В. Логика парадокса, понимание логики культуры как парадоксо-логики
1) В диалоге логик речь идет (в лакуне и промежутке “между” несводимыми логиками) о бытии; речь обращена к бытию (моего собственного Я, насущного мне Ты, к бытию всеобщему). Это несводимое к мысли “о нем” бытие (вспомним Николая Кузанского или — Декарта, или — Канта...) “несводимо” к мысли во все большей степени тем более, чем больше логик и разумов, и личностей (на грани культур) участвуют в диалоге, поставлены под вопрос.
(“Спасите наши души! — возглас, обращенный к иной культуре, к иному Разуму, к иному, запредельному индивиду.) Тем самым определение логики как логики вопрошания все более актуализирует — в мысли, в логике — несводимое к мысли, к разуму (в бесконечно-возможных его ипостасях) — “вненаходимое” бытие, в “частности” — мое собственное бытие, взятое в его начале, в его впервые-порождении, в его определении как только-еще-возможного-бытия.Парадокс — есть всеобщая логическая форма воспроизведения и обоснования в понятии, в логике — внепонятийности, внелогичности бытия, все более всесторонне не сводимого к понятию96. Чем от большего числа понятий, форм понимания это бытие “уходит”, чем в большем спектре понятий оно определяется, тем более оно становится загадочным, трудным и вне-логическим. Но одновременно это есть вненаходимость бытия не “на краю” некоего единственного пан-мышления, но в промежутке, в середке многих форм разумения, многих в возможности — бесконечно-многих
— форм мышления. Все определения “философской логики культуры” выступают в ее парадоксологическом преобразовании как логические определения вне-логичности, еще-только-возможности моего собственного бытия и — повторяю — насущного мне Ты-бытия и — повторяю — бытия-онтологически-всеобщего, бесконечно-возможного (“возможностного”). Бытие не сводимо: ни к разуму эйдетическому (единое — к многому, многое
— к единому); ни к разуму причащающему (ничто — ко “всему”, все — к творящему ничто...); ни к разуму познающему, гносеологическому (конечное — “нечто” — к бесконечному миру, предмет к своему пределу, бытие к сущности...); ни к современному пониманию вещей, взятых в их онто-логическом начале...
Бытие невыводимо из Разума, из общения Разумов. И именно потому, что эти разумы существуют и насущны не по одиночке, не отдельно, но в напряженном диалоге друг с другом, и этот диалог (вопрос-ответ-вопрос...) и определяет смысл и за-мысел каждого разума, именно поэтому “вненаходимость” бытия раскрывается (скрывается в энигму...) все неотвратимее и загадочнее. Чем более логичен и развернут диалог логик, тем более обоснованно и логически осмысленно (!) вне-логическое, бесконечно-возможное и не сводимое ни к одной из своих актуализаций всеобщее бытие. Один из поворотов такого “ученого незнания”, такого обоснования вне-логичности бытия продуман в кантовом схематизме “идей разума”, в парадоксальном обосновании Разума Нового времени, в диалоге (взаимодополнении) категорического, разделительного, гипотетического синтеза вещей в себе97...Итак, “диалог логик” — это первый исток логики парадокса, логики бытия мира (и моего собственного бытия) в его статусе внелогичности, в статусе начала мысли, — до мысли, вне мысли, в ее бесконечно-возможности, в “месте”, где ее (мысли), где его (разума) еще или уже нет; в “точке”, где различные формы разумения предполагают и исключают друг друга. (Принцип “дополнительности” — первый собственно-научный вариант такого обоснования в физике XX века).
Но такой — от “логики диалога логик” отталкивающийся — путь к логике парадокса — лишь один из двух возможных путей.
2) Второй путь идет от логики “трансдукции”, и заключен этот путь в перенормировке трансдуктивной логики, доведенной до предела во всех ее определениях и понятиях.
Логический выход к внелогическому бытию (предмета и — субъекта понимания — разных форм понимания) актуализируется в самой точке (в неделимом моменте) взаимообоснования логик, во внедиалогической точке еще — и уже — небытия мысли. В такой точке взаимообоснования, где исторические логики, исторические формы всеобщности одновременно и взаимопорождают друг друга — еще не наличны, еще только возможны.
Здесь — одна логическая тонкость, говорить о которой возможно только детально, скрупулезно, но так о ней говорить в кратком конспекте невозможно.
