§ 1. Изучение истории западноевропейской сельской общины в российской медиевистике последней четверти XIX - начала XX вв.
Последнюю четверть XIX в. можно считать одним из наиболее плодотворных периодов в развитии русской исторической науки. В это время резко увеличивается количество и качество исследований, в научную жизнь входят десятки новых хорошо подготовленных историков. Кроме того, наука начинает функционировать как целостная система, в которой сосуществуют и взаимодействуют различные направления. Резкий качественный сдвиг произошел и в изучении всеобщей истории, в частности аграрной истории западноевропейского средневековья. В русской медиевистике в это время утверждается общинная теория. Среди факторов, способствовавших прогрессу исторической науки в стране, ключевое место занимали реформы 60-70-х гг. XIX в. и начавшийся экономический рост. При всей неоднозначности правительственной политики выход России на новый этап развития стимулировал развитие образования и науки в стране. В то же время перед историками новое время ставило новые вопросы: это касалось, прежде всего, тематики исследований. В условиях пореформенной российской действительности у представителей социально-экономического направления, занявшего со второй половины 70-х гг. XIX в. ведущее положение в русской либеральной медиевистике[68], возрос интерес к аграрной истории средневековья, в частности к истории общины и вотчины. На опыте эволюции аграрного строя западноевропейского средневековья российские историки пытались выяснить, как следует решать в свете истории проблемы современной им России, стоявшей на пу ти от феодализма к капитализму. Благоприятствовало подъему исторической науки в России и дальнейшее расширение контактов с учеными Европы. Так, интерес к западноевропейской общине, особенно к ее ранней истории, у российских историков возрос в связи с дискуссией, развернувшейся в европейской историографии в 80 90-х гг. XlX в. вокруг Марковой теории Маурера-Мей на. Ряд зарубежных историков выступили с критикой общинной теории[69]. Критике были подвергнуты преимущественно утвердившиеся взгляды на природу общины и ее происхождение. Противники общинной теории пытались доказать, что община не являлась древним институтом и не связана с ранним этапом в истории общества, а создана была позднее феодалами, которые в своих собственных интересах внедрили в поместную структуру коллективистские принципы ее внутренней организации. Община, таким образом, по их мнению, с самого начала своего возникновения была зависимой, а не свободной, и присущие ей хозяйственные распорядки были созданы искусственно. Поэтому одним из центральных вопросов, вокруг которого развернулась полемика между сторонниками и противниками общинной теории, был вопрос об исходной форме аграрного развития средневекового общества. Что являлось изначальной основой этого общества - свобода или несвобода, коллективная или частная собственность[70]. Русские медиевисты приняли активное участие в этой дискуссии на стороне приверженцев Марковой теории[71]. Многие их работы носили полемический характер. В них подвергались критике отдельные выводы и положения противников общинной теории, в частности английского историка Ф. Сибома и французского ученого Ф. де Куланжа[72]. Специальная научная разработка проблем медиевистики концентрировалась в рассматриваемое время в университетах, главным образом, Московском, Петербургском, а также Киевском и находилась в руках ученых дворянско-буржуазнолиберальной ориентации, представителей социально-экономического направления, среди которых ведущая роль принадлежала М.М. Ковалевскому, П.Г. Виноградову, И.В. Лучицкому. Эти историки, по своим общеметодологическим взглядам были близки к позитивизму, так как в общемировоззренческом плане наиболее характерным явлением последней четверти XIX в, стало ослабление влияния в России гегельянства и широкое распространение идей позитивистской философии. Позитивизм с его преклонением перед наукой, отказом от всеобщей детерминированности и акцентом на выявлении конкретных причинно-следственных связей, особым вниманием к социальным факторам развития оказался весьма приемлем в обществе, вошедшем в период ускоренной индустриальной модернизации. Правда, необходимо отметить, что русские историки брали в позитивизме лишь те его аспекты, которые оказывались им наиболее близки, и оставались в большинстве своем равнодушными к общефилософским построениям О. Конта, Г. Спенсера и др[73]. В качестве исходных методологических установок представителей социально- экономического направления в отечественной медиевистике выделяют, прежде всего, рассмотрение истории и социологии как двух различных, но дополняющих друг друга наук, объединенных общим предметом исследования. Признание в качестве основной задачи историка извлечение и систематизацию эмпирических данных, истинный смысл которых обнаруживается лишь после того, как к ним будут применены выявленные социологией общие законы исторического развития[74]. В своих работах русские ученые стремились выполнить обе поставленные задачи: и эмпирического, и теоретического обобщения. Еще одна составляющая - это выделение в рамках многофакторного подхода особой роли социально-экономических факторов. Именно в эволюции хозяйственных основ общества историки видели истинный источник изменчивости форм его социальной и политической организации. На отдельных представителей этого направления оказали определенное влияние марксистские исторические идеи, хотя это влияние не следует преувеличивать. В частности, М.М. Ковалевский признавал, что общение с К. Марксом, несмотря на различие их политических и философских взглядов, до некоторой степени определило направление его научной деятельности[75]. Кроме того, для представителей социально-экономического направления было характерно последовательное применение сравнительно-исторического подхода. Суть его заключалась в обнаружении типологически одинаковых или сходных явлений в разных европейских странах и в разное время, что и позволяло выстраивать те или иные социологические обобщения, касающиеся всей Европы. Наряду с историко-сравнительным подходом или методом русскими учеными широко использовался также ретроспективный метод[76]. Ретроспективный метод состоит в том, что историческое явление изучается хронологически в обратном порядке - от более поздних времен к более ранним. Исследователь, использующий ретроспективный метод, должен обладать не только историческим талантом, но и быть первоклассным этнографом. Здесь требуется, прежде всего, тонкий ретроспективный анализ пережитого факта, который состоит в том, чтобы правильно обнаружить взаимосвязанные ступени, идущие в глубь истории и приводящие к первозданному его состоянию. Русские медиевисты, М.