П. УСТНЫЙ ДОКЛАД
Итак, здесь я попытаюсь воспроизвести возможный диалог Монологиста и Диалогика, еще один диалог, на основе многих реальных и уже состоявшихся.
Но сразу же возникает одно затруднение, и вот в какой связи.
Последние года два на наших внутренних семинарах и на семинарах в Институте философии мы в значительной мере отошли от собственно логических проблем, от той философской логики культуры, что пытались ранее разрабатывать. Мы обращали особое внимание на пограничье между логикой и культурой, мышлением и сознанием, разрабатывали “историческую поэтику личности”, т.е. сосредоточились на тех моментах, которые раскрывают как бы культурологический замысел нашей философской логики. Ее “феноменологию духа”. И это нас, конечно, несколько приохотило к неким околологическим, даже — вне-логическим разговорам, и несколько отучило от более строгих, собственно логических размышлений. Поэтому заранее должен предупредить, что сегодня я постараюсь строить свои размышления в собственно логическом ключе. Может быть, это будет несколько суховато, потребует дополнительного напряжения, но одна из задач нашего семинара — это не просто останавливаться на экзистенциальной ситуации современного сознания, но всерьез осмысливать то мышление, что только в философской логике развертывается рефлексивно, последовательно и строго.Философская логика культуры, которую мы развиваем, выступает в трех основных формах: в логике диалога логик, в логике парадокса и в логике “трансдукции” исторически наличных логик. Вот основные “группы преобразований” нашей логики, интегрально определяемой как логика начала (начал) логики. И все эти собственно логические сюжеты будут сегодня стоять в центре нашего внимания. Это — первое вступительное замечание.
Теперь — второе соображение.
Как часто бывает на таком домашнем семинаре, наша задача (во всяком случае, моя задача) не состоит в том, чтобы изложить готовые результаты исследований, которые могут уже лечь в рамки какой-то статьи, но с пылу, с жару вовлечь слушателей в ход размышлений, логических заготовок, т.е.
оказаться где-то “на полпути”, в дороге, в “промежутке”, а не в окончательном, бесспорном итоге. Больше того, я вообще считаю, что такого типа семинары особенно важны, — тем более сейчас: все же существует гласность, статьи можно почитать, а вот совместно размышлять в статьях невозможно, этого, конечно, никакие статьи, никакая гласность не заменит. И на Руси такая форма размышлений вслух, в узком кругу, крайне существенна.И, наконец, — третье вступительное соображение. В последнее время мы несколько заскорузли (внутри логики) в своей жаргонной терминологии, в привычных терминах “диалогики”, как-то надменно относясь к возможному оппоненту. Но может быть, впрочем, оппоненты нам дают повод, потому что сами они, на мой взгляд, недостаточно серьезно с нами спорят. Не входят в суть нашей аргументации (впрочем, и мы не без греха). Ну что ж, приходится взять на себя эту функцию и от имени оппонента, — от имени внутреннего оппонента — обнаружить те трудности, те сбои, те несуразицы, которые есть (конечно же — есть!) в нашей логике.
И, в частности, это уточнение особо существенно в плане отношений между логикой современной, которую я представляю как логику культуры, причем взятую в одном из ее всеобщих определений — как “логика диалога логик” (“диалогика” в этом смысле слова), и — ее непосредственной предшественницей и наиболее активным оппонентом — монологикой, то ли в форме формальной, математической логики, то ли в форме наиболее развитой, содержательной монологики, логики Гегеля. Это размежевание, это Auseinandersetzenесть для нас важнейший внутренний диалог, потому что непосредственно именно спор с мышлением Нового времени (XVII — XIX веков) повседневно протекает в нашем сознании, в нашем мышлении, в творческих деяниях любого современного человека. Так что для нас этот диалог между, условно говоря, “монологикой” (утверждающей необходимость только одной-единственной логики) и — “диалогикой” (утверждающей изначальный диалогизм мысли) оказывается, на мой взгляд, особенно существенным и насущным.
Для начала наш внутренний оппонент — Монологист — честно воспроизведет ту аргументацию “в пользу” диалогизма, что развита в ряде наших работ, выпущенных в последнее время. Поскольку этот оппонент — мое alter ego,то ему — и карты в руки...
Итак, начинает этот разговор “монологист” (как тяжеловесно ни звучит это определение).
Монологист
Объективности ради подытожу для начала все Ваши основные аргументы в “пользу” того, что логика в самых своих основаниях должна быть диалогикой, есть — диалогика, есть диалог логик. Кстати, мне с самого начала, уважаемый мой оппонент-Диалогик, не особенно ясно, говорите ли Вы о том, что любая логика в своих предельных основаниях диалогична, или Вы относите это только к современной логике. Но это большая разница! Я так и не понял, является ли, на Ваш взгляд, и античная, и средневековая, и нововременная логика, если она хочет быть действительно логикой и удовлетворить всем требованиям, всем претензиям логики, — в своей глубинной основе диалогической или же только современная логика — действительно диалогична, а античная, средневековая, нововременная логики диалогичны лишь в той мере, в которой они включаются в современную логику — и тем самым приобретают или актуализируют черты диалогики? Это мне не совсем ясно. Да простите меня за некоторую наглость, мне кажется, что это и Вам не совсем ясно. Вы все время балансируете между утверждением, что диалогика присуща любой человеческой философской логике, любому мышлению, взятому во всеобщности, и утверждением, что это характеристика именно одной из логик, а именно — современной, XX века. Но пока оставим это в стороне. Итак, если я правильно и объективно Вас воспроизвожу, то вот основные Ваши аргументы (на которые я дальше постараюсь ответить) в пользу того утверждения, что логика может быть истинно логикой, философской логикой, лишь в том случае, если она диалогична.
Первое. Вы утверждаете следующее: философское мышление всегда отстраняется от всего мышления, взятого в целом. И это не рефлексия, как у Гегеля, это — нечто иное.
Это, по сути дела, пускай потенциально — уже есть две логики, два ее всеобщих определения. Я мыслю о своем мышлении, причем взятом в целом, как нечто единое, одно. В этом особенность философской логики, когда само бытие для логики выступает в статусе бытия мышления, но — как философ — я мыслю не о данной мысли, критикуя некоторые ее особенности или “недостатки”, но о всем своем способе мышления, взятом в целом его определении. Так вот, если вдуматься, говорите Вы, то мышление о мышлении уже подразумевает некоторую диалогичность, некое бытие двух логик. Причем Вы рассуждаете примерно так: по Гегелю получается, что мышление о мышлении — это “рефлексия”, когда и на том и на другом полюсе, условно говоря и “справа” и “слева”, — и мышление, о котором я мыслю, и мышление, которое мыслит, — есть — по сути (вот где спасение!) — одно и то же мышление, только в разных “наклонениях”: в одном случае — как предмет мысли, в другом случае — как субъект мысли. На Ваш взгляд, здесь коренная ошибка Гегеля, — потому что если мышление взято в целом и я о нем мыслю, то взятое в целом (в проекции на будущее) мышление выступает уже не как некое положенное, развернутое мышление, но как некое сосредоточенное, потенциальное мышление, как некоторый РАЗУМ.Поэтому целостная мысль о целостной мысли — это Разум о Разуме, это — субъект о субъекте, это субъект мышления о субъекте мышления. Или, точнее — это Разум, обращающийся к Разуму. В этом акте я выступаю как тот, кто мыслит, и как тот, к кому обращено мое мышление, который также сосредоточен в некоем Разуме. Но тогда это отношение, утверждаете Вы, обладает как бы некоторым качеством инверсии. Тот разум, о котором я мыслю, также оказывается активным субъектом, также мыслит о том разуме, который мыслит о нем... Они находятся, говорите Вы, — что и требовалось доказать, — в ситуации некоторого диалога а не так, как у Гегеля, когда Идея и Дух оказываются распределены чисто атрибутивно.
И — второй Ваш упрек Гегелю. Он, как Вы считаете, “недостаточно” логик, недостаточно основателен в “своих логических началах”.
Гегель и вообще философская логика Нового времени не могут фундаментально додумать логическую ответственность самого исходного замысла рефлексии; они не отвечают на вопрос, почему (даже — зачем...) мышлению внутренне необходимо мыслить о себе самом. На Ваш взгляд, рефлексия глубинно коренится в некотором недовольстве своим мышлением, в несовпадении мышления (и — субъекта мысли) с самим собой. Доводя это изначальное сомнение до предела, разум доходит до понимания недостаточности старого определения разума, даже — его (разума) прежнего бытия. Здесь требуется новая установка, новый за-мысел разумения.Момент гегелевской рефлексии — это момент переплавки старой понимающей установки разума в новую установку понимания. Вы даже приводите в одной из своих последних работ движение гегелевской мысли в конце “Малой” и особенно — “Большой логики” и утверждаете, что Гегель в конце логического развития и исчерпания всех процедур “снятия” оказывается вынужден “логику системы” претворить в “логику метода”. Но, претворенная в Метод, логика с особой силой требует предмета, по отношению к которому этот метод может действовать, а предмет-то (сознание, знание “о себе”) весь уже исчерпан, и таким предметом может стать лишь этот (познающий) Разум, рассматриваемый с позиций иного(?) Разума, но это абсолютно невозможно (в пределах гегелевской логики). Гегель вынужден или заново (ради метода) предполагать Природу (не мысль), но — это “повторение пройденного”, или... вновь и вновь предполагать (и вновь отрицать) иное всеобщее, радикально иной Разум (см.выше). Вы ссылаетесь на то, что Гегель в одном из писем (незадолго до смерти) действительно высказывает такую (диалогическую?) гипотезу, но сразу решительно ее отвергает как запрещенный — с точки зрения “монологики” — ход. Тогда бы была невозможна сама (единая, всеобщая) логика. Однако, — преодолевая сомнения Гегеля, — Вы настаиваете, что полная логическая ответственность за тот основной логический феномен, что в философской логике целостное всеобщее мышление само оказывается предметом размышления, эта ответственность требует признать (минимум) два различных разума — тот, кто мыслит, и тот, о котором осуществляется мысль.
Основой их рефлексии должно стать стремление преодолеть прежнее определение Разума.Так я представляю Вашу, уважаемый Диалогик, первую аргументацию в пользу того, что подлинная логика может быть только диалогикой, т.е. — некоторым спором различных всеобщих определений Разума.
