Творческий путь М.В. Нечкиной. Личностный аспект

85

оказалось не таким, как мне говорили» . В связи с этим интересны размышления будущего академика о своих способностях. «... В моей психике есть одна драгоценная особенность, которую я ревниво берегу, ибо это - редкая особенность вообще, а особенно у женщины: это - способность к строгому, научному, логическому мышлению». М.В. Нечкина отметила и другую важную, сильно развитую, особенность - способность «обобщения и систематизации»^[80].

Таким образом, во внутреннем мире М.В. Нечкиной появилось противоречие. Она понимала, что жизнь никогда полностью не осмыслить, но она к этому стремилась в силу своей активной натуры. В конкретной, практической работе это выражалось в том, что она не могла приниматься за какое-либо дело, не ответив на вопрос: зачем, для чего, какая цель? Видимо, не всегда ответы на эти вопросы у нее получалось органически соединить со своими личными убеждениями. В связи с этим достаточно интересны ее записи от 11 октября 1915 г.: «... я не понимаю, почему нельзя лгать, и подчас признаю это требование нелепым, но только по отношению человека к другим людям, а не по отношению к самому себе. Ложь себе самому - это самое ужасное преступление из всех возможных»^[81]. Наверное, такие размышления можно соотнести с последующей научной деятельностью историка.

Для того, чтобы лучше понять активность натуры, обратим внимание на мечту М.В. Нечкиной, представленную в записях личного дневника от 25-26 мая 1915 г. Она вспоминала, что увлечение социологией началось у нее в первом полугодии четвертого класса, когда ей было тринадцать лет. «Я узнала, что наука о законах истории называется социологией... Когда я встречала в какой-нибудь книге что-нибудь, относящееся к социологии, сердце сначала замирало, потом вздрагивало и начинало биться, я испытывала какое-то глубокое счастье, какое-то странное удовлетворение»^[82]. Гимназистка Милица начала думать о социологии, изучать книги, собирать сведения. И в 16 лет у нее окончательно сформировалась мечта, о которой она писала следующее: «Выплывают законы истории, чарующие своей суровой красотой... в глубине моей души стала все яснее и яснее вырисовываться теперь уже совсем определенная мечта... в жертву которой я бы, не колеблясь, принесла все, что даровал мне Господь самого дорогого, - мой ум и сердце.

По мнению Е.Л. Рудницкой, феномен личности М.В. Нечкиной как ученого заключается в остро субъективном, глубоко личностном отношении к науке, к предмету своего исследования^{[83] [84]. Обратим внимание на то, что для М.В. Нечкиной счастье неразрывно связано с процессом познания, с созданием исследования. В 19 лет она сформулировала принцип - «научная работа должна составлять счастье. Оно состоит из тихой светлой радости и порывистого громадного восторга. Если счастья нет, работать не надо»[85] [86]. Еще с гимназической скамьи в 17 лет М.В. Нечкина определила для себя понятие счастья, взяв за основу слова Флобера о том, что для людей определенной породы, к которым она себя относила, счастье есть только в идее и нигде помимо нее . При этом выскажем предположение, что для М.В. Нечкиной идея заключалась именно в процессе познания, позднее в научной работе. Как нам кажется, в этом и была личностная трагедия историка. Всегда приходится чем-то жертвовать. Намного позже, в 1940-м году она запишет в своем дневнике: «Я не хочу жить. Я хочу умереть. У меня ничего нет. Основное мое чувство, проникающее все - отчаяние. Я пятнадцать лет думала, что если бы у меня все было нормально и был бы ребенок, я жила бы. Но сейчас уже поздно и ничего нет. Только отчаяние»[87]. На протяжении всей жизни возникают чувства отчаянья и тоски, что отражено в дневниковых записях. «С тоской чуть легче. Устанавливаю “разумом” ее происхождение...»[88].}

