Соотношение фонетических и смысловых единиц.

47. Нам кажется, что наша речь четко распадается на звуки — на отдельные ясно выделимые куски, сегменты. Границы между звуками кажутся очень определенными и очевидными. Не вызывает сомнения, что в слове тянет пять звуков: [т’ан’ит].

Качество каждого звука резко преображено, изменено соседним звуком. Первый звук в приведенном слове — [т’] — глухой, но конечная часть его уже озвончена. Звонкость не появляется с началом гласного, а уже есть и «на» согласном. Более того, звук не воспринимается именно как [т’1, если не слышна первая, начальная фаза гласного. Согласный не кончается с концом взрывного толчка, он распространяется и на гласный. Звук [а] в слове тянет состоит из ряда быстро сменяющихся гласных: [и — э — э — а — э — э — и]; с помощью приборов можно выделить все части этого ряда, который в целом воспринимается как [а]. И этот ряд, составляющий гласный [а], в большей своей части назализован: влияет последующий [н’1... Точная запись звуковой цепи дает картину постепенного, без резких границ накапливания одних звуковых качеств и сникания других: [н’] выступает не как «кусок», сегмент звуковой цепи, а как облако, наслаивающееся на другие, столь же текуче-изменчивые облака. В слове тянет не пять «кусков», сегментов, а десятки, и границы между ними размыты [18].

48. Еще важнее другое обстоятельство. Произношение одного и того же слова очень резко колеблется, оно крайне вариативно. Например, слово десять может произноситься так же, как слово есть — в небрежной, быстрой речи. Заударный гласный между глухими оглушается, становится неслышим; ср. примерно такое же оглушение в словах хохот, топот (почти хохт, топт)\ [д’1 редуцируется в [и]; ср.

ходит, видит — возможно произношение вообще без согласного: [хоит], [в’йит]. Одно и то же слово один раз произносится [д’э с’ът’], другой —[и'эс’ит*] и даже [иэсѴ] (напомним, что транскрипция не передает точно всей текучести звуковой материи в каждом случае). Одно и то же слово в разных произношениях резко меняет свой фонетический облик, колеблется его звуковой состав, число и качество звуков. Не только одно облако наслаивается на другое, неуловимо сливаясь с ним, но и число облаков, их контуры, их расцветка — все изменчиво и неопределимо.

49. Звуки соотнесены со смысловыми единицами. Отрезок тянет не только ряд фонетических единиц, но и ряд морфем — значимых «кусков». Поток смыслов сам по себе столь же текуч и неуловим в своих отдельностях, как и поток звуков речи. «В психологическом отношении наше мышление, если отвлечься от его выражения словами, представляет собою бесформенную и смутную массу. Философы и лингвисты всегда сходились в том, что без помощи знаков мы не умели бы с достаточной ясностью и постоянством отличать одно понятие от другого. Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено... Итак, мы можем изобразить языковой факт в целом... в виде ряда смежных подразделений, начерченных как в бесконечном плане смутных идей (Л), так и в столь же неопределенном плане звуков (В), это можно весьма приблизительно представить себе в виде схемы...» [19] Вот эта схема:

50, Как же из этой двойной текучей неопределенности мы выделяем звуковые отрезки — смысловые части? Соотнесение двух неопределенностей и порождает определенность. Такая-то причудливая конфигурация «облаков»-звуков всегда сопровождает такую- то причудливую конфигурацию «волн»-смыслов, это позволяет выделить и звуковые и смысловые сегменты. Определенное «облако» оказывается приметой, по которой определяется «волна», и особая «волна» служит приметой для выделения «облака» из текучей облачной массы.

Несколько выделенных таким образом «звуковых оболочек», звуковых последовательностей, сопоставляется друг с другом, например; тянет — тянешь, при этом выделяются звуковые единицы: [т — ш]. И смысловые единицы: 3-є лицо — 2-е лицо, и фонетические единицы: [т — ш] — приурочиваются к концу отрезка, к последнему сегменту, так как только в этом случае они в качестве корреспондирующих друг другу (по принципу: означаемое — означающее) могут быть сопоставлены и выделены, хотя на самом деле опознавательные признаки этих согласных сосредоточены в нескольких сегментах.

Следовательно, при фонетическом анализе совершенно законным является использование понятий; морфема, слово, словосочетание, т. е. обращение к смысловым единицам. Без этого фонетический анализ оказался бы невозможен; звуковая бесформенность осталась бы бесформенностью.

51. Изучать фонетические закономерности с оглядкой на систему смыслов необходимо и потому, что разные лексические пласты имеют разные фонетические закономерности. Слова обыденные, общеупотребительные, наиболее частотные фонетически нетождественны «редкостным словам»: терминам, топонимам и пр. Если изучать русскую фонетику, не разграничивая высокочастотную и редкую лексику, то верно определить звуковые закономерности не удастся. Например, сопоставление водный — вода, слово — слова, носит — носить и т. д. приводит к выводу, что 16] в безударном положении позиционно меняется на [а]. Но мена оказывается непоследовательной, т. е. непозиционной, если обратить внимание на слова коктейль, оазис, отель, аортальный, Бодлер и пр.— у них в безударном положении может произноситься [о]. Очевидно, эта лексика реализует свою особую фонетическую систему.

Одна из важных особенностей русского слова — невозможность начинаться звуком [ы]; эта особенность определяет ряд вопросов о соотношении звуковых единиц, об их парадигматике и синтагматике. Однако в топонимах Ыргыз, Ылга такой начальный [ы] налицо. Очевидно, необходимо устанавливать отдельно фонетические закономерности частотных слов и отдельно — редких слов, т.

52. Возможно, однако, сомнение: не возникает ли здесь логический круг; ведь при изучении морфем и слов неизбежно придется использовать фонетические понятия (звук, ударение и т. д.: морфема состоит из звуков), а при изучении фонетики используются морфологические понятия.

Изучение языка нельзя представить так: сначала-де изучили фонетику, затем принялись за изучение морфологии. Так не изучает язык никто: ни ребенок, учась говорить, ни ученик, штудируя какой-либо иностранный язык, ни путешественник, исследуя язык неизвестного племени.

Этим путем и нельзя изучать язык — каждую «бесформенность», звуковую и смысловую, порознь.

53. Процесс изучения языковой системы схематически можно представить так: установив некоторое минимальное число фоне-* тических фактов, используют их для определения некоторых (пока немногочисленных) схождений и расхождений на морфологическом уровне; установленные таким образом морфологические факты позволяют опять вернуться к фонетическому уровню, уточнить и расширить ряд ранее установленных фонетических данных; это в свою очередь снова помогает расширить морфологическое изучение. Анализирующая мысль, подобно челноку, снует между двумя уровнями изучения (возможна другая, более привычная метафора: продолжается восхождение по спирали). Фонетическая и морфологическая стороны изучаются совместно, взаимно проверяя и уточняя друг друга.

Таким образом, фонетический анализ не заканчивается до грамматического. Анализ смысловых единиц не вытекает из законченного фонетического анализа: даже зная точно всю систему сочетания и чередования звуковых единиц, невозможно из этого знания конструировать систему частей речи, типы словоизменения в каждой части речи и т. д. Следовательно, использование грамматических понятий в области фонетики не приведет к логическому кругу: фонетика и грамматика не являются двумя ступенями логически единого анализа [20].