Второе Ваше утверждение, вторая линия аргументации, насколько я понимаю, состоит в следующем (особенно полно это выражено в Вашей книге “От наукоучения — к логике культуры” и в ряде других работ):
Вы утверждаете, что Логика, для того чтобы быть целостной логикой, должна не только логически последовательно строить вывод, но необходимо, чтобы основаниелогики, ее исходные начала также были логически обоснованы. Иначе логика будет колоссом на глиняных ногах, поскольку ее исходные основания, из которых — предположим — все скрупулезно и детально логически выводится, сами не обоснованы. Возникает задача логически обосновать начало логического движения. Но тут, говорите Вы, чтобы избежать “две опасности”, необходимо предположить идею диалогики. Что это за две опасности — в Вашем изложении, в Вашем понимании? Первая опасность — это опасность движения “в дурную бесконечность”. Начало должно быть обосновано каким-то предшествующим утверждением, оно — опять-таки — предшествующим, и так ad infinitum... (в минимальной математико-логической форме это дано в теореме Гёделя). Но это по отношению к позитивной теории, а по отношению к целостной логике Ваша позиция гораздо более максималистская. Приходится двигаться в дурную бесконечность “всеобщего”, и тогда мы даже не дойдем до самой логики, она где-то в бесконечности вообще “не начинается”, но только продолжается, и тогда основания логики принципиально не могут быть обоснованы. Пустотна любая монологика, поскольку она не имеет начала. Это движение в дурную бесконечность обоснования должно быть каким-то образом прервано; однако этим моментом обоснования исходных начал не может быть и та дедуктивная логика, что на этих основаниях строится, иначе мы попадем во вторую запретную зону — порочного логического круга. Ведь тогда логик строит обоснование начал мысли, исходя из тех утверждений, которые из этих начал выводятся... Опасность “дурной бесконечности” и опасность “порочного круга” заставляют предположить: логика, для того чтобы она могла обосновать свои начала, должна каким-то образом (?) в этом начале сопрягать абсолютно разные логики, в момент обоснования соединенные в неких формах “диалога”. Диалог разных логик по определению необходим для обоснования начал (одной) логики?! Или, как Вы иногда утверждаете, — в плане формальной логики это означает, что проблема начала логического движения должна как-то отождествить “закон тождества” и “закон достаточного основания”. То, что предположено в основе логики, должно быть самотождественным (не требующим “движения вниз...”) внутри себя. И — одновременно — должно быть способным не совпадать с собой, обосновать свое собственное начало, быть опять-таки — диалогичным.
Теперь — третья линия Ваших утверждений: начало, утверждаете Вы, которое должно быть понято как способ самообоснования (если мы его возьмем уже не по отношению к дальнейшему логическому движению, а по отношению к самому себе), должно выступать как некоторый континуум начал, спор начал, некая логика начала. Так что каждое определение начала и — внутри себя — континуально. Все содержит в себе. Возникает, как Вы полагаете, некоторое “отрубание” (или — замыкание на “тезис”) гегелевской триадности, своеобразная бесконечная спираль исходных предположений; начало несет внутри себя спор различных возможных логик.
Вот основные, как мне кажется, Ваши утверждения в плане собственно логическом.
Другие Ваши определения связаны с идеей культуры, основаны на понимании всеобщности культуры (в ее онтологии) на грани XXI века. Вы утверждаете, что современная логика (именно логика XX века, а не логика вообще) должна быть диалогичной, потому что это “онтологика” культуры. Отталкиваясь от понятия культуры, Вы выдвигаете дополнительно еще следующие обоснования диалогизма (воспроизведу самые основные, чтобы быть честным, чтобы Вы потом не говорили, что, споря с Вами, я не учитывал Ваши реальные доводы). Ведь так часто в наших спорах мы стараемся оппонента сделать поглупее и тогда легко его побеждаем и пляшем на его тризне. Поэтому мне бы хотелось честно воспроизвести, мой дорогой оппонент-Диалогик, все Ваши утверждения, как я, во всяком случае, их понимаю (может быть, впрочем, у меня — как у монологиста — испорчен вкус...).
Итак, “танцуя” от культуры, Вы исходите, во-первых, из бахтинского тезиса о том, что культура всегда существует на грани, она собственной территории не имеет. Культура есть культура и замыкается “на себя” в отличие от, скажем, какой-нибудь определенной цивилизации, когда она выходит на свой предел и, как SOS, как крик — “спасите наши души!”, обращается к иной культуре. Тогда она и есть культура в собственном смысле. Вы говорите даже, что отдельная культура, скажем античная, исходно амбивалентна, диалогична, поскольку с позиций начала дионисийского она способна извне смотреть на свое “аполлонийское” начало. Итак, культура существует на грани. Но если культура всегда существует на грани, в общении между различными культурами и только на этой грани каждая культура способна бесконечно развертывать свою всеобщность, то философская логика культуры есть, по сути дела, логика этих граней, этого “пограничья”, доводя спор культур до последнего предела, до последних (и изначальных) вопросов бытия. Диалог логик есть выражение всеобщности диалога культур. Недостаток Бахтина, с Вашей точки зрения, состоит в том, что он говорит о диалоге культур, не доводя эту идею до идеи диалога логик. А без “диалога логик” культура еще не всеобща. Только поняв “свое” бытие как всеобщую актуализацию одной из всеобщих возможностей бесконечно возможного мира, становится ясным, что моя культура, общаясь с иной культурой, не исчезает, не “снимается” по-гегелевски, не восходит к какой-то высшей “метакультуре”, но — именно в этом споре — выявляет свои собственные бесконечные (= логические) резервы возможностей и смыслов. Но эту бесконечность, эту всеобщность возможностей культуры можно понять только через логику, через потенциальную логическую возможность. Поэтому если утверждение идеи культуры в конечном счете требует утверждения диалога культур, то идея “диалога культур”, взятая во всеобщности, в свою очередь предполагает идею диалога логик.
Следующей Ваш аргумент “от культуры” развивает только что сформулированное положение. Вы утверждаете, что, вдумываясь в определение культуры как бытия “на грани культуры”, возможно — и феноменологически, и исторически, а в конечном счете и логически — выдвинуть предположение не просто разных форм “актуализации мира”, но — разных субъектов разумения, разных всеобщих Разумов. Вы утверждаете, что нелепо сводить понимание к одному, для нас наиболее привычному виду — познанию. Для нас формула понимания проста. Понять предмет — значит познать его сущность. Вот и все. Нет, говорите Вы, это — “познающий разум”, но определение “разума познающего” отнюдь не исчерпывает спектра понятий. Античный разум в своих основаниях, в своих началах устроен совсем иначе, его задача не “познать сущность” вещей, но понять возможность бытия как первосущего (по Аристотелю), а не просто в его “сущности”. “Эйдетическая” украшенность, “внутренняя форма” вещей, эйдетическая устремленность — вот что характеризует эту направленность разума.
Средневековый разум стремился и не познать предмет, и не понять его как некую внутреннюю форму, как бытие, которое не связано никаким сущностным определением, он стремился понять любой предмет в его причастности, причащении всеобщему субъекту. Понять предмет — значит понять его как продолжение Рук и Ума, как орудие, как средство к некой вне его лежащей цели.
И только в Новое время — говорите Вы — действительно логика образования понятий, ответ на вопрос “как формируется понятие?” совпадает с ответом на вопрос, как познать предмет в его сущности, в гегелевском интервале “рефлексии” — в среднем “прогоне” между бытием и понятием. Но если так, утверждаете Вы, поскольку различно само понятие “понимания”, постольку невозможно установить между разными Разумами нечто общее в смысле обобщения. Между ними нет ничего “выносимого за скобки”. Общим в логическом плане является в конечном счете, говорите Вы, не обобщение, а ОБЩЕНИЕ, не стирание всех возможных различий, но некоторое всестороннее общение этих споров, этих различных “всеобщих форм разумения”. Просто логически невозможно, бессмысленно обобщать эти предельные всеобщие ипостаси разумения, они не обобщаемы.
Не буду сейчас приводить тексты, чтобы не слишком задерживать наш разговор, но,мне думается, я честно обозначил Ваши основные аргументы в пользу того, что истинная философская логика всегда есть — по сути — диалогика.
* * *
Так вот, попытаюсь доказать, что — как я, Монологист, убежден — все эти Ваши сложности исходят все же из полуэмпирического, на “полпути” от истины возникающего, а не собственно-логического представления о мышлении и о логическом обосновании.
На мой взгляд, понять логику как диалогику — значит действительно остановиться на полпути. Это значит описать (и Вы неплохо описываете) особенности мышления, да и самой логики как феномена, но не доходить до его глубинного замысла, до “ноумена”.
Ваш первый аргумент: ссылка на необходимость отстранения разума, мышления от самого себя, во всей его цельности. На мой взгляд, глубинный, ну, скажу в кавычках — “интерес”, смысл, наконец — замысел этого самого отстранения логики от самое себя — это все же формирование одной логики, это достижение, — пусть в идеале, пусть в конечном итоге, — самотождественности мысли с самой собой, логики с самой собой, разума с самим собой. Иначе возникает, простите меня за такой не совсем парламентский термин, какая-то логическая шизофрения. Да, существует недовольство Разума самим собой, логики как всеобщего определения самой собой, да, необходимо преодоление этого тревожного несовпадения, но именно преодоление во имя логической ясности, цельности, во имя тождества. Это стремление и реализует Гегель, говоря о том, что “переход” существует в бытии, “рефлексия” существует в сущности, а для понятия характерно развитие. Понятие — всегда одно, единое, но оно — развивается, развертывается через преодоление, через расчленение, через “триадность”; через обнаружение Вашей “диалогичности” понятие выходит на следующую ступень своего тождества, по-настоящему возвышается, восходит, облегченно “вздыхает”... Я согласен: без Вашего раздвоения, без противопоставления разума самому себе, вне диалога с собой разум не может выйти (но именно в этом “выходе” его смысл как разума) на следующую ступень самотождественности. Это так же как любой человек, каждый индивид лишь тогда нормален, когда диалог его с самим собой в конечном счете фокусируется, результируется в монологе, если хотите — в исповеди. Вот тогда мы можем говорить о том, что этот человек — этот. При всех своих различиях и спорах — он тождествен себе, во всем своем развитии. Это — Пушкин; это — Сервантес; это — Гегель. По определению и определением мы устанавливаем его внутреннюю, личностную, или, говоря в логическом плане, — логическую тождественность себе.