А в 1921 г. М.В. Нечкина увлеченно описывала свои ощущения от «высшего счастья». «И в момент высшего счастья - сознания своей философски расцветающей личности - меня всю охватывает одно яркое зрительно-слуховое ощущение. Я чувствую, как все мое существо, и духовное и физическое, претворяется в волну - живую, прозрачную, с высоко поднятым гребнем. Она - золотая, но не гладкая, а вся состоящая из маленьких золотых эллипсоидов - сверкающих и прозрачных. Величиною они приблизительно с грецкий орех. Они как будто сделаны из хрусталя или сплошного алмаза, а внутри заполнены прозрачно-золотистой жидкостью... Но вся тайна в том, что каждый этот шарик - есть звук, а вся волна симфония звуков»^{[89] [90]. В личном фонде М.В. Нечкиной сохранилась тетрадь, в которой молодой ученый указала на одну особенность своего мышления - представлять все мысли в виде вещественной формы, так же в ней находятся зарисовки различных форм .}

Уже в это время мы видим проявление художественного таланта М.В. Нечкиной. В дальнейшем можно будет говорить о существовании определенного стиля историка. Современники обращали внимание на эту особенную черту ее творчества. А.З. Манфред писал, что она «... в первых своих больших исследованиях возродила ту, идущую от великого мастера исторического письма - от Василия Осиповича Ключевского - традицию, когда историческое повествование поднято до уровня художественной прозы, или,

говоря иными словами, когда и наука и искусство неразрывно слиты» . С другой стороны, художественность как характерная черта научного метода М.В. Нечкиной отразилась в полной мере в особом направлении ее научного творчества. Отметим работы историка, посвященные темам - использование художественных образов в науке и политике в трудах К. Маркса и В.И. Ленина, связи писателей с русским общественным движением, объединенные в два сборника, которые опубликованы в 1980-х гг.^{[91] [92]}

М.В. Нечкина была интересной, разносторонней личностью, что отразилось в ее личных дневниках казанского периода, в которых она записывала свои философские рассуждения об окружающей действительности, размышления о мире, включающие такие темы, как счастье, труд, познание, развитие личности.

В 1924 г. М.В. Нечкина переехала в Москву и начала работать в Институте истории Российской ассоциации научно-исследовательских институтов (РАНИИОН), а параллельно (в качестве вольнослушателя) учиться на историческом отделении Института красной профессуры. Кроме того, она продолжила свою педагогическую деятельность. 1924-1926 гг. М.В. Нечкина преподавала политическую экономию, а затем и историю на рабочем факультете 1-го Московского государственного университета. Там она познакомилась со своим будущим мужем. Давид Аркадьевич Эпштейн был заместителем заведующего рабочего факультета. В 1925 г. на отдыхе в Ялте они поженились. Их брак был долголетним, они прожили вместе шестьдесят лет. М.В. Нечкина начала преподавать в системе высшего образования. 1925-1928 гг. работала преподавателем истории СССР в Коммунистическом университете трудящихся

Востока (КУТВ), а затем на возрожденном историческом факультете Московского университета (1934). С 1930 г. она начала работать научным сотрудником Института истории Коммунистической академии, с 1936 г. - научным сотрудником Института истории АН СССР.

Сохранились воспоминания студентки набора 1934 г. исторического факультета МГУ, впоследствии д. и. н., медиевиста Е.В. Гутновой. «М.В. Нечкина читала лекции живо, со вкусом к деталям истории культуры и быта, но несколько по-дамски. Хотя она была в то время верной ученицей Покровского и отдавала некоторую дань распространенному еще социологизированию в истории, все же впервые именно от нее я узнала последовательный ход русской истории до 18 века, в какой-то мере оживленный характеристиками исторических деятелей и описанием наиболее крупных событий». Необходимо заметить, что к середине 1930-х гг. М.В. Нечкина уже не была ученицей М.Н. Покровского, началась кампания по критике школы М.Н. Покровского, кроме этого в начале 1930-х гг. произошел личный конфликт с учителем, о чем подробнее во втором параграфе настоящей главы. Но в сознании современников М.В. Нечкина оставалась «верной ученицей Покровского».