Поэтому совсем вкратце, — только чтобы напомнить это средоточие современной философской логики. То бытие, которое обнаруживается в точке взаимополагания многих логик, мышлений, разумов — это “есть...”, реальное только как логическая связка, как собственно логический, речевой переход, значимый только внутри суждения, чисто формально. Это не то бытие, на которое можно “указать пальцем” — а вот оно, там, за горой, за мыслью; бытие, реализуемое в трансдукции, внелогично и немыслимо лишь в самом средоточии мыслительных фигур. Скажем, в такой античной формуле: “Многое есть (не есть...) единое”, — многое существует только как единое, иначе оно ничто, но тогда многое не существует как многое... И обратно: “единое есть (существует во времени и пространстве только как) многое”, — значит не существует как единое... Или в средневековом обороте: ничто есть все (про-исходит всем), т.е. не есть ничто... И обратно. Связка "есть" — вот оно, самое загадочное и самое внелогическое определение бытия. Опять же не “на краю” мысли, но в самой ее сердцевине. В сердцевине многих переходов и взаимопорождений логики. Логик. Всеобщих бытийных ипостасей...В самом глубинном смысле это срединное “есть...” означает: мышление есть... (есть не) бытие, но его начало, его возможность; бытие есть (есть не) мысль, но его — мышления — начало, его возможность.
В такой срединной точке парадокса бытие (и мысль) “есть" именно потому и в той мере, в какой их нет, в какой они только возможны. Однако сие взаимопредположение мысли и бытия различно воплощается в различных логических (и речевых) культурах. В античности парадокс оборачивается апорией (в противоположных ипостасях первосущего). В средние века ведущей формой парадокса (формой, скрывающей парадокс) оказывается антитеза (полагающая и исключающая бытие). В Новое время парадокс выступает в форме (оборачивается формой) антиномии (различных, противоположных предикатов внелогического бытия).
Собственно парадоксальный смысл странное “есть...” логической связки получает только в современном мышлении в бытии XX века, в онтологическом смысле культуры (см.
выше). Вместе с тем апории, антитезы, антиномии оказываются в XX веке действительными формами парадокса, постоянно превращаемыми поворотами парадоксального логического калейдоскопа.Если мысленно соотнести три определения философской логики культуры (те, что на сегодня продуманы) — диалогическое, трансдуктивное и парадоксологическое, то возможно выявить их общий смысл: философская логика культуры, в ее собственно логическом статусе, есть логика начала логики (начала логик). Начало, замыкание на начало (то, что до логики, то, что ее начинает, то, что обосновывает логику) есть — по преимуществу — определение и понимание целостного логического “движения”, “развития”, а точнее — сосредоточения — всех логических форм и превращений, соответствующих и вопрошающих нашу мысль в напряжениях культуры.
Итак, философская логика конца XX века онто-логически может быть определена как “логика культуры”, а собственно логически — как “логика начала логики”.
Но все сформулированное дает выход на один круг размышлений (впрочем, — на этот круг я только выйду, только условно включу его в нашу логическую спираль). Если логическая форма логики как истины гносеологии, т.е. логики “Разума познающего”, была Наука логики, некая квазинаучная или сверх-научная форма (ср. пан-геометризм Спинозы, онтологически значимая Методология Декарта; Наукоучение Фихте, гегелевская “Наука Логики” в собственном смысле), то логическая форма логики культуры — это культура логики. Основные особенности такой формы:
Во-первых, это форма наведения на мысль, не столько ее (мысли) отстраненный “аппарат”, сколько ее (мысли) провоцирование, предположение, своего рода Хулио Хуренито мысли.
Во-вторых, это форма общения с мыслью своего Собеседника, это — по определению — лишь насущность мысли, но не ее действительная полнота и целостность, это лишь возможность произведения (философского, художественного, теоретического, возможность поступка ), то самое классическое “Dreifiertelkopf”, но не цельная голова.
В-третьих, это логически развернутая форма незнания, форма выхода из собственно логического движения в энигму бытия (парадокс), но не система внутри-логических отождествлений (точнее — такая система необходима, но для того, чтобы быть преодоленной, преображенной).
В-четвертых, форма культуры логики каждый раз задана (загадана) как форма данного, уникального, этого, единственного произведения, органически не могущего быть соединенным с иными произведениями как “ступень” некоего непрерывного логического вывода (“восхождения”). Форма связи здесь — общение, диалог, но не общая, последовательно развиваемая суть, сущность. Так, совсем не “суть” гегелевской “Науки логики” интересует современный Ум, но именно композиция, ритм, неповторимый голос этого произведения (в отличие от, скажем, “Феноменологии Духа” как другого жанра высказываний, с иным читательским вопрошанием). Для онто-логики культуры форма произведения — вот средоточие логического интереса и внимания. — Это относится к любому философскому постижению самого отдаленного или самого близкого прошлого (и — будущего). Наверное, этот последний момент (4) и есть ключ к пониманию всех иных особенностей “Культуры логики” XX века.