Иначе эти самые отстраненные Ваши логики будут, простите меня, просто разные логики. Если не предположить общий язык. Если не предположить высшее тождество. Вы называете это единое, что связывает “разные логики”, “диалогом”, или “полифонией”, или... как угодно. Что в лоб, что по лбу. Ваши “две” или — сколько их там? — “логики” всегда будут “недо-логики”, “логические недоростки”, если они не могут быть поняты — в конечном счете — как единая (одна) логика или как момент развития исходного (одного) понятия, Идеи.
Постараюсь вспомнить Ваш второй аргумент. Вот это самое обоснование начала. Тут Вы особенно много тратите слов, особенно напряженно стараетесь доказать, что без обоснования начала логика еще недостаточно логична, а для того чтобы это начало обосновать, необходим выход в иную логику, иное всеобщее...
Опять же все это Ваше топтание вокруг идеи “начала” ничего не доказывает. Если есть идея начала, то в эту “точку” (коль скоро сие — “момент” всеобщего) необходимо втянуть все “иные” логики и всех их — феноменологически и исторически столь непохожих — отождествить в исходной, неделимой (!) “точке”. Вспомните, как делает Гегель. Он начинает с бедного начала, развертывает “триадное” бесконечное следование и — в конце движения — обнаруживает некоторое “топологическое” единство всех этих расчлененных понятий, их рефлексий, их “снятий”, их координационных отношений, т.е. Гегель устанавливает, что вся эта логика есть единая, целостная, даже не просто “развивающаяся”, но развитая, когда бесконечное развитие представлено — в итоге — как некая целостность, узел этих бесчисленных понятий. Это определение не только гегелевской, но вообще логики. Логика всегда стремится к абсолютному тождеству всех вещей, понятий, метаморфоз. Она должна обосновать самое себя. А если она не самое себя обосновывает, а нечто иное, она еще не логика. Все Ваши хитросплетения относительно “начала” означают, если вдуматься, в свете серьезных, трезвых, здравых позиций монологиста только одно — повторяю еще и еще раз: логика должна обосновать самое себя, т.е. быть в этом плане тождественной самой себе. На мой взгляд, Вы недодумываете самое главное, когда утверждаете необходимость диалогики. Логика возможного (в этой сфере “действительно” существует плюрализм начал) — еще не логика, это — путь к ней. Только актуализируя (и интегрируя и отождествляя) все бесконечные возможности и вероятности, то есть только в сфере действительного (когда время “снято”), логика достигает своего тайного смысла. Обосновывая себя, отождествляясь с собой, все вероятное становится действительным. Диалогика реализуется как монологика. Только в “точке” тождества между “natura naturans” и “natura naturata” онтология оборачивается логикой. То, что в возможности есть некоторое пред-полагаемое бытие, то в логической действительности оказывается неким уже ставшим, вне времени и вне пространства. В логике нет времени, неужели мне нужно об этом Вам напоминать, дорогой Диалогик? А коль скоро в логике нет времени, то нелепо определять нечто логическое как возможностно-многое. Возможностно-многое существует, но логически — пусть в точке начала — есть только одно! — замкнутое на себя громадное “мега-понятие” Гегеля.
То же — с соответствующими изменениями — относится и к другому Вашему утверждению о том, что исходное начало можно представить не через дедукцию, выводимую из неопределенного начала, но через спор определений этого начала. (Я слышал, что Ваш семинар пытается написать такую книгу: “XVII век, или Спор логических начал”; напрасно все это, мне жалко Вашего потерянного времени, дорогой Диалогик.) В самом деле, вдумаемся в эту сторону дела.
Да, спор в начале необходим. Но только как обнаружение его неопределенности, логической абстрактности. Единственный путь истинного логика состоит в том, чтобы понять эту абстрактность начала и развернуть все таящиеся в нем возможности конкретизации, интенции перехода от бытия — к понятию. Начало работает логически только в единственном режиме обоснования (обоснования “своим понятийным будущим”). Кстати, возьмем то, что Вы наиболее внимательно отрабатывали, — идею начала логики Нового времени, начала самодовлеющей причинности. Вы говорите, что для мышления Нового времени идея “причины-действия” или, соответственно, в логике — идея “причины-следствия” является основой дедукции, но, чтобы эта причина не терялась в дурной бесконечности, необходимо ввести идею “causa sui”, или идею монады, или — идею картезианского ego cogitansи тому подобное. Вы упускаете следующее. Все эти споры “о начале” существенны лишь в той мере, в которой они сливаются в горлышко причинного обоснования. Истинным началом Вашего “начала” (скажем, — causasui) является необходимость обосновать убедительность и всеобщность причинного следования. В это однозначное горлышко входят все формы самообоснования, все обороты Декарта, все мучения Паскаля и так далее. И в этом “горлышке” все они отождествляются, все они есть формы самообоснования Ее Величества “Причины-Действия”. Ей они служат. Тогда оказывается, что все Ваши споры — пустые “кунштюки”. Нет, не буду излишне хулиганить, конечно, эти споры нужны, интересны, они существенны, но они существенны только ради точности и доказательности (и монологичности) вывода; все начала существуют исключительно во имя убедительности логической, формальной “середины”. Во имя монологичной логики обоснования и линейности гегелевского (или чисто формального) плана. Логика — всегда логика вывода. До-логическая “точность” начала (точность предположений...) нужна — см. Аристотель — для того, чтобы вздохнуть облегченно и далее свободно заниматься собственно логическим делом. Делом логически убедительного обоснования всех необходимых выводов. В данном случае: связи причины и действия.
Вы, наверное, тут меня попытаетесь словить. Вы скажете: ну да, основное — связь “причины-действия” или “причины-следствия”, но это для Нового времени, а как же у Аристотеля? Как же у Фомы Аквинского? Там ведь иные логические установки? Нет, для меня это не будет трудностью; для меня лишь подсказка такое Ваше возражение, уважаемый Диалогик. Дело в том, что в логике, в действительной логике, устанавливающей формы движения мысли по отношению к всеобщему своему определению, в такой логике одна, ну скажем условно, “середина” (скажем, “силлогистика” у Аристотеля, в аристотелевской логике) — как бы подстраивается к другой “середке”, дедукции Нового времени, к “причастной” системе Фомы Аквинского. Начала (если говорить Вашим языком) Ваши различны, да, но в чистой логике они всегда отрубаются как нечто вне-логическое, метафизическое, а логика обоснования и вывода все более и более уточняется, развивается, углубляется. И это — одна логика. Если что-нибудь у Вас получится с Вашей “диалогикой”, то и здесь все метафизические рассуждения о “начале” отпадут, а Ваша “середина” подстроится все к той же единой “силлогистике”, “дедукции” или как ее еще возможно назвать... Начало — проблема феноменологическая (или — “метафизическая”), она “снимается” (и включается) в развитии логики вывода и обоснования. Т.е. — логики непротиворечивого, логически последовательного движения. Вероятно, Гегель дал, впрочем, единственно возможное онтологическое обоснование истинной (формальной) монологики.
Теперь немного о Ваших утверждениях, отталкивающихся от понятия культуры. ...Не буду еще раз напоминать присутствующим ту аргументацию, которую я постарался, по-моему, честно воспроизвести. На мой взгляд, тут гораздо более прав М.М. Бахтин в своем отрицании логических определений диалога культур, и напрасно Вы его критикуете.
Исторические культуры феноменологически (и поэтически) различны. Различны в поэтике, различны в определениях смысла личностного человеческого бытия. Но в напряжении логического сопряжения (встречи) культур все они тождественны. И именно благодаря тому, что точки их соединения, их “стыки” логически тождественны, вырастает единый язык, может состояться их общение, разговор. Как раз на грани культур, где они логически отождествляются, они могут различаться феноменологически, бахтински, личностно, есть возможность найти форму их культурного общения.
Тогда можно понять смену культур восходяще, т.е. логически, хотя исторически и эстетически — это различные культуры. Собственно, это Вы взяли из Гегеля. Он углубил идею развития (понятий), но отнюдь не исключает прямого отличия античного, скажем, мышления от нововременного. Но он использует Вашу любимую методологическую “als ob”: он понимает момент “превращения” логики — в логику — в схеме “как если бы”. В этой схеме он переводит Вашу идею “многогранника”37в свою победительную идею “восхождения”. И тогда это действительно логика. И ведь это так понятно. Ну, предположим, Вы начали с образа “многогранника” — как схемы культуры. Далее перед Вами стоит очень простая задача. Вы должны с чего-то начать свое движение, “прочитывая” этот многогранник: от одной грани — к другой, к третьей, к четвертой, а не просто оптом сказать: вот, смотрите, все грани одновременны. Сказать так Вы, впрочем, можете, но логически — Вы должны непрерывно переходить от грани к грани, от линии к линии, а тогда Вы — хотите не хотите, но должны восстановить характер восходящего изложения, должны последовательно (человек не может сразу сказать все слова) воспроизвести гегелевскую идею движения от абстрактного — к конкретному, снятия “триады”, и так далее. Вы шумите против логики восхождения, потому что понимаете ее слишком буквально. Не видите ироничности, глубокой методологичности этой идеи. Гегель прекрасно понимает, что поэтически, человечески, личностно — личное у каждого свое. Оно — неснимаемо. Но — в языковом плане, в речевом плане, в плане некоторого логического упрощения нужно представить "как если бы...". Ваш “многогранник” был развернут в форме лестницы. Только если есть возможность “языково”, так сказать, отождествить разные личные интенции, то тогда и разговаривать можно. И спорить возможно. Но исключительно на уровне феноменов, так сказать, на “бахтинском” уровне. Вот почему я утверждаю, что Бахтин прав, говоря, что возможен “диалог культур”, но Вы — ошибаетесь, “диалог логик” — это некоторая натяжка. Логика может быть только одна; так же как, по Бахтину, и поэзия (лирика) не диалогична, но этого я сейчас касаться не буду, может, мы с Вами развернем еще как-нибудь спор и на эту тему...