Вызывает интерес и отзыв А.В. Шестакова о лекциях М.В. Нечкиной того времени. «Мною проработаны лекции профессора Нечкиной от Галицко- Волынской Руси до поместной системы.... О политических установках автора можно отметить, что в них нет ни одного намека на связь затрагиваемых в лекциях проблем с “современностью”, с политической критикой соответствующих темам высказываний о феодализме в России хотя бы Троцкого или Плеханова.... Критика Покровского дана больше формального, неразвернутого характера ... нет упоминаний наших классиков... Достоинство лекций Нечкиной лишь в том, что она сжато знакомит с рядом важнейших

исторических явлений. Выводы - лекции необходимо политически заострять, больше над ними работать»^[93].

Еще в 1925 г. М.В. Нечкиной было присвоено звание доцента, а в 19351936 гг. - звание профессора и ученая степень доктора исторических наук.

В записи рабочего дневника за 31 января 1931 г. находим интересный факт, характеризующий эпоху, в которой жила и работала М.В. Нечкина. Она пишет, что с ней случилась большая неприятность - «поганый меньшевистский социал-предательский журнал «Revue socialiste» перевел мою статью “Капитал К. Маркса как художественное целое”! Подлецы! Надо реагировать!»^[94]. Со свойственной ей активностью она нашла и прочла свою статью, как она отмечает, к счастью адаптированную, созвала семейный совет по этому поводу и отправила письма в редакции «Известий», «Историка-марксиста»^[95], «Литературной газеты», в которых выразила протест против использования своей статьи. Ее письмо в редакцию «Историка-марксиста» датировано 8 февралем 1931 г. В нем она сообщает, что не следит за подобной литературой, поэтому не смогла своевременно отреагировать на публикацию в 1929 г. перевода ее статьи. На современном этапе такая деятельность М.В. Нечкиной кажется несколько странной, но нельзя забывать, в какой обстановке жили и работали ученые. С конца 1920-х гг. власть начала проводить жесткую политику по отношению к интеллигенции. В апреле 1929 г. М.Н. Покровский на пленуме Коммунистической академии произнес речь, в которой указал на необходимость «положить конец существующему еще в некоторых научных областях мирному сотрудничеству марксистов с учеными, далекими от марксизма ... и ... начать решительное наступление на всех фронтах научной работы, создавая свою собственную марксистскую науку»^[96]. В этом же году был закрыт Институт истории РАНИОН, ликвидированы Общество истории древностей российских при Московском университете, Русское историческое общество в Ленинграде, Московское археологическое общество и др. Осенью 1929 - зимой 1930 г. была арестована группа историков во главе с академиком С.Ф. Платоновым. В их числе Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев, Ю.В. Готье, М.К. Любавский, В.И. Пичета, С.В. Бахрушин, Л.В. Черепнин и др. Спустя время некоторым позволили вернуться к работе. Но, как справедливо считает А.М. Дубровский, «"Академическое дело” - арест, допросы, заключение, ожидание приговора, быть может смертного, затем лагерь или ссылка - не прошли бесследно... в дальнейшем историки были готовы на компромисс с властью, с собственной совестью, лишь бы можно было остаться в живых, работать, заниматься любимым делом»^[97]. Несмотря на то, что М.В. Нечкина не принадлежала к «старым специалистам», ее с некоторыми оговорками можно отнести к «красным профессорам», опасность вроде бы ей не грозила, но в сложившейся обстановке необходимо было быть осторожной и перестраховаться, что она, конечно, понимала.