М. Ковалевский, И.В. Лучицкий, П.Г. Виноградов, Д.М. Петрушевский, используя новую методику и значительно расширив источ- никовую базу, за счет привлечения ранее неизученных материалов но истории не только Германии, Франции и Англии, но и Испании, Украины, народов Закавказья и Американского континента, своими исследованиями способствовали укреплению позиций общинной теории в исторической науке конца XIX -начала XX вв. Они обратились к исследованию новых аспектов в истории общины, попытались глубже проникнуть в сущность общинных отношений, в частности, в сущность их форм. Рассмотрим наиболее важные моменты в построениях этих историков. Наиболее значительный вклад в разработку общинной теории внес М.М. Ковалевский. При характерной для М.М. Ковалевского многогранности научных интересов, нелая серия его работ посвящена вопросам происхождения, эволюции и разложения сельской общины[77]. Ученый в отличие от большинства историков того времени, исследовал проблему не на локальном, а на универсальном материале. Этому способствовало то, что он, по словам Е.В. Гутновой, свободно владея шестью европейскими языками - французским, немецким, английским, итальянским, а также латынью и греческим, «мог изучать историю почти всех стран Западной Европы, пользуясь разнообразными архивными материалами, многие из которых впервые ввел в науку»[78]. Кроме того, М.М. Ковалевский был крупным этнографом и широко использовал этнографический материал в своих исследованиях, соединяя и сопоставляя его с данными исторических источников[79]. Анализ научной деятельности ученого показывает, что в основе большинства его работ лежит истори- ко-сравнительный метод. Он даже дал его теоретическое обоснование. Согласно М.М. Ковалевскому, характерную особенность этого метода «составляет параллельное изучение общественной эволюции различных народов, древних и современных, которое должно, в конечном счете, дать общую формулу поступательного движения общественной жизни»[80]. Большую роль в разработке проблемы общины сыграло также его стремление к синтезу, к широким обобщениям[81]. В 70-80-е гг. XIX в. на М.М. Ковалевского оказали определенное влияние труды К. Маркса. В целом историк остался далек от марксизма, считая это учение хотя и радикальным, но однобоким, требующим дополнения идеями основоположников позитивизма. В книге «Современные социологи» он писал, что в теории К. Маркса и Ф. Энгельса «сразу сказывается недостаточность и односторонность одного экономического объяснения истории»[82]. Однако под воздействием идей К. Маркса, он отказался от чисто юридического подхода к общине, попытался объяснить господство общинной собственности на раннем этапе истории определенным уровнем производства материальных благ, а изменение форм общины связать с эволюцией этого уровня[83]. Будучи известным социологом своего времени, М.М. Ковалевский рассматривал вопрос происхождения общины не в узкоспециальном, а общесоциологическом контексте. Его интересовали истоки истории человеческого общества, а именно природа первоначальной собственности и исходная форма человеческого общежития. Исследовав эти вопросы на основе огромного фактического материала из истории различных стран и народов Европы, Азии, Кавказа, американского континента, он пришел к выводу, что коллективистские отношения были исторически исходной формой человеческого общежития86. Можно согласиться C П.Ф. Лаптиным в том, что М.М. Ковалевский подходил к общине, как к исторически обусловленному и универсальному явлению, присущему всем народам на определенном этапе их экономического и общественного развития[84][85] . Следует остановиться на отдельных аргументах, приведенных русским историком в пользу общинной теории в ходе полемики с ее противниками. Так, доказывая существование общины в древнегерманском обществе, он подверг критике толкование противниками общины отдельных слов текста К. Тацита о германцах. М.М. Ковалевский, в частности выступил против предложенной Ф. де Куланжем и Ф. Сибомом трактовки слова «particintum» как окончательного земельного раздела. По его мнению, понятие окончательных земельных разделов нс могло появиться в древнегерманском обществе ввиду того, что в условиях слабонассленности и изобилия земель община древних германцев была архаичной, с землевладением, основанным на принципах захватнического пользования, когда свободные земли занимались на условиях заимки, а пашни менялись с годами. Большое внимание М.М. Ковалевский уделил рассмотрению вопроса о характере древних поселений, так как большинство противников общинной теории отрицали их родовой характер и видели в них поместья. Историк резко критиковал тех, кто связывал природу древних поселений с «психологическими свойствами нации». Он считал, что в качестве решающего фактора, всегда обуславливающего характер древних поселений, следует рассматривать объективные исторические условия. Исследовав вопрос на обширном универсальном материале, он пришел к заключению, что древние поселения могли быть различных типов, - и сплошные села, и хутора, но при этом всегда сохранялся их родовой характер, что различие типов этих поселений вызывалось историческими и естественно-географическими условиями и их возникновение ни в коей мере не связано с утверждением частной собственности на землю[86]. Доказывая господство свободной общины во Франкском государстве в эпоху Меровингов, М.М. Ковалевский, наряду с анализом имущественных отношений у франков, обратился и к вопросу о значении термина «вилла» в Салической Правде. В противовес Фюстелю де Куланжу, считавшему салические «виллы» поместьями или частными владениями[87], он вкладывал в это понятие значение свободной деревни-общины[88]. В этом же значении термин «вилла», с его точки зрения, употреблялся и в англосаксонских хартиях. Он считал англосаксонскую общину свободной вплоть до IX в. Признается значительный вклад М.М. Ковалевского в разработку проблемы семейной общины, которая возникла в 70-х гг. XIX в. и не получила еще достаточно плодотворного разрешения[89]. Он подошел к решению этой проблемы исходя из представления об универсальности форм общины, в том числе семейной общины, и использовал всемирный материал, часть которого впервые ввел в науку, например кавказский. Большое значение имело не только сделанное М.