Следующий Ваш аргумент и мой ответ на него. Если исходное дело логики — это общение логик, а обобщение “всеобщих Разумов” невозможно, то это общение может совершаться (если это не метафора?) на манер общения между людьми, между индивидами, то есть в некой “пустоте”, отделяющей логику от логики, разум — от разума. Эту “пустоту” — здесь я начинаю возражать — нужно все увеличивать и увеличивать, своеобразие каждой логики должно все более и более усиливаться — по отношению к новым и новым иным формам, и, в конце концов, эта “пустота”, та лакуна между логиками, в которой и должна осуществляться собственно логическая процедура, поглощает все логические переходы; в эту пустоту в конечном счете проваливаются все реальные логические движения. Чем конкретнее отработана данная логика, тем “дальше” от нее другая, тем громче раздается “эхо” метафорической переклички. Логики, так сказать, расползаются. Но, точнее — действительная логика вместе, простите, с ее автором, Диалогиком, рушится во внелогическую пропасть, прорытую “между” логиками. Боязнь дедукции дает себя знать. “Ничто” в “диалоге логик” пролегает между субъектами диалога, Логический “мост” окончательно уничтожается. Каждое особенное разумение Вы определяете все более всеобще, но форма действительной логической связи (от логики к логике) остается пустой декларацией; Хотя феноменологически и поэтически диалог, конечно, все более значим. Бахтин все более побеждает. Но —в логическом плане — дискретное берет абсолютный верх над континуальным.
И последнее. Это — о переходах и резервах внутри каждой данной философской системы. Вы говорите, что всегда возможно найти новые и новые аргументы Аристотеля в ответ на аргументы, скажем, Прокла или до этого — аргументы Платона в ответ на аргументы Аристотеля, больше того, Аристотель или Платон способны бесконечно углублять свою “всеобщность” в споре с Декартом или Гегелем... Каждая логика обладает, дескать, бесконечными возможностями своего развертывания, если только ее взять диалогически. Но мне думается, что при внимательном, скрупулезном логическом исследовании — внутри данной логики, — скажем, античной — необходимо между Платоном, Аристотелем, далее — Проклом — ... установить отношение развития, связь последовательных этапов. Именно такая связь будет логической, а не художественной, но — тогда — последняя связка этого уточнения (скажем, от Платона — к Аристотелю) и будет плавным переходом к последующим “христианским” логическим ходам.
Если учесть такой жесткий логический контроль — контроль все более точной “аргументации” и дамоклов меч “исключения противоречий”, то Платон будет действительно снят в Аристотеле, плотность логической ткани будет все время возрастать и — именно в логическом плане — выстроится от Гераклита... вплоть до... Гуссерля... восходящая логическая линия, Все резервы и “дополнительные” ответы (скажем — Платона на мысль Аристотеля) окажутся лишь уточнением и артикуляцией исходных (Платоновых) утверждений. Будет углублением Платонова тождества. Линию восхождения это не нарушит ни в малейшей мере. Что касается чисто метафизических или поэтических идей Аристотеля или Платона, то они, возможно, и не будут “сниматься”, они сохранят художественный или онтологический интерес, но к логике сие отношения не имеет.
Я мог бы еще многое Вам возразить, но “думающему — достаточно”.
Все основное возможно свести к тезису: феноменология диалога извечно обречена преодолеваться, преображаться в логику целостного монолога. Из такой обреченности (как к ней ни относиться...) выбраться никому не дано. Если только мыслить логически последовательно.
Слово берет Диалогик.
Мне кажется, коллега Монологист, Ваша аргументация последовательно развернута и внутренне убедительна. Такой развернутой и такой замкнутой аргументации я не слышал от других своих оппонентов-монологистов. То ли дело спорить со своим alter ego. Все мои грехи Вам известны.
Но мне все же думается, что вся Ваша аргументация характеризуется одной особенностью. Над Вами, неявно может быть, довлеет нововременной смысл разумения и логики. Смысл Познающего Разума. Хотя Вы и говорили о других разумах, говорили о возможностях выстроить в одну лестницу обоснования все формы Разумения, но все это осуществлялось в статусе логики познания. И убедительность Вашей аргументации во многом психологически связана с тем, что все мы (и Монологист и Диалогик) все-таки — в плане артикулированной логики нашего мышления — остаемся людьми нововременного сознания, людьми познающего разума. Поэтому Ваша аргументация — это аргументация нашего собственного, наиболее мощного alter ego, человека, выращенного в реторте познающего разума.Это — в целом. Но вот что я хочу сказать для начала, не вдаваясь в детали, однако выявляя некоторые, на мой взгляд, основные линии нашего спора...
Итак, нам надо понять, “что есть логика”?. И отвечая на этот вопрос, мы, в Новое время, неявно, а может быть и осознанно, подменяем вопрос. Для познания вопрос о том, “что есть логика?” переформулируется как вопрос — “в чем ее — логики — сущность?”. Бытие логики и ее исходное полагание не суть важны, это лишь феноменологически значимое возникновение логики (из “не-логики”...), способов ее проявления в сфере сознания, но для мышления логика существует только в ее сути, в ее “снятом” генезисе. Следовательно, по Вашей схеме, логика начинается там, где царит рефлексия, но в собственной форме господствует как понятие о понятии. Если логика — это конечная истина мысли, то она действительно есть только в Идее (даже проще — в “идеале”). Скажу резче — для Монологиста логика там, где снято бытие (в его вне-логичности) и где даже сама сущность мысли снята — в конечном счете — в Идее понятия. Или можно еще сказать так: для Вас — логика это знание логики, учение о логике, “вынутое” из реальных перипетий мысли. Вот тайная редакция вопроса о логике для Вашего, уважаемый Монологист, Ума. Теперь детальнее.
А. Для идеи Познания понять сущность логики означает достигнуть тождества мысли и бытия. Все остальное — подробности, детали, станции, где мысль и бытие еще не полностью тождественны, когда бытие и сущность мысли не до конца отождествлены, пусть даже это “станции” на пути к тождеству мысли и бытия. Конечно, по Гегелю, этот путь крайне, предельно существен, но определяется он через свою предельную цель: достигнуть тождества мысли и бытия — вот задача (и смысл) логики. Мыслить о бытии “как о мысли” — в ее основных сдвигах (?).
В самом деле — Вы рассуждаете так.
Вот апории, характерные для античной логики: есть бытие многого и есть бытие единого; между ними устанавливается некая логическая (апорийная) связь. В этом апорийном “подозревании” бытия мысль каждый раз превращает в ничто бытие единого во имя “множества” и — бытие многого — во имя единства. Господствует “ничто” в промежутке двух “бытийностей”.
Вот антиномия, характерная, скажем, для Нового времени. Здесь “сущность” призвана снять (= понять) бытие.
Но все эти различия — только “детали”. В чистой логике все — тождественно, обобщено. И тогда оказываются все кошки серы. То есть моменты, когда полного тождества мышления и бытия еще (или уже) нет, когда мышление античное еще (!) не тождественно мышлению Нового времени, а бытие предмета познания не тождественно бытию “эйдоса” — это “промежуточные этапы”. Задача — обнаружить полное тождество разных форм бытия — в “их” (?) сущности. — ... И тогда, по сути, античная, средневековая, нововременная, восточная логика тождественны, — утверждаете Вы, возражая Диалогику. Согласен с Вами. В сущности они тождественны. Этакий невинный фразеологизм все разрешает. Но достаточно ли этого для определения логики? И другое. Здесь неявно скрыты два отождествления. С одной стороны, для логики необходимо, — в плане сущности, — понять, что “в сущности” тождественны бытие и мысль, и, с другой стороны (есть ли это уже иной вопрос?), тождественны разные типы логики, разные типы отношения (пусть тождества) между мыслью и бытием — эйдетическое, причащающее, познающее. Для Вас все эти различия относятся не к логике, но к “онто-логике” (или, если сказать ближе к вашей терминологии, — метафизике). И если говорить о сущности (!) логических “триад”, — Вы целиком правы.
Но если поставить вопрос иначе, если утверждать, что сверхзадача понимания логики — это понимание ее бытия — для нас, вне нас, — внутри нас — или понимание ее возможности там, где ее еще (уже) нет, где она интенциальна в качестве субъекта мышления (не равного самой мысли), то сразу все переворачивается.
Скажем, бытие логики обнаруживается вообще вне (или — без?) сущностного определения мысли. В том “месте” (в кавычках), где нет мышления, где нет бытия. Где они только возможны, пред-полагают друг друга. Определить всеобщее бытие — значит определить его там, где оно возможно (в определении мысли), это значит определить мысль в ее возможности (в определении бытия). То есть там, где скрывается ничье место в схеме “мысль есть (!) бытие (и обратно)”. Это особое логическое “ЕСТЬ”, тождественное “не-есть...” (единое есть возможность многого). Само понимание логики означает в этом случае понимание логики как некоторой возможности мышления, возможности логики, возможности бытия. А если бытие “действительно”, тогда его возможно (?) определять “по сути...”, но это уже не будет логика. Рассмотрим этот момент несколько конкретнее.
Ваш подход, уважаемый Монологист, предполагает один-единственный объект (и предмет) логики, единственный (на все времена) объект познания, один смысл познания, все время отодвигаемый дальше и дальше от целостного исполнения и поглощения. С выпрямлением всех зигзагов и перерывов мысли. Этот предмет: в данном случае — логика, ее сущность — уже есть, уже извечно существует где-то в идеальном логическом “пространстве”. Аристотель, Аквинат, Кузанский все глубже и глубже познают эту действительную (одну!) сущность логики. Все более точно фиксируют этот предмет да и сам смысл логики понимания (= познания). Надо только всмотреться, сощуриться и увидеть (Умом) эту — уже существующую (в Духе, в Идее) настоящую Логику, и — по слогам! по фразам! по тезисам — антитезисам! — эту небесную логику — прочитать. Бытие логики в Вашем понимании это — “бытие-действительность”, а не — вспомним Кузанского — “бытие-возможность”, причем я имею в виду возможность не в том смысле, что в сегодняшнем бытии заложена возможность будущего бытия и “снята”, воплощена в действительность возможность некоего прошлого бытия. Нет, речь идет о том, что это — современное, наличное, в это мгновение существующее бытие одновременно — вот сейчас — “только” возможностно. Соответственно, логика — это и есть возможностное бытие мышления. Реальное бытие мышления наполняется тем и другим содержанием, это мышление о том, о другом, о третьем, о физическом, о математическом, о художественном явлении, это ответ на вопрос и т.д. и т.п., но возможностное бытие мышления (и — бытия) — вот это и есть собственно логическое бытие. Логика там, где она, логика, не только есть, но где она становится, где она накануне своего бытия. Это же по отношению к мышлению (пред-положению) бытия. И особенно — по отношению к субъекту мысли. Он тоже тождествен (и — не тождествен) себе как одиночному субъекту. Мыслящий всегда не полностью “я”, не полностью есть, он — всегда — к кому-то обращен. Он не действителен, а “возможностей”. Он, я бы сказал, не существен, но — насущен. Так же как мышлению (в самой всеобщей форме) насущно иное мышление. Только тогда это есть мышление.
