"История русского литературного языка
- это история постепенного развития русского просвещения". Роль исторического словаря литературной речи в создании этой историко-лингвистической концепции умственного, культурного и, в частности, художественного развития русского общества.
лучше всего определяется таким афоризмом великого русского поэта В. А. Жуковского: "Всякое слово, получающее место в лексиконе языка, есть событие в области мысли" [35].Исторический словарь русского литературного языка XVIII-XX вв. должен воспроизвести громадную, складывающуюся из тысяч звеньев цепь таких "событий в области мысли". Но этого мало: он заложит твердые основы исторической семантики русского языка, он поможет открыть закономерности в историческом движении русского народно-языкового творчества.
При изучении конкретной истории отдельных слов и выражений обнаруживаются те разнообразные ручьи и потоки, которые с разных сторон - из глубин народной жизни и устного народного творчества, из быта и культуры разных социальных слоев общества, из разных областей профессионального труда - несут новые формы выражения и выразительности, новые мысли и предметы, новые слова и значения в море литературного языка. В этой широкой картине исторически изменяющихся словарных взаимодействий разных стилей литературной речи с живым народным языком, его этнографическими, классовыми и социально-профессиональными говорами, с диалектами городского языка, с языком науки и техники, историк-лингвист найдет точные законы исторической перспективы.
Лингвистический анализ происхождения и семантических изменений слов, фраз, идиом разносторонне и глубже откроет международные связи русского языка. В русском разговорном слове роздых обнаружится соотношение с немецким Rasttag, которое вошло в военный русский язык Петровской эпохи; из-под книжно-публицистического слова животрепещущий проглянут и торгово-мещанское животрепящий и французское palpitant и т.
п.В процессе накопления исторических фактов выяснятся основные пути международных путешествий, связей и скрещений русской лексики и фразеологии, обнаружатся социально-исторические причины таких семантических отношений. Вместе с тем наблюдения над семантическими изменениями, связанными с переходом слов и фраз как из одного языка в другой, так и из одного диалекта или стиля в другой, помогают тоньше и яснее понять историю стилей русского литературного языка - на фоне сравнительной истории других языков (например, западноевропейских) и на фоне исторической диалектологии и исторической лексикологии самого русского языка.
Кроме того, описание различных условий и мотивов возникновения и семантического изменения слов, идиом и фраз прольет яркий свет на общую проблему языка и мышления [36].
В свете этих новых принципов лингвистического исследования и понимания самый лексический и фразеологический состав современного русского языка представится в более дифференцированном и стройном виде. Нормы стилистической оценки явлений современной речи в необходимых случаях получат историческое обоснование. Выплывающие на поверхность современной литературной речи жаргонные слова и выражения подвергнутся суду истории, который может определить социальные пределы и общественную ценность присущих им семантических возможностей. Примером может служить распространившееся в современном внелитературном просторечии жаргонное выражение "на ять" в значении: прекрасно, как нельзя лучше. Несмотря на остроту своей экспрессии, оно лишено интеллектуальной ценности и окрашено ярким колоритом вульгарного безвкусия. История этого выражения, представляющего осколок жаргонной поговорки, может лишь подтвердить эту стилистическую окраску.
Выражение на ять вышло из жаргона мелкого чиновничества Н. С. Лесков в "Мелочах архиерейской жизни" так описывает стиль и дух канцелярии полицмейстера: "Здесь среди этих форменных людей, в которых, несмотря на всю строгость их служебного уряда, все-таки билось своим боем настоящее широкое русское сердце, шли тишком сметки на свойском жаргоне: "как тот нашего вздрючит, или взъефантулит, или пришпандорит?".
Слова эти, имеющие неясное значение для профанов, для посвященных людей содержат не только определительную точность и полноту, но и удивительно широкий масштаб. Самые разнообразные начальственные взыскания, начиная от "окрика" и "головомойки" и окаи чивая непрактикуемыми ныне "изутием сапога" и "выволочкою", - все они, несмотря на бесконечную разницу оттенков и нюансов, опытным людьми прямо зачисляются к соответствующей категории, и что состаляет не более как "вздрючку", то уже не занесут к "взъефантулке" или "пришпандорке". Это нигде не писано законом, но преданием блюдется до такой степени чинно и бесспорно, что когда с упразднением "выволочки" и "изутия" вошел в обычай более сообразный с мягкостью века "выгон на ять - голубей гонять", то чины не обманулись, и это мероприятие ими прямо было отнесено к самой тяжкой категории, т. е. к "взъефантулке".Филологическое изучение письменных памятников XVIII-XIX вв, и художественное понимание литературных текстов этого времени быстро двинутся вперед под влиянием исторического словаря русского литературного языка. Explication du texte найдет в нем крепкую опору. Язык классиков заблистает новыми красками для читателя и исследователя. В самом деле, ведь язык Пушкина - основоположника современной литературной речи - остается достаточно темным даже для современного пушкиниста во многих таких местах, которые при поверхностном восприятии кажутся не нуждающимися ни в каких комментариях.
Например, фраза из "Гробовщика" Пушкина, изображающая лицо переплетчика "в красненьком сафьяновом переплете", не может быть понята современным читателем во всем семантическом объеме без историко-фразеологических комментариев, без исторического словаря русской литературной речи. Рассказчик "Гробовщика" с неподражаемым комизмом и иронией повествует об окончании пира у сапожника Шульца: "Гости разошлись поздно и по большей части навеселе.
Толстый будочник и переплетчик, коего лицо казалось в красненьком сафьяловом переплете, под руки отвели Юрку в его будку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен. Гробовщик пришел домой пьян и сердит". Подбор слов и образов в этом отрывке по-разному и с разных точек зрения изображает опьянение гостей. Описание внешности переплетчика выражает то же. Соответствующая фразеология, восходящая к языку Княжнина (в комедии Княжнина "Хвастун"), была включена в фонд "крылатых выражений" пушкинского времени. Так, Вяземский писал в своей "Старой записной книжке":"Его лицо, краснокожее и расцветающее почками багровосиними, напоминало стихи Княжнина:
... ... лицо
Одето в красненький сафьянный переплет:
Не верю я тому, а кажется он пьет" [37].
Точно так же выражение из пушкинского "Бахчисарайского фонтана" язвительные лобзания:
Чей страстный поцелуй живей
Твоих язвительных лобзаний?
не может считаться вполне уясненным. Исследователи Пушкина наивно верят ироническому комментарию самого поэта, согласившегося под влиянием критики Вяземского отменить эпитет язвительный (Письма кн. П. А. Вяземского от 1-8 декабря 1823 г.) [38]: "Поставь пронзительных. Это будет ново. Дело в том, что моя грузинка кусается, и это непременно должно быть известно публике" [39].
В этом конкретном смысле укуса как будто легко истолковывает и родственное словосочетание - язва лобзаний в стихотворении Пушки "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем":
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий.
Однако этот строй понимания вступает в острое противоречие со стихом "Душа тобой уязвлена" из стихотворения "В крови горит огонь желанья" (ср. у Радищева в "Путешествии из Петербурга в Москву: "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвленна стала"). Текстологическая справка в рукописи этого стихотворения удостоверяет, что вместо "уязвлена" Пушкин сначала написал "упоена".
Между тем выражение "Душа тобой упоена" еще раньше было употреблено Пушкиным в "Кавказском пленнике":Непостижимой, чудной силой
К тебе я вся привлечена;
Люблю тебя, невольник милый,
Душа тобой упоена...
Чем вызвана эта стилистическая замена "упоена" на "уязвлена"? Очевидно, тем, что слово уязвленный в значении "раненный любовью, упоенный, плененный" в сознании Пушкина более соответствовало народно-поэтическому, библейско-восточному слогу стихотворения: "В крови горит огонь желанья" (ср. в библейской "Песне песней": "уязвлена есть любовью аз").
Ведь слова упоение, упоительный, упоенный являются галлицизма (ср. франц. enivrement, enivrant, enivre) [40]. Они были принадлежностью французско-европейского галантного стиля эротической лирики и вносили диссонанс в экзотический примитивизм народной романтики "восточного слога". Трудно сомневаться в том, что на Пушкина в этом отношении повлияли критические замечания А. С. Шишкова. А. С. Шишков, противопоставляя русский народно-поэтический язык простых писателей языку современных русских поэтов западновоевропейской школы, в своих "Разговорах о словесности" писал: "Язык нежности их имел в себе также нечто особое от нынешнего. Они не говорили своим любовницам: я заразился к тебе страстью, я пленил себя твоими взорами, я поражен стрелою твоих прелестей, ты предмет моей горячности, я тебя обожаю и проч. Все это чужое, не наше русское. Они для выражения своих чувствований не искали кудрявых слов и хитрых мыслей, но довольствовались самыми простыми и ближайшими к истине умствованиями" [41].
В связи с этим А. С. Шишков берет на себя защиту "простонародных старинных выражений любви и нежности: "Мы ныне говорим: я пленился тобою, а в старину говаривали: я уязвился тобою" [42]. Воспользовавшись этими указаниями Шишкова, Пушкин оживляет старинное выражение и применяет уязвленный в значении "плененный, упоенный".
То же словоупотребление затем укореняется и в языке Вяземского: "В начале тридцатых годов... расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными красавицы; кто более или менее уязвленный, но все были задеты и тронуты" [43].
Можно думать, что и в слово язвительный Пушкин намеревался вложить значение "пленительный, упоительный, полный глубокой страсти, пылкий".
Конечно, понимание литературного текста зависит и от хорошего знания словаря самого данного писателя. Например, в языке ранних стихотворений Пушкина слово позор употребляется в своем старом, церковнославянском значении: зрелище. Так, в оде "Вольность" (1817):
Везде мечи, везде железы,
Законов гибельный позор
(т. е. зрелище гибели, разорения законов). В стихотворении "Деревня" (1819):
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
В поэме "Руслан и Людмила":
Но между тем какой позор
Являет Киев осажденный?
С начала 20-х годов это архаическое значение слова позор отмирает в пушкинском языке. И с этого времени Пушкин употребляет слово позор в современном значении: бесчестье, постыдное, презренное положение. Например, в стихотворении "Кинжал" (1821):
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды.
В стихотворении "Наполеон" (1821):
И Франция, добыча славы,
Плененный устремила взор,
Забыв надежды величавы,
На свой блистательный позор.
В стихотворении "Недвижный страж дремал" (1823):
Таков он был, когда с победным договором
И с миром и с позором
Пред юным он царем в Тильзите предстоял.
В поэме "Цыганы":
Что бросил я? Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.
В стихотворении "Дружба" (1825):
Что дружба? Легкий пыл похмелья.
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор?
Ср. также:
И наконец на свой позор
Вперил он равнодушный взор.
(Из Ариостова "Orlando furioso", 1826).
Она забыла стыд и честь,
Она в объятиях злодея!
Какой позор!
("Полтава")
... Семью
Стараюсь я забыть мою -
Я стала ей в позор...
(Там же)
И другие подобные.
Таким образом, изучение индивидуального словаря пушкинского языка устанавливает хронологическую грань, за которую не переходит архаическое, славянское употребление слова позор как синонима позорище (зрелище) в языке Пушкина [44]. Это наблюдение важно для определения основных этапов и тенденции эволюции пушкинского языка. Но в широком русле истории русского языка этот индивидуальный факт приобретает глубокий интерес и выразительную силу лишь на фоне общей картины семантических изменений слова позор в русской литературной речи. Следовательно, и здесь подлинное историческое осмысление факта упирается в вопрос об историческом словаре русского литературного языка. Для его создания необходимо систематическое обследование литературных источников, необходимы исследования по семантической истории отдельных слов и выражений. Краткие очерки истории отдельных слов и выражений в русском языке XVIII-XIX вв. наглядно покажут разнообразие семантических процессов, характеризующих литературное развитие русского языка, и богатство того нового лингвистического материала, который может быть раскопан и обнародован историческим словарем русского литературного языка XVIII- XX вв.