ФОРМЫ И ГРАНИЦЫ ТЕНЕВОЙ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИИ ЧЕЛОВЕКА

Момент толерантности населения к нарушениям общепринятых норм предстает необходимым условием начала и развития теневой институционализации. Общество «привыкает» к нарушениям также из-за инерционности уже имеющихся теневых институций, за которыми стоят достаточно крупные социальные группы со сложившимися привымными формами поведения.

Поскольку в рамках данной главы осуществление даже краткого обзора бесчисленного количества теневых институций, их вариаций и комбинаций с официально признанными социальными структурами не представляется возможным, сделаем акцент на обосновании закономерного характера теневой институционали- зации акторов, выявлении границ этого процесса и анализе наиболее типичных его форм на конкретных примерах.

В юридической литературе и практике термин «мошенничество» имеет точную уголовно-правовую квалификацию. Мошенничеству Уголовный кодекс РФ отводит строгие рамки ст. 159, которая определяет эту институцию как хищение чужого имущества или приобретение права на него путем обмана или злоупотребления доверием. Как видим, необходимым элементом состава данного преступления, определяющим его специфику, является использование обмана как способа его совершения. Сами же формы обмана здесь не играют для квалификации существенной роли и могут быть различны: сообщение ложных сведений; сокрытие обстоятельств и фактов; умолчание об их наличии в ситуации, когда своевременная информация предотвратила бы заключение сделки и передачу материальных ценностей и др.

«Чистота» мошеннического обмана в уголовно-правовой норме необходима для строгого отграничения данного вида эко-номического преступления от других, например, с такими составами, как присвоение или растрата (ст.

Обман потребителя составляет наиболее обширный поток нарушений, сопровождающий ежедневную жизнь чуть ли не каждого гражданина и проявляющийся в многочисленный формах. Среди них — обмеривание, обвешивание, обсчет, введение в заблуждение относительно потребительских свойств или качеств товара (услуги), иной обман потребителей, включающий любые действия, направленные на получение от граждан денежных сумм, превышающих стоимость приобретаемых товаров или оказываемых услуг.

На потребительском рынке имеют место и иные формы обмана, которые образуют состав других преступлений. К ним

относится, в частности, одна из общественно опасных форм обмана, которая связана с посягательством на собственность, ведущая к причинению имущественного ущерба (ст. 165 УК РФ) . Список подобного рода деяний является достаточно обширным и открытым: предоставление отдельным людям возможности пользоваться не положенными им льготами, уклонение от обязательных платежей, незаконное использование чужого имущества, незаконное пользование тепловой энергией и электроэнергией и др. Субъектами большинства названных незаконных действий могут быть и потребители, которые ранее фигурировали только в качестве потерпевших. Обман как средство совершения или сокрытия экономических преступлений может претендовать на универсальность, поскольку используется подавляющим большинством фигурантов уголовных дел по правонарушениям такого рода (Московцев, Дьячков, 2001) .

Кроме названных «экономических» статей в УК РФ есть множество статей, так или иначе связанных с обманом. Так, в гл. 30, посвященной преступлениям против порядка управления, непосредственное отношение к обману имеют ст. 288, 292 и др. Человек, неправомерно выдающий себя за какое-то должностное лицо, если данное деяние сопряжено с существенным нару-шением прав и законных интересов граждан или организаций, нарушает ст.

Сходство названных составов преступления заключается в способе достижения преступных целей, в качестве которых выступает обман. Отличие же состоит в субъектах преступления (они имеют различные полномочия для посягательства на чужое имущество), формах и размерах наносимого ущерба (прямой материальный ущерб или упущенная выгода) , сферах деятельности, в

которых происходит обман (кредитно-финансовая, торговая, потребительский рымок, управление, правосудие и др.) .

Однако выведенный из «зацепления» с другими признаками соответствующих преступлений (наличие значительного ущерба, преступного умысла) обман как таковой в подавляющем большинстве случаев не является уголовно наказуемым деянием. Он может проходить по рубрикам «нестандартные методы бизнеса», «сомнительные или подозрительные операции», «махинации», «нечестные сделки», «неблаговидные действия», «особая ловкость в ведении дел» и др. Скрытые в них «тонкие» формы обмана чаще всего вообще находятся вне правового поля, а их нечеткая диагностика возможна лишь на основе общепринятых норм морали (честно/нечестно).

Очевидно, что, исходя из способа преступного посягательства, затруднительно или даже невозможно дать юридическую квалификацию деяния. Однако для расследования значима не только правильная квалификация преступных действий, но и исследование «техники» их совершения, имеющее относительно самостоятельный статус в криминалистике. Не случайно методики расследования уголовных дел по указанным выше «экономическим» статьям УК РФ во многом аналогичны методикам, используемым при выявлении мошеннических операций (см.

Чрезвычайная сложность выявления и доказательства фактов мошеннических действий приводит к тому, что до юридической квалификации доводится лишь очень небольшая их часть. «Готовые» (очевидные) факты мошенничества — редкость . Еще одной их специфической чертой является неочевидность, ведь в посягательствах такого вида незаконные операции маскируются под соответствующими установленным нормам, поэтому никогда нет уверенности, что имеет место факт преступления, а не случайная ошибка. В большинстве случаев, чтобы предъявить гражданский иск или начать уголовное преследование, не-

обходимо доказать по меньшей мере повторяемость признаков мошенничества, а само их наличие трактуется лишь как симптом, но не доказательство преступления. Издержки поиска и уточнения информации о совершении подозреваемым лицом различных обманных операций чрезвычайно велики и лежат в основе подготовительной деятельности к проведению следственных действий по выяснению мотивов, масштабов, алгоритма, временного диапазона, территории, методов мошенничества и иных его элементов.

Самую общую классификацию симптомов мошенничества можно представить следующим образом: 1) аналитические признаки данной институции, устанавливаемые на основе анализа совокупности некоторых данных и выделения нетипичного компонента (например, выявление процедур или взаимосвязей, которые слишком необычны, чтобы им верить) ; 2) точечное предоставление информации («наводка»), жалобы клиентов, изменения в образе жизни подозреваемых; 3) пропажа или подделка документов, обход существующих правил внутрифирменного контроля, инструкций, гражданско-правовых, административных и иных норм (см.: Альбрехт, Венц, Уильямс, 1995, с.

Мошенничество может быть выявлено на разных стадиях реализации данной институции: в момент совершения акта — благодаря тому, что кто-то заметит, как это происходит; на этапе сокрытия следов преступления — за счет обнаружения фальшивых документов или записей; наконец, post factum, когда происходит изменение образа жизни мошенников при трате похищенных ими сумм (Альбрехт, Венц, Уильямс, 1995, с. 182) . Для оперативного мониторинга и четкой идентификации фактов мошенничества необходимо комплексное взаимодействие механизмов и органов бухгалтерского учета, внутрифирменного контроля, аудита, ревизии, экспертизы, связей с общественностью.

Поскольку мошенничество проявляется в многообразных формах, а его агенты паразитируют в большинстве видов человеческой деятельности, выявление фактов осуществления этой институции требует систематических профилактических и следственных действий, совместных усилий различных правоохранительных и иных государственных институтов и органов.

Как уголовно-правовая институция мошенничество содержательно характеризуется следующими элементами:

уголовно-правовая норма (ст. 159 УК), преследующая за мошенничество. К этой норме примыкает целая совокупность статей УК РФ, в которых обман рассматривается как умышленное, общественно опасное и приводящее к значительному ущербу действие;

практика выявления и расследования случаев мошенничества, включающая соответствующее методическое и организационное обеспечение;

совокупность собственно мошеннических действий, выявленных, расследованных и получивших статус уголовно-правового факта. При мошеннических посягательствах незаконные операции, как правило, внешне выглядят как обычные действия, совершенные в соответствии с установленными правовыми, экономическими и прочими нормами. Для этого используются или подделываются официально признанные институциональные инструменты и атрибуты — служебные и должностные статусы и полномочия, платежные инструменты (банковские счета, ценные бумаги, кредитные карточки и др.), контракты, гарантии, документы, бланки, печати, помещения и техника реально существующих организаций и др.

Жизненным цикл специальных мошеннических средств довольно короток, ведь любое длительное воспроизведение одних и тех же приемов облегчает их обнаружение и раскрытие. Поэтому мошенники всех эпох должны были идти на шаг впереди своего времени, точнее, рутинеров, инертно воспроизводящих

свой быт по готовым моделям. Так, наиболее продвинутые программисты становятся хакерами и осуществляют мошеннические операции с кредитными картами (Ларичев, 1996, с. 153—158). Конечно, инновационная ориентация институции в целом не исключает, что некоторые мошеннические технологии воспроизводятся на протяжении нескольких веков (например, «финансовые пирамиды»)•

Одним из классификационных признаков подобных преступлений является количество и степень организованности их субъектов, по которому множество мошеннических действий может быть сгруппировано следующим образом: а) совершенные отдельными индивидами; б) совершенные стихийно организовавшимися группами; в) совершенные организованными преступными группами (ОПГ).

В первом случае акты мошенничества характеризуются в целом как непрофессиональные, поскольку в современных условиях совершить крупный обман в одиночку практически невозможно. Такие индивиды действуют по схемам «украл — продал» либо «украл — промотал». Их инструментарий обычно примитивен и сводится к подделке подписей, документов и т. д.

Стихийно организовавшиеся группы чаще всего состоят из нескольких (2—4) человек, образовавшим по стечению обстоятельств коалицию для осуществления незаконных действий. Подобные группы, в частности, совершают наибольшее количество преступлений (около 40 %) среди всех злоупотреблений с кредитными карточками, вовлекая в свою деятельность под угрозой применения насилия или под обещанием долевого участия работников торговых предприятий. В рамках таких групп происходит обмен опытом и мнениями, осуществляется согласованное принятие решений, вырабатывается стратегия и тактика поведения всех членов в соответствии с заранее расписанными ролями.

Участники ОПГ отличаются глубоким знанием сферы мошенничества, высоким профессионализмом совершения преступлений. В таких группах наблюдается четкое распределение статусов и функций: так, при махинациях с кредитными картами одни специализируются на краже платежных средств («тягачи»), другие — на подделке подлинных и изготовлении фальшивых платежных средств («фальсификаторы»), третьи («кассиры») обес-

печивают реализацию похищенный платежных средств. Каждый участник имеет определенную долю в преступном доходе.

Именно ОПГ было совершено в свое время большинство преступлений с использованием подложных авизо. Существовала определенная специализация между участниками группы: одни изготовляли поддельные документы, другие осуществляли отправку через телетайп, третьи контролировали их прохождение в РКЦ и банках, четвертые специализировались на получении наличных денег и их перевозке. Таким образом, ОПГ — это наиболее технологичная, информированная, функционально сбалансированная, специализированная и эффективно структурированная часть «преступного мира», образно говоря, его «планирующий сектор», вырабатывающий стратегию и ориентированный на устойчивость получения дохода.

Импульс мошенничества создается, прежде всего, противоречивостью формальной институциональной базы, «белые пятна» и несогласованность которой стимулирует «теневых предпринимателей» вышодно их использовать. Пределами данной инсти-туции является толерантность хозяйственных субъектов и общества в целом к нарушению законодательных и неформальных норм, степень эффективности инструментов и механизмов социального маркирования мошенников (например, ведение банками кредитной истории клиентов) , асимметрия информации о потенциальных партнерах и наличие специальных институтов ее аккумуляции и предоставления.

Действительно, одно дело — временная ситуация отклонения от нормального функционирования институтов общества и государства, но совсем другое — ситуация массового, сознательного и систематического нарушения их агентами установленных норм и правил, которая означает или трансформацию институциональной системы, необходимость коррекции и замены этих норм, или деградацию общества и распад его базовых институтов. Даже временная неспособность общества к диагностике фактов мошеннических действий (в том числе оппортунизма как уклонения от исполнения принятых на себя обязательств) отра-жает наличие системных функциональных проблем.

Так, в период бума «пирамидостроительства» в России было заведено более тысячи уголовных дел по факту мошенничества,

однако до суда удалось довести не более нескольких десятков, поскольку возникли сложности с доказательством умышленного характера такого рода действий, которые адвокатами трактовались как неизбежный и объективный в условиях рыночного хозяйства коммерческий риск. Конечно, и предприниматели, и потребители, и государственные функционеры постепенно фор-мируют навыки действий в ситуациях повышенного трансакци- онного риска, в том числе связанного с потенциальным мошенничеством, по прямым и косвенным данным просчитывают обоснованность соглашения, вырабатывают механизмы защиты. Про-явлением принципа path dependence применительно к развитию банковской системы современной России стали негативные воспоминания о дефолте государства и крахе финансовых пирамид, которые латентно тормозят интенсивную институционализацию кредитно-финансовых отношений.

Результаты исследования, проведенного Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ), констатируют удручающие перспективы развития российского финансового рынка (Каледин, 2004, с. 2; Панина, 2004, с. 2) На вопрос: «Вкладывали ли Вы за последние 7—8 лет свои деньги в различные финансовые компании, банки, и если да, то как Вы оцениваете свой опыт вложения денег в эти компании?» ответы участвующих в опросе граждан России распределились следующим образом: не вкладывали — 70 %; вкладывали и оказались с прибылью — 4 %; вкладывали, но при этом ничего не приобрели и не потеряли — 13 %; вкладывали, но при этом потеряли свои деньги — 7 %; затруднились или не захотели ответить — 6 %.

Таким образом, у большинства россиян (около 90 %) отсутствует позитивный опыт общения с финансовыми организациями. В настоящее время, по данным Ассоциации российских банков (АРБ), в банках хранят свои сбережения всего 10—15 % граждан. А после событий мая-июня 2004 г., резко обостривших проблему доверия клиентов кредитно-финансовой системе, размещать свои средства в коммерческих банках решились бы только 25 (!) опрошенных.

Можно предположить, что, благодаря латентности своего проявления в большинстве (70—95 %) правонарушений, мошенничество является их широким функциональным основанием,

представленным множеством не выявленных и не доказанных случаев, которые не обладают всеми признаками уголовно-правового событтия, квалифицируемого как мошенническое действие. В результате образуется особая реальность обмана, более размытая и условная, чем криминалистические характеристики данной институции.

Судить об этой реальности можно лишь косвенно, во-первых, опираясь на специальные методики, одна из которых, на-пример, основана на сопоставлении данных уголовной статистики с заявлениями, жалобами, сообщениями о преступлениях в средствах массовой информации и т. п. Другая подобная методика строится на сравнении таких данных с результатами анонимного анкетирования населения, должностных лиц, предпринимателей и т. д. Во-вторых, для определения действительных масштабов рассматриваемого явления необходимо проводить сопоставление уголовной статистики со статистикой гражданско-пра- вовык деликтов, административных и дисциплинарных правона-рушений, материалами судебных, контролирующих и иных организаций. Выявленные и получившие здесь правовую оценку факты некриминального обмана отличаются от собственно мошеннических действий размерами нанесенного ущерба и отсутствием прямого умысла.

Но грань между этими двумя видами фактов, имеющими различную правовую квалификацию, достаточно условна. Так, в ходе исследования теневой экономики в СССР (Московцев, Тад- жибаев, 1990) эмпирически быша выявлена устойчивая связь между ее криминальной и некриминальной составляющими, в силу которой, например, на 1 руб. преступных доходов приходится 5—6 руб. незаконный, но некриминальных доходов. По аналогии, для того, чтобы состоялся один факт криминального мошенничества, в этой же сфере деятельности должно реализоваться не менее 5—6 событий некриминального обмана, идентифицированного под различными разделами правонарушений. Преступление же как закономерное событие происходит в обстановке систематических правонарушений.

В-третьих, массовая практика российского бизнеса, в том числе взаимодействие покупателей и продавцов на рынках, характеризуется отсутствием правовых оценок и удовлетворением

неформальными механизмами улаживания разногласий и недопущения конфликтов. Не получая соответствующей оценки со стороны общества и государства, такая практика является «кузницей» изощренных форм и методов обмана потребителей, партнеров по бизнесу, органов управления и контроля и др.

Для аналитического предвосхищения «нестандартных» форм деловых отношений требуется целостное представление феномена мошенничества, установление механизма совершения действий в рамках данной институции на основе их вербального моделирования, позволяющего раскрыть суть типовых форм обмана «изнутри».

В известной модели «треугольник мошенничества» (Альбрехт, Венц, Уильямс, 1995, с. 14—85) выделяются следующие необходимые элементы этой институции: 1) давление внешних обстоятельств, прежде всего, финансовых; 2) возможность совершить и некоторое время скрывать акт мошенничества; 3) способность оправдать это действие.

Исходя из такого набора детерминирующих сил, мошенничество предстает институцией, которую может осуществить любой актор в условиях адаптации к агрессивной внешней среде. «Если человек ощущает давление внешних обстоятельств, имеет возможность и может оправдать свой поступок перед самим собой, то он, скорее всего, пойдет на мошенничество», — пишут авторы модели (там же, с. 36) . Они очень пессимистически смотрят на современного человека, обосновывая свою позицию разнообразными фактами: в частности, примерно 60 % всех американцев когда-либо в своей жизни что-либо «стащили» из магазина; 2/3 опрошенных студентов ведущих колледжей когда-либо во время зачетов и экзаменов жульничали; 87 % менеджеров способны ради улучшения имиджа свой фирмы на совершение мошенничества и др.

Поскольку человеческий «материал», готовый для реализации мошеннических действий, всегда в наличии, основное значение придается внешним обстоятельствам, среди которых наиболее значимыми являются: стремление достичь успеха любой ценой, неудовлетворенность своим трудом, низкая оценка своего вклада в дела организации, боязнь потерять работу, желание свести счеты с начальством или с коллегами, непонимание в

семье, приверженность к азартным играм, наркотикам, алкоголю, дорогим сексуальным удовольствиям, жизнь не по средствам, большие долги, жадность, низкая производственная дисциплина, отсутствие или недостаточность контроля, равнодушие к происходящему со стороны окружающих, предоставление искаженной или недостаточной информации, неспособность оценить качество работы и др.

Нетрудно заметить, что за большинством из перечисленных жизненных обстоятельств стоят или могут стоять разнообразные институциональные формы, среди который выщеляются наиболее простые институции: стяжательство, очковтирательство, кар- тежничество, пьянство, наркоманство, иждивенчество, потребительство, приспособленчество, аутсайдерство, беспутство, го-ловотяпство, мотовство, разгильдяйство и др.

Даже там, где, казалось бы, действуют исключительно субъективные психологические факторы (необходимость оправдания мошенничества перед самим собой), сквозь них «просвечивают» те же устойчивые бытовые обстоятельства, прошедшие достаточно длительную обработку в общественном и индивидуальном сознании. Самые важные из этих институциональных форм социальной психики — мировоззренческие ориентиры и пове-денческие установки, например, «так все делают», «это направлено на благие цели», «я заслуживаю большего», «невозможно вести дело без обмана», «не обманешь — не продашь» и др.

Мошенничество как социальное явление воспроизводится как широкий комплекс взаимодействующих друг с другом разнообразных социальных институций, в том числе и «светлых», зафиксированных с помощью правовых норм, методик, инструкций, многообразных способностей и свойств индивидов, их функций и статусно-ролевых позиций, на материальных носителях и вербально и т. д.

Создаваемая агентами институции мошенничества реальность подпитывается из еще более широкого основания, состоящего из неинституциированных форм обмана, образно говоря, из вездесущей лжи, «разлитой» тонким слоем по всей человеческой деятельности. По утверждению некоторык философов, «ложь укоренена в повседневной и общественной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди; она есть функция любых человеческих

коммуникаций, при которых осуществляется "встреча" интересов индивидов и социальных групп. Дело не в том, что имеется она или нет (простой жизненный опыт свидетельствует о наличии лжи), а в том, каков ее удельный вес в каждом конкретном случае» (Алексеев, Панин, 1996).

Остается открытым вопрос, является ли склонность к обману запрограммированной генетически или же здесь все решают обстоятельства жизни человека, его воспитание и социальная среда. Выгодное для себя введение других людей в заблуждение вырабатывается с детства по принципам минимизации издержек на получение постоянного объема благ или повышение объема и качества благ при неизменных издержках. Так возникают отлынивание, прогулы школьных занятий, имитация болезни, ласкательство и т. д. Постепенно все более совершенно овладевая данной институцией, человек становится способен предугадывать поведенческие реакции на свои действия и выстраивать сложную логику мошеннических актов. При этом наказание за обман может стать фактором торможения развития в этой институции лишь в случае обнаружения мошенничества, то есть его устойчивое закрепление с детства выступает во многом следствием случайных событий.

В первобытном обществе обман мог способствовать борьбе за выживание, у современных же людей он является одним из факторов преуспевания в жизни. Правда, у нормального человека подобные действия вызывают душевный дискомфорт, желание исправить последствия своей лжи или найти ей какое-то оправдание (Щербатых, 2003, с. 20 и др.) . Однако всегда были и находятся личности, которым обман столь же свойственен, как для других — правда. В таком случае мошенничество может стать и становится источником средств существования, как в случаях с различными «цыганами», фокусниками, шаманами, предсказателями, лженищими, шулерами и прочими категориями «непроизводительного класса».

Последнее обстоятельство указывает на появление у обмана свойств систематичности исполнения, специализации и усовершенствования его приемов, техники и профессиональности, превращения его в особый вид занятий с определенным доходом, то есть на начало институциональной организации человека в

отношениях обмана. Это дает представление о «нижней» границе институционализации мошеннического обмана, который на бытовом уровне отождествляется с обманом вообще.

Институция взяточничества позволяет еще более отчетливо представить социальные эффекты и пределы теневой инсти-туционализации. Главная проблема общества в этом случае не просто взятки, даже массовые и масштабные, а возникновение коррупции, ведущей к тому, что общественные институты, на которых она паразитирует, «портятся», перестают выполнять свои задачи, утрачивают «общественную миссию» (Яковлева, 2004, с. 8) и служат узкогрупповым, корпоративным и клановым интересам.

В результате формируется система устоявшегося произвола, которая охватывает целые сферы общественной жизни и, прежде всего, сферу государственного управления. В ситуации произвола взятка становится рутинным инструментом, сопровождая обыганым ход подавляющего большинства хозяйственных процессов. В соответствии с отношениями коррупции формируются эффективные модели поведения (см. : Шонова, 2004) , направленные на оптимизацию размера и структуры трансакционных издержек. Поэтому под словами «мне удобно, чтобы функц^не- ры брали взятки» подпишутся многие добропорядочные граждане. В самом деле: удобно дать конверт с деньгами или ценный подарок, чтобы не стоять в очередях, не бегать по кабинетам, быстрее получить справку или паспорт, оформить сделку, чтобы ребенка взяли в детсад, чтобы получал хорошие оценки в школе и в вузе, приняли в институт, не отправили в армию, не изъяли водительские права, не взимали штраф в полном объеме и т. д. Как показывают глубокие социологические исследования, «все больше бизнесменов считает, что коррупция — это благо для России, что без коррупции невозможно реально работать в нашей экономике» (Григорьева, Максаков, 2004, с. 1—2). Коррупция выступает своего рода универсальной смазкой механизма функционирования российского общества и его хозяйства.

Благодаря коммерческой эффективности и типичности коррупция утрачивает криминальный смысл и обретает легитимность в глазах большинства населения, бизнеса и даже государства. Во-первык, чаще всего российская коррупция совершается

как бы по закону, на основании неких нечетко прописанных правил и законов, оставляющих конкретным чиновникам субъективное право их толкования (Оборотни..., 2003, с. 1—2). Во-вторых, вполне легальный «бюрократический бизнес» возникает из каждого пункта закона, который уполномочивает чиновника распоряжаться определенными активами. Обладая подобными полномочиями значительная часть чиновников неизбежно начинает извлекать из своего статуса ренту в дополнение к официальному доходу. В условиях же государственно-олигархического капитализма в России можно утверждать, что главным источником коррупции является «сплоченное коррумпированное сообщество», которое и продуцирует действующие в стране законы (Привалов, 2004, с. 10) . Как приговор либеральным преобразованиям можно рассматривать тезис С. Роуз-Аккерман: «Широкомасштабное взяточничество способно трансформировать государственную систему, на первый взгляд основанную на демократических или меритократических принципах, в систему, основанную на подкупе» (Роуз-Аккерман, 2004, с. 19) .

Несмотря на видимую прочность и внушительность масштабов современную российскую коррупцию вряд ли допустимо считать сложившейся и завершенной институциональной системой, хотя для этого и имеются многие фундаментальные основания: включенность коррупционеров в большинство отечественных институтов; корректировка «живыми» рыночными отношениями, основанными на частном интересе, жестких и недостаточно продуктивных «доктринальных норм» (Тимофеев, 2000, с. 122) . До сих пор полные масштабы разрушительного воздействия легальной коррупции и чиновничьего бизнеса скрыты благоприятной конъюнктурой, но как только она ухудшится, страна увидит де-формированную социально-экономическую систему и в полной мере «почувствует своих воров» (Привалов, 2004, с. 10) .

Благодаря своим основаниям в обыденной жизни теневые институции мошенничества и взяточничества устойчиво воспроизводятся на протяжении многих веков, гибко адаптируясь к трансформациям и модификациям основных социальных институтов, встраиваясь в механизмы их функционирования и давая начало сложным и комплексным теневым институциональным формам. Большая часть последних может получить сколько-ни-

будь прочное существование только в меру своей легальности, дающей возможность скрыть имеющийся в них негативный для общества момент, сочетать его с нормальными формами человеческой деятельности и получить поддержку заметной части населения и государства. Ясно, что легитимация подобных институциональных форм не может не бытть частичной и временной. Здесь и проходит основная граница теневой институционализации. Теневая реальность перестает быть таковой, когда становится полностью легитимной.

Институция пьянства порождает еще более обширный теневой институциональный комплекс, наиболее развитые и органи-зованные элементы которого относятся к официально и общественно признанной деятельности: производство и реализация алкоголя; формирование за счет «пьяных» денег доходов бюджета и др. В СССР до 1985 г. ликероводочная промышленность фор-мировала почти 30 % бюджетных поступлений (в настоящее время — не более 5—6 %) .

Основу российской «индустрии пьянства» составляют 150 спиртовых и около тысячи крупных ликероводочных заводов. Кроме того, она включает огромное количество относительно небольших предприятий и цехов (легальных и нелегальных) местного значения, производящих алкогольную продукцию. Сюда же следует отнести и предприятия пивной промышленности, одной из наиболее характерных черт которой является, по данным налоговый органов, «повсеместная распространенность и массовость» (Сагдиев, 2001, с. 5), что также характерно для самогоноварения.

Наиболее динамичной отраслью пищевой промышленности современной России является пивоварение, продукт которого занимает второе место в структуре потребления алкоголя (17 %), уступая водке и ликероводочным изделиям (73 %) и опережая виноградные и плодово-ягодные вина (7 %) , коньяки (1,6 %) , шампанские и игристые вина (1,4 %) (Борисов, 2003, с. 32) . Закономерно, что в рейтинге наиболее рекламируемых в России продуктов и услуг в 2003 г. пиво находилось на втором месте (после мобильной связи) с около 200 тыс. выходов рекламы (Борисов, 2004, с. 50) .

Бурные дискуссии о поправках к ст. 16 Федерального закона «О рекламе», существенно ограничивающих продвижение пива, показали, какие инвестиции могут потерять спорт и телевидение из-за подобных ограничений. В пресс-службе компании «Балтика», например, заявили о намерении отказаться от спонсорства чемпионата России по футболу: «Наша компания за год поддерживает тридцать-сорок спортивных мероприятий, поправки же означают запрет на спонсирование, и мы вышуждены будем прекратить поддержку спорта» (Борисов, 2004, с. 49) .

Урон, наносимый пьянством российскому обществу, поистине огромен и ни в коей мере не нивелируется позитивными эффектами «пьяного образа жизни» наших сограждан, по данным профессора В.В. Лунева, почти каждое третье преступление совершается людьми в состоянии алкогольного опьянения (Яч- менникова, 1999, с. 9); ежегодно от случайных отравлений алкоголем умирает более 40 тыс. человек (Смовж, 2004, с. 1); на учете в психических и наркологических диспансерах находится более двух миллионов россиян (Онищенко, 2004, с. 11). По данным Всемирной организации здравоохранения, показатели смертности среди алкоголиков в 2—4 раза выше, чем среди населения в целом; с употреблением спиртнык напитков связано 30—50 % всех дорожно-транспортных происшествий со смертельным исходом; систематическое и чрезмерное потребление алкогольной продукции отрицательно влияет на все основные показатели здоровья человека — заболеваемость, смертность, физическое развитие, инвалидность; пьянство — непосредственная причина более, чем 40 % разводов (Панкратьева, Попов, Шиленко, 1989, с. 128—138).

Результаты функционирования институции пьянства про-тиворечивы, но в целом негативны с социально-экономической точки зрения и несамостоятельны в институциональном смысле. Следует иметь в виду глубокую укорененность пьянства в современной социальной структуре. Отчасти она предопределена генетически, другой частью связана с проблемами идентификации и продуктивной реализации человеческого потенциала на возмездной основе. Потенциал слишком многих людей остается невостребованным, а их труд адекватно не оплачивается. Низкая степень мобильности населения, высокие трансакционные издерж-

ки поиска и смены места работы и проживания, отсутствие накоплений еще более осложняют социально-психологическую ситуацию в стране. Значительная часть населения не может удовлетворить свои потребности в творчестве, самоутверждении, добиться справедливости, сочувствия. Алкоголь выполняет своеобразную компенсаторную функцию при обострении указанных проблем и при их хроническом протекании. От конкуренции со стороны наркотических средств алкогольную продукцию «спасает» ее относительно невысокая цена, тем более в реалиях обилия суррогатов. Расширенное воспроизводство агентской базы теневых институций пьянства и наркоманства создает избыточное давление на социальную систему нашей страны, обостряет ее функциональные противоречия и диспропорции.