Теперь — другая проблема.
Вы критикуете мою идею “точек трансдукции”, в которых обосновывают друг друга, скажем, античная и средневековая логика, причем, как я полагаю, чем более обосновывается средневековое мышление, тем более обосновывается античное мышление, они — взаимно — углубляются. В своей критике Вы специфицируете эти точки только в одном векторе — вверх и вперед (к следующей, “высшей” логике). Обратный “вектор” для Вас не существует. Между тем я предполагаю, что субъект логики всегда “двухполюсен”; логики не “снимаются”, но взаимообосновываются, и каждая ступень логического “причащения” (к примеру, в средние века) есть вместе с тем новая ступень “определения” начал бытия (античность). Вы говорите, что моя точка перехода — точка тождества двух логик, точка на “кривой” чистой логики (Гегеля или формального тождества). Но моя точка “двувекторна”. И чем более развит иной разум, иная логика, тем более (логически) развита моя собственная мысль. Или — в другом плане: я уже говорил, что для Вас бытие только познается, оно уже есть, но раскрывается все глубже и глубже. У меня совсем другая постановка вопроса. И бытие и человеческое “Я” только возможностны. Поэтому всегда человеческое “Я” — и логическое, и культурное, и индивидуальное — находятся в “поле риска”, в состоянии некоторой авантюры. Оно всегда возможно, но всегда может сорваться в полное небытие. Да и само Бытие (и всеобщее и личное) всегда поддерживается только своей “двувекторностью” — трансформацией прошлого и будущего — из точки настоящего.
Дальше. Вы говорили о том, что любое определение существенно (и имеет статут логики) только через идею вывода. То есть так, как это понимается в Новом времени. И в редакции Гегеля, и в формальной логистике вывод выступает как некоторое отождествление разных понятий, ранее выступающих последовательно, но в итоге могущих реализоваться одновременно и слитно. Но, мне кажется, Вы не учитываете существенный момент. Что есть определение исходного начала? В нововременной логике начало действительно оправдывается выводом, правильным следованием (в бесконечность будущего). Само по себе начало нейтрально. Для античной логики (особенно в ее аристотелевской форме) любой “вывод” лишь тогда логичен, когда он “сворачивается”в определение, когда он замкнут на себе и — вместе с тем — должен предположить Бытие (первосущность), нетождественное мышлению. Вообще в разных логиках различны логические доминанты: это может быть “дедукция”; “определение”; “степени бытия” и т.д. Причем каждая из таких доминант логична в полной мере лишь в полной своей экспансии: логика определения должна втянуть в себя и логику “степеней бытия” (средние века) и логику дедукции (Новое время). Лишь в этой всеобщности “Аналитика” Аристотеля будет логикой, Но такой же претензией на единственную всеобщность должна обладать и нововременная дедукция, и средневековые “степени бытия”.
Если мы учтем все эти особенности логического движения, то мы увидим, что характеристики вывода, обоснования, определения (то есть Ваша излюбленная “середина”) коренным образом отличны и тогда необходимость диалога логик обнаруживается в полной мере. Диалог начал логики — это спор внутри самой формы всеобщего обоснования.
Кстати, я бы заметил в Ваших рассуждениях еще следующее. Поскольку в основе Вашего понимания логики лежит идея логики Нового времени, то есть идея дедуктивно-аксиоматического движения мысли, то отсюда и идет Ваша некритичность к основаниям, стремление принять их условно или на веру. Для логики Нового времени исходное определение действительно выступает в качестве “чисто” логического (то есть априорно “внутри” вывода находящегося) определения. Из него изымается внелогическая, дологическая характеристика предмета понимания. Аксиома существенна только теми выводами, которые на ней строятся. Сама по себе она пустотна.
Аксиома Нового времени — это античное “определение” минус понятие “первосущего”. Сущего, а не просто сущностного. Но, если возникает некоторая некритичность к основаниям — был бы вывод непротиворечив и корректен, а до остального и дела нет, — тогда, конечно, возможно отсечение “точек начала” и ленивое присоединение одной “середины” вывода к другой “середине”, одного логического обрывка (скажем — античного) к другому логическому обрывку (скажем — нововременному). Вы довольно хитро строите свое обоснование, — неявно (нет, я понимаю, что Вы честный человек — неявно для самого себя) отождествляя любое понимание логики, любой ответ на вопрос “что такое логика?” с ответом на вопрос “что есть логика по своей сути, в своей сущности”, — в этом среднем этаже гегелевской логики.
Ну а это означает — и это будет следующий мой аргумент, — что логика Нового времени снимает при определении мышления, и логики — тем более, исходный парадокс: т.е. проблему внелогичности бытия как некой “заманки” для логики, для ее онто-логического определения. То, что так ясно выступает у Канта, в противовес Гегелю. Для Канта определить бытие необходимо (причем — определить логически, в “идеях разума”!?) таким образом, чтобы оно было не тождественно сущности, не тождественно его пониманию, чтобы оно было предельно ВНЕ нашего теоретического разума, чтобы мы относились к нему не теоретическим познающим разумом, но как “бытие — к бытию”. Но для Канта сие означает вообще покинуть домен понимания, Если этот парадокс остается, если мышление, чем более оно развито, тем более полно определяет бытие как нечто (?), не тождественное мышлению, как “не-мышление”, тогда рушится вся Ваша аргументация, дорогой Монологист. Если Вы вычитаете из аксиоматическо-дедуктивного движения эту важнейшую характеристику мышления (как мышление о том, что мышлением не является) и ту вне-логическую характеристику субъекта мысли, который полагает мышление, но сам не тождествен своей мысли, тогда, простите, что остается от философской логики вообще? Поэтому как раз налично, эмпирически (возвращаю Вам ваш упрек) мыслящий разум один, логика — одна, но в смысле своего бытия, в логике общения и творчества он всегда АДРЕСОВАН, всегда в ожидании ответа. Определение через тождество (меня — с самим собой; разума — с самим собой; мышления — с самим собой) есть как раз феноменологическое определение, это бытие до смысла. Это сущность, понятая через значение, а не через смысл. Это действительно некое полу-бытие. Вот где, мне кажется, основание той убедительной критики, которую Вы развили. Повторю еще раз: да, в сущности логика — то, что Вы говорите. Но возможность логики, спектр ее расходящихся определений здесь не дан. Мыслящий разум лишь тогда разум, когда он стремится стать разумом, стремится общаться с иным разумом, понимает свою недостаточность. Так же как человек есть “Я” — лишь в той мере, в какой ему насущно “Ты”. Так же для разума: разум лишь тогда разум, когда он направляется вопросами и ответами к иному, реальному или потенциальному, разуму. На этом пока остановимся.
Теперь скажу об одном моменте, который все время как бы ускользал из нашего разговора, но вне которого многое было бы непонятно. Думаю все же, что наш спор, спор Монологиста и Диалогика, имеет смысл только в пределах логики содержательной, логики философской (но не в контексте логики формальной). Или, точнее: в точках и сдвигах, в которых логика формальная и логика философская на мгновение отождествляются и переходят друг в друга. В строго формальной логике легко побеждает Монологист (легкость эта сомнительна, но об этом мы уже говорили). В пределах “внутреннего пробега” логики содержательной две эти логики могут существовать (и сосуществовать) в разных смыслах, в разных плоскостях, Но вот в тех сдвигах, где строжайший формализм и глубочайший философский смысл не могут определяться вне “процедур” взаимообоснования, там Диалогику и Монологисту не разойтись...
Сейчас будет ясно, что я хочу сказать. Для начала определю содержательную логику лишь в одном отношении, особенно существенном для Нового времени. Логическая связь и переход понятий, доказательность и обоснованность мысли здесь понимается как связь и переход категориальные. Так, к примеру, логическая связь “формы” и “содержания” — это одна логическая связка, отнюдь не тождественная связи причины и действия (и ее переводу в чисто логическую связку “причины-следствия”). Содержание не порождает форму, не предшествует ей, не вызывает ее на свет. Между ними (какую содержательную историческую логику ни возьми) сложная координационная, или — как сказал бы Гегель — рефлективная связь и переход. Правда, в обычном языке достигается такая степень формализации (и усреднения) категориальных сцепок, что не нужно даже произносить этих слов: “содержание — форма”, “сущность — необходимость — случайность — явление...” и т.д. Однако, выстраивая самое формальное логическое следование, мыслящий индивид “инстинктивно” устанавливает между теми предметными понятиями, которые находятся в центре его логического внимания (это могут быть понятия физические, математические, экономические, бытовые и т.д.) именно категориальную связь типа “формы — содержания”, или “причины — следствия” и т.д. и пр. и пр. В “открытом тексте”, в квазибессодержатеяьных логических правилах и законах неявно срабатывают формы реального обоснования, погруженные во “внутреннюю речь” и в этих глубинах постоянно пульсирующие. Скажу только, что в этих неявных категориально-логических связках (когда, скажем, “атом” осмысливается как “возможность”, его действие как “действительность”...) логический смысл категориальной связи “содержание — форма” принципиально отличен от логической связи “сущность — существование” и от всех иных логических форм обоснования.
Между всеми этими логическими формами “сущностного”, или “смыслового”, обоснования, в свою очередь, существуют сложные связки (второй производной), выстраивая целостную ткань содержательно-формальных обоснований, выводов и определений.
Вот в этом смысле я говорю о философской логике движения мысли, и именно в этом смысле осуществляется наш спор “Диалогика и Монологиста”.
В Логике Гегеля (наиболее содержательной рефлексии формальной логики Нового времени) это категориально-логическое движение идет “насквозь” через все исторические эпохи, восходя от понятия бытия (античность) — к абсолютной Идее (Новое время). Это и есть “монологика” в ее собственно философском смысле. Стыки и качественно-логические “переходы” между эпохами осмысливаются в гегелевской “монологике” как сдвиги от логики “перехода” (Бытия) — к логике “рефлексии” (Сущности) — к логике развития Понятий. Переход, рефлексия, развитие — это и есть основные формы логического движения, расположенные в режиме “снятия”, строго субординационно (все выше и выше; глубже и глубже; ближе и ближе к “истинной логике”). Причем логика “перехода” (к примеру — количества и качества — в меру) и логика “рефлексии” (к примеру — взаимоопределения сущности и явления) не только завершаются — по Гегелю — логикой развития понятий, но и подчинены этой интегральной логике “обоснования” (от абстрактного — к конкретному). И переход от логики “перехода” — к логике “рефлексии”, и переход от логики “рефлексии” — к логике “развития” осуществляются в истинной (то есть развитию понятий подчиненной) логике. “Развитие” — это истина и “перехода” и "рефлексии" какнеких низших, превращенных форм мысли.
