III. КУЛЬТУРА — ДИАЛОГ КУЛЬТУР
Непосредственным предметом и импульсом философской логики культуры является — это ясно уже из исходного определения — культура. Мои определения культуры сильно отличны от общепринятых, хотя отталкиваются от тех же расхожих феноменов.
Культура в моем понимании (как предмет онто-логики XX века) есть сфера произведений (как потребление — сфера “продуктов”, как производство — сфера орудий).
Теперь расшифрую и немного разверну это определение,
1. Произведения определяются, как минимум, в трех измерениях:
... Во-первых, в произведениях транслируется авторская личность, веками сохраняясь и углубляясь — во всей своей единственности и неповторимости.
... Во-вторых, произведения всегда адресованы, они всегда предназначены к исполнению и “дополнению” читателем, — как бы далеко во времени и пространстве он ни находился (чем отдаленнее, тем он более соавтор). Произведения — отстраненные кристаллы постоянного общения в треугольнике: автор — произведение — читатель (зритель, слушатель, соавтор).
... В-третьих, плоть произведения (краски, полотно, звуки, рифмы, речь...) есть исток мира впервые, возникающего и уплотняющегося заново — в напряжениях общения “автор — читатель” из исходного пло(т)ского кристалла.
Слова “сфера произведений” есть (в понимании культуры) не просто фразеологический оборот. Существенно само упоминание “сферы”. Быть произведением (культуры) означает находиться в сфере притяжения некоего центра данной исторической целостности, некоего первообраза, изначального понятия (скажем, “эйдоса” для античности). Но это означает, далее, самому становиться центром и сосредоточивать в себе — в данном произведении — всю целостную полифонию внутрикультурного общения
— произведений (и авторов) этой культуры. В этом плане — философские
— художественные — религиозные — нравственные — теоретические произведения данной культуры есть произведения лишь как Голоса и Действующие лица и средоточия единой культурной трагедии (скажем — античности).
Это — одно уточнение. И второе. Сфера произведений культуры имеет смысл замкнутой “на себя” и постоянно расширяющейся сферы (вселенной) только в общении с иной сферой произведений, иной культурой, только в их касании “на грани”, в их вопрошающе-ответной-вопрошающей модальности. Таким образом, каждое произведение культуры это (а) фокус целостной системы произведений (этой культуры), (б) — это точки (грани) касания и взаимовопрошания с иной культурной целостностью. В моих печатных работах эта сторона дела не стала предметом особого внимания.3. Из идеи “культуры как сферы произведений” можно понять решающий тройной смысл культуры.
— Понимание культуры как формы одновременного бытия и общения индивидов различных культур, понимание культуры как диалога культур (это — не тавтология, но — спираль определения культуры). — Понимание культуры как формы диалога индивидов, в той мере, в какой они живут и общаются на грани культур, общаются в горизонте общения личностей (каждый индивид — в пределе — новая вселенная, новая особая культура). Предельное средоточие своего Я и предельная насущность абсолютно (онтологически) иного Ты — вот феномены бытия в культуре. В спирали такого общения культур все культуры одновременны (в пространстве современной культуры) и способны бесконечно развивать и углублять и актуализировать свой неповторимый смысл (свою — античную или средневековую — полифонию смыслов).
— Понимание культуры как формы самодетерминации человеческого сознания, мышления, поступков. В культуре, в произведения культуры преодолевается роковая детерминация “извне” (из экономики, из космоса, из среды) и “изнутри” (фрейдистски или мистически понимаемого). Так, в философии, мое мышление изначально детерминирует себя; в искусстве мое общение — в плоти произведения — преодолевает ссохшиеся матрицы исторических и социальных связей. В нравственности я заново впервые, в актах свободной воли — решаю быть нравственным, совершаю нравственно-формирующий поступок... И — тем самым — беру на себя полную авторскую ответственность за свое поведение, за жизнь своих близких, за исторические повороты.
