (Афанасьев и др., 2002). Автором высказывалась точка зрения о приуроченности террасного земледелия котловины к укрепленным поселениям эпохи раннего средневековья (Афанасьев и др., 2004. С. 69-71, 77).

Комплексные исследования участков террасного земледелия в Кисловодской котловине с середины 1990-х гг. осуществлялись И.А. Аржанцевой совместно с почвоведами М.А. Скрипниковой, М.А. Бронниковой, И.В. Туровой (Turova et als., 2003). В настоящее время М.И. Скрипниковой проводятся самостоятельные исследования участков террасного земледелия в регионе. Первоначально террасы рассматривались ею как элемент горного земледелия аланских племен конца I - начала II тыс. н.э. (Аржанцева и др., 1998. С. 12). В своих более поздних работах, основываясь на результатах радиоуглеродного датирования гумусового горизонта палеопочв склоновых участков, погребенных под террасами, М. И. Скрипникова соотносит время возникновения террасных полей со временем существования майкопской культуры (6400-5500 лет назад). Отмечается приуроченность террас к выходам на поверхность бронирующих пластов плотных горных пород, использование искусственного грунта при формировании террасовых полотен, а также увеличение ширины полотна террасы по направлению к подножью склона (Скрипникова, 2004. С. 181-184; 2007, С. 40).

Автором настоящей работы также затрагивались вопросы пространственной приуроченности участков террасного земледелия в Кисловодской котловине (в частности в междуречье Березовой и Кабардинки) к поселениям разных эпох и культур. Картографирование террас с помощью аэрофотосъемки и пространственный анализ в ГИС позволил предположить, что более 90% террас относятся к укреплениям эпохи раннего средневековья, поскольку расположены в зоне в 1 км вокруг них (Коробов, 2004б). Следует отметить, что известно всего два поселения майкопского времени на данном тестовом участке. Это противоречит мнению М.И. Скрипниковой о приуроченности практически всех террас к поселениям майкопской культуры IV-II тыс. до н.э. (Скрипникова, 2004. С. 183). Даже самое первичное сопоставление ареалов террасирования

Кисловодской котловины, распространенных практически повсеместно на высоте 900-1500 м (Афанасьев и др., С. 80), с количеством обнаруженных здесь поселений майкопской культуры (13 поселений на 2001 г. - см. Главу 3) не позволяет согласиться с утверждением о высокой плотности земледельческого населения эпохи раннего бронзового века, сделанным М.И. Скрипниковой.

Новый этап в изучении террасного земледелия Кисловодской котловины наступил в 2005 г., когда в состав Кисловодской экспедиции Института археологии РАН вошел специалист в области археологического почвоведения А.В. Борисов. Нами в течение 2005-2013 гг. было сделано более 237 почвенных разрезов и зондажей на участках террасного земледелия разных типов, позволивших во многом по-новому взглянуть на проблему эволюции агроландшафтов региона. В настоящий момент результаты этого масштабного почвенно-археологического исследования опубликованы монографически (Борисов, Коробов, 2013). Они рассматриваются более подробно в третьей главе настоящей работы и приводятся ниже.

Наконец, следует упомянуть об археологических работах, не затрагивавших напрямую северокавказские материалы, но имеющих важное значение для сравнительного анализа. Это, прежде всего, работа Ю.А. Краснова, посвященная изучению древнего земледелия и животноводства лесной зоны Восточной Европы (1971 б). Автор по понятным причинам практически не касается материалов Северного Кавказа, однако его выводы о состоянии земледелия и скотоводства в лесной полосе в первой половине I тыс. н.э. служат необходимым фоном, на котором отчетливо проявляется место аланских племен, занимаемое ими в развитии хозяйственной деятельности древних и средневековых народов нашей страны. Особенно важными являются приводимые автором способы реконструкции древнего стада по остеологическим остаткам, а также расчеты рациона потребления мяса у древнего населения (Краснов, 1971б. С. 143-146). Весьма важное методическое значение имеет также монография Ю.А. Краснова о древних и средневековых пахотных орудиях Восточной Европы (1987), где хотя и не рассматриваются кавказские материалы, но имеется широкий ряд аналогий распространенных на Северном Кавказе рала и тяжелого плуга. В связи с последним небезынтересными являются для нас статьи А.В. Чернецова, в которых рассматривается эволюция пахотных орудий восточных славян и приводятся аргументы в пользу более поздней датировки использования отвального плуга с колесным передком на Юге России (Чернецов, 1972; 1975).

Некоторую сравнительную информацию можно также почерпнуть из археологических материалов сопредельных территорий. Это, прежде всего, неоднократно публиковавшиеся данные о занятиях земледелием и скотоводством населения салтово-маяцкой культуры, Волжской Болгарии и Древней Руси (Довженок, 1952; Кирьянов, 1952; 1955; 1957; Якубцинер, 1955; Плетнева, 1967; Фролова, 1979; Туганаев, 1984; Михеев, 1985; Винников, 1995; Колода, Горбаненко, 2010). Обзор некоторых из этих публикаций осуществляется в нашей совместной монографии (Борисов, Коробов, 2013. С. 34-36).