Попутно отвечу на один коварный вопрос, часто возникающий не только у читателя, но в моем собственном сознании: где вы все-таки обнаружили эту всеобщую логику, где, в каких головах она реально существует, не плод ли это вашего (моего) собственного индивидуального воображения?
Скажу так: философская логика культуры (культура логики) — это Всеобщая, единая — всем людям присущая — логика мышления, но в той мере, в той форме, в какой она фокусируется, сосредоточивается, актуализируется в момент создания произведения культуры. Ее — этой сосредоточенной логики — в реальной жизни нет.
Этой логики нет в канун произведения, нет в самом произведении (там — не логика, но ее поэтика), ее нет в обычном наличном формализме мышления. Ее не существует вообще. Она есть только в свободном предположении современного философа, а также — в некоей почти не осознаваемой интенции (возможности) произведения.
Эта логика может (и должна) быть развернута-сконструирована-изобретена, — понята (т.е. быть наличной) только в философском произведении XX века. Она всеобща и — одноразова. Впрочем, как и любое произведение культуры. Однако ее особенность в том, что, воображая и понимая всеобщее бытие, эта философская логика (логика культуры) исходно включает в себя свое — “как если бы...” — В этой логике всеобщее извечное бытие воображается и понимается как если бы оно было произведением, со всеми его свойствами (автор — читатель; бытие впервые; за-мирный соавтор) и т.д. Это — невозможно, но это невозможное предположение неявно, невыявленно всегда заложено в замысел каждого реального, этого произведения культуры, в его коренном пафосе: изобрести, чтобы понять, изобрести нечто такое, что не нуждается в изобретении, что извечно, что только прочитывается. Но — что извечно, только будучи изобретением. Изобретенным мной, обращенным к Ты, — здесь, сейчас, в этот момент. Современная логика современна тем, что она актуализирует и остраняет это невозможное предположение.Замыкая два определения современной философской логики — как онто-логики культуры и как логики начала логик — возможно определить целостное и элементарное логически-бытийное средоточие разума современного индивида, некую основную интенцию его мысли, насущно возникающую в коренных перипетиях современной жизни. То есть в культурологически значимых перипетиях. В XX веке для мысли насущна интенция на осмысление и перерешение начал бытия, начал индивидуальной ответственности (и свободы) по отношению к своему бытию и к своей (но не уклончиво “всехной”) мысли. Уточню: предельную ответственность за мое бытие (как бытие уникально-всеобщее) индивиду сообщает изначальная мысль, разум; предельную ответственность за мою мысль (как мысль уникально-всеобщую) сообщает осознание изначальности моего бытия в его значимости. Правда, это элементарное средоточие (в сознании) начал мысли — начал бытия, начал их расхождения и “взаимоисключающей-взаимопредполагающей дополнительности” — обычно таится в нетях и осознается крайне редко, только в секунды предельного страха (за свое Я) — сострадания (к насущному Ты). В мгновенье катарсиса. И наступает этот катарсис в общении — Ты на гранях различных культур, в горизонте общения индивидов как общения личностей, то есть в произведениях культуры (гениальность поступка — такое же произведение культуры как поэма, симфония или — философский трактат...).
Но все же уточню еще раз: в “режиме” неясно различаемой мыслительной установки этот момент изначальности бытия есть у каждого человека, реально живущего в канун XX века — живущего в преддверии (и — в реальности) концлагеря, войны, беженства. Мы не всегда ясно осознаем эту болевую точку и почти всегда не хотим ее осознавать. Только в редкие моменты, в реальных произведениях такое осознание выходит на грань с мыслью; наконец, только в специально и профессионально развернутой “логике начала логики” это средоточие становится определением Разума культуры.
Чтобы не входить в (столь необходимые по сути дела) детали, вкратце напомню.
В античности такой точкой предельной мыслительно-бытийной личной свободы выступает акме, средины жизни, позволяющей взять на себя разумную ответственность за происхождение и из-бытие исторического (космического) рока.
В средние века такой точкой самоустремления и — вновь по-новому — предельной личной ответственности (за свои помыслы и свое бытие) оказывается момент исповеди, — момент предстояния времени и вечности в конце земного бытия, в предположении сейчас наступающей смерти.
В Новое время такой “точкой” (уже не точкой, но — промежутком предельной ответственности мысли — за бытие, бытия — за мысль) выступает биографический, романный срок жизни, сжатый между двумя значимыми датами — рождения и смерти.
В такие мгновения предельной ответственности и свободы индивидуальное Я сосредоточивает в своей мысли все историческое и онтологическое прошлое и будущее — в свободном акте всеобще-индивидуальной (а не “обобщенной”) свободы воли и — разумения. И, наконец:
В современном разуме такой привилегированной точкой (средоточием, источником) ответственной мысли оказывается непосредственно философский момент начала бытия. Начала мышления.