Бытовой индивид на грань такого перерешения своей судьбы, своей исторической зацикленности выходит только в последних вопросах своего бытия, ставя “под вопрос” исходные начала (смысл) своего бытия, изначальные основания своей культуры. То есть — только на грани культур, на их “ничейной пленке”. Внутри этой сферы культур такое перерешение судьбы невозможно, тяжкие сгустки детерминации “извне и из-нутри” берут верх. Говоря короче и несколько парадоксально, культура, тавтологически замкнутая на себя, — это не культура. Это — цивилизация, формация и т.д. и т.п. Но сам этот “выход на грань культур” возможен только в “сфере произведений”, по определению предназначенных к общению с отсутствующим далеким, неизвестным и — насущным соавтором (т.е. уже потенциально — человеком иного времени, иной культуры, даже если этот читатель — мой современник).— Понимание культуры как предположения "мира впервые" (см. определение Произведения). Из пло(т)ского полотна и красок, звуков, речи, интонаций — автором и читателем каждый раз строится (в этом построении “мира — из ничто” наивысшее наслаждение) новая вселенная, новая индивидуальная актуализация всеобщего бытия. Мир героев Софокла, или мир фигур Эвклида, или мир идей Платона; мир Шекспира, или мир Галилея, или — мир Канта; мир Пикассо, или — мир Хайдеггера... Но — сие существенно — этот невозможный, изобретенный — из плоскости “полотна” — мир одновременно прочитывается, угадывается автором и читателем — как некая всегда существующая, иная (в ином измерении существующая) человеческая вселенная. Так, мир Гоголя осознается нами как великолепная фантазия, созданная на кончике пера, и, вместе с тем, — как некий извечно существующий мир Собакевичей, и Плюшкиных, и Селифанов со своими неуклонными законами природы, пространства, общения. Мир, не имеющий почти никакого касания с нашим эмпирическим миром. Точнее — имеющий такое касание в одной точке — “кончике пера”.
Мир Гоголя — это уже в истоках своих — наше бытие (даже слишком плотно — на уровне быта) и это — бытие совсем иное — иное не только психологически, но и онтологически: в нем действуют свои законы времени и пространства, исходно — свое сознание88.
Вне такого “бытия впервые” (из ничто, из хаоса, из “апейрона”) и без ясного осознания этой “впервые-бытийности”, т.е. — вне Мандельштамовского “дебри культуры, в которые не ступала нога человека”, самая изощренная “культура” — совсем не “культура”, но эстетизм, нечто еще более чуждое культуре, чем ее равнодушное отсутствие.
Думаю, читателю ясно (или он может догадаться...), в чем заключена внутренняя связь трех намеченных только что измерений культуры, тройной смысл “сферы произведений”.
4. Если до сих пор я говорил о смысле культуры в жизни человека, то теперь напомню мои представления о самой органике культурного бытия, культурной “архитектонике” (если переосмыслить идеи Канта об архитектонике теоретического познания — ч.2 “Критики чистого разума”),
Прежде всего: о трех основных “регулятивных идеях” в бытии и мышлении индивида (данной цивилизации), что вводят его в сферу культуры.
4.1. Первая такая “регулятивная идея” (т.е. идея, направляющая деятельность в сферу самодетерминации) — это идея личности (личность я понимаю не как некое наличное состояние, но именно как внутренний императив жизненных поступков “в направлении к пограничью культур”, т.е. к культуре). Личность всегда “на горизонте”, извечно уходящем вдаль вместе с приближением к этой воображаемой линии взаимопроникновения культур. Реальную архитектонику этой регулятивной идеи, обращающей цивилизацию в культуру, я вижу в таких основных определениях:
(1) В каждой культуре есть некая доминантная “точка” бытия. Мысленно сосредоточивая и отстраняя в этой точке всю свою жизнь (от рождения до смерти) и все историческое время, от бесконечно далекого прошлого — к бесконечно отдаленному будущему — индивид оказывается способным и свободным отвечать за свою судьбу, перерешать свой характер, “быть-в-направлении-к-личности”...
В античной культуре такая точка — акме — точка “середины жизни”, в которую втягиваются все истоки и все исходы роковой предопределенности (Эдип-Царь, Антигона, Прометей и другие Герои греческой трагедии).
В средние века такая точка — момент конца жизни, встреча времени и вечности, момент исповеди в канун действительной или мысленно воображаемой смерти. В Новое время — такая “точка” — это вся жизнь, но собранная в “тире” (Пушкин, 1799—1837...), заключенная между годами рождения и смерти. Это — биографический перевертень движения жизни (как будто индивид стоит перед своим могильным камнем и заново прокручивает жизнь: от рождения — к смерти, от смерти — к рождению...). Это — эгоцентрическое замыкание бесконечной траектории исторического восхождения. (“Эгоцентрическое” — здесь не инвектива, но геометрический образ.)В современной культуре (в современном диалоге культур) таким средоточием моей жизни (и исторической траектории) оказывается точка (момент) начала — бытия, мышления, момент разведения, дополнительности, диалога, “трансдукции” (см.) всеобщих форм сознания и мышления, всеобщих — беседующих между собой — Разумов. Но о современной точке, обнаруживающей вненаходимость моего (и всеобщего) бытия — см. ниже — в размышления о “логике культуры”89.
(2) Исходя из такой доминантной точки (средоточия), каждая культура формирует свой особый культурный социум, форму общения в культуре; если так можно сказать, — просто для понимания — это — своего рода антипод социальности в Марксовом смысле.