30-е гг. XX в. были тяжелыми для М.В. Нечкиной. Это и так называемая «История с примечаниями», развернувшаяся в 1932 г., о чем подробнее мы напишем ниже. И обрушившаяся в 1934 г. разгромная кампания на школу Покровского, в которую, несомненно, входила М.В. Нечкина. Угроза репрессий явно ощущалась историком. Две трети специалистов из 200 выпущенных Институтом красной профессуры были репрессированы^[98]. Многие ученики М.Н. Покровского были физически уничтожены. Оставшимся в живых

оставалось приспосабливаться, отрекаться от своих убеждений. Примечательно сохранившееся свидетельство об А.М. Панкратовой, запись современника в дневнике 1939 г., когда она призывала к осторожности: «Долго ли попасть во враги народа? На мой вопрос, значит она не верит, что все осужденные враги народа? В это никто не верит, ответила она»^[99]. Таким образом, настроения в среде «красных профессоров» были сходными с настроениями «старых специалистов». Определяющим фактором в поведении людей, в их работе стал страх. В связи с этим интересны воспоминания современника М.П. Полетика о том времени. «Действительность тридцатых годов научила врать и самых правдивых. Всем пришлось стать актерами и жить двойной жизнью: двойственность и маска давали известную защиту. При этом приходилось все время идти на мелкие компромиссы со своей совестью. Для каждого из нас страх, порожденный режимом террора, стал бытом»^[100]. Приведем дневниковую запись М.В. Нечкиной о встрече Нового 1933 года. «В идеологическом смысле было архи “прилично” - все тосты были передовицами или “Правды” или “Известий”»^{[101] [102].}

Репрессии 1930-х гг. отразились на семье М.В. Нечкиной. В 1937 г. были арестованы близкие родственники как самой Милицы Васильевны, так и ее мужа. Ее старший брат Борис Васильевич расстрелян в 1937 г. В том же году расстрелян муж средней сестры Ксении - Петр Бродовский. В 1938 г. расстреляны братья ее супруга - старший Яков и младший Илья, и жена Якова Аркадьевича Е.К. Соколовская. Позже, в начале 1980-х гг. в воспоминаниях о Е.К. Соколовской, М.В. Нечкина напишет, что «она была умница, красавица, человек огромного обаяния и самое главное - настоящая коммунистка» .

Супруг М.В. Нечкиной исключен из партии. Конечно, все эти события сильно влияли на рабочую атмосферу историка. В такой ситуации приходилось писать не то, что думаешь, а то, что диктует политика партии.

Но и в научной работе М.В. Нечкина допускала «промахи». Она написала статью «Почему Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития» для публикации в журнале «Большевик» и в феврале 1941 г. выступила с докладом на заседании сектора истории СССР XIX- XX вв. (которым руководила А.М. Панкратова). В результате обсуждений тезисы и доклад М.В. Нечкиной получили острокритическую оценку, она обвинялась в использовании немарксистских, эклектических положений, в совершении ряда грубых политических ошибок^[103]. Как считает А.М. Дубровский, главная причина такой оценки заключалась в том, что в своем докладе М.В. Нечкина ставила проблему своеобразия русского исторического процесса^[104]. Заметим, что в постановке проблемы М.В. Нечкина опиралась на высказывания Сталина на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности в 1931 г., когда он указал на вековую отсталость России, и на опубликованную в 1938 г. «Историю Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Поэтому она считала, что данная тема своевременна для изучения. Но, как отмечает А.М. Дубровский, к 1941 г. политикоидеологическая линия партии изменилась, «мысль об отсталости России, уместная при мобилизации сил народа на выполнение задач первых пятилеток, в предвоенной обстановке... была некстати»^[105].

Доклад М. В. Нечкиной был важным эпизодом в истории советской исторической науки. Как пишут А.Н. Артизов, О.В. Наумов «в условиях, когда решение основополагающих проблем истории являлось прерогативой вождя партии и государства, предпринимается попытка самостоятельно осмыслить коренные вопросы прошлого России»^{[106] [107], это свидетельствует о том, что даже в самые неблагоприятные времена наука объективно развивалась.}

Несомненно, эта ситуация отразилась на всем последующем научном творчестве М.В. Нечкиной. Подобные оценки работы отбивали у историков всякое желание браться за сложные, неразработанные темы. Как справедливо пишет А.М. Дубровский, в результате развития советской науки историки перешли к эмпиризму, «обращение к рассмотрению общих, концептуальных вопросов, творчество и научная смелость... были блокированы усвоенными обязательными к употреблению догмами упрощенного и перетолкованного марксизма. ... не методологический идейный монизм, а стандартизация и шаблонность были господствовавшими чертами в теоретическом мышлении

113

историков» .

