3 . Гипертрофия экономической деятельности
Именно к этой традиции восходят те установки, идеи и принципы, с помощью которых представители неоклассической теории и методологического индивидуализма пытались обосновать приоритет экономической науки над всеми другими гуманитарными дисциплинами, а в ее рамках догматизировать концепцию экономического человека.
Ратуя за такой приоритет, Л. фон Мизес подчеркивал, что «обычное у экономистов различение "экономических" или "чисто экономических" и "неэкономических" действий столь же неудовлетворительно, как старое различение духовных и материальных благ». По его мнению, поскольку «желание и действие, в сущности, едины», необходим единый критерий для оценки удовлетворения как потребностей, желаний и порывов людей в процессе их взаимодействия с внешним миром, так и духовных потребностей.Иначе говоря, духовные блага предлагается оценивать по той же шкале, что и блага материальные. Утверждается, что, «выбирая между хлебом и честью, верой и богатством, любовью и деньгами, мы меряем альтернативы одной меркой» (Мизес, 1994) . По Л. фон Мизесу, поскольку «экономическая деятельность есть деятельность рациональная,... сфера экономической деятельности совпадает со сферой рационального действия». Вся экономическая деятельность зависит от существования целей, именно они составляют ее смысл. Поскольку же принцип экономичности приложим ко всем действиям людей, то неправомерно отделить чисто экономические действия от всех остальных. Так как цель человека состоит «в максимальном увеличении дохода, исчисляемого в деньгах», невозможно ограни-
чить ее какой-либо одной специально выщеленной сферой действий (там же) .
Вполне в духе Л. фон Мизеса, Р. Холл из института Гувера выразил позицию своих коллег, заявив, что «прекращает читать любую экономическую статью, как только встречает в ней слово "социологический"» (Wall street journal, 1985) . Отказ от неоклассической теории, подчеркивал Д.
Норт, «равносилен отказу от экономической науки как подлинно научной дисциплины» (North, 1978, р. 974) .Обосновывая подобную оценку места и роли экономической науки, Дж. Хиршлайфер утверждал, что «экономическая теория пронизывает все социальные науки точно так же, как эти последние пронизывают ее саму. Социальная наука едина. Экономическая теория обязана своими возможностями захвата чужих территорий тому, что используемые ею аналитические категории — ограниченность ресурсов, издержки, предпочтения, выбор — являются по сфере своего применения подлинно уни-версальными. .. Таким образом, экономическая теория — это поистине универсальная грамматика общественной науки» (Hirshleifer, 1985, р. 53) . По мнению Дж. Хиршлайфера, этот высокий статус экономическая наука приобрела в силу того, что она составляет неотъемлемую часть социальной теории, другую часть которой составляет социобиология. Объединение этих двух наук, на его взгляд, образует единую общественную науку, в которой учет «универсальных биоэкономических процессов конкуренции и отбора имеет непреходящее значение для анализа и предсказания человеческого поведения и хода развития социальной организации» (ibid, р. 66) .
Такую же позицию отстаивал Г. Беккер, который утверждал, что «экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всякому человеческому поведению». По его мнению, «экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообразных форм человеческого поведения», поэтому его трудно отличить от социологического, психологического, антропологического, политического и даже генетического подходов, что позволяет эффективно использовать методы экономического для изучения широкого круга проблем, которые традиционно
являются объектами исследования социологии, политологии и других научных дисциплин. При этом Г. Беккер признавал, что «экономическому подходу не всегда одинаково успешно уда-ется проникать в сущность различных форм человеческого поведения и объяснять их».
В качестве примеров приводятся войны, отдельные формы политической деятельности, воспитание детей и т. д. Однако, по мнению ученого, этот недоста-ток — явление временное, и оно будет преодолено в процессе совершенствования инструментария экономического исследования (Беккер, 1993, с. 29) .Весьма трудно изобразить сколько-нибудь четко очерченный портрет экономического человека. Концепция экономического человека восходит своими корнями к идеям классического либерализма, но в законченной форме она была разработана и сформулирована представителями неоклассической школы и методологического индивидуализма. И если, как полагают, само понятие «методологический индивидуализм» было введено Й. Шумпетером, то заслуга его закрепления в лексиконе экономистов принадлежит Л. фон Мизесу.
В своих крайних версиях концепция методологического индивидуализма предполагает, что все социальные явления следует объяснять исключительно на уровне индивидов. Как отмечал, например, Дж.С. Милль, «законы общественных явлений суть (и не могут быть ничем иным) законы активных и пассивных проявлений людей», то есть «законы индивидуальной человеческой природы... Соединяясь в общество, люди не превращаются в нечто другое, обладающее другими свойствами» (Милль, 1914, с. 798) . По мнению Л. фон Мизеса, «все действия производятся индивидами», «коллектив не существует вне деятельности отдельных членов» (Мизес, 2000, с. 43) .
Но, справедливости ради, следует отметить, что его сторонники для объяснения экономических феноменов, в том числе и экономического поведения людей, нередко допускают возможность учета влияния общественных отношений или институтов. Да и сам Л. фон Мизес признавал, что «в области человеческой деятельности реально существуют общественные образования. Никто не рискнет отрицать, что нации, государства, муниципалитеты, партии, религиозные общины являются реаль-
ными факторами, определяющими ход человеческих событий» (там же, с. 42).
Сама концепция методологического индивидуализма, как не без оснований отмечал Дж.
Ходжсон, «используется в качестве "упаковки" для самых разнообразных методологических и теоретических предписаний» (Ходжсон, 2003, с. 93) . Неудивительно, что в 1990-х гг. многие ведущие экономисты неоинсти-туционального направления отказались от ее постулатов. Так, в своей Нобелевской лекции 1989 г. Т. Хаавельмо, подвергнув сомнению установку на отдельно взятого индивида как отправную точку экономической теории, пытался обосновать мысль о необходимости анализировать исторически сложившиеся экономические институты. Институты, утверждал он, представляют собой нечто большее, нежели просто человеческая натура в увеличенном масштабе (Haavelmo, 1997).Поэтому методологический индивидуализм не следует путать с сугубо атомистическим подходом к обществу в целом и к экономике — в частности, — где отдельно взятому индивиду как центральному элементу социального действия отводится определяющая роль в функционировании и развитии общества. Хотя большинство сторонников методологического индивидуализма и признает роль социальных и иных факторов для объяснения человеческой деятельности и формирования индивидуальных целей и предпочтений, им придается очень ограниченное значение. В этом русле предпринимаются попытки построить макроэкономическую теорию на микроэкономическом «фундаменте». Как справедливо подчеркивал Дж. Ходжсон, «макроэкономическая теория растворяется в микроэкономической, первая превращается в элементарный "продукт" последней» (Ходжсон, 2003, с. 113).
В целом «экономический человек» рассматривается как прагматическое, рационально мыслящее, свободное в своем выборе существо, которое в своих действиях полностью руководствуется экономическими мотивами, своекорыстным интересом, всецело связанным с соображениями личного благополучия. Считается, что при наличии определенных общих для всех «правил игры» стремление каждого члена общества реализовать собственный интерес ведет к гармоническому развитию общества в целом. Рассматривая общество как совокупность разнообразных кон-
трактных отношений и межличностных договоров, приверженцы неоклассической теории и методологического индивидуализма, внесшие основной вклад в разработку этой концепции, придают превалирующее значение рациональному расчету, где пре-обладает установка на максимизацию выигрышей и минимизацию потерь.
Значимость и ценность окружающих «человека экономического» людей и материальных ценностей определяются им исключительно с точки зрения полезности.При таком понимании человек немыслим без рынка и рыночной деятельности. Он прежде всего субъект экономической деятельности и рыночных отношений. «Представьте себе мир, — писал германский исследователь П. Вайзе, — в котором все действия координируются через рынки и равновесные цены, и станет очевидным, что человек в этом смоделированном мире полностью автономен, свободен в своих поступках и основывает свои действия только на своем собственном выборе... Перед нами свободно действующий homo economicus, который эгоцентрически, без каких-либо чувств ненависти и любви, реализует свои представления о выгоде и поддерживает с себе подобными лишь эквивалентно-ценностные отношения» (Вайзе, 1993, с. 117) .
Разумеется, такая установка играет немаловажную роль в поведении человека, но все и вся в человеческой деятельности не сводится к ней, ведь целесообразность не должна вытеснить ценности. Результатом столь упрощенного подхода становится чрезмерно узкое, редуцированное, одномерное понимание соци-альной природы человека как «высушенного, сморщенного гомункулуса», являющегося «довольно сомнительным отражением реальности» (Brunner, 1987, p. 370) .
В таком понимании «экономический человек» — не более, чем абстракция, поскольку людей, полностью соответствующих критериям такой модели, возможно, практически не существует. В этом отношении был совершенно прав Э. Дюркгейм, который писал: «Чтобы упростить вещи, экономисты его (индивида. — Авт.) искусственно обеднили. Они не только абстрагировались от всех обстоятельств времени, места, страны, придумывая абстрактный тип человека вообще, но в самом этом идеальном типе они оставили без внимания все, что не относится исключительно к узко понятой жизни индивида, так что в результате движения
от одних абстракций к другим у них в руках остался лишь внушающий грусть портрет замкнутого в себе эгоиста». Представляемый в таком виде «этот теоретический эгоист», по утверждению Э. Дюркгейма, представляет собой всего лишь «абстрактное понятие» (Дюркгейм, 1996, с. 174) .