Организованная преступность, будучи наиболее развитой теневой институциональной формой, демонстрирует тенденцию экспансии в «светлую зону», что опосредованно отражается в лингвистических изменениях в сторону повышения частотности использования жаргонных выражений, характерных для преступного мира, и их рутинизации в коммуникациях, в трансформации репертуара телевидения, новостей прессы и т. д.

Институционализация преступности — качественно новый этап ее развития. Если традиционно организованная преступность была всецело основана на насилии, а ее лидеры являлись маргиналами, аутсайдерами общества, то современные ОПГ выполняют функции, позитивные эффекты от которых передаются в общество (например, обеспечение гарантий при сделках и внесудебного разбирательства по долгам), а также позволяют многим людям пользоваться определенными услугами (приобретение качественных наркотиков, проституция во всех ее формах, игорные дома и тотализаторы и т. д.) . «Понятия» преступного сообщества оказались предпочтительнее неустойчивых, зыбких, по-добных «миражам» и «фантомам» законодательным нормам. В результате мафия становится органическим институтом рыночного хозяйства (Латов, 2001, с. 68—69) .

До сих пор отсутствуют фундамент ал ьные институциональ - ные разработки проблем экономики организованной преступности, поэтому нет достаточно четкой и системной интерпретации природы этого понятия. По логике, вымогательство есть базовая

институция организованной преступности, так как в основе ее деятельности — силовое превосходство, которое предстает в виде прямого насилия или угроз причинения физического или имущественного ущерба.

Если согласиться с доминированием этого сугубо криминального элемента, то организованная преступность развивается по пути «консолидации», «единения», «сплочения» на силовой основе с последующей экспансией выработанных институцио-нальных технологий в законопослушную часть общество (Организованная преступность, 1993, с. 121 и др.). В ОПГ следует видеть прежде всего качественно новое состояние криминальной по своей сути основы. Данная модель достаточно объективно опи- сыхвает специфику эволюции российского бизнеса: наиболее показательный пример — контроль бандитами автозавода в Тольятти (см. : Эксперт, 1997, № 48, с. 21—22) . Широкий размах рэкета в России стал следствием высокого уровня спроса со стороны предпринимательства на правоохранительные услуги в ус-ловиях «размытой» структуры прав собственности, разгула традиционной преступности, низкой эффективности деятельности органов внутренних дел, отсутствия общепризнанных правил ведения бизнеса. Вплоть до настоящего времени рэкет остается одним из самых заметных доходов отечественной организованной преступности 1.

Силовые методы быши скопированы и воспроизведены в крупном и среднем бизнесе. По оценкам, часто приводимым в печати, в середине 90-х годов 55 % капитала в российской экономике и 80 % голосующих акций перешли в руки преступных кланов (Организованная преступность, 1996, с. 84) . Подобные оценки в силу несовершенства методологии изучения экономики преступности существенно завышены. Более реалистичную картину дают социологические опросы предпринимателей, согласно которым на долю криминальных субъектов приходится 15 % рыночного пространства (Радаев, 1998, с. 100) .

Не удовлетворяясь традиционными сферами организованной преступной деятельности — воровство, наркобизнес, контрабанда, проституция, торговля оружием, азартные игры, рэкет, — ее участники постепенно легализуются и авансируют капитал «с криминальным прошлым» в наиболее прибыльные сферы

хозяйства. К таковым относятся: государственные программы, финансируемые из бюджета; кредитно-финансовая сфера; приватизационные операции; внешнеэкономическая деятельность; сырьевая и топливная промышленность; сфера обращения драгоценных камней и металлов; шоу-бизнес; рыбный и икорный бизнес и т. д. Этот процесс неизбежно сопровождается привнесением криминальными элементами в указанные отрасли методов насилия и запугивания, что подтверждается их трансформацией в рутинный инструмент российских хозяйственных отношений.

Однако отечественная модель институционализации преступности не универсальна. Мировой опыт показывает, что имеет место не простое распространение криминального элемента на отдельные, или даже многие, сферы «здорового» общественного «организма», а, скорее, процессы адаптивного взаимодействия, «тонкого» приспособления их друг к другу. Во-первых, преступные организации все больше приобретают корпоративный вид. И по внешней форме, и по внутренней структуре они структурно уподобляются формам организации основного звена современной экономики. Даже органы их управления напоминают советы директоров крупнейших компаний 2. Основное отличие подобных организаций от официально действующих корпоративных структур состоит в наличии у них подразделений оперативного силового реагирования (хотя крупные коммерческие банки содержат мощные службы безопасности...) .

Во-вторых, происходит конвергенция технологий, применяемых организованной преступностью и оппортунистическими и коррумпированными «белыми воротничками». Сокращение применения ОПГ методов прямого насилия и угроз физической расправой редуцирует проблему выявления совершаемых ими противоправных действий к стандартным экономическим преступлениям. Происходит налаживание организованной преступностью взаимовыгодных отношений с органами правопорядка, политиками, населением. Мафия не только минимизирует насильственные действия, но и сдерживает их проявления со стороны неорганизованной преступности, например, взяв под контроль уличные банды. Благодаря ОПГ люди получают возможность покупать запрещенные или дефицитные товары, получить работу и т. д. Заметные суммы мафия имеет возможность расходовать на

благотворительность, инвестируя общество за его счет и устанавливая атмосферу «согласия», терпимого отношения к ней. Тем самым вуалируется угроза организованной преступности для общества, приуменьшается ее содержательное отличие от предпринимательского сообщества.

В-третьих, формальное слияние организованной преступности с окружающими ее хозяйственными субъектами происходит особенно успешно при активном «отмывании» преступных доходов с последующим инвестированием их в легальный бизнес (Карпец, 1992, с. 263) . Игнорирование «происхождения» ка-питала недопустимо, равно как и амнистия капиталов, поскольку тем самым государство выступит оппортунистом своей функции институционального агента всего общества, в обмен на перспективу инвестиций предав его законные интересы.

Идеалистически настроенные исследователи предвосхищают «радужные» перспективы институционального развития мафиозной организации (Латов, 2001, с. 104), когда она полностью «растворится» в законном бизнесе, порвет с преступными функциями и начнет соблюдать установленные правила пред-принимательства. В наибольшей степени подобному варианту соответствует японская организованная преступность, которая действует легально и поддерживает тесные связи с полицией. Правда, в последнее десятилетие это «идиллическое» сосуществование полиции и якудза начинает разрушаться...

Формально границы теневой институционализации зависят от всеобщности лежащих в ее основе базисных институций (Бергер, Лукман, 1995, с. 132). Если они полностью и повсеместно разделяются членами общества, то границы институционализации будут широкими. Если же теневые институции воспроизводятся лишь в рамках отдельных социальных групп, эти границы становятся более узкими, а формирующийся порядок хозяйства будет фрагментарным. Таковыми оказались в связи с этим почти все теневые институциональные образования, рассмотренные выше.

Некоторое исключение из этого ряда представляют два крайних варианта институционализации организованной преступности. Вариант растворения в официальном обществе означает утрату ее базисных институций — вымогательства и силового превосходства — и движение вспять процесса теневой институцио-

нализации. Вариант достижения организованной преступностью господства в государстве демонстрирует ее интеграционные возможности — объединение многообразных, но разрозненных легальных и нелегальных, легитимных и нелегитимных институциональных процессов.

Однако в этой высшей форме институционализации преступности отчетливо обнаруживается ограниченность силового базиса. Даже теоретически трудно себе представить, что ценности насилия могут разделяться большинством граждан, поэтому историческая перспектива подобной институциональной системы — дезингрессия (термин А.А. Богданова) , то есть распад на фрагменты с последующим их обособлением и элиминацией. Для сохранения экономической базы ОПГ в своей новейшей форме международного терроризма прибегают к идеологической диффузии ортодоксального ислама. Без религиозной обработки исходно недостаточно критичных масс сохранение насилия и силового превосходства как институциональной основы организованной преступности проблематично, ибо общество воспринимает такие ценности и нормы, как преходящие, временные и с течением времени, стабилизацией экономического положения произойдет их неизбежная элиминация.

Включение в анализ институции новаторства позволяет более отчетливо зафиксировать выявленную закономерность эволюции «теневой» институционализации: природу и специфику этого процесса не удастся раскрыть, представляя его как автономное воспроизводство «теневых» институций. Его границы и формы могут быть установлены только при анализе взаимодействия и взаимопроникновения «теневых» и «светлых» структур и функций человеческой деятельности. Само по себе новаторство позитивно оценивается обществом, хотя составляющие его «ак- ционистскую» основу элементарные действия в разнообразных сферах имеют в большинстве случаев «теневой» характер, проявляясь как нарушения норм, правил, стандартов и т.п., регулирующих функционирование этих сфер. Так, почти вся экономическая инициатива в советское время принадлежала «теневым» субъектам, которые действовали активно и творчески ценой нарушения законодательства, в том числе уголовного, добивались общественно-полезных результатов, терпели личные лишения —

получали выговоры, увольнялись с работы, теряли в заработке, садились в тюрьму и др. Лишь некоторая часть проявляемой инициативы находилась в «законе» и осуществлялась по специальным разрешениям.

Таким образом, в институции новаторства особенно органично сочетаются социальные силы «света» и «тени», в столкновении создающие импульс креативного порождения нового и конструктивного разрушения старого, которое, тем не менее, может в течение длительного времени доминировать в рассматриваемом неустойчивом единстве на основе механизма инерции.

Хотя легитимация теневык институциональных форм всегда остается ограниченной, они могут пользоваться поддержкой широких слоев населения и государства, интегрироваться со «светлыми» институциями, образуя крупные комплексы. Но по причине неустойчивости в долгосрочной перспективе оптимальной формой их существования является воспроизводство момента неопределенности своего социального статуса, синтезирующего позитивные и негативные оценки.