Так — дляГегеля.
Если спорить с этим — Гегелевым — вариантом философской монологики, то моя — диалогическая — позиция состоит в следующем:
1. Я утверждаю, что логика “перехода” мыслей и логика “рефлексии категорий” не “снимаются” в логике развития понятий, но “взаимообогащают” и взаимообосновывают друг друга. В этом смысле “переход” и “рефлексия” не только “ниже”, “недостаточней” развития (см. Гегель), но и наоборот: логика развития понятий позволяет — не снимая — углубить и глубже укоренить логику перехода и рефлексии. Или, говоря иначе — углубить и укоренить понимание бытия, предметности как “первосущего”, — как реальности, внеположной понятию; углубить, закрепить, укоренить особенное понимание субъекта мысли, несводимого к своему собственному мышлению, укоренить понимание рефлексии до идеи степеней бытия (где высшая степень — бытие — как акт первоначального порождения бытийности). В этом плане “переход” и “рефлексия” (я все время использую гегелевские определения, хотя само это подразделение представляется мне ограниченным, но это уже — иной вопрос) глубже и “достаточней” определяют логику, чем идея “развития понятий”. ...Но (см. первое “выше” и “достаточней”).
Или — снова определяя несколько иначе: античная логика “первосущести” бытия (по отношению ко второй “сущности познания” в нововременном смысле) есть “высшая” логика и движение к ней — от идеи “развития” понятий, от Нового времени, есть “восхождение” (?) и “конкретизация” (?). Хотя столь же существенно и первое (гегелевское) определение. Здесь необходима постоянная инверсия “высшего” и “низшего”.
2. В сфере каждой из работающих исторических логик формируется свой — неповторимый — логический строй, актуализирующий одну из всеобщих возможностей бесконечно-возможного бытия. Соответственно, в каждой логике есть своя связь и осмысленность “категорий”. Причем потенциально — всех логический категорий, а не только их чисто бытийного или чисто сущностного “отрезка” (ср. Гегель). Так, в античной философской логике идея “идеальной, внутренней формы (эйдоса)” имеет совсем иной смысл, чем идея формы в логике мышления нововременного, в пафосе познания. В античности именно идея формы, преодолевая диффузность и ничтожность “содержания”, оказывается наиболее глубокой категорией, сближенной с первосущестью бытия. В нововременной логике идея содержания (сущности), преодолевая статичность формы, оказывается основой движения (логического) к истинному понятию, к понятию знаемого предмета. Это лишь один “пример”. Соответственно, диалог логик есть сложное, многоосмысленное сопряжение (и спор) многообразных идей формы, как она понимается в разных логиках; идей содержания — в разных логических наклонениях и т.д. и т.п. Каждая категория (форма, к примеру) есть фокус целостной категориальной (и — глубже — логической) системы, к примеру — античной, и — в той же мере — фокус иной категориальной системы, — в их сложнейшем и тончайшем внутреннем диалоге и взаимообосновании. Причем в такой диа-поли-логической форме каждая категория логического движения (в сопряжении с данным предметным понятием) реализуется — прежде всего и осознаннее всего — в мышлении и бытии человека современного, живущего в конце XX века.
3. Но в чисто категориальном, статуте различные логики так бы никогда и не встретились в диалоге и существовали бы отчужденно, в разных “метафизиках” или (и) заподлицо усреднялись и отождествлялись бы в безразличных, строго формальных правилах и законах (“тождества”, “противоречия”, “исключенного третьего”...). Дело в том, что в любой (античной — см. Аристотель, или нововременной — см. Гегель и Кант) категориальной системе воспроизводятся лишь предикаты, атрибуты некоего анонимного “логического субъекта”, предмета понимания, постоянно как бы выключаемого из явной логической структуры. Этот логический субъект остается книгой за семью печатями, лишь подразумевается “по ту сторону” предикативных категориальных “таблиц”. Точнее — где-то в самых глубоких глубинах “внутренней речи”, смысловой семантики.
Но до тех пор, пока встречаются безсубъективные категориальные связки различных исторических логик, до тех пор всякие стыки между ними, не опираясь на нерастворимое ядро особого “типа” бытия, легко усыхают в связки очищенно формальные, лишь продолжающие друг друга (в отсутствие тех различный форм бытия, что могут и должны пониматься в различных логиках). Тогда Абеляр легко продолжит Аристотеля, а Гегель — Абеляра (если опять-таки оставаться на поверхности чисто категориальных связок и дефиниций).
Диалог логик может возникнуть (не может не возникнуть) только тогда, когда логический спор пойдет о началах логики, о различных (но могущих и долженствующих обосновать друг друга) — предметах понимания, о разных формах актуализации бесконечно возможного бытия. Так, узелки различных категориальных смыслов формы (если вспомнить приведенный выше пример) или различных категориальных смыслов “дедукции” (в средние века и в Новое время) затягиваются только в том случае, если осознанно определен различный предмет понимания и фиксирован различный (всеобще — то есть логически-различный) смысл самой идеи понимания; если предполагается различный (спорный!) ответ на вопрос: “что есть понимание?”. Если же этот узелок не завязан, не стянут в одну точку (начала), то “категориальные цепочки” распадаются и... существуют абсолютно (метафизически) самостоятельно или (и) формально-логически тождественно. См. начало этих — в пункте 3 развитых — размышлений.
Поэтому, вообще-то говоря, даже в расширенных пределах логики категориальной (предикативной) монологика (после нескольких затруднений) все же возьмет верх, а диалогика (в предлагаемом смысле слова) останется лишь благим пожеланием.
Итак, только если в логику каким-то образом будет введен неисчерпаемый своими атрибутами “логический субъект” (1) и если для понимания этого “логического субъекта” необходимо подключение — в точке логического начала — двух (минимум) различных логик, различных форм всеобщности (2), только тогда возможно всерьез говорить о диалогической альтернативе.
Таким камнем преткновения и краеугольным камнем выступает в моей концепции логическая идея двойного (собственно логического) определения начала логики. Оно, как я утверждаю (см. “От наукоучения — к логике культуры”), соединяет два логических закона: тождества и — достаточного основания. Обоснование оказывается логически безупречным и достаточным, если в исходном определении (начале, аксиоме, “логическом субъекте”) одновременно выполняются два взаимоисключающих императива: “следствие” должно быть тождественно основанию (тогда между ними не будет пустой “раковины”), и вместе с тем в этом начале “следствие” и “основание” не тождественны, не симметричны, одно “причиняет” или “формирует” или “определяет” другое (иначе не будет работать само обоснование). Подчеркну еще раз — это чисто формальные требования, хотя и... логически противоречивые и “дополнительные” (в боровском смысле). Так вот, — введение идей диалогики делает возможным такое — невозможное — сопряжение. В исходном определении (в определении начала логики) отождествляются две различные (несводимые, всеобщие...) логики и одновременно они взаимообосновывают друг друга и — одновременно (еще одно необходимое требование) — диалогизируют, логически общаются между собой. Как это происходит, я — Диалогик — пытался рассказать выше в самих перипетиях нашего спора, а требуемая “неисчерпаемость” исходного логического субъекта (предмета мышления) предположена самим феноменом взаимообоснования — в точке начала — двух (это минимум) логик, способных к бесконечному развитию и углублению. Вот, как я понимаю, решающие и достаточно беспощадные условия продуктивности нашего с Вами (уважаемый Монологист) спора и — это уже я, несколько нахально, предполагаю — решающие основания моей “победы” в этом ристалище...
Но, впрочем, вернемся еще раз к нашему основному сюжету.
Монологист
Давно ждал, когда Вы вернетесь к основному спору. Да, может быть, у Вас получается история неких авантюр логики. Ее приключений. Здесь Ваша интерпретация сильна. Но знаете, чего у Вас нет? Мне кажется, в Вашей диалогике никогда не может быть осмыслена логика истории. Как ни странно, Вы, такой энтузиаст историзма, как раз логику собственно исторического процесса (в том числе — логику истории мысли) и не осознаете. С ее одноразовостью и невозвратимостью — не только бытия людей, но и их мысли. Люди живут один раз в своем физическом, цивилизационном, ЭТОМ бытии, а затем бытие уходит в НИЧТО и сохраняется только в снятой форме. Хотите сказать — в “снятой форме культуры”, — говорите так. Хотите сказать — в “снятой форме Страшного Суда, где опять-таки реализован — до конца — смысл истории, — что ж, и в таком решении земная жизнь мысли должна быть снята. На пороге — Гегель. Но в любом случае, как сказал бы Бердяев, один из героев Вашего прошлого и позапрошлого докладов, история — это не двувекторный “раздрай”, это — стрела Зенона, ее полет имеет свой конечный смысл, свою конечную цель. Люди реально, телесно живут один раз, а в следующем поколении их живая мысль живет уже только в виде мысли “отцеженной”, в форме снятого воспоминания. Вливается в следующие мысли, уплотняется в “последнем слове”. То есть содержание (вплоть до “конечного пункта”) как бы уходит в ничто, сохраняется только в форме логики, в форме языка. Вы, дорогой Диалогик, уничтожаете смысл истории, ее стрелу. А стрела имеет смысл в цели ее полета. В гегелевском смысле и в бердяевском, в христианском или исламском. — Ваша логика, да, я согласен с Вами, логика культуры (точнее — определение культуры), но не логика истории мысли, которая, хочешь — не хочешь, всегда восхождение и снятие! Логически сие означает (вернусь к своей аргументации в первой серии моих размышлений): каждое начало логически должно быть понято как "продолжение", как момент умозаключений. Только воспроизведенное в схематизме “это следует из… а из этого следует...”, т.е. только понятое по схеме “als ob... (как если бы) оно было средним членом умозаключения...” начало будет понято логически, как бы оно ни было изначально в феноменологическом смысле.