В античности — это социум трагедийных перипетий (Хор — Герой — антагонисты Героя...). Включаясь в поле трагедии, каждый индивид античного мира вступает в собственно культурный (см. Аристотелеву “Поэтику”) свод человеческих взаимоотношений. Такой трагедийный социум — самодетерминации — возникает свободно, но неизбежно: пусть с меньшей или большей выявленностью и осознанностью, необязательно в сознании зрителя и слушателя трагедии, но просто в реальных человеческих общениях космоса — полиса — агоры... К примеру, и греческая история, и греческая “Марксова социальность”, и греческая философия, нравственность, мифология и, конечно, греческая поэзия, эпос, лирика, скульптура относятся к греческой (шире — античной) культуре только в архитектонике трагедийного устройства жизни.
Ведь именно в таком устройстве человек оказывается ответственным за свое бытие и выходит на грань культур, в горизонт личности, т.е. в культуру. И только из этого ядра все названные явления могут быть поняты как феномены культуры, а не как социальные данности или мифологические (вневременные) архетипы.В средние века — это социум “в-(о)круге-храма-бытия”, начиная от отзвуков колокольного звона в окружающих селениях, заканчивая церковной архитектурой и — литургическим предстоянием времени и вечности. Здесь — в этом социуме культуры (такой же — по строению — социум — средневековое ремесло...) — есть свои Действующие лица собственно культурных перипетий, не сводящихся к перипетиям церковным, конфессиональным.
В Новое время — социум культуры, форма социально-культурного общения, форма преодоления внешних форм детерминации — это романное слово (в самом широком смысле), романное (углубленный вариант биографического перевертня) общение горожан XVII — начала XX веков. Здесь я имею в виду не только (и не столько) романы в буквальном смысле, но сам тип романного отстранения своей жизни, феномен романной насущности другого человека как иного романного героя, как неотделимого от моей жизни ее “читателя”, наблюдателя, если не соглядатая. (Ср. роль Санчо Пансы в “Дон-Кихоте” Сервантеса). Как я предполагаю, вся Поэтика культуры, развитая М.М.Бахтиным, возникла из анализа романного слова, романных форм общения индивидов, личностей, культур, хотя и экстраполировались иные сферы культур.
В современности такой формой социума культуры оказывается... непосредственно социальное бытие, все более сжимаемое — в своей социальной значимости до “социума культуры” (см. выше — второй исток основных идей философской логики культуры) — и все более расширяемое, раздвигаемое из этого неделимого ядра.
(3) Каждая культура живет и стягивает все свои определения в определенном типе “личности как регулятивной идеи”. Античность — в регулятивной идее Героя (в аристотелевском смысле “трагедийного героя” — см.”Поэтика”). В средних веках единая “регулятивная”, но сверх-культурная идея личности Иисуса Христа и Страстей Господних становится культурно осязаемой, точнее — изреченной — в двух полюсах: в образе Мастера и в образе Страстотерпца. Именно два эти полюса (в средостении Простеца) создают единое (реальное) поле личности, возникающей “на горизонте” средневекового культурного социума. Эти полюса не тождественны, но “дополнительны” в своих стремлениях уточнить (и утончить) соборность до уникальности и единственности (см. мою работу “Образ простеца и идея личности в культуре средневековья”).
В Новое время такой регулятивной идеей личности оказывается недостижимый феномен Автора своей жизни, своей биографии. В образе Гамлета, к примеру, заключен биографический перевертень: от “быть или не быть”... (от ответственности за решение “быть!”) — к фаталистическому “Будь что будет...” в последнем акте Трагедии и — вновь — возвращение к ответственности за целостную жизнь, о смысле которой должен романно поведать потомкам внутренний Зритель и Свидетель — Горацио.
(4) Еще один момент в архитектонике культуры (в архитектонике личности) — это схематизм преодоления некой исторически определенной сакральности. Без и вне такого преодоления индивид еще не полностью самодетерминирован, еще не целиком ответственен за свое бытие. В античности это — преодоление (в мгновение “акме”) мифологической предопределенности Рока. В средние века — это мучительный выход из идей теологически понятой предестинации в одинокий перекресток свободной воли. В Новое время — преодоление “светской” сакральности извечного прогрессивного “восхождения”, Восхождения, сводящего жизнь человека к абсолютной детерминированной “точке” на исторической кривой. Существенно заметить, что преодоление исторической сакральности и заданности (т.е. сосредоточение индивида в свободную и ответственную личность) всегда — в контексте культуры — “балансирует на грани”; историческая заданность постоянно маячит в душе и жизни. Это преодоление заданности есть не единичный одноразовый акт, но каждодневно трудно совершаемый и вновь необходимый подвиг индивида.
В современности... Но читатель уже привык к моему любимому обороту... Это надо отдельно продумать в философской логике — в философии культуры в собственном смысле слова.
В разделе III как-то открылