4.10. Вера, сомнение, знание в социально-гуманитарных науках
Социально-гуманитарные науки, в отличие от естествознания не забывающие о своих корнях в «человеческих смыслах» и отношениях, рассматривают веру и верования человека прежде всего как данность его бытия среди людей. Так, Э. Гуссерль видит'.основу. «наук о духе» и достоверность познания в «жизни» или «жизненном мире», который является сферой нс- гюсредсівенно очевидного и в этом смысле первичного.
Важно подчеркнуть, что для Гуссерля «жизненный мир» — это «круг уверенностей», к которым относятся с давно сложившимся доверием и которые в человеческой жизни приняты в качестве безусловно значимых и практически апробиро- ванныхдо всех потребностей научного обоснования1. Это достоверные, очевидные предпосылки всякого познания (в том числе и научного), имеющие большую значимость по сравнению с ценностью объективно-логических высказываний. Именно очевидности «жизненного мира» и выступают у Гуссерля критерием! достоверности. Идея рассмотрения достоверности в связи с дорефлективными представлениями о «жизни», «жизненном мире» предстает как определенная традиция, на разные лады развиваемая в работах феноменологов и герменевтиков.Идеи Л. Витгенштейна о вере, достоверности, уверенности также близки традиции, где познание не сводится к науке, к.естеетвознанию, но имеется в виду обыденное; опытное, жизненное знание, а также гуманитарное — филологическое-, историческое, теологическое. — далекое от рационально-логических норм, образцов научности, созданных в естествознании. ©н не рассматривает достоверность как характеристику знания — доказательного, обоснованного с помощью логической связи с высказываниями, истинность которых доказана либо эмпирически подтверждена, но исследует ее укорененность в допонятийных феноменах, на уровне более глубинном, чем субъектно-объектные отношения, как некую «форму жизни». Витгенштейн раскрывает достоверность в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Жизнедеятельность в целом, а не только познание или общение невозможны без веры, доверия, принятия знания как достоверного. Опираться на некоторые достоверности, несомненности — это и есть «форма жизни» и ее условие. Усвоение «картины мира» в детстве, основанное на доверии взрослым, — это тоже «форма жизни», а не чисто познавательная процедура, не просто знания, но реальные действия на основе уверенности в том, что говорят взрослые. «Ребенок приучается верить множеству вещей.-., учится действовать согласно этим верованиям.
Мало-пома- лу оформляется система того, во что верят; кое-что в ней закрепляется незыблемо, а кое-что более или- менее подвижно. Незыблемое является таковым не потому, что оно очевидно или ясно само по себе, но поскольку надежно поддерживается тем, что его окружает»2. Достоверность — условие и «форма жизни», бытия среди людей, результат того, что «мы принадлежим к сообществу объединенному наукой и воспитанием». Как «форму жизни» -Витгенштейн рассматривал и речевую деятельность, говорение, «языковые- игры»,--которые предстают не в собственно лингвистическом смысле, но как жизнь в ее культурно-исторических и социальных формах. «Языковая игра» понимается как некоторая языковая форма межличностного общения, выбранная-на основе правил:и норм, конвенции и верова-•, ¦ I • «1 ' . ; ' П-Г '% 1': lt;
ний, необходимых для данного вида деятельности. Достоверность-уверенность коренится как в бытийных смыслах «языковой игры», так и в ее правилах и нормах. Через «языковые игры» достоверность обнаруживает свою человечески-бытийную природу, и так происходит прежде всего потому что это цело©, состоящее из языка и действий, в которые он вплетен.
Как «жизненные феномены», имеющие свои функции в контексте бытия, рассматривал веруй верования известный испанский философ и культуролог X. Ортега-и-Гасет, противопоставлявший роль идей и верований в бытии человека. Идеи как результат интеллектуальной деятельности и воображения включают в себя и обыденные мысли, и строгие научные теории — все то, «что приходит в голову» человеку. Он их творит, распространяет, оспаривает и даже способен умереть в борьбе за них, но, в отличие от реальной жизни — ее мы проживаем, — идеи принадлежат сфере интеллектуальной жизни, которая конструируется как «ирреальность»;і Идеи поддерживают друг друга и образуют некое целое — определенную умственную конструкцию, систему идей, между которыми всегда существует как .непреодолимая дистанция,расстояние от реального до воображаемого.
В отличие от идей, верования не являются плодом наших размышлений, мыслями или суждениями, они совпадают с самой реальностью как наш мир и бытие.
Ортега, как и Витгенштейн, полагает, что верования — это «наиболее глубинный пласт нашей жизни», все то, что мы безоговорочно принимаем в расчет, не размышляя, об этом. В нашей жизни мы руководствуемся огромным количеством верований, подобных тому, что «стены непроницаемы» и нельзя пройти сквозь здания или что земля — это твердь и т.п., хотя и бывают ситуации, для которых не оказывается коренных верований, и тогда рождается сомнение. Верования — это другой жизненный феномен, нежели идея, мы в них пребываем как «пребывают в уверенности»; о них не размышляют,.но с ними всегда считаются. Являясь основанием жизни, базисной предпосылкой и условием наших действий, верования присутствуют в нас не в осознанной форме, а как «скрытое значимое нашего сознания». По этой причине мы их обычно не осознаем, не мыслим, но они воздействуют'на нас неявно, как воздействует и то, что мы делаем или мыслим явно. Значимость наших верований определяется тем, что они унаследованы как традиции, принимаются в готовом виде как «вера наших, ощцов», система прочных, принятых на веру объяснений и ищерпрешаций, «образов» реальности; действующих і в жизни предков. Среди самых значимых в европейской культуре является вера в разум и интеллект. .Как бы она не менялась и не.критиковалась,.человек/по-прежнему рассчитывает на действенность своего интеллекта, активно консти- гуирующе^о^яшщЬт Однако,.считает Ортега,, ,сслЦ вера в разум остается непоколебленной, то отношение к конкретным идеям постоянно изменяется, вплоть до их отвержения. Философ вводит понятие «коллективной веры», признавая коллективно установленное, социально действенное состояние веры, которое предстает как «социальная догма». Она не остается неизменной, и даже самые фундаментальные верования претерпевают своеобразную трансформацию в истории культуры.Вера присутствует и в структуре научного знания. Как правило, исследователи стремятся предельно ограничить в науке область веры, что является одним из важных требований научности, но одновременно многие мыслители, особенно в сфере философии и культуры, признают конструктивную роль веры в познании.
Так, русский философ-эмигрант- И .А. Ильин, труды которого стали доступны недавно, посвятил проблеме верований работу «Путь духовного обновления», где, называл «предрассудком», требующим критической переоценки, утверждение о том, что только знание обладает достоверностью, доказательностью, истинностью, а вера не более чем Суеверие, или «вера всуе», напрасная и неосновательная. В доказанное^ надо верить, оно познается и мыслится, верить же можно лишь в необоснованное, недостоверное. Отсюда отрицательное, пренебрежительное отношение к вере, требование «просвещения» и борьбы» с суевериями. Критикуя эту упрощенную позицию, Ильин отличает настоящих ученых, которые не абсолютизируют результаты, науки, прекрасно понимая, что многое из принимаемого за истинное знание не имеет окончательною обоснования и полной достоверности, от тех, кто к науке относятся догматически, «слишком часто верят в "науку" так, как если бы ей было все доступно и ясно..; и только настоящие ученые знают границы своего знания и понимают, что истина есть их трудное заданием далекая цель, а совсем не легкая, ежедневная добыча»[321].Есливера в познании может иметь конструктивный характер, то какова ее познавательная природа, и какие виды достоверностей, субъективной уверенности охватываются этим понятием? Как; соотносятся ее положительные и отрицательные следствия? Прежде всего,отметим, что возникновение веры в познавательном процессе не вызвано, как эт©:часто утверждают исследователи, лишь отсутствием или недостатком информации, это частный случай, момент веры, не носящий всеобщего характера, а главное, не объясняющий механизмы и причины ее возникновения.' Можно бесконечно наращивать объем информации, но ее,усвоение и,исполъзование по- прежнему будут основаны на предпосылках, в той или иной степени принятых на веру. Шри такой трактовке возникает определенное отрицательное отношение К) феномену веры,- стремление ж ее полной , эл и м и нации из познавательной деятельности субъекта, а тем более из системы знания.
Выявление же конструктивной природы веры возможно лишь в случае признания существования, объективных оснований субъективной- веры. Эт© отметил еще в XVII в. английский исследователь познания Дж: Локк, с точки зрения которого «вера стоит сама по себе и на своих собственных основаниях. Она не может быть снята с этих оснований и помещена на основание познания... она разрушается. Тогда это уже более[322] не вера, а знание»1. Итак, и вера, и знание имеют основания, но их основания различны и по природе и по когнитивному статусу. Различие в основаниях носит не просто частный характер, но обладает фундаментальным значением, а изменения в степени и характере обоснованности противоположно направлены. Знание получает свой статус в результате логического оформления, обоснования, проверки, доказательства достоверности и истинности, и лишь в тайком-качестве оно обретает не только когнитивную, но и социальную значимость^ начинает функционировать в культуре, включаться в коммуникации и различные формы деятельности. Вера же базируетсяgt;совсем на другом —- на социокультурной, коммуникативной апробации, социальной санкции и общезначимости того, во что верят. Изменение этих предпосылок рождает сомнение и необходимость рефлексий, критики оснований субъективной уверенности, сам пересмотр которых будет осуществляться на базе новых социально апробированных «несомненностей»:В научно-исследовательскую деятельность ученого различного рода верования входят в таких формах,' как личностное неявное знание, представленное в форме индивидуальных навыков и умений, практического знания, знания о пространственной и временной ориентации, двигательных возможностях нашего тела — своего рода «личностного коэффициента», «инструмента» взаимодействия с миром вокруг нас. Признание эвристической значимости неявного знания, в свою очередь, влечет за собой введение субъективной веры, поскольку «неявное знание не может быть критическим. ...Систематическая критика применяется лишь к артикулированным формам, которые мы можем испытывать снова и снова»[323]. .Часто вера как субъективная уверенность является началом и источником знанйя. Вера присутствует также и как доверие к показаниям органов чувств, которое коренится в чувственно-практической деятельности человека; в отнесении объектов к определенному классу вещей; событий.