М. Ковалевским описание семейной общины на разнообразном конкретном материале, но и проведенная им синтезная работа. Он, в сущности, первым попытался соотнести различные факты, относящиеся к семейной общине, и выявить характерные особенности, присущие ей как универсальному историческому институту. К таким особенностям историк отнес: общность производства, потребления и владения имуществом, кровное родство и единство религиозного культа[90]. Причем послед- ний момент, по его мнению, играл в жизни семейной общины весьма значительную роль. М.М. Ковалевский нарисовал весьма убедительную картину наличия семейной общины и сохранения ее пережитков у многих народов и в различных странах Европы и Востока вплоть до XIX в. Нас лее, прежде всего, интересует описание семейной общины Западной Европы. При этом М.М. Ковалевского можно считать новатором в рассмотрении вопроса о наличии семейной общины у древних германцев по данным сочинений Ю. Цезаря и К. Тацита91. Опираясь на свои представления о семейной общине, он в исследуемых текстах обнаружил ряд свидетельств ее наличия в древнегерманском обществе. Так, по его мнению, в высказывании Цезаря о том, что землею владеют у германцев «gentes et cognationes hominum qui una coierunt» (роды и более тесные союзы лиц, живущих сообща), слова «cognationes hominum» означают нс что иное, как семейные общины. В произведении Тацита историк нашел косвенные указания на семейные общины в тех местах, где автор говорит о вире, идущей в пользу всего «дома» (recipitgue satisfactionem universa domus), об отсутствии завещаний (nullum lestamentum), об устранении женщин от наследования и неполучения ими приданного из отцовского имущества. Свидетельства в пользу существования семейной общины у древних германцев, как полагал М.М. Ковалевский, содержатся также в описаниях их военной организации Цезарем и Тацитом. Это слова первого о том, что сражаются германцы gcneratim (т. е. родами), и высказывание второго об окружении каждого во время битвы его семьей (familia) и членами более многочисленных союзов род- [91][92] ственников (propinguitates)[93]. Если считать «propinguitates» тождественными «cognationes» Цезаря[94][95]. Путем анализа варварского законодательства и ранних грамот М.М. Ковалевский показал существование семейной общины у многих варварских народов. О наличие ее у алеманнов и баваров, а также бургундов, по его мнению, свидетельствуют упоминаемые в их законах термины «genealogiae» и «consortes», которые следует истолковывать именно как семейные общины. К числу аргументов в пользу существования таких общин у франков он отнес те проявления их законодательства, в которых получили выражение начала неотчуждаемости и неделимости, присущие семейной собственности. Это отсутствие данных о продаже земли частными лицами и о завещательных распоряжениях ею, устранение женщин от наследования земли, а также упоминание в тексте одной из редакций Салической Правды (Гарольде) об аллодах, то есть «отчинах», как о поступающих в раздел между внуками и правнуками. В законах лангобардов историк обратил внимание на свидетельства о землях еще не поступивших в раздел между братьями и родителями, «а также о землях, разделенных не только между братьями, но и между племянниками, - факт, указывающий на первоначальное существование неразделенного владения отца не только с детьми, но и с внуками»46. Он привлекал также источники более позднего времени, показав на их материале сохранение пережитков семейной общины на многих территориях Европы вплоть до нового времени. Ученый попытался, кроме того, выяснить природу семейной общины, обстоятельства ее возникновения и последующего разложения, а также то место, какое она занимала среди других форм общинных отношений. При рассмотрении этих вопросов ученый исходил из того, что семейная община была генетически связана с родом. Она, с его точки зрения, представляла собой «последнее из разветвлений рода или, вернее, предпоследнее, если считать завершением процесс образования малых семей путем разделов»[96], не более как одну из ветвей родового дерева[97]. Он даже считал, что возникновение семейной общины не имеет своим следствием обязательную ликвидацию рода, что род уживается с фактом одновременного господства семейной общины или большой семьи. Следовательно, семейная община возникла на определенном этапе развития родового общества, в процессе его разложения. Если говорить более конкретно, то историк рассматривал генезис семейной общины как результат перехода первобытных человеческих коллективов к скотоводству и оседлой жизни, вызвавшего ломку общеродовых связей и разложение родоплеменной собственности. Большую роль в этом процессе он отводил географическому фактору, в частности, характеру местности. В горных районах, по его мнению, образование семейных общин происходило значительно быстрее, чем на равнинной местности. Что касается взглядов М.М. Ковалевского на процесс разложения семейной общины, то можно предположить, что он связывал его с развитием частной собственности на движимое и недвижимое имущество. При рассмотрении конкретного хода этого процесс, ученый обращал внимание на семейные разделы, отдельные проявления имущественной индивидуализации, возникновение и развитие права наследования и др. Между тем, основные причины распада семейной общины, он увидел, как справедливо отмстил П.Ф. Лаптин, в особенностях се внутренней организации и самой природы человека[98], а именно, в полном подчинении отдельной личности общине и уничтожении личной свободы, что в конечном итоге вызвало к жизни инстинкт индивидуализма. Этот инстинкт и стал фактором, подтачивающим и разлагающим семейную общину как учреждение[99]. Конечным итогом разложения семейной общины, как полагал М.М. Ковалевский, явилось господство индивидуальной семьи. Следовательно, семейная община, с его точки зрения, представляла сбой «второй этап общественной эволюции», находилась между материнской семьей и семьей индивидуальной[100]. Конечно, взгляды М.М. Ковалевского во многом не соответствуют современным представлениям о семейной общине. Он ее чрезмерно архаизировал. Так, в отечественной медиевистике утвердилось представление, что древнегерманская семейная община и община эпохи варварских правд состояла, как правило, из трех поколений. У М.