В октябре 1941 г. М.В. Нечкина вместе с Московским университетом была эвакуирована в Ташкент, где до 1943 г. работала преподавателем Среднеазиатского государственного университета. В июне-июле 1943 г. М.В. Нечкина находилась в Иране, куда была направлена из Ташкента по распоряжению политического управления Среднеазиатского военного округа в группе лекторов для чтения лекций. В 1943 г. она вернулась в Москву к преподавательской и научной работе. По воспоминаниям М.В. Нечкиной, всего за войну ею было прочитано около 500 лекций, куда входят московские до и

после эвакуации и ташкентские лекции .

В 1947 г. М.В. Нечкина была избрана действительным членом Академии педагогических наук СССР. История же с получением звания действительного члена АН СССР была не простой. 23 октября 1953 г. по Отделению исторических наук она была избрана членом-корреспондентом АН СССР, но задолго до этого, еще в 1937 г. она предпринимала первую попытку попасть в состав АН СССР. В 1943 г. проводились довыборы в АН СССР. В мае 1943 г. М.В. Нечкина, находившаяся в эвакуации в Ташкенте, писала И.И. Минцу: «Признаюсь, что пишу Вам в трудную для себя минуту жизни. 6-го мая у нас произошло заседание Ученого совета института истории, где выдвигались кандидатуры для предстоящих выборов в члены-корреспонденты АН и в академики. Мою кандидатуру выдвигала наша партийная организация, которая дала высокую оценку как моей научной, так и общественной работы во время войны. Давал мою характеристику Греков. Вам уже ясно, конечно, что академики меня провалили... Не знаю, можно ли как-нибудь поправить дело. Совсем ли забыл обо мне Истфак Московского университета? Не скрою, что мне очень горько...»^{[108] [109]. В сентябре 1953 г. член-корреспондент АН СССР Н. М. Дружинин закончил свой отзыв о научной деятельности ученого словами: «М.В. Нечкина, которая была в 1950 г. выдвинута в качестве кандидата в члены- корреспонденты АН СССР, вполне отвечает требованиям, которые предъявляются к членам-корреспондентам АН СССР»[110]. В 1958 г. М.В. Нечкина была избрана действительным членом АН СССР.}

Еще один неприятный эпизод в жизни М.В. Нечкиной связан с обвинением ее в троцкизме в 1961 г. Несмотря на то, что к 1960-м гг.

М.В. Нечкина была признанным советским историком, академиком, было подано заявление о наличии в ее трудах 1920-х гг. антиленинских ошибок. В личном фонде М.В. Нечкиной сохранились документы, связанные с этой ситуацией, объединенные под названием «Дело 1961 г. клевета Ковалевского Д.И.»^[111].

Профессор МГУ Д.И. Ковалевский обвинил М.В. Нечкину в пропаганде троцкизма в ее ранних работах^[112]. 31 декабря 1960 г. академик Е.М. Жуков ознакомил ее с заявлением Д.И. Ковалевского. После этого она сразу начала действовать, написала протест и передала его в Отделение исторических наук. Была создана комиссия под председательством Б.А. Рыбакова, которая вынесла решение признать статью «Наука русской истории» «ошибочной» и рекомендовать М.В. Нечкиной исправить ошибки через выступление в печати. Это решение комиссии было отправлено в ЦК КПСС. А 21 мая 1961 г. в МГУ выступил Д.И. Ковалевский с теми же обвинениями перед широкой публикой, ссылаясь на постановление Отделения исторических наук. М.В. Нечкина написала письмо Президенту Академии наук СССР академику А.Н. Несмеянову, в котором просила дать распоряжение расследовать это дело и поставить вопрос на общем собрании Отделения исторических наук, а также сообщить МГУ, что никакого указанного выше постановления Отделение исторических наук не принимало. Кроме письма А.Н. Несмеянову, М.В. Нечкина отправила письмо в ЦК КПСС, в котором изложила всю ситуацию и указала на то, что происходящее связано с тем, что ранее она обвинила в плагиате профессора А. Федорова, защитником которого был Д.И. Ковалевский.

