V ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР
Намечу теперь самые основные, хотя, наверное, несколько странные и необычные свои предположения.
Итак, — условия задачи таковы. Гражданское общество у нас полностью разрушено.
Без его формирования невозможны ни социально-экономическая здоровая жизнь, ни политическая правовая демократия. Где же выход?Предполагаю, что нам необходимо ab ovo, ускоренно, в какой-то мере искусственно, формировать те исходные начала гражданского общества, которые в других странах возникали постепенно, замедленно, естественно-историческим путем. И — вот тут-то начинается самое главное. Чтобы это главное (и — практически — наиболее действенное) понять, необходимо обратить все только что осмысленные определения гражданского общества. Необходимо понять структуры гражданского общества как структуры ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА. Да, того самого общественного договора, что был когда-то в преувеличенной гротескной форме воображен в трактатах Гоббса, Монтескье и особенно — Руссо. Того общественного договора, что реально образует реальный, глубинный остов всех современных экономических, политических и правовых институтов.
Но для целей этой статьи стоит вспомнить именно о преувеличенной форме социальных трактатов. Это гротескное преувеличение позволит угадать в вопросе — “что это такое?” (гражданское общество) наш излюбленный вопрос — “что делать?” (чтобы восстановить норму).
Третье отступление
Идея общественного договора, столь многократно и — иногда — остроумно осмеянная в истории общественной мысли, сводится — в очень сгущенной форме — к следующим трем положениям (в основном подразумевается вариант Руссо):
— Предполагается некое изначальное, “первобытное” состояние людей, полностью отдельных и одиноких, полностью и абсолютно — свободных.
— В целях безопасности и спасения от произвола других — столь же самостийных и свободных индивидов — люди объединяются в разные сообщества, добровольно делегируя часть своих прав и свобод неким надиндивидуальным институтам, — политическим, в первую голову, — то есть заключая общественный договор...
— Этот договор должен всегда сохраняться, как книга за семью печатями, в подпочве любого общественного института. Что означает: каждое нарушение условий договора — несоблюдение гарантий безопасности и порядка — освобождает исконную волю одинокого и — по природе (или — по божественному промыслу) абсолютно самостоятельного, — вспомним пушкинское “самостоянье человека”, — абсолютно свободного индивида.
Повторю: общественный договор не только изначален во времени, но он сохраняет смысл постоянного, каждый момент значимого memento mori
— по отношению к любому государственному или социальному насилию.
Все остроумие критиков Руссо сводилось к обычным трюизмам. В истории, дескать, никогда не было такого абсолютно одинокого и абсолютно свободного состояния. Человек исходно общителен, неотделим от общин, или от пуповины племени, или от других неотменяемых форм общения. Человек всегда ограничен в своих правах и свободах, — по-своему в каждой исторической эпохе.
Общественное состояние отнюдь не результат сознательного и целеустремленного договор а, но нечто стихийно, объективно и исторически неизбежное. Вот, пожалуй, и все. Дальше начинались нюансы, в зависимости от той или другой исторической теории...
Но во всей этой критике не хватает щепотки методологической иронии, великолепного кантовского “als ob...” (“как если бы...”). Впрочем, такого “как если бы...” не хватало и в самих теориях Гоббса или Руссо, но зато вполне хватило в реальной истории и экономике Нового времени. Речь идет вот о чем. Конечно, никогда не было в истории, в начале истории такой руссоистской точки полного одиночества, не было исходной робинзонады, не было изначального решения торжественно заключить некое подобие Общественного Договора. Но было и есть нечто иное.
Современная промышленная (“буржуазная”) цивилизация, — начиная с XVII века и вплоть до настоящего времени — держится и развивается в реальной практике общественных договоров.
В такой цивилизации общество, экономика, государство, когда-то возникшие исторически стихийно и необходимо, должны, — чтобы нормально функционировать, — предположить некую таинственную точку, в которой все возникает впервые, сознательно и ответственно, предположить точку, или состояние, где предполагается (предполагает себя...) одинокий и ответственный индивид, свободно (!) вступающий в договорные отношения с другими столь же одинокими, самостийными, ответственными, свободными индивидами.
Так срабатывает “als ob...” буржуазной цивилизации. Это договорное предположение, этот откат к точке робинзонадного начала необходим и в отношениях найма рабочей силы, и в законах свободного рынка, и в структурах политической демократии. Здесь и осуществляется та экономически детерминированная свобода от экономического детерминизма, о которой я несколько раз говорил и которая характерна для рыночных отношений. Но этот удивительный перевертыш объясняет также и возможность свободного (ненасильственного) преображения цивилизации промышленной в цивилизацию пост-индустриальную, в социум культуры. Об этом коротко я уже писал, а детальнее надо размышлять в какой-то другой статье.Не буду сейчас углубляться в критику и контраргументацию идей общественного договора. Задумаемся только над одним из поворотов такой дискуссии. Над поворотом, существенным для нашей страны в конце XX века.
Речь идет о марксовом понимании (и отвержении) идей гражданского общества как идей ограниченно буржуазных (еще раз подчеркну — именно ограниченно, узко, своекорыстно буржуазных...).
В одной из ранних (очень существенных) статей Маркс писал: “...права человека суть не что иное, как права члена гражданского общества, то есть эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности... Речь идет о свободе человека, как изолированной, замкнувшейся в себе монады... право человека на свободу основывается не на соединении человека с человеком, а наоборот, на обособлении человека от человека... Практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность. Эта индивидуальная свобода, как и это использование ее образует основу гражданского общества. Она ставит всякого человека в такое положение, при котором он рассматривает другого человека не как осуществление своей свободы, а наоборот, как ее предел.
Следовательно, ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е.
как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого....citoyen объявляется слугой эгоистического homme.
Конституирование политического государства и разложение гражданского общества на независимых индивидов, — взаимоотношение которых выражается в праве, подобно тому как взаимоотношение людей сословного и цехового строя выражалось в привилегии... ”
(К. Маркс. К еврейскому вопросу. Соч. T.I. С. 400-405).
Вдумаемся в суть этих марксовых обвиняющих “то есть...” (член гражданского общества, то есть эгоистический человек...).
В гражданском (буржуазном?) обществе право человека на свободу основывается, по мысли Маркса, не на соединении человека с человеком, а “наоборот” (!?), на обособлении человека от человека.
...Но разве могут соединяться люди, не разъединенные и обособленные, не самостоятельные? Ведь иначе это будет не соединение, но просто-напросто существование слитной вне-индивидуальной плазмы.
Очевидно, надо сказать иное: в гражданском обществе люди (рабочие, крестьяне, писатели) свободно соединяются как свободные, независимые (эгоистические?) граждане.
Но тогда договорность гражданского общества есть лишь вариант (и — поворот) идеи свободы воли...
…Дальше. В гражданском обществе, говорит Маркс (мысленно соотнося эту ситуацию с коммунистическими ценностями), человек рассматривает другого человека не как осуществление, но (опять-таки, — “наоборот”) как предел своей свободы. Но что означает видеть в другом человеке вожделенное “осуществление своей свободы”? Не есть ли именно такое состояние (или — стремление) — полнейший эгоизм? Другой человек — некий “сосуд” или “воск”, в котором я осуществляю свободу — свободу формовать этот воск, эту глину по своему — или по общественному — разумению. Конечно, в размышлениях Маркса есть и другой, — может быть, для него самый существенный оттенок: чем более свободен другой человек, тем более его жизнь и его свободное общение со мной есть осуществление (и — смысл, суть!) моей свободы.
Но все дело в том, что такое понимание предполагает, что, прежде всего, необходимо признать в другом человеке некую тайну, границу, предел моей свободы: стоп, дальше нельзя, дальше иной мир, иная вселенная, иной самостоятельный, отдельный (эгоистический?) индивид! Мое общение с этим иным индивидом (даже само осуществление моей свободы) есть — обязательно — свободное договорное общение, то есть общение по схеме: его свобода — граница, предел моей свободы.
Это есть всеобщая и незыблемая форма (содержание — за семью печатями) личностных отношений.
...Еще один момент. В гражданском обществе, говорит Маркс, частный интерес и частный произвол позволяет индивиду обособиться от общественного целого, и в этом заключена — по Марксу — ограниченность (буржузная ограниченность!) гражданского общества. Но, может быть, само обособление индивида от всевластного общественного целого (от единой цели, от общего идеала, от интересов самого хорошего коллектива — семьи, нации, народа...) и характеризует новое, особенное, небывалое “общественное целое” — ... гражданское общество, в котором общественная связь как раз сильна и глубока своей договорностью, своей рискованной — из индивида излучающейся — связью.
А там уже будет общая цель и общий интерес...
Вот и итог Маркса: гражданин есть (в гражданском обществе) — слуга эгоистического человека. Эта служба находит свое наиболее полное и завершенное выражение вправе. Гражданин есть всеобщность буржуа.
Да, здесь надо согласиться с Марксом. Идея свободного одинокого индивида, свободно вступающего в общественный договор с, другими, столь же свободными гражданами, чтобы заключить некое подобие общественного договора, — это идея человека как буржуа. Но именно в таком согласии и скрыто наибольшее расхождение с Марксовым выводом.
Я предполагаю, что определение человека как буржуа, бюргера, собственника своей рабочей (глубже — творческой) силы, как одинокого суверенного субъекта договорных общественно-экономических отношений, — это есть одно из всеобщих определений человека и общества.
Не более, но и не менее всеобщее (и необходимое), чем определение человека, как трагедийного героя (античность), как христианского страстотерпца, соединяющего время и вечность...Что касается гражданского общества, основанного на идее общественного договора, то в том-то и состоит изобретение “человека-буржуа”, что отныне самостийное возвращение к началу позволяет наиболее безболезненно осуществлять самые решительные социальные и культурные превращения. Повторяю: “буржуа”, в этом смысле, есть не формационное определение, но одно из всеобщих определений непреходящего субъекта культуры.
Впрочем, об этом определении сам Маркс сказал точно: “Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе” (Маркс и Энгельс. Экономически-философские рукописи 1844 года. Соч. Т. 42. С. 125).
Теперь самое время вернуться к основному сюжету этой статьи.
Хотя, по правде говоря, думаю, что для современного читателя все эти, казалось бы, исторические и философские материи имеют актуально насущный, почти публицистический смысл в конфликтах начала 90-х годов XX века.
И смысл этот, повторяю, на мой взгляд, заключается в следующем: после семидесятилетнего “выпада” и зияния — ускоренное, сознательное формирование основных структур “общественного договора” — в его наиболее острых, прямо из руссоистских трактатов выскочивших формах, — есть, наверное, единственный путь, на котором возможно укоренить основные начала гражданского общества.