П. ВЕКТОР — ОТ КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ. ВЕКТОР — ОТ СОВРЕМЕННОГО БЫТИЯ. ТОЧКА ВСТРЕЧИ — XX ВЕК.
Вот совсем вкратце основное мое предположение: коренной смысл новой философской логики, смысл Высокого Рационализма XX века — это онто-логическое обоснование феноменов культуры. То есть понимание этих феноменов как всеобщего ноумена, как новой актуализации бесконечно-возможного бытия.
В этом предположении сходятся и дополняются — в XX веке — два встречных движения, идущие еще из века XIX.
А. Философская логика Нового времени — это логика “наукоучения” (не в смысле буквально-фихтеанском, но в смысле всеобщих устремлений философии Нового времени: обосновать онто-логические корни научно-теоретического — познающего — мышления или — в пафосе нововременного иррационализма: искоренить эти опасные корешки). Однако в своем предельном развитии и самообосновании эта логика уже к концу XIX века обнаруживает свою логическую недостаточность, погружается в дурную бесконечность безналичия — и в попятном, и в поступательном своем движении; начинает проговариваться о насущности иных всеобщих логических начал.
Речь идет вот о чем. Для познающего разума всеобщее бытие актуализируется (актуализировалось?) как всеобщий предмет познания; всеобщий разум актуализируется как разум гносеологически, познавательно ориентированный, мышление актуализируется как мышление сущностное, стремящееся за бытием обнаружить суть вещей, как они есть сами по себе, и как эта сущность претворяется в явлениях, в действиях. Выстраивается тождество: понять нечто — означает это нечто познать (— обнаружить взаимодействие сущности и существования вещей, независимо и вне моего бытия).
Крах такого тождества, произошедший в начале XX века, был понят как крах разума вообще.
Реально (философски и логически реально) отказ от “Разума познающего” намечался в таких узлах:
1) Наука логики — не только Гегеля, но и всего мышления Нового времени — в полной своей реализации (у Гегеля — в Идее, в Духе) — определялась, замыкалась как Метод.
Но метод оказывается бессмысленным по отношению к Бытию (Природе?) как раз в момент своего формирования (в конце логики). Ведь в этот момент бытие уже полностью переведено в Идею, познано. Правда, по отношению к целостному разуму, к Духу, метод может (?) иметь смысл, быть самообращен. Но это — невозможный, запрещенный познающим разумом, смысл: смысл общения какого-то иного (?) разума, иной интенции понимания с разумом познающим, теперь уже (в Идее) замкнутом на себя, завершенным и могущим быть понятием только “со стороны”, со стороны такого же всеобщего, но всеобще иного разума. То есть “со стороны” какой-то иной формы понимания, иного пафоса мышления... Такое отношение различных всеобщих разумов было бы их общением (не “обобщением”). Но не есть ли “общение” разумов (множественное число) отказ от Разума?2) Спор гегелевского (нео-гегельянского, гуссерлианского...) и кантовского (нео-кантианского, нео-нео-кантианского) полюсов нововременной логики, т.е. спор всепоглощающей экспансии мышления (понятия), заново и заново “снимающего” бытие (первый — гегелевский полюс), и — все нового и нового обнаружения внелогической бытийности, никак не поглощаемой и не снимаемой никакой всемогущей Понятийностью (второй — кантовский полюс), — этот спор в конечном итоге приводит к разрыву основных познавательных связей и претензий мышления и — что уже фатально — к осознанию жизни, бытия как некой реальности, отвергающей познающее (разумное?) отношение к себе и завязывающей — напрямую — связи с бытием, и жизнью, и смыслам жизни человека. Бытие событийствует с бытием, “минуя” (?) гносеологического посредника... Минуя Разум?
3) Идеи жизненного Праксиса (в марксовом, или фрейдовском, или в ницшеанском вариантах) обнаруживают свою непоглощаемость познавательными схемами и жаждут их — эти схемы — “объяснить” и “разоблачить”. То ли по формуле “бытие определяет сознание”, то ли по формуле — “самоустремленность человеческой деятельности — исток самой идеи сознания и рефлексии”, то ли по формуле — “мысль — тень желания”, то ли по еще неким иным афоризмам философов практики и философов жизни...
Разум должен быть сведен к... (т.е. разум — “вторичен”). Как будто так?Но — если все же вдуматься (однако — каким разумом?) — эти три момента (и еще много других) и означают, на мой взгляд, выход в разум культуры87, в необходимость уразуметь ее — культуры — онтологические пределения. Вот несколько наведений:
...Общение (уже не познание) “иного разума” с познающим разумом Науки Логики означало выход в Произведение: автор — читатель — соавтор... Но... теперь это общение становилось — в превращении начал логики — формой разумения...
...Со-общение — напрямую бытия (всеобщего) с бытием (личным), коль скоро оно — это со-общение — наведено спором гегелевского и кантовского, спинозовского и картезианского полюсов нововременного разума, есть, с одной стороны, феномен общения эстетического, а с другой стороны, как общение всеобщих определений бытия есть “ноумен” разумения, философской логики, но какого-то странного и невозможного смысла...