М. Ковалевского же она представлена состоящей из более значительного круга родственников. При рассмотрении внутренних отношений в семейной общине, историк преувеличивал роль религиозного культа в ее жизни[101]. Не раскрыл он и глубинные причины возникновения семейной общины, так как в его понимании ослабление сознания кровного родства после перехода родов к оседлой жизни сыграло фактически определяющую роль в разложении родовых отношений и генезисе семейной общины. В его представлениях о причинах распада патриархальной семьи также можно отметить некоторые сомнительные моменты, в частности признание им большой роли за инстинктом индивидуализма, вызвавшем стремление к разделам. Не соответствует более поздним утвердившимся в советской медиевистике представлениям и взгляд ученого на семейную общину как на независимый институт, существовавший вне связи с более обширным сельским коллективом (по современной терминологии земледельческая община). Следует также отметить, что он слишком свободно пользовался историко-сравнительным методом, сопоставлял как идентичные семейные общины различных народов и эпох. Так, не видя разницы ни во времени, ни в исторических условиях, он сопоставлял семейную общину кавказских народов с семейной общиной древних германцев и варварских государств. Это снижало ценность сделанных им выводов, придавало его взглядам антиисторический характер. Необходимо также уделить внимание результатам исследования М.М. Ковалевским истории сельской (территориальной) общины. Он попытался выяснить обстоятельства ее возникновения и дальнейшую эволюцию. Суждениям его присуща некоторая противоречивость, и в ряде пунктов они также отличаются от получивших признание в советский период. Так в «Очерках происхождения и развития семьи и собственности» автор изображает возникновение сельской общины как результат разделов и отчуждения земли членами семейных общин и происходящего, таким образом, распада этих общин, акцентируя внимание на ломке кровных связей и установлении связей территориальных. Он отмечает, что сельская община относится к эпохе более поздней, чем община семейная, что ее возникновение восходит ко времени разложения этой последней[102]. В другой же ею работе имеется положение о том, что «сельская община преемница родовой, но не устраняющая собою необходимость существования семейной»[103]. Таким образом, в приведенных формулировках действительно имеется противоречие. Ведь если первая позволяет предположить, что М.М. Ковалевский не допускал сосуществования на определенном историческом этапе сельской и семейной общины, то во второй такая возможность выражена достаточно отчетливо. Своеобразные суждения высказал ученый относительно эволюции сельской общины и характера землепользования в ней. C его точки зрения, на раннем этапе существования, когда было достаточно свободной земли и небольшая численность населения, сельская община не знала периодических переделов, и землепользование было организовано на принципах свободной заимки, следствием которой становится неравенство наделов. По мере же увеличения густоты населения и полного иссякания незанятых земель появляется необходимость в уравнительной разверстке. Такая разверстка, несмотря на сопротивление со стороны владельцев крупных участков, постепенно утверждается и «тогда вместо прежней организации появляется новая: равенство наделов»[104]. Итак, в отличие от традиционных представлений М.М. Ковалевский относил периодические переделы не к ранней истории общины, а к более позднему этапу ее развития. Нарекания вызывает то, что он свои мысли аргументировал главным образом пережиточными материалами нового времени из истории народов севера России, степной Украины, а также других стран - Индии, Явы и др. Однако при всех допущенных недостатках, исследования М.М. Ковалевского для своего времени имели большое значение. Они значительно расширили доказательную базу общинной теории, укрепив тем самым ее позиции, и создали основу для последующего решения многих вопросов, относящихся к истории общины. Активный интерес к общинной проблеме проявлял также И.В. Лучицкий, хотя она и нс была центральной среди других научных тем, которыми он занимался. Самостоятельное изучение им этой проблемы относится преимущественно к 80-м гг. XIX в., па что, несомненно, повлияла острота и актуальность вопроса о судьбах общины и крестьянства в пореформенной России, а также ситуация, сложившаяся вокруг общинной теории в западноевропейской и российской историографии[105]. Тем более что, проживая на Украине, историк вел интенсивную общественно- политическую деятельность и был знаком с теми насущими проблемами, которые существовали в среде сельского населения. Гражданская позиция И.В. Лучицкого в данном случае определила его научную проблематику. Он всерьез интересовался судьбой украинского крестьянства и поэтому в качестве одного из объектов исследования избрал историю общины на Украине, несмотря на господствовавшее в научной литературе мнение о том, что в Малороссии, в прямую противоположность Великороссии, издавна существовало лишь подворное владение землею при полном отсутствии общинного землевладения[106]. В 1882-1892 гг. были опубликованы основные работы И.В. Лучицкого, посвященные проблемам украинской общины[107][108]. В основу этих стаей был положен новый фактический материал, так как автор проделал огромную источниковедческую работу. Будучи по своим общеисторическим взглядам, как и другие представители социально-экономического направления, позитивистом, И.В. Лучицкий придавал особое значение источнику, в тщательном анализе его он видел путь раскрытия исторической действительности. По той же причине он считал наиболее убедительными исследования, документальная база которых состояла не из одного, даже пусть важного документа, а из корпуса памятников. Собрав огромный материал о жизни крестьян целого ряда сел Золотоношско- го, Переяславского и других уездов, И.В. Лучицкий, по мнению С.И. Лучицкой и Л.В. Таран, выступил как весьма оригинальный исследователь-этнограф. Он пришел к выводу, что с самого начала заселение украинской земли осуществлялось по принципам общинного владения. В источниках он обнаружил данные о сохранении различных, даже архаических, форм общины вплоть до середины XIX в.'09. В это же время И.В. Лучицкий обратился к изучению истории испанской общины. По-видимому, используя метод аналогий, он таким образом пытался доказать истинность взгляда на общину как на явление универсальное, всемирно- исторический этап, через который проходит каждый народ. Основной работой по данной тематике можно считать статью «Поземельная община в Пиренеях», которая была написана на архивных материалах, собранных автором в Испании[109]. Уже в начале работы, определяя цель своего исследования, ученый отметил, что выяснение малоизученной истории общины «лишний раз помогает утвердить на более прочных научных основаниях ту часто забываемую истину, что формы общинного владения не суть исключительная или специфическая принадлежность или свойство той или иной нации или расы, не составляют результата какого-то особого самобытного народного духа, а представляют собою факты развития, формы его, свойственные всему человечеству, всем его расам. В своих многообразных проявлениях община составляет одну из фаз или, вернее, ряд фазисов этого развития, через которые неизбежно и необходимо проходят все народы»[110]. И это положение является ярким свидетельством того, что исследования И.В. Лу- чицкого по истории и украинской и испанской общины не были конкретноисторическими по своему характеру, он признавал за ними определенное общетеоретическое значение. В изучаемых источниках ученый обнаружил данные о существовании в Испании различных форм общины от достаточно примитивных до общины типа марки в ее нескольких разновидностях. В частности он указал на наличие общин, в которых сохранялась практика периодических переделов пашни. В северной части Каталонии, на побережье Средиземного моря, в некоторых приморских деревнях, занимавшихся рыбными промыслами, с точки зрения И.В. Лучипкого, имели место общины с нераздельным пользованием орудиями труда. Наибольший же интерес вызывает описанная им община, известная в Испании под названием vallee (долина), которая, как считают, во многом схожа с крупной волостной обши- ной[111][112]. Долина включала в себя ряд сел и деревень и все ее земли являлись общинной собственностью. Наряду с этим историк выделил специфические особенности, присущие пиренейской общине. К таким ее особенностям он отнес отраслевую специализацию хозяйства, где ведущей отраслью являлось не земледелие, а скотоводство. Еще одной особенностью, по его мнению, было сохранение в пиренейской общине большого влияния родственных отношений"3. Кроме того, И.В. Лучицкий обратил внимание на сохранение этой общиной до конца средневекового периода административной и хозяйственной независимости от феодала, на широкий демократизм ее внутренней жизни. Давая объяснение указанным особенностям, историк установил их связь со своеобразием естественно-географических условий и исторического развития Испании. Так преобладание скотоводства он рассматривал как следствие реконкисты. C целью показать преемственность в развитии общинного строя, И.В. Лучицкий, несмотря на скудность данных источников, обратился также к истории испанской общины дофеодального периода. Для раннего периода наряду с варварским законодательством, он использовал свидетельства античных авторов, в частности Диодора Сицилийского и Страбона. Широко применял он метод переживаний, пытаясь на основе отдельных пережиточных явлений реконструировать более раннюю стадию в развитии общины. Используя полученные данные, ученый нарисовал весьма убедительную картину повсеместного распространения на Пиренеях родовой общины, в основе организации которой лежали коллективистские принципы. Правда, по предположению историка, эта община быстро разложилась под влиянием римских и германских завоеваний. В целом, выводы И.В. Лучицкого по истории испанской общины, особенно ранней, для своего времени имели большое значение. На испанском материале ученому удалось показать, что община являлась не только универсальным институтом, но и проходила единый путь развития, от родовой к территориальной, и тем самым доказать истинность основных положений общинной теории. Не случайно его работа по истории испанской общины заканчивается следующими словами: «В Пиренеях, как и в других местностях и у других народов, созданию территориальной связи предшествовала связь родовая..., процесс изменений и здесь был тот же, как и у других народов»[113]. К числу приверженцев общинной теории принадлежал и П.Г. Виноградов. По общеисторическим взглядам он был убежденным эволюционистом, основой для которого послужила социологическая система Г. Спенсера[114][115][116][117]. Зная двенадцать языков, будучи блестящим палеографом и знатоком права, П.Г. Виноградов хорошо владел сравнительно-историческим и ретроспективным методами, а также методом юридического анализа"6. При этом, как исследователя, его отличали тщательность исторического анализа, осторожность в выводах и стремление избегать широких социологических обобщений11'. Именно из-за своей дотошности, а не благодаря влиянию марксизма, как М.М.Ковалевский, он особенно интересовался социально-экономической историей. Эта область истории, с его точки зрения, с наибольшей вероятностью позволяла получить максимально достоверное и объективное знание. Кроме того, интерес П.Г. Виноградова к социально- экономической проблематике был связан с теми задачами, которые стояли перед современной ему Россией. Причем, как справедливо отметила Л.С. Моисеенкова, «ученый находил наиболее привлекательным английский вариант развития»118. В работах по аграрной и социальной истории средневековой Англии отразилось его отношение к общинной теории, хотя цельной картины истории английской общины он не создал[118]. На научные взгляды П.Г. Виноградова, по мнению П.Ф. Лаптина, большое воздействие оказала работа Ф. Сибома «Английская сельская община»[119]. Первые английские исследования русского историка носили полемический характер, так как в них он попытался опровергнуть антиобщинные построения Ф. Сибома. Возможно, поэтому основное внимание П.Г. Виноградов сосредоточил на рассмотрении вопроса о том, что возникло раньше - община или поместье, свобода или зависимость. Прежде всего, он попытался выяснить характер англосаксонских древних поселений, трактовка которых как маноров составляла один из главных антиобщинных аргументов у английского историка. П.Г. Виноградов на основании анализа топонимических данных и различных косвенных логических доказательств сделал заключение, что саксы, англы и юты при заселении острова придерживались родового принципа распределения территории и таким путем создавали большие села. Поэтому термины «tuns», «hams», «laus» обозначали не поместья, а деревни-общины, уходящие своими корнями в родовые организации англосаксонского общества. C точки зрения П.