Как соотносятся вера, сомнение, истина? Это классическая тема, особое значение ей придавал Декарт, требовавший подвергать все.сомнению, чтобы освободить! научное знание от обыденных заблуждений и принятых на веру эмпирических представлений. Способы преодоления сомнения как-«закрепления верований» специально исследовал Ч'. -Пирс, полагавший, что неявно все умы владеют правилами перехода! от сомнения к вере при том же самом* познаваемом-объекте. Этому-предпослано знание о различий между ощущением сомнения и ощущением верова- ния. Ощущения верования связаны с.укорененными привычками, сомнение не обладает подобной особенностью. Сомнение— это состояние беспокойства и неудовлетворенности, заставляющее действовать с целью его устранения,: порождающее желание перейти к состоянию верования— спокойного и удовлетворенного.' Итак, сомнение, усилие для его преодоления — это стимул исследования и достижения цели. Очевидно, что Пирс считает научно оправданным рассмотрение взаимодействия сомнения и верований как в обыденном познании, где представлены свои «методы», а скорее нестрогие приемы закрепления верований, так и в научном, где вырабатываются собственные способы закрепления верований, не зависящие от произвольных мнений и не сводящиеся к упрощенным правилам перехода от сомнения.к верованиям. gt;
Однако в науке ставка только на сомнение приобрела прочность предрассудка, который должен быть сам подвергнут критике. И тогда выяснится, что не только вера, но и сомнения могут оказаться необоснованными, фанатическими и догматичными; допущение или недопущение сомнения само есть акт веры. «Программа всеобъемлющего сомнения терпит крах и своей неудачей свидетельствует о том, что любая рациональность коренится в доверии» (М. Полани). Вместе с тем очевидно и другое: речь может идти только о единстве и взаимодействии доверия и сомнения в научном познании, именно так здесь реализуется рациональность.
Таким образом; признание конструктивной роли веры в повседневности, в познавательной и преобразующей деятельности дает возможность по-другому оценить соотношение веры и сомнения в познании. По-видимому, нельзя однозначно решать воцрос в пользу сомнения, если даже речь идет о научном познании, широко использующем критико- рефлексивные методы. За этим, по сути, стоит вопрос о степени доверия убеждениям, интуиции ученого, его творческому воображению.
Важнейший аспект веры — ее соотношение с истиной. Проблема соот- нссения веры и истины, обращения веры в истину, принятия истины на веру остается ведущей в работ ах, посвященных проблеме веры, при этом подходы ^варьируются в зависимости от «понимания того, что есть вера и что есткиегина. Положительная опенка веры дается тогда, когда ею пользуются г для ^признания особого рода положений, например, о том, что природа-зав гра будеш следовать тем же законам, которым она следует сегодня. Эшо истина,'которую не может знать нигодин человек» мы ее.-поету- лируем и црищшаемтаа веру вдантересахйознаиивд нашей деятельности. Однако в других подобных ситуациях «принятие на веру», подвергается ЖЄСЖОЙ.КрИТИКЄі Необходимо признать, что человек не может мыслить и действовать без-определенной степени веры, она-для него «рабочая гипотеза», причем ему приходится, в своих «эступках исходить из истинности этой гипотезы независимо от того, подт верждается (опровергается) ли это в короткий срок или в результате усилий многих поколений.
Стало своего рода «предрассудком» утверждение о том, что верить — это то же самое, что признавать за истину. Не соглашаясь с этим, И.А. Ильин обосновывал, что вера и истина — феномены различной природы и сущности; вера существует интуитивно-экзистенциально, а истина — ра- ционально-рассудочно. Они отличаются прежде всего степенью близости к основаниям жизни и «глубине нашей души», а также эмоциональной окрашенностью или ее отсутствием. Истиной считают такие научные знания, как таблица умножения, теоремы, формулы, законы логики и исторические факты. Как и таблицу Менделеева, таблицу логарифмов, карту Европы и тому подобное, их принимают и применяют не с «верой», но с «познавательной уверенностью», как «холодные истины», признанные в теории за истину, правильные и верные на практике. По сравнению сними «вера есть нечто гораздо большее, более творческое и более жизненное»; «о ней позволительно говорить только там, где истина воспринимается глубиной нашей души; где на нее отзываются могучие и творческие источники нашего духа; где говорит сердце..; Человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни»1. Совместное рассмотрение веры и истины лежит в русле экзистенциально-антрополо- гической традиции, которая глубоко укоренена в европейской философии и представлена, как мы видели, идеями крупных философов. Такой подход служит важнейшим основанием для понимания философских и методологических проблем социально-гуманитарного знания и его природы.