18 апреля 1961 г. состоялось заседание Бюро Отделения исторических

наук АН СССР, на котором решение комиссии не отменили, но были признаны недостойными методы и необоснованными некоторые обвинения Д.И. Ковалевского. Такое решение не удовлетворило М.В. Нечкину, считавшую все обвинения против нее бессмысленными и переживавшую за свою политическую репутацию. Поэтому в мае 1961 г. она отправила протест в Президиум АН СССР «Почему невозможно согласиться с резолюцией акад. Рыбакова», в котором подробно рассмотрела существо клеветы. Дело заключалось вот в чем: в статье 1960 г.^{[113] [114] М.В. Нечкина упоминала и свою статью «Наука русской истории», когда рассматривала историю вопроса. Д.И. Ковалевский, сфабриковав цитаты, нашел в данной статье пропаганду троцкизма. Таким образом, как указала М.В. Нечкина, упоминание в статье «О периодизации истории советской исторической науки» своей фамилии и было пропагандой троцкизма. Д.И. Ковалевский вспомнил также первую опубликованную монографию историка и обвинил ее во фразе «Я горжусь этой книгой». На это М.В. Нечкина ответила «Я никогда не произносила этой фразы, ... я сказала: “Я могла бы гордиться, что у вас не нашлось других “обоснований” для клеветы, чем моя студенческая работа» .}

12 июля 1961 г. после заседания комиссии Президиума АН СССР по рассмотрению ее протеста против резолюции комиссии академика Б.А. Рыбакова М.В. Нечкина записала: «Решено: удовлетворить мою просьбу - решение комиссии Б. А. Рыбакова. отменить и известить об этом ЦК КПСС. Жуков проиграл это дело. Боле всего проиграл Б.А. Рыбаков. Справедливость восторжествовала (более полугода борьбы!. )»^[115].

Данная ситуация показывает, что и в начале 1960-х гг. были подобные

119

дела, правда они существенно отличались от дел 1930-1940-х гг. Обвиненная в антиленинских взглядах М.В. Нечкина сумела добиться отмены всех принятых против нее решений. С другой стороны, в этой ситуации проявился характер М.В. Нечкиной, ее осторожность, стремление обезопасить себя.

М. В. Нечкина считала, что организация науки - одна из главных задач академика, поэтому она уделяла много внимания организационному оформлению историографии в СССР. Историографическое направление

деятельности М.В. Нечкиной достаточно разнообразно. По сути, именно она была организатором историографии как научной дисциплины в СССР.

В 1958 г. по инициативе В.П. Волгина, М.Н. Тихомирова и М.В. Нечкиной был создан Научный совет по проблеме «История исторической науки» при Отделении исторических наук АН СССР. Совет стал одним из ярких проявлений организаторских способностей М.В. Нечкиной. С 1961 г. и до конца своих дней она возглавляла Совет. По инициативе М.В. Нечкиной созывались так называемые «Историографические среды» - заседания Научного совета. Об их значении она говорила следующее: «Это простая товарищеская лаборатория, где специалист по истории исторической науки имеет возможность выступить с докладом, в среде специалистов, своих коллег и, вернувшись к себе в вуз, на кафедру, продолжить исследовательскую и преподавательскую работу обогащенным новыми мыслями и идеями» .