Г. Виноградова, англосаксонское вторжение почти полностью уничтожило в Британии римские социальные и правовые традиции и привело к достаточно длительному господству строя свободной общины. Личная свобода была для раннего периода естественным состоянием, а несвобода и поместье с зависимой общиной явились результатом процесса феодализации, проходившего в Англии весьма медленными темпами. Ученый считал, что экономические основы феодального строя в виде манориальной системы в основных чертах там сложились только в конце XI - начале XII вв., после нормандского завоевания[120]. Возражая Ф. Сибому, он писал, что история аграрных отношений средневековой Англии «не может быть объяснена из первоначального рабства и помещичьей власти, на ней явно отразилось постепенное вырождение свободы»[121]. Можно согласиться с мнением П.Ф. Лаптина, что немаловажное значение в системе аргументов П.Г. Виноградова занимало выяснение генетической природы свободных элементов в английской феодальной деревне. В них он видел прямой остаток былой свободы англосаксонской общины, «свидетельство большой силы традиций общинных свобод»[122]. Проделанный историком тщательный анализ распорядков средневековой зависимой общины также стал свидетельством в пользу ее свободного происхождения. C его точки зрения, вся система манориального управления берет свое начало со времен господства свободной англосаксонской общины. Причем, сохранение в феодальную эпоху общинного управления он необоснованно рассматривал в качестве одного из факторов и признаков социальной гармонии в маноре, за что и был подвергнут критике[123]. Таким образом, главный тезис, который отстаивал П.Г. Виноградов, состоял в том, что у истоков английской истории находилась свободная сельская община, сыгравшая значительную роль в процессе последующей аграрной и социальной эволюции общества. Он писал, что исторические корни общинной организации английской деревни «нужно искать не в индивидуалистических, а в коммунистических понятиях, устранить которые было бессильно даже индивидуалистическое право феодализма. Ее история восходит прямо к племенному периоду, который дает нам самое лучшее объяснение коммунистической стороны сельской жизни в подчинении индивидуализма племенным нормам и родовым организмам»125. Следует· остановиться также на взглядах Д.М. Петрушевского по проблемам общины, принадлежавшего к представителям молодого поколения социально- экономического направления. Д.М. Петрушевский сложился как историк в дореволюционный период126. Принято считать, что расцвет его научной деятельности пришелся на 90-е гг. XlX — начало XX вв., когда он подходил к изучению интересующих его проблем средневековой истории, следуя традициям русской буржуазно-либеральной медиевистики. В это время были созданы важнейшие исследования Д.М. Петрушевского, в которых он выступал последовательным сторонником общинной теории127. При этом в наиболее общем виде взгляды историка относительно общины нашли свое выражение в работе «Очерки из истории средневекового общества и государства», посвященной изучению проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. Анализируя сообщения Ю. Цезаря, автор отметил, что аграрный строй германцев того времени был обусловлен общими хозяйственными условиями, а именно, полукочевым образом жизни и преобладанием скотоводства и охоты над земледелием. Он характеризовался отсутствием не только частной, «но и вообще [124][125][126] какой бы то ни было собственности на землю»[127]. Германцы, по его мнению, жили самодовлеющими родовыми группами, сообща обрабатывающими находившуюся в их общем, кратковременном пользовании землю[128]. Во времена Тацита в аграрном строе германцев Д.М. Петрушевский выявил некоторые изменения, вызванные переходом их к более прочной оседлости, хотя по-прежнему, не считал возможным говорить о существовании у них частной собственности на землю. Он пишет: «Хозяйственный строй... предполагает у германцев существование людей богатых и людей обычного достатка, а также свободных и рабов, но экономической зависимости между людьми, мыслимой лишь при условиях, делающих возможным превращение земли в частную собственность, скопление ее в одних руках и уход из других, он не допускает»[129][130]. Историк рассматривал пахотную землю как общинную собственность, находившуюся у общинников во временном пользовании. Общей собственностью деревни, по его мнению, были также и общинные угодья. А, вот, земля, находившаяся под усадьбой, стала уже полной собственностью проживавшей в данной усадьбе семьи. Пользование пахотной землей и общинными угодьями регулировалось постановлениями общины. При этом Д.М. Петрушевский, указывая на сохранение у германцев таиитов- ской эпохи «грубо-переложной» системы земледелия, считал вероятным, что уже тогда чересполосица, принудительный севооборот, отдача под временное пастбище всех полей после уборки урожая были характерными особенностями общинных порядков1’1. В его представлении, такая общинная организация имела родовой характер, так как она «состояла из людей, пожалуй, еще теснее связанных между собою кровными узами, чем хозяйственными...», и «отдельные семьи, из которых слагалась каждая родовая группа», еще во многом должны были считаться с этими узами, на каждом шагу дающими им чувствовать, что они — лишь часть целого, интересы которого для них обязательны[131]. К изучению истории англосаксов и франков Д.М. Петрушевский подходил, также исходя из того, что сельская община являлась исходным моментом их аграрного развития и основной ячейкой их общественной организации. Правда, в период записи обычного права этих народов она, по его мнению, утратила свою родовою природу. Произошли изменения и в характере землепользования. Пахотная земля была уже разделена между отдельными семьями на праве индивидуальной собственности, что, однако, не освободило владельцев отдельных участков от обязанности, по-прежнему, подчиняться принудительному севообороту и другим общинным распорядкам[132]·1. В то же время, характеризуя аграрный строй франкского общества эпохи Салической Правды, Д.