Приверженцы неоклассической теории в качестве единицы анализа принимают индивидов

не отличающихся друг от друга рациональных существ, скорее роботов, нежели людей, кото-рые, однако, весьма удобны для построения различных моделей. Попытки наделения «экономических людей» человеческими качествами, оставаясь при этом в рамках неоклассической парадигмы, как правило, дают сбои.

Так, А.Т. Ризви, изучая работы Зонненштайна (Sonnenschein, 1972, 1973), Дебре (Debreu, 1974) и Мантеля (Ш^еі, 1974), приходит к выводу, что «их основной смысл в том, что гипотеза рационального индивидуума и другие предположения, сделанные на микроуровне, не дают никакого руководства для анализа явлений макроуровня: допущения рациональности или максимизации полезности недостаточно, чтобы говорить о социальных закономерностях» (Rizvi, 1994, р. 363). Экономика, сконструированная из индивидуумов, неизбежно сталкивается с проблемой невозможности получения детерминированных и устойчивых рав-новесных состояний, если не принять допущение о «поведении» всего общества наподобие поведения отдельного индивида. Но, как справедливо замечает А. Кирман, «нет никаких правдоподобных формальных оснований для допущения, что совокупность индивидуумов, пусть даже индивидуумов-"максимизаторов", поступает так же, как индивидуальный максимизатор» (Rirman, 1992, р. 18) . В качестве выхода он предлагает следующее: «.. .если мы намерены продвигаться дальше, то нам придется теоретизировать в терминах групп с коллективно согласованным поведением. <. . .> Идею начать с уровня изолированного индивидуума можно без ущерба отбросить» (Rirman, 1989, р.

С не менее сложными методологическими трудностями сталкиваются исследователи-институционалисты, принимающие в качестве единицы1 анализа институты, с той лишь разницей, что движение мысли здесь направлено в противоположную сторону: предлагается идея взаимодействующих агентов, сплетенных в долговечные и самоусиливающиеся институты. Такая идея восходит к «старым» институционалистам, полагавших, что институты связаны с индивидуальными обычаями, которые, в свою очередь, укрепляют эти институты и сами укрепляются ими.

По мнению сторонников этой методологической позиции, институты заполняют существенный концептуальный пробел, являясь как «субъективными» идеями в головах агентов, так и «объективными» структурами, с которыми эти агенты сталкиваются . Понятие института связывает микроэкономический мир индивидуального действия, обычая и выбора с макроэкономической сферой, казалось бы, отстраненных и безликих структур. При этом, на что указывает Дж. Ходжсон (2003) , выбор институтов в качестве единиц анализа не обязательно подразумевает подчинение индивида их господству. Индивиды и институты взаимно конституируют друг друга. Дж. Ходжсону вторит Ф. Миров- ски, подчеркивающий, что институт есть «инвариант, сконстру-ированный обществом» (Nirowski, 1987, р. 1034а) . При этом существенна не абсолютная, а относительная инвариантность и самоусилительный характер институтов, связанные с представлением социально-экономического развития в виде периодов институциональной непрерывности, чередующихся с периодами кризисов и крутых перемен. В пользу институтов как единиц анализа говорит, по мнению сторонников этого подхода, уже тот факт, что они, как правило, демонстрируют постоянство в течение длительных промежутков времени и могут существовать гораздо дольше, чем отдельные индивиды.

Обратимся теперь к трансакции как единице анализа, принятой в таком методологическом статусе в экономической теории трансакционных издержек. Впервые данную идею высказал Дж.Р. Коммонс, обозначивший способ исследования процессов торговли на более глубоком микроаналитическом уровне, чем это было принято раньше (Commons, 1934, p.

капитализма» О. Уильямсон: «Коммонс понимал экономическую организацию не просто как результат действия технологических факторов (выражающегося в экономии от масштаба производства и продуктового разнообразия и в других технико-экономических аспектах функционирования фирмы), а как явление, призванное гармонизировать отношения между участниками сделки, находящимися в состоянии реального или потенциального конфликта» (Уильямсон, 1996, с. 30) . Сказанное О. Уильямсон подытоживает следующим образом: «. . .предположение о том, что экономическая организация имеет целью обеспечение непрерывности отношений сторон путем создания специализированных структур управления их взаимодействием (что не допускает разрушения этих отношений, возможного в условиях не поддерживаемой специальными механизмами рыночной контрактации) , перерастает в вывод, который можно было сделать из рассуждений Коммонса. Но его послание достигло не многих, поскольку среди ученых превалировала точка зрения о том, что суды являются главным местом разрешения хозяйственных конфликтов» (там же, с. 30—31).

Соглашаясь в целом с О. Уильямсоном, отметим, что ссылки на трансакцию как базовый элемент анализа обнаруживаются и в более ранних работах Дж. Коммонса. В подтверждение приведем весьма любопытный фрагмент из его работы, датированной 1931 г. (Commons, 1931) . Рассуждая о коллективных и индивидуальных действиях и определяя институт как «коллективное действие по контролю, либерализации и расширению индивидуального действия», автор писал: «Эти индивидуальные действия в действительности являются "транс-действиями" либо вместо ин-дивидуального поведения, либо вместо обмена товарами. Это есть смена товаров и индивидуумов трансакциями и рабочими правилами коллективных действий, которая отмечает переход от классической и гедонической школ к институциональной школе экономического мышления. Этот переход есть изменение в конечной элементе экономических исследований.

классической школы был товар, произведенный с помощью человеческого труда. Наименьшей единицей измерения гедонической школы был такой же или подобный ему товар, которым обладают конечные потребители. Первый подход представляется объективным, второй — субъективным. Результатом же, в любом случае, была материалистическая метафора автоматического равновесия, аналогичного океанским волнам, но персонифицированного как "поиск их собственного горизонта". Но наименьшей единицей измерения институциональной экономики является единица деятельности — трансакция с ее участниками (курсив наш —Б. Е.)» (Commons, 1931, p. 652).

В этом фрагменте можно найти указание на трансакцию не только как на единицу анализа, но и как на транс-действие, что очень похоже на приведенное выше понимание трансакции как акции, выводящей за свои пределы. Примечательно, что этот тезис был высказан автором данной главы до ознакомления с работой Дж. Коммонса, что может являться либо чистой случайностью (во что верится с трудом) , либо свидетельством того, что «послание» Дж. Коммонса дошло до наших времен. Не вдаваясь в остальные «либо» (времена изменились, тезис оказался востре-бованным и др.), отметим, что такое понимание трансакции открывает широкие возможности для современного институционально-экономического дискурса, для понимания роли «человека институционального» как трансактора.