Запреты

Террор, неизбирательные бомбардировки, голод

Данное в AHI определение военной цели (военного объекта), нападение на которую допустимо, дополняется разнообразным набором мер предосторожности и запретов.

Пожалуй, самый далеко идущий из всех запретов состоял в том, что было запрещено умышленно терроризировать гражданское население. Этот термин упоминается лишь однажды в одной-единственной статье: «Запрещаются акты насилия или угрозы насилием, имеющие основной целью терроризировать гражданское население», — гласит параграф 2 ст. 51. Но потенциально диапазон действия запрета может быть широким и разнообразным. Особо следует выделить употребление слова «основная» [«primary»]. Речь идет не об устрашении, возникающем как побочный результат. То, что гражданское население скорее всего будет напугано, если вблизи проводятся военные операции, не подлежит никакому сомнению. По большому счету в этом отношении мало что можно предпринять, кроме эвакуации населения из тех местностей, которые могут стать объектом нападения, или заблаговременного предупреждения о предстоящем нападении со стороны командования атакующей стороны.

Гражданским лицам, и едва ли это нужно повторять снова, редко удавалось избежать последствий военных операций неприятельской стороны. Помимо тех страданий, которые могли быть сопутствующими и неизбежными, гражданские лица в определенных обстоятельствах становились объектом преднамеренных действий со стороны вооруженных сил, например когда они оказывались внутри осажденных населенных пунктов, когда их жизнеобеспечение зависело от уязвимых каналов снабжения, сухопутных или морских, когда вторгнувшиеся или оккупационные войска имели возможность добиться от них полного подчинения. В запутанной истории осад и блокад, рейдов и захватов, вторжений и оккупаций можно различить действие двух совершенно определенных мотивов: мотива экономической войны и мотива психологической войны. В первом случае намеренный ущерб причинялся неприятельскому гражданскому населению, которое работало на поддержание экономической системы своей страны и по поводу которого считалось, что будет правильным заставить его пережить ее крах. Во втором случае целью было намеренно нанести ущерб гражданским лицам противника, которые считались политически влиятельными и причастными к принятию решений, связанных с началом, продолжением или окончанием войны.

Но то, что эти новые методы ведения войны могли перенести всю тяжесть потерь с комбатантов, которые должны всегда быть готовы к этому, на гражданское население, которое к этому совсем не готово, не все новаторы ясно себе представляли, и многие из них вовсе этого не желали. Но именно это в той или иной степени и произошло. К тому времени, когда наиболее промышленно развитые и в наибольшей степени склонные к правовому мышлению страны — участники Второй мировой войны научились тому, как довести до технически возможного совершенства практику экономической войны и стратегических бомбардировок, мало что осталось от доверия классическому требованию, согласно которому гражданское население противника не должно подвергаться участи комбатантов, испытывающих на себе всю тяжесть войны. Террор стал привычной частью жизненного опыта гражданского населения в военное время, причем иногда он осуществлялся преднамеренно.

Отличить преднамеренные действия от непреднамеренных — не такая уж простая задача, и вот почему. Во-первых, жертвы Второй мировой войны, от которых, разумеется, поступило основное число жалоб подобного рода, находились в обстоятельствах, мало способствующих тому, чтобы отличить одно от другого. Страдавшее от визитов британских бомбардировщиков гражданское население Германии стало называть их всех без разбору словом Terrorflieger[365]. Но действительно ли они заслуживали такой характеристики, может быть установлено только в результате тщательного расследования каждого конкретного налета, задач, поставленных перед экипажем, и того, как эти задачи выполнялись. Во-вторых, как уже отмечалось выше, нападающая сторона может с удовольствием осуществлять одновременно и те и другие действия или скрывать одни (неприглядные) под покровом других (допустимых): раздвоенное состояние сознания, знакомое теоретикам бомбардировочной войны во всех основных авиационных державах, когда они начинали свои разработки в конце 1920-х годов, и пронизывавшее теорию и практику площадных, или «ковровых», бомбардировок, которые принесли столько смерти и разрушения в первой половине 1940-х годов. И, наконец, в-третьих, к двум более или менее допустимым мотивам давления на гражданское население, приведенным выше, добавился еще один, причем он столь тесно переплелся с ними, что его влияние невозможно измерить, — это террор в чистом виде, для которого вообще не может быть никаких законных оправданий.

Идентифицировать «террор» не всегда легко, поскольку применяющие его воюющие стороны, особенно если они считают необходимым соблюдать видимость приличий в глазах нейтральных наблюдателей, стараются запутать вопрос с помощью правдоподобно звучащих объяснений, в которых может присутствовать и некоторая доля истины. Выявление случаев незаконного террора скорее является предметом психоанализа и определения соразмерности — одним словом, есть вопрос оценки, — нежели непосредственной идентификации. Герника действительно представляла собой сухопутный и речной транспортный узел, имевший определенное военное значение.

Слово «терроризм» до настоящего времени не употреблялось так, как могло бы. Причиной тому служит то, что обычное использование слова «террорист», в соответствии с первоначальным значением, восходящим к XIX в., когда «террористами» называли подпольных убийц и бомбистов, несет в себе достаточно конкретный смысл: убийство священника или политика, пытки задержанного, закладка бомб на железнодорожной станции или под автомобилем и т.п. На первый взгляд этот смысл едва ли вписывается в контекст типичных действий, имеющих место во время крупных военных конфликтов и являющихся непосредственным предметом целого раздела ДШ, включающего ст. 51. И все же слово «терроризм» можно употреблять в широком смысле, поскольку содержащийся в ст.

Таким образом, к запрещенным актам террора в тех случаях, когда МГП применимо во всей его полноте или конфликтующие стороны склонны его применять, следует относить то, что делается земле из подполья, а также то, что обрушивается на землю с воздуха[367]. В современных условиях гражданское население наиболее явно подвергается преднамеренному террору со стороны правительств и их вооруженных сил, которые находятся в состоянии серьезного конфликта со своим собственным народом или с другими народами, находящимися под их властью, а также со стороны повстанцев, которые представляют (или претендуют на то, чтобы представлять) эти народы. Убийства и «исчезновения», похищения людей и бомбовые атаки, изнасилования, пытки, запугивание и тому подобные действия, а также угроза их применения — некоторые пункты этого знакомого всем жуткого списка в большей степени присущи противоповстанческим или контрреволюционным действиям, другие — повстанческим или революционным. Но их общими чертами является то, что их цель — путем террора добиться от гражданского населения полного подчинения, а также тот факт, что все эти действия запрещены идентично сформулированными статьями обоих Дополнительных протоколов независимо от того, являются ли они незаконными в соответствии с другими статьями и разделами МГП, как это на деле и бывает в большинстве случаев.

Неизбирательные нападения и запрет на них занимают много места в той части ДП!, которая посвящена защите гражданских лиц. Это явилось ответом на те проблемы и на то возмущение, которые ясно обозначились уже к окончанию Второй мировой войны и актуальность которых выросла с тех пор пропорционально непрекращающемуся развитию средств массового уничтожения и готовности обладающих ими государств пойти на их применение. Но дело осложнялось тем, что неизбирательность стала привычной особенностью некоторых общепринятых практик ведения войны, причем не только террористических. Все знают, что случайная или сопутствующая неизбирательность порой неизбежна; единственное, что можно с этим сделать, — это сократить ее настолько, насколько возможно. Но в отношении одной, особенно важной современной практики ведения войны был выдвинут аргумент, что она вполне правомерным образом включает в себя элемент осознанного неизбирательного применения. Это стратегические бомбардировки, история которых представляет собой классическую иллюстрацию того, что происходит с этикой и правом, когда наука и техника предоставляют в распоряжение воюющих сторон весьма заманчивый новый вид оружия, применение которого невозможно удержать в установленных границах. Мы уже рассматривали этот вопрос в разных контекстах. Теперь мы должны вернуться к его рассмотрению еще раз.