Возьмите Декарта. Декарт очень тонко обосновал, что не только Ваше начало, абсолютное начало логики, но каждый момент мысли должен быть понят и как продолжение мысли, и — как момент некоторого интуитивного скачка (начинания). Вы не замечаете главного. Строго говоря, между мыслью и мыслью, не только в самом начале мысли, но и на любом ее прогоне, в каждом “отсюда следует...” нет абсолютной тождественности, всегда неявно происходит некоторый трансцензус, некоторый скачок, вмешательство интуиции, вмешательство интуитивного произвола. Вы относите к идее начала только абсолютное начало мысли (тогда это не логика), между тем начален каждый момент (переход) мысли (доказательства), который, конечно, личностно интуитивен, в который неявно включается вся наша жизнь, весь наш жизненный опыт (понимающему — достаточно), который, конечно, не тождествен этому же моменту в мышлении другого, но логически эта интуиция “доказанности” должна быть понята как момент дедукции. Я думаю, что то, что Вы отвлеклись от одноразовости истории, сыграло роковую роль.
Да, в культуре — по Бахтину — все возвращается, мы сегодня существуем в античной культуре, вступаем в диалог со средневековьем, но в неотвратимом, в необратимом ходе истории, ритме истории — абсолютно одноразово, уникально каждое бытие человека, а в мысли — соответственно — каждый момент мысли является начальным, но логически он должен быть понят, то есть интуитивно встроен в логику (по Декарту) как момент дедукции. Вы говорите, что, если в начале нет обрыва в цепи самообоснования, логика недостаточно логична (движение в дурную бесконечность). Но если учесть мои возражения, оказывается ясным, что само это начало, — если мы его берем в момент превращения исторически бывшего — в логически и (или) культурно бывшее, — должно быть осмыслено как (как если бы оно было) сцепление с предыдущим. Или так: “продолжение (момент вывода) должно быть переформулировано как мера сохранения начала и обратно — начало должно быть понято как момент дедукции”. Поэтому я все-таки продолжаю настаивать, что Ваши размышления недостаточно логичны, или скажу сейчас осторожнее так: они, может быть, хороши для понимания “логики культуры”, то есть — узко современного входа в логику (в ее метафорическом значении). Но тогда — вспомните мой самый первый вопрос: о чем все-таки Вы говорите — о логике (только) XX века (впрочем, тогда это не логика, то есть не всеобщее учение о мышлении) или о всеобщем определении логики (тогда Вы просто ошибаетесь)?
Диалогик
Прежде чем отвечать на Ваши новые аргументы — немного в сторону... Буду подчеркнуто объективен. Есть еще одна линия аргументов “в пользу Монологиста”, о которой я сегодня почти не говорил, поскольку — в другом плане — много об этом писал; но вкратце воспроизвести эти аргументы все же необходимо.
Речь пойдет о всеобщих претензиях “монологики” в контексте самого диалогизма (поэтому об этих аргументах говорю я — Диалогик).
Во-первых, “монологика”, главным образом в форме логики формальной, необходима как некое логическое “эсперанто”, как утверждение тех элементарных правил взаимопонимания (закон противоречия, тождества, исключенного третьего...) между людьми и философскими системами разных эпох, вне которых (правил) разговор “через века” вообще невозможен. Хотя бы в том смысле, что, только вдумываясь в эти общие правила, начинаешь понимать их недостаточность и упрощенность, и оказывается возможным начинать принципиальный логический спор. Или, определяя иначе, — возможно перейти от внешнего, грамматически нормированного языка — к внутренней речи, с ее особым синтаксисом и семантикой; синтаксисом и семантикой не “значений”, но — смыслов. (С учетом философской возможности давать эту внутреннюю речь — “открытым текстом”, не в психологии, но в логике речи.) Здесь-то и оказывается, что те же — формально — обороты: “таким образом, доказано, что”, “отсюда следует”, “если это вывод корректен, тогда” и пр. и пр. — имеют в разных философско-логических интенциях совсем иной смысл и, будучи — формально-логически тождественны, они — в контексте философской логики — есть скрытая, смазанная форма диалога, форма сопряжения различных логических вселенных.
Во-вторых. Диалог логик имеет реальный всеобщий (а не просто эвристический) смысл только в том случае, если каждая из логик, каждый голос в этой полифонии способен развернуться во всеобщность, может быть представлен как единственный, всеобъясняющий, всепонимающий, причем не только в онтологическом плане (актуализация одной из всеобщих возможностей бесконечно возможностного бытия), но в строго логической проекции, в виде всеобщего (или претендующего на всеобщность) формализма. Здесь Монологист полностью (!?) прав. Вся сила монологики Нового времени обращена как раз на стыки и швы между различными логиками, и ее, “монологики”, всеобщая “миссия” и состоит в том, чтобы в этих стыках, переходах, когда та или иная историческая логика стремится “замкнуться на себя”, всеже — с трудом, со скрипом — осуществлять свою исходную операцию “выпрямления”, “восхождения”. Монологике необходимо как бы не дать историческим логикам закругляться, отделяться друг от друга, необходимо “представить” замыкание — как логическую конкретизацию; определение — как момент дедукции; “степень бытия” — как форму перевода связки “причина-действие” в формальную связку “причина-следствие”. В итоге действительно вся логическая история “от Вавилона до наших дней” предстает как непрерывная линия восхождения и дедукции. И это — отнюдь не какая-то логическая ошибка, это — необходимая форма логического представления формализмов Нового времени как формализмов всеобщих, единственных, включающих в себя и логику античности, и логику средних веков, и логику, к примеру, Индии (см. книгу Щербатского) как моменты единой, одной логики. Или скажу так: логические формализмы Нового времени могут участвовать в диалоге логик только в форме всеобщей, единственной логики, охватывающей и Аристотеля, и Аквината, и Кузанца...
Но, только... Такой же формой и волей превращения во всеобщность своих особенных логических формализмов (своих технологий истолкования обобщенных логических правил) обладает (должно обладать в контексте диалога логик) и мышление античности, и мышление средних веков, и мышление Востока. Надо учитывать, что, к примеру, если для познающего разума это — технология “выпрямления и уплотнения”, то для эйдетического разума — это технология “закругления”, эйдетизации любой логической процедуры (между тем, в контексте очищенно формальной логики между “выпрямлением” и “замыканием” никакого различия не существует).
В этом отношении Гегель — величайший формальный логик Нового времени: свое основное внимание он обратил на “стыки” между различными историческими логиками и сумел — логически точно и корректно — представить каждый такой стык (онтологически значимый) как момент строго логического восхождения и дедукции, сумел каждый соблазн “замыкания на себя” или на “свое понимание бытия” отвести все новыми и новыми процедурами снятия. Это был действительно подвиг обращения многих логик (очень точно Гегелем изображенных) в одну-единственную логику Нового времени, обращения многих различных онтологии — во всепоглощающе логический план.
В-третьих. Строгая монологика есть основная “подкладка” нашего современного мышления, есть наиболее действенный внутренний контролер нашего — людей XX века — логического рассуждения. И античная логика, и логика средневековья, и логика Востока так отдаленно отстранены от нас, что их “логические формализмы” имеют как бы чисто архивный интерес; в нашем духовном обороте они значимы в основном своим метафизическим содержательным планом. Иначе — с мышлением Нового времени. Это мышление легко отождествляется с “логическим-само-собой-разумеется”, с теми фигурами, что освоены нами вместе с содержаниями современной математики, или физики, или (и) обыденной жизни, и, в итоге, современный диалог есть — в речевом плане — диалог нововременных форм внешнего языка (языка повседневной коммуникации) и — тех форм внутренней речи, в которых и гнездятся живые реликты и зародыши прошлых и будущих логик. Все остальное выступает как некое “приложение”, несколько искусственно (исследовательски) внедренное в нашу мысль, в наше бытие.
Эти три момента необходимо постоянно учитывать, но они — все же — лежат как бы в стороне от нашего основного спора, в котором главное внимание обращено на “онто-логический” диалог Монологиста и Диалогика. Но вернусь к Вашим последним аргументам. Должен признать, — Вы меня поставили в достаточно сложное положение. Конечно, я бы мог сказать, что включение в наш спор средневекового и античного, нововременного и средневекового мышления углубляет эту “диаду” Нового времени и современности. Тогда получается, что все они должны стоять в многозначно “дополнительных” отношениях друг к другу и изменяют само понимание классической логики. Все будет гораздо сложнее выглядеть, если мы включим действительно предельные (и претендующие на всеобщность) идеи понимания в средневековом, античном, восточном мышлении. Но сейчас я не буду вдаваться в эти невыносимые для Вас “детали” и ограничусь неким полусерьезным, полукаламбурным, но все же, думаю, наиболее существенным возражением.
Да, уважаемый Монологист. Все-таки Вы забываете, что наш спор имеет смысл как аргументация Монологиста в ответ на явную и неявную логику Диалогика (и обратно). То есть все же только в режиме “вопроса-ответа”, в режиме диалога, сама логика нашего спора имеет смысл. Если бы Монологиста не было, я должен бы был его выдумать, потому что сама диалогика строится только в ответ на вопрос монологиста, на Разум Нового времени. То, что очень точно выразил Бахтин, говоря, что смысл — это ситуация, в которой необходимо существует вопрос-ответное напряжение. Смысл есть тогда, когда есть ответ на некий (явный или скрытый) вопрос. И поэтому вся Ваша Логика монологиста все же существует и реально действует только как момент некоторого диалога, как диалог во второй производной. То есть в основе той речевой структуры, которая актуализируется как монолог, заложено бахтинское понимание речевых жанров. Не случайно Вы, коллега Монологист, вспомнили не только Гегеля, но и Канта. В самом деле, внутри самой логики Нового времени предположение бытия, не тождественного мышлению, бытия как “немышления” оказывается необходимым для определения самого статуса и характера (теоретического) мышления. Неявно, — троянским конем, — но Вы втащили идею диалогики в строение своей монологики. Потому что — вне спора с кантовской трансцендентальной логикой — гегелевская спекулятивная логика будет поглощать любое бытие и уничтожать его, а в результате поглотит самое себя, потому что будет она “ни о чем”, перестанет отвечатьна вопрос бытия. Неслучайно я часто подчеркиваю (особенно в своей книге “Кант. — Галилей. — Кант”), что как раз в кантовских идеях разума, в обоснованиях теории строжайшими логическими выводами определяется... необходимость вне-логического бытия. В этом и состоит основной заряд, основная тяга, основной смысл кантовской “Критики чистого разума” и других его Критик.