С 1960 по 1985 г. М.В. Нечкина была главным редактором «Очерков истории исторической науки в СССР», первого обобщающего труда по отечественной историографии. Как отмечает Л. В. Данилова, в качестве авторов и редакторов в сборники были приглашены многие историки, находившиеся на плохом счету в партийных инстанциях^{[116] [117]. Пятый том опубликован только в 1985 г., но он был подготовлен, и его выход планировался еще в конце 1960-х годов. Объяснение М.В. Нечкиной этой ситуации находится в ее личных записях, сделанных после заседания 15 июня 1971 г. по поводу пятого тома. «После доклада все вынимают заранее приготовленные выступления, естественно, не связанные с докладом. Тон в общем благоприятный, есть даже похвалы, но содержание в целом неблагоприятное. Основное - много “культа личности”, мало положительных сторон Сталина»[118].}

М.В. Нечкиной принадлежит замысел создания историографического ежегодника «История и историки». В 1972-1985 гг. она - ответственный редактор этого издания, в котором разрабатывались проблемы историографии как отечественной, так и всеобщей истории. Нередко М.В. Нечкиной как редактору приходилось отстаивать право публикации статей. Она приняла активное участие в защите парткомовской статьи «Советская историческая наука и некоторые вопросы ее дальнейшего развития», написанной на основе доклада, прочитанного на закрытом партийном собрании 19 февраля 1966 г., который был единодушно поддержан и оценен директором института В.М. Хвостовым в качестве готовой научной статьи. Группа авторов утвердила статью на Ученом совете и отправила ее в очередной выпуск сборника «История и историки». Но этот выпуск был подписан к печати без этой статьи, так как ее изъял Главлит. Как редактор сборника, М.В. Нечкина обратилась письмом к председателю Госкомпечати Н.И. Михайлову, в котором просила объяснить причину изъятия статьи из сборника и дать разрешение на ее публикацию^[119]. Несмотря на все старания редактора, статья так и не была напечатана. Еще один похожий эпизод в биографии М.В. Нечкиной связан с развернувшейся критикой книги А.М. Некрича «1941. 22 июня». В ее защиту она написала письмо в редакцию журнала «Вопросы истории КПСС», а его копию отправила в

Президиум АН СССР, Институт марксизма-ленинизма и в издательство «Наука»^{[120] [121]. Письмо в журнале «Вопросы истории КПСС» опубликовано не было. В связи с этим Л.В. Данилова справедливо считает, что приведенные выше примеры не были просто эпизодами, М.В. Нечкина разделяла позицию шестидесятников, выступала против цензуры и необоснованных разгромных}

127

рецензии .

1982-1985 гг. М.В. Нечкина - член редколлегии международного журнала «История историографии».

16 мая 1985 г. после продолжительной болезни Милица Васильевна Нечкина скончалась.

В заключение добавим воспоминания о ней ее учеников, знакомых и ее самохарактеристику. Как пишет Я.А. Ярославцев, «научным руководителем она была прекрасным: не задавалась, вела себя просто, ясно; всемогузнайства... не было и в помине... Начинала беседу сдержанно, больше слушала; если что-то не нравилось, мягко перебивала. Ведя разговор, что к чему - смекала сразу; ... Возникало ощущение: все, что мы об эпохе как таковой еще только хотим сказать, - она уже знает!»^[122]. М.Г. Вандалковская отмечает, что своих учеников М.В. Нечкина «”учила учиться”, размышлять, вырабатывать собственное научное мнение. Если ее точка зрения не совпадала с точкой зрения аспиранта, то она говорила: “Я думаю иначе, но это не означает, что Вы должны соглашаться со мной, доказывайте свою правоту”»^[123]. Несомненно, М.В. Нечкина была ярким и талантливым ученым. М.Г. Вандалковская вспоминает, что ее выступления всегда отличались ясностью мысли, оригинальностью, простотой и необычайно художественной формой. Ее речь завораживала аудиторию, вдохновенность с которой она передавала свои мысли, всегда вызывала ответное чувство, желание работать, добиться успеха^{[124] [125].}

Для полного раскрытия глубокой, разносторонней личности М.В. Нечкиной обратимся к записи ее личного дневника от 25 июня 1922 г., в которой она дает достаточно точную самохарактеристику. «Самое страшное во мне и самое отрадное для меня - моя многоликость. Я никогда не бываю одна и та же, я все время меняюсь. Я никогда не живу всеми сторонами моего существа сразу.