...Самоустремленность человеческой предметной деятельности есть не только предметное предвестие рефлексии (Маркс), но в той же мере есть внедрение разума в эту самоустремленность, есть разумеющее (из разума исходящее) предвестие и предположение самой предметной практики... И т.д. и т.п. Эти обращения возможно продолжить...
Так возникает первое предположение о каком-то “разуме общения разумов”, начинается сближение всеобщих определений разума и интуиций культуры.
Это — в “горизонтальной” линии: в истории философского разума.
Б. Другой выход к новому типу разумения (понимания) возникает в перипетиях вседневного бытия людей XX века. Это — “перпендикуляр” нашего бытия в культуре.
1) Сознательная самодетерминация (см. ниже определение культуры) все более становится насущной и всеобщей формой деятельности. В XX веке сознание даже в стенах быта, даже в заводских структурах производства (автоматика, информационная революция) определяется не столько наличным, застывшим, кристаллизованным бытием, сколько изменением бытия, его напряженной трансформацией.
Человек многократно встает перед одиноким, неотвратимым выбором: или обернуться злым перекати-полем, или — корнями вверх — каждый раз заново и ответственно изобретать свое историческое — социальное и личное — бытие. Второй выбор, второе решение, образующее смысл культуры, оказывается в конце XX века не маргиналией (на полях обычной экономики), но стержнем всего оборота человеческих деятельностей и общений.Трагедия, однако, в том, что все это — необратимые разрывы готовых социальных матриц (решающих за меня), роковая насущность свободного ответственного поступка (иначе — духовная смерть) — коренится в чудовищно неуместных — для культуры — очагах: войны, революции, крах колониальных империй, концлагеря, беженство. Только к концу века культура находит свою органическую нишу — свободное время, необходимое в тихих недрах автоматики и информационного взрыва.
2) В XX веке решающим контрапунктом нашего сознания, мышления, поступков все более определенно и для все большего числа людей становится взаимное одновременное общение разновременных исторических эпох, культур, форм разумения — Европейский (античный, средневековый, нововременной), азийский, африканский... спектры бытия и мысли напряженно стягиваются в умы, сердца, руки почти каждого человека планеты (каждый раз по-своему). Далее. В теоретическом постижении взаимодополняют и взаимоисключают друг друга несводимые начала бытия: принцип дополнительности — в физике, парадоксы теории множеств — в математике и т.д... В искусстве — активная соавторская роль читателя, зрителя, слушателя, вообще — далекого — на века — Собеседника оказывается определяющим формообразующим импульсом. Не случайно все это — в первую — революционную — треть века... Это общение (значимое даже в массовом производстве, в экспериментальных цехах обезлюдевших заводов-автоматов) осуществляется в малых динамичных группах, в межвременном хронотопе культуры. Так возникает новый субъект — субъект всеобщего труда. (Особую социальность всеобщего труда и характеристику предметной деятельности как деятельности самоустремленной впервые наметил Маркс в “Экономическо-философских рукописях” и в “Капитале”).
Однако этот субъект всеобщего труда зримо сосредоточивается в одиноком индивиде, вне коллективистских слипаний.3) В XX веке, с одной стороны, усугубляется трудное переплетение социальных и национальных напряжений, взорвавшихся коммунистическими и расистскими переворотами, тоталитарными (и ретроградными) по своей сути. С другой стороны (но в то же время), происходят решающие культурные трансформации, культура все более претендует на всеобщность, “артистизм” вступает в спор с классическим гуманизмом (или с гуманизмом вообще? ср. с Блоком). Возникает соблазн мистификационного отождествления этих, абсолютно гетерогенных процессов. Ретроградный переворот понимается как движение вперед. Сдвиг бытия к полюсу культуры (в XXI веке) воспринимается (а иногда и осуществляется) как сопутствующий импульс тоталитаризма.
Все это делает осознание и обоснование нового философского разума делом бытийно предельно насущным, вопросом жизни и смерти, хотя — особенно трудноуловимым и — на первый взгляд — чем-то отдаленным и почти чем-то — “от жиру бесятся...” Гораздо более спасительным и нормальным обычно представляется отступление к истинам и ценностям мистико-религиозным (сразу вздох облегчения, душевный комфорт “за-меня-отвечающего” абсолюта). Эта жажда избавиться от исторической ответственности с особой силой нарастает к концу века, обретая метафизический (и реставрационный) пафос.
Так новые повороты философской логики становятся делом не только разума, но и совести, делом — совестливого разума.
Итак, идеи философской логики культуры вызревают на скрещении двух мыслительных движений: 1) в пределах самого философского разума, в момент его самообоснования, коренного преобразования (“трансдукции” — как я определяю этот процесс) и 2) в обращении “бытие — разум” (с двойным вектором этого процесса самодетерминации). Теперь сформулируем наши исходные идеи более сосредоточенно. И — более развернуто.