Причем речь сейчас идет не о различных “метафизиках” Гегеля и Канта, но именно о логике — в самом строгом (в Вашем, уважаемый Монологист) смысле. Строго логическое (в этих формах силлогистики) кантовское обоснование внелогического бытия оказывается необходимым “дополнением” (дополнением “до” корректной логистики) по отношению к гегелевскому обоснованию насущной — для логики — тождественности мысли и бытия (на “стороне” мышления). Только в таком “дополнении” каждый момент вывода оказывается точным и достаточным относительно к той самой “середине” логического следования, о которой Вы так заботитесь. И — относится к смыслу познания (к предмету познания).
Поэтому, даже когда Вы мне, коллега Монологист, возражали, то наиболее сильны, наиболее основательны Ваши воззрения были тогда, когда Вы привлекали к ответственности не только гегелевский, собственно монологический полюс, но и кантовский или, скажем, картезианский полюс, предполагающий нетождественность бытия и мысли и — отсюда — необходимость развития иной логики или хотя бы внелогического бытия. Ведь не случайно все же и не просто в порядке такой логической игры я спорю сегодня с самим собой. Сама последовательность аргументации Монологиста может быть понята в плане “диалога” мышления и бытия, в плане внутреннего спора, необходимого для диалогики, как она выступает в конце двадцатого века.
Однако в этом интегральном моем ответе мне бы хотелось обратить внимание на некоторые моменты, которые для меня как диалогика являются существенными и которые возбуждены Вашими возражениями.
Во-первых, очевидно, в моем обосновании диалогического подхода необходимо учесть, что исходные “аксиомы” античной, средневековой, нововременной, восточной логики бессмысленны, если они только формальны, если в них нет того, что есть “вне их”. Если они не “о чем-то”. Но тогда необходимо в “логику начала” (кстати, Вы это не воспроизвели, ссылаясь на мою основную аргументацию) вводить не только рассудок и разум, но неопределенную “способность суждения”, если говорить вместе с Кантом. Тогда, определяя предмет, который не тождествен форме своего определения, я ввожу некое “особенное”, требующее каждый раз менять самую логику. Без способности суждения о предмете, только в пределах рассудка и разума наш спор действительно будет достаточно бесперспективным.
Во-вторых. Очевидно, развивая идею диалогики, очень важно учесть точку замыкания единой логической системы в некое “мега-понятие”. Тогда исчезает Ваша отдельная логика дедукции и логика определения.Тогда вся дедукция замыкается на начало и способ переопределения этого начала. В философской логике каждая отдельная логическая система — античная, нововременная, средневековая, каждая логика иного, но еще не осмысленного движения мысли — обязательно должна быть понята, — только тогда она может быть понята диалогически — как некое единое “мега-понятие”, замкнутое на себя и переопределяющее — в полном развертывании дедуктивного вывода — собственное начало. Так, собственно, по гамбургскому счету — и получается у Гегеля.
И, наконец, еще одно, для меня очень существенное. Самый спор Монологиста и Диалогика неявно (но требуется, чтобы это делалось явно) происходил односторонне: лишь вокруг идей “логики диалога логик”. Не только Монологист, но и Диалогик вели свой разговор только в одной плоскости — за или против диалогичности мышления... Но это лишь одна плоскость (проекция) логики начала логики. Это лишь одно из (минимум) трех или четырех определений. Вся наша логика действительно может строиться как логика “диалога логик”. Но вся наша логика может и должна быть также понята как логика “трансдукции”, то есть взаимо-превращений и появлений разных логик. Тут уже (или еще) нет диалога. Есть лишь его порождение. Далее, вся (!) наша логика должна строиться как логика парадокса, то есть — воспроизведение в логическом начале внелогического Субъекта и Предмета мышления. Тогда особое значение Начала логики перерастает проблему диалогизма. Начало, понятое только в контексте диалогичности, — необходимо, но — недостаточно, оно еще не выявляет суть нашей логики. Не случайно, определяя ту логику, которую мы пытаемся в нашем кружке развивать, можно определить ее, используя математический образ, как некую “группу преобразований”. Диалогическое, — парадоксологическое, — трансдуктивное преобразование всей нашей логики. Подчеркну еще раз: вся логика, в целом, определяется в каждом из этих определений и, пожалуй, наиболее полным ее определением является определение как “логики начала логик”.
Поэтому спор Монодогиста с Диалогиком есть лишь первая, прикидочная редакция коренного, внутреннего, органичного диалога между различными ипостасями “логики начала” — между “диалогикой” и “логикой парадокса”, между “диалогикой” и “логикой трансдукции” (диалога уже и — еще — нет...). Но это — особый, очень существенный и мало продуманный вопрос.
Теперь, исходя из позиции Монологиста, с пониманием определенной “дополнительной” правды, заложенной в его возражениях, я хотел бы продумать — в заключение — еще три момента, определяющих действительное значение “монологики” специально в диалогическом преобразовании нашей “логики начала”,
Во-первых, нужно признать, что мощная тяга к монологизму действительно доминантна в контексте (единой?) европейской философии. Есть некое особое отличие “логики культуры” от всех предыдущих форм европейской логики, европейского разума — от античной, средневековой, нововременной. Это отличие сближает все эти предыдущие логики в их тяготении к монологизму. И античная, и средневековая, и нововременная логика (кстати, в которой есть еще один важный момент — но об этом я еще скажу) есть формы одного — европейского — разума, то есть неявно идея какого-то сквозного разума — от Парменида до Хайдеггера — все время присутствует в наших размышлениях, и Монологист в этом плане опять-таки прав. Речь (у Диалогика также) идет о диалогизме в пределах действительно одного — начинающегося от античности, — типа разумения. Об этой сквозной теме европейского разума мы как-то специально говорили. Но и в этих пределах логика античная, средневековая, нововременная обладают еще и некоторыми особыми, более в узком смысле монологическими чертами, свойственными не только нововременному пониманию.
Что это такое? Во-первых, все эти логики открывались, как бы “на полюсе бытия” — в сторону метафизики, но не в сферу иной логики; бытие определялось всегда как “не-мышление” или (как у Гегеля) “недо-мышление”, то есть понималось как некая таинственная, неизвестная сфера, уходящая в ничто. Бытие не было “зажато” между разными логиками. Логика вечна — пускай античная “для себя”, средневековая “для себя”, нововременная “для себя”, но развивалась эта логика, бесконечно ассимилируя только “свой” собственный (по-своему неизвестный...) мир. “Слева” — мысль; “справа” — бытие для этой мысли; хаос превращается (бесконечно) в космос; “предмет познания” — в “результат познания” (в понятие)... Так происходило во всех европейских формах понимания. Диалогическая закраина возникает лишь на мгновение, — когда побеждает иная (новая) логика, а затем предшествующая логика, скажем античная — уже у Прокла, а в христианской теологии все более явно, — выступает как нечто недостаточно логичное, не способное себя обосновать. Отодвигание бытия все глубже и глубже, дальше и дальше “направо” — оказывается общим пафосом всех этих логик.
Но не только это.
С другой стороны, и сам разум определялся (во всех этих трех логиках) лишь в той мере, в какой он понимался как единственно истинный всеобщий разум. А “индивидуальный разум” — как некое его частное, феноменологическое — вот в этом человеке — воплощение. В античном разуме, скажем, каждый раз обнаруживалось, что индивидуальный ум есть лишь проявление всеобщего эйдетического стремления к единой форме форм. В средневековье — индивид и его интеллект — эманация Божественного Духа; в Новое время индивид “снимает” свою индивидуальность в тождестве Духа и Идеи.
В логике культуры впервые “демиургом” (безусловно, это неточный термин) логического движения оказывается разум индивида. Тогда всеобщность — феномен не обобщения, но общения различный умов (об этом я уже говорил). Итак, всеобщий характер субъекта мышления (его внеположность индивиду) не только в гегелевском смысле, но и в античном, но и в средневековом смыслах был необходим для работы разума.
Следовательно, и в этом отношении они тяготели к монологизму, их тайный замысел был наиболее полно выражен именно в логике Нового времени. Дело еще и в том, что предположение о том, что разум внеличностен и абсолютен, уже есть допущение единственного (хотя, может быть, еще не до конца понятого) истинного бытия.
В логике культуры индивидуальный разум возможностно всеобщ, через плоть произведения, в бесконечном трагическом общении с другими индивидами, с другими не только реальными, но и потенциальными разумами. А само бытие оказывается, как “колобок” сказки, зажато между разными разумами; идет спор между разными разумами об определении и о сути бытия. Поэтому наш разговор с Монологистом существен по иному, уже серьезному счету и может быть осмыслен в ином, чем в предложенном тексте, в более напряженном логическом смысле.
Но это — в будущей работе.
И, наконец, самое последнее.
Чтобы не подумали наши слушатели, что я уж так “разгромил” Монологиста.
Тут есть еще одна действительно серьезная проблема. В диалогике античная, восточная, средневековая, нововременная логика представлены как одновременные, — только тогда они могут — вслушиваясь и понимая — отвечать друг другу, задавать новые вопросы и взаимно развивать свой смысл. Но это значит, что в диалогике должно быть воспроизведено и сконструировано одно логическое “пространство” и одно “время” для всех логик. И наличность и возможность диалога зависит не только от наличия многих всеобщих логик, но и от этого единого, одного “интервала” (пространства-времени).
Причем этот “интервал” (и — в этом смысле — “монологичность”) необходимо не просто декларировать, но постоянно поддерживать, фиксировать, исправлять все его нарушения, устранять “шумы”. Необходимо постоянно восстанавливать это одно одновременное логическое пространство, постоянно иметь его в виду. В этом смысле, в смысле необходимости — для всех логик — быть в одном “интервале”, в такой единственной “natura naturans” (ср. субстанцию Спинозы), где исчезает иерархия времен, возникает одновременность логик, что характерно, скажем, для произведения культуры, в этом смысле диалогика есть “монологика”; она “монологична” (кавычки означают иной план монологизма) в смысле предположения одного логического пространства и времени. И над этой проблемой надо еще работать и работать.
Монологист (многозначительно). Вот видите, все-таки я был прав.
Диалогик. Ни в коем случае. Здесь я бы Вам сказал, что... Впрочем, отложим продолжение нашего спора до следующей встречи. На сегодня — достаточно.
Диалогик— Монологист. Какие будут вопросы, возражения, соображения? К диалогику или — монологисту обращенные. Мы — вместе — постараемся ответить.