Во мне есть спокойный и бесстрастный ученый. Во мне есть зоркая и расчетливая хозяйка. Во мне есть нежная и ласковая сестра и дочь. Во мне есть хитрый и настороженный политик. Во мне есть бизнесмен, организатор, председатель собраний. Во мне есть девочка, задира, хохотунья. Немножко обидчивая, но забывчивая. Во мне есть усталый и изможденный больной, который ждет смерти, которому все все равно. Во мне есть безумный, знающий муки “провала”, знающий бездну ужаса, уверенный, что он - ничтожество, и единственную отраду находящий в мысли о смерти. Во мне есть страстная, до безумия тоскующая по любви девушка, во мне есть Суламифъ, знающая, что любовь крепка, как смерть. И во мне есть странное, полубольное существо, уходящее в мир созданных им же образов. В “третий” мир... И все-таки это не все, это как-то неверно, это - не совсем то. И главное, во мне всегда живет что- нибудь одно, иногда вдруг сразу несколько, но чаще одно... я люблю науку,

131

стихи, природу. Во мне есть ведь еще поэт, монахиня, художник...» . М.В. Нечкина обладала аналитическим мышлением, что проявилось в ее самовосприятии. Е.Л. Рудницкая отмечает, что, несмотря на юношескую

романтическую приподнятость дневниковых записей, ей удалось точно

132

определить подлинные черты ее многогранной личности .

Интересную характеристику Милице Васильевне дает С.С. Ланда в сохранившемся письме от марта 1971 г. «Я был ошеломлен широким и стремительным потоком наблюдений, неожиданными ассоциациями, безупречной логикой доказательств, постоянно меняющимися перспективами, взволнованностью интонаций, врожденным вкусом и артистизмом... Тайну этого своеобразия я смог осознать лишь после встречи с Вами в Москве. Это яростная субъективность. Да, именно она, эта пристрастность, позволила Вам так трепетно ощутить кровеносные сосуды истории, услышать шум времени... ревниво и радостно Вы откликаетесь на каждое движение мысли. Нет, никогда равнодушие даже близко к Вам не поступало. Если когда-нибудь мне предстоит написать о Вас книгу, я постарался бы воссоздать облик человека одной, но пламенной страсти»^{[126] [127]. В этом заключается феномен личности М.В. Нечкиной, который проявился в ее научной работе. Именно «пламенная страсть» влекла ее к науке. Еще в дневниках казанского периода записала: «В этом мире есть два явления - чудесных, таинственных, захватывающих дыхание, прекрасных и влекущих: это наука и мужчина. Говорю сейчас о науке не как о системе уже выработанных, добытых истин, а как о носительнице бесконечных возможностей. И о мужчине говорю так же. И науку я люблю, как мужчину»[128]. С наукой в жизни историка были связаны такие понятия, как счастье, страдание, тоска, отчаянье. Но побеждала всегда любовь к познанию окружающего мира, без чего М.В. Нечкина не мыслила себя. Поэтому приходилось приспосабливаться к общественно-политической ситуации, что у нее получалось достаточно убедительно: будучи беспартийной, она смогла остаться на долгие годы в элите научного сообщества. Добавим к этому и невероятную трудоспособность, упорство М.В. Нечкиной.}

Таким образом, мы представили творческий путь М.В. Нечкиной, обратили внимание на факторы, влияющие на научное творчество историка, прежде всего, на процесс формирования личности, на кризисные моменты в жизни ученого. Последующий успех М.В. Нечкиной в науке был обусловлен ее целенаправленной работой в детстве и юности по созданию своей личности. Характерные черты М.В. Нечкиной - целеустремленность, трудолюбие, осторожность, уверенность в собственных силах, честолюбие, упорство, критический взгляд на мир, эмоциональность, образность художественность мышления - проявились в ее научной работе.

1.2.