М. Петрушевский подчеркнул, что наличие у франков ограничений в распоряжении пахотной землей, делает неправомерным привлечение понятия римской и современной нам собственности для обозначения принадлежавших каждой семье прав в отношении к находившемуся в ее руках земельному участку. А это можно рассматривать как признание им господства общинного землевладения в этот период. Лишь дальнейшее развитие порядка наследования недвижимости, двинутое вперед эдиктом короля Хильперика во второй половине VI в., с точки зрения историка, устранило ограничения в распоряжении пахотной землей и явилось одним из факторов, разрушавших общинное землевладение и создававших необходимые условия для течения во франкском обществе феодализационного процесса[133]. В развитии феодальных отношений у англосаксов Д.М. Петрушевский также придавал большое значение возникновению частной собственности на землю. Она подрывала равномерность распределения материальных благ в обществе, создавала более или менее крупных землевладельцев, а также вела к социальному неравенству. Историк отметил, что с возникновением частной собственности земля стала источником власти, социального преобладания[134]. Д.М. Петрушевскому принадлежит важное наблюдение о сохранении общинной организации и после возникновения поместного строя, как в англосаксонском, так и во франкском обществах. По его мнению, крупное владение представляло собой совокупность разбросанных по разным деревням общинных наделов, состоявших, как и все остальные наделы каждой общины, из полос, размещенных по всем полям каждой общины. Поэтому крупный землевладелец в своей хозяйственной деятельности должен был сообразовываться с общинными распорядками и подчиняться им. Он, в сущности, являлся членом общины, ее дольщиком[135]. Однако ученый преувеличивал независимость деревенской общины. Для него барский двор и крестьянская община представляли в хозяйственном и даже правовом отношении автономные организмы. Он пишет: «поместье, как территория барской эксплуатации и хозяйственной организации, и община, как аграрный союз и ячейка общественной организации, существовали рядом и во многом соприкасались, находясь в сфере власти и влияния сеньора; но это совершенно различные организации со своими собственными совершенно различными задачам... Как ни тяжела была подчас зависимость, в какую попадала крестьянская община, ее автономия не была разрушена»[136]. Кроме того, для него также как и для П.Г. Виноградова было характерно представление об определенной гармонии интересов общины и сеньора. Эта гармония сохранялась до тех пор, пока «перед сеньором не открылись новые хозяйственные перспективы, пока развитие менового, денежного хозяйства не создало широкого рынка для сельского хозяйства и не поставило, таким образом, барскому хозяйству сеньора более широкие коммерческие цели». А это, с точки зрения Д.М. Петрушевского, «уже явления более позднего времени, выходящие за пределы средних веков и их феодального строя»[137]. Отмеченные взгляды Д.М. Петрушевского, по-видимому, были связаны с пониманием им сущности феодализма и его генезиса. Речь идет о так называемой концепции «политического» феодализм, за которую он в советское время подвергся критике. Так, Б.Г. Могильницкий, указав на ряд положительных моментов в построениях Д.М. Петрушевского, отметил, что тот видел в феодализме учреждение политическое в своей основе, не связанное с общими хозяйственными условиями средневековья. Отсюда и процесс феодализации, с точки зрения Д.М. Петрушевского, «чисто политический процесс, который и вызван политической необходимостью и заключается в создании отношений исключительно политической зависимости крестьянского сословия от военного и правящего сословия»[138]. Однако в последнее время отношение к разработанной Д.М. Петрушевским концепции феодализма изменилось. В частности Л.Т. Мильская в статье, вошедшей в коллективную работу «Портреты историков. Время и судьбы» высказала мысль, что критика концепции «политического» феодализма несправедливо упрощает сложный ход мысли Д.М. Петрушевского и абсолютизирует лишь какую-то одну сторону его построений. Он, по мнению Л.Т. Мильской, при рассмотрении сущности феодализма обращал внимание и на социально-экономические процессы, происходящие в обществе[139]. Итак, в ранний период научной деятельности для Д.М. Петрушевского было характерно признание генетической связи средневековой общины с родовой, доказательство того, что у истоков аграрной истории германских племен находилась не частная собственность на землю, а общественная земельная собственность, что частная собственность возникла как результат длительного развития этих племен уже в раннее средневековье. И это, несмотря на несоответствие некоторых идей ученого по отдельным аспектам истории общины (о родовом характере общины у германцев в тацитовскую эпоху, о наличии в данной общине таких распорядков, как чересполосица, принудительный севооборот и система открытых полей при сохранении грубо-переложной системы земледелия и др.) более поздним представлениям, получившим признание в медиевистике советского периода, имело значение для утверждения общинной теории в исторической науке. Интерес представляет также статья молодого историка Н.П. Грацианского «К вопросу об аграрных отношениях древних германцев времени Цезаря», опубликованная в 1913 г.[140]. После окончания Казанского университета он был оставлен в нем при кафедре всеобщей истории (специально по отделу Средневековья) для подготовки к профессорскому званию. Научными занятиями Грацианского руководил М.М. Хвостов, ученик П.Г. Виноградова, принадлежавший к социально-экономическому направлению в российской историографии[141]. Влиянием М.М. Хвостова, по-видимому, был обусловлен выбор проблематики исследования Н.П. Грацианским. Главной целью этого исследования, по словам самого автора, являлась тщательная проверка критического разбора текста «Записок о Галльской войне» Ю. Цезаря, данного немецким историком Шульцем, который высказал мысль о постепенном их опубликовании, а по вопросу о хозяйственных распорядках германцев пришел к признанию исконного существования у них оседлого образа жизни[142]. Однако кроме анализа критических изысканий Шульца, статья содержит краткий обзор важнейших теорий по проблеме аграрных отношений древних германцев и критики основных источников, а также точку зрения самого Н.П. Грацианского по данной проблематике. Детальный разбор аргументации Шульца и соответствующих глав источника привел Н.П. Грацианского к отрицанию единственного доказательства в пользу постепенного опубликования «Записок», основанного на различиях между IV и VI книгами, состоящих в том, что в первой главе IV книги Цезарь говорит об отсутствии у германцев частной собственности на землю и ежегодной перемене места их жительства, а в VI книге он сообщает лишь об отсутствии частной собственности и ежегодной перемене полей, но умалчивает о ежегодной перемене места жительства германцев. По мнению Н.П. Грацианского, «противоречий между IV и VI книгами Цезаря мы не находим прежде всего потому, что там и здесь говорится о явлениях разнородных. C другой стороны, VI книга вовсе не исключает мысли-о ежегодной перемене мест жительства германцев»1'1'1. В итоге, при рассмотрении вопроса об образе жизни германцев времени Ю. Цезаря, историк присоединился к теории, представившей его как полукочевничество. Он нарисовал приблизительную картину аграрных отношений древних германцев, привлекая для истолкования документального материала социологические обобщения, сделанные главным представителем этой теории - Гильдебрантом. Н.П. Грацианский, вслед за Гильдебрантом, выдвинул мысль, что земледелие у древних германцев времени Цезаря имело подсобный характер при преобладающей роли скотоводства и при господстве обладателей крупных стад над земледельцами. Поэтому интересы земледелия приносились в жертву интересам господствующего занятия - скотоводства. Соответственно, земельные распорядки, описанные Цезарем в 22 главе VI книги, были вызваны насущими хозяйственными потребностями — необходимостью перехода на новые пастбища. В целом картина, рисуемая Н.П. Грацианским, представляет собой изображение быта полукочевого, пастушеского народа, переходящего к земледелию. По его [143] мнению, даже наличие у германцев деревень и укреплений «очень мало говорит за постоянную оседлость»[144]. Однако последующие археологические и текстологические исследования показали несостоятельность этой точки зрения, и в Hajnce возобладало мнение о том, что германцы времени Цезаря являлись уже оседлыми земледельцами. Более близка к общепринятой точке зрения, характеристика Н.П. Грацианским хозяйственных распорядков германцев времени Тацита. Он не считал возможным подводить хозяйственный строй германцев эпохи I (езаря и Тацита под одну категорию полукочевничества, как это делал Гильдебрант. Н.П. Грацианский отметил, что «достаточно даже беглого чтения «Германии», чтобы понять, что здесь вырисовывается уже не то германское общество, которое описывал Цезарь. Германец твердо осел на одном месте и не хочет больше бродяжничать. Пастушеские занятия он уже не хочет предпочитать земледелию, умея искусно комбинировать и то, и другое»[145]. Характеризуя аграрные отношения древних германцев, ученый отметил отсутствие у них какой бы то ни было собственности на землю во времена Цезаря, объяснив это наличием большого количества свободных земель. Он пишет: «свободного пространства слишком много, чтобы заявлять на него какие-либо притязания. Оно ничье - res nullius - и лишь временно находится в пользовании или владении у отдельных родственных соединений»[146][147]. В эпоху же Тацита, по мнению историка, у германцев уже возникла «земельная собственность, родовая или семейная, связанная с индивидуальным (подворным) землевладением и переложною системою землепользования»'48. Эта позиция Н.П. Грацианского относительно собственности на землю у германцев, а также признание им деления каждого племени во времена Цезаря «на более мелкие, вполне самодавлеющие кровные соединения — gentes и cjgnationes, со своими собственными начальниками и старейшинами - magistratus и principles»[148], которые определяли ежегодно каждому кровному соединению место для жительства, свидетельствуют о близости его взглядов относительно характера аграрных отношениях древних германцев взглядам приверженцев общинной теории - соотечественников, хотя он в начале статьи и высказал критические замечания в адрес Марковой теории зарубежной историографии[149]. В целом, несмотря на то, что многие положения этой статьи Н.П. Грацианско- го считаются устаревшими, в ней и по сей день можно найти полезные сведения. В заключение, можно сделать вывод, что в последней четверти XIX - начале XX в. разработка истории общины стала одним из ключевых исследовательских направлений в отечественной медиевистике. Это было обусловлено тем, что сюжетная и тематическая направленность русской медиевистики во многом определялась ее тесной связью с пореформенной российской действительностью. В западноевропейской средневековой истории русские либеральные медиевисты искали пути решения наиболее существенных вопросов настоящего и будущего России, среди которых, особенно актуальным был вопрос об общине. Вместе с тем, большое внимание российских ученых к истории западноевропейской средневековой общины было вызвано, той ситуацией, которая сложилась вокруг общинной теории в последней четверти XIX в. в западной историографии. Ряд западных историков подвергли ревизии основные положения Марковой теории. Фактически развернулась полемика по вопросу об исходной форме аграрного развития средневекового общества. Представители русской позитивистской школы медиевистов приняли участие в этой полемике, выступив в качестве сторонников общинной теории. Существенно расширив источниковую базу за счет привлечения ранее неизвестных материалов по истории Англии, Испании, Украины и других регионов, используя сравнительно-исторический и ретроспективный методы, отечественные ученые усилили аргументацию основных положений Марковой теории. Они привели свидетельства источников в пользу положения о том, что родовая община и коллективная собственность находились у истоков аграрного развития многих народов. Кроме обоснования тезиса об общине как исторически обусловленном и универсальном явлении, русские историки своими изысканиями содействовали дальнейшему развитию общинной теории. Они выявили и попытались раскрыть новые ранее неизвестные вопросы в истории общины, в частности связанные с эволюцией ее форм. Так, М.М. Ковалевский обратился к выяснению природы семейной общины и ее места среди других форм общинных отношений. Д.М. Петрушевский уделил внимание вопросу об изменениях в общинной организации в условиях складывания феодальных отношений. Некоторые выводы русских медиевистов во многом отличались от более поздних представлений. Но, несмотря на это, в результате исследований М.М. Ковалевского, И.В. Лучицкого, П.Г. Виноградова, Д.М. Петрушевского общинная теория в последней четверти XJX в. прочно утвердилась в отечественной медиевистике.