Проблема стратегических бомбардировок заключается в том, что чрезвычайно трудно производить их избирательным образом, попадая точно в цель. Задачи такой бомбардировки могут быть вполне правомерными, но как их решить правомерным образом? Жаркие споры вызывал и продолжает вызывать именно вопрос о том, оправданны или нет случайно произведенные во время таких бомбардировок разрушения, которые сами военные предпочитают называть «сопутствующим ущербом». Действительно ли они были всего лишь «побочным эффектом», вторичным в отношении правомерной главной цели и в силу этого допустимым? Или же их следует признать недопустимыми, поскольку сопутствующий ущерб был несоразмерно велик либо потому что их главной целью действительно было разрушение гражданских объектов, или, по крайней мере, их разрушение являлось частью задуманного плана (что сразу включает такие бомбардировки в категорию актов террора)?[368].

Тщательно прописанные положения ДП!, относящиеся к неизбирательным бомбардировкам, должны в максимально возможной степени закрыть этот вопрос. Ст. 51 п. 5 кладет конец площадным воздушным бомбардировкам вроде тех, что имели место во время Второй мировой войны, добавляя к общим запретам, содержащимся в п. 4, еще два конкретных «вида нападений, [которые] следует считать неизбирательными». Один из них относится к материальному аспекту классических площадных бомбардировок, запрещая «рассматривать в качестве единого военного объекта ряд явно отстоящих друг от друга и различимых военных объектов, расположенных... в районе, где сосредоточены гражданские лица или гражданские объекты». Второй, в ответ на аргументы, наиболее часто используемые в качестве оправдания таких нападений, запрещает их, если «можно ожидать, что они попутно повлекут за собой» лишения и потери гражданского населения, «которые были бы чрезмерны по отношению к конкретному и непосредственному военному преимуществу, которое предполагается благодаря этому получить». Очевидно, что такое обращение к принципу пропорциональности, предоставляющее, как и все другие обращения подобного рода, широкий спектр возможностей для поборников этики и юридических советников, само по себе не налагает запрета на нападения, представляющие угрозу для гражданского населения, которые, по мнению их организаторов, все же являются вполне оправданными в силу веских оснований военного характера. Оценки возможного ущерба и потерь среди гражданского населения и ожидаемого военного преимущества никогда полностью не смогут освободиться от субъективизма. Но представляется, что это один из тех случаев, о которых можно сказать то же самое, что и о таком неизбежном и в то же время неуловимом явлении, как незаконный приказ: хотя заранее в точности определить, что это такое, — трудная и запутанная задача, разумный человек сразу же его распознает, как только получит. Должна существовать возможность провести какую-то границу таким образом, что за ее пределами, на «незаконной» территории явно окажутся нападения, которые приносят в жертву любое число гражданских лиц ради самых ничтожных и сомнительных военных преимуществ и которые, если они случаются, скорее всего свидетельствуют о возбужденном состоянии хорошо оснащенных в материальном отношении участников конфликта, поглощенных мыслью о том, что, пользуясь хорошо известным изречением, «разрешено все, что может спасти жизнь хотя бы одного нашего солдата».

«Запрещается использовать голод среди гражданского населения в качестве метода ведения войны». Так гласит первый параграф ст. 54, которая целиком посвящена «защите объектов, необходимых для выживания гражданского населения». В п. 2 перечисляются самые главные из таких объектов, которые нельзя «подвергать нападению, уничтожать, вывозить или приводить в негодность», а именно «запасы продуктов питания, производящие продовольствие сельскохозяйственные районы, посевы, скот, сооружения для снабжения питьевой водой и запасы последней, а также ирригационные сооружения». Она также расширяет сферу действия запретов. К простой и ясной цели, состоящей в том, чтобы не допустить «голода среди гражданского населения», добавлен еще запрет на «принуждение к выезду», а фактически на то, чтобы заставить людей бежать, не захватив с собой самого необходимого для выживания. За строками этих статей, помимо пассивных жертв блокад и других военных лишений, угадываются судьбы десятков тысяч сельских жителей, которые год за годом начиная с 1960-х годов, были вынуждены покидать свои дома и возделываемые ими земли, видя, как их дома, поля и урожаи подвергались уничтожению и разорению. Чаще всего это происходило в результате преднамеренных действий участников противоповстанческих операций, чьи мотивы и методы зачастую включали полное лишение повстанцев доступа к средствам жизнеобеспечения. Это открывало прямой путь к созданию зон неограниченного ведения огня, а иногда, несомненно, и к применению элементов геноцида к враждебному населению.

Именно такой тип войны привел к появлению этой важной правовой инновации. В обычном праве не говорилось ничего конкретного по данному вопросу. Преднамеренно вызванный и «возникший в результате побочных последствий» голод среди гражданского населения, например в осажденных местностях, при блокадах и при изгнании с места жительства, часто (как мы видели) служил поводом для критики с гуманитарных позиций, но никогда не подвергался явному запрету. Причина этого, вероятно, крылась в том, что большинство народов, страдавших от всего этого на протяжении большей части истории, мало значили в глазах крупнейших держав, создававших законодательство, тем более что сами они не гнушались использовать те же самые методы в ходе своих имперской экспансии и территориальных захватов. Коренные жители Северной и Южной Америки, гереро (теперешней) Намибии, зулусы Наталя, аборигены Австралии, алжирские арабы, казахи и тюркские народности Сибири не были представлены на Гаагской конференции 1907 г. Но сорок лет спустя их потомки и сочувствующие им представители других стран все чаще получали представительство в ООН, и на Женевских конференциях 1970-х годов они представляли собой достаточно внушительную силу. Ст. 54 была одной из тех, в которых самым непосредственным образом отразилось мнение этих народов.

По мере того как колониальные и имперские державы — США в этом контексте входит в число последних — в послевоенный период деколонизации пытались удержать свои заморские владения и сдержать распространение коммунизма, они пришли к выводу, что весьма целесообразно изолировать своих противников-повстанцев, лишив их доступа к продовольствию, источники которого были у них общими с гражданским населением, среди которого они вращались. (И это касалось не только продовольствия, но также жилья и убежища, курьеров и источников разведданных. Но те, кто разрабатывал ст. 54, в первую очередь заботились не об этом.) Дальнейшая судьба «гражданских лиц» после того, как были разрушены и уничтожены их дома, урожай, хранилища и запасы, колодцы и оросительные каналы, зависела от политики правительств и генералов, которые совершили эти акции. То, что людям придется покинуть родные места, сомнению не подлежало. Их уделом могло стать просто-напросто пополнение рядов беженцев и превращение в обитателей городских трущоб или лагерей для беженцев, управляемых гуманитарными организациями. В тех странах, где правительства считали себя не вправе поступить так жестоко по отношению к этим людям либо, может быть, рассчитывали начать борьбу за их умы и сердца, перемещенные жители сгонялись («размещались») в организованные армией «укрепленные деревни», «стратегические поселения» или аналогичные места, как бы они ни назывались, где их можно было держать под надзором. Именно этот комплекс процедур, осуществляемых в целях борьбы с повстанцами, в основном и послужил причиной разработки ст. 54. Ее внимание было сконцентрировано на тех мерах, которые не подлежали никакому оправданию, — создании искусственного голода или условий для него, — которые и были ею запрещены. Та часть этих противоповстанческих действий, которая была связана со «стратегическими поселениями», как бы отвратительно она ни выглядела по другим основаниям, как бы она при определенных обстоятельствах ни была похожа на культурный геноцид, едва ли могла рассматриваться как противоречащая МГП, поскольку ее целью было сохранить жизнь «гражданских лиц», которым в противном случае угрожала значительно большая опасность.

Многие западные читатели могут предположить, что международные законодатели, принимавшие эти положения протокола, прежде всего имели в виду предполагаемую блокаду самопровозглашенной Биафры во время гражданской войны в Нигерии в 1967—1970 гг. с целью вызвать голод. Но совсем не это было их главной заботой большинства из них. Эта война гораздо больше беспокоила западные страны, чем весь остальной мир. Борцов за независимость Биафры поддержало лишь небольшое число африканских государств, и их дело так и не стало «общим делом всех стран „третьего мира“», таким как, например, борьба с колониализмом, экономическое развитие и борьба с дискриминацией. Региональные сепаратистские движения, которые по прошествии времени выглядят не очень привлекательно, как, например, борьба Катанги против Заира, были по самой своей природе явлениями, вызывавшими мало симпатии у элит большинства государств, за исключением самых уверенных в своих силах и чувствующих себя в безопасности. Гораздо больше, чем страдания населения Биафры, внимание стран «третьего мира» привлекала умеренность и благоразумие федерального правительства Нигерии. Оно было готово пропустить через линию блокады гуманитарную помощь при условии, что, во-первых, никакая ее часть не попадет в распоряжение вооруженных сил мятежной Биафры и, во-вторых, что транспортные средства, осуществляющие ее доставку, не перевозят контрабанды. Но сепаратисты были не готовы принять эти условия.

Ст. 54 не касалась правового статуса блокад, равно как и всей сферы ведения войны, в которой чаще всего и имеют место блокады, а именно войны на море. Термин «блокада», и это следует подчеркнуть, ни разу не упоминается в тексте ЖК или дополнительных протоколов к ним. «Блокада» является одним из тех «колючих» понятий, с которым специалисты по гуманитарному праву обращаются, надев защитные перчатки и вооружившись длинными щипцами. Строго говоря, с юридической точки зрения воюющие стороны имеют право на осуществление блокады, и, как ясно сказано в ст. 40 и 41 Устава ООН, прежде непосредственного установления блокады могут быть предприняты разнообразные меры экономического и дипломатического характера. Интересно отметить, насколько неохотно блокада была названа «блокадой», когда Совет Безопасности ООН принял решение установить ее в отношении Ирака в ответ на его вторжение в Кувейт в августе 1990 г. Предпочтение отдавалось таким терминам, как «экономические санкции» и «эмбарго», возможно, еще и потому, что это звучало менее воинственно, чем «блокада», которая упоминается в ст. 42 Устава ООН вместе с «другими операциями воздушных, морских или сухопутных сил». Несомненно, воюющая сторона, которая может установить эффективную блокаду, сделает это. Предлагать введение всеобщего запрета блокад так же бесполезно, как было бесполезно в период между двумя мировыми войнами пытаться запретить использование аэропланов в военных целях. Несомненно, эффективно осуществляемые блокады рано или поздно приводят к тому, что гражданское население, находящееся в условиях блокады, начинает терпеть всевозможные лишения, и, возможно, в этом отчасти и состоит смысл их проведения. Но, может быть, блокады и не заслуживают своей сомнительной репутации. При согласии сторон всегда можно договориться о том, чтобы гуманитарная помощь пропускалась через линию блокады, как было предусмотрено в случае с Ираком параграфами 3 (с) и 4 резолюции 661 Совета Безопасности ООН. И, безусловно, можно привести аргументы в пользу того, что в случае, если война уже началась и гражданское население неизбежно подвергается связанным с нею тяготам, блокада более гуманна, чем бомбардировки. Последствий бомбардировок по причине их внезапности и непредсказуемости значительно сложнее избежать, чем последствий блокады. А медленное и постепенное действие блокады дает возможность правительствам, если они этого хотят, принять меры с целью предотвращения ее пагубных последствий, такие как приоритетность гражданского населения при распределении продовольствия, организация поставок гуманитарной помощи или, в качестве крайней меры, капитуляция. Сложность в том, что они редко этого хотят. Элиты и вооруженные силы в условиях нехватки продовольствия обычно голодают в последнюю очередь, их гордыня и стремление к суверенитету — слишком сильные страсти, а PR-кампания за симпатии третьих сторон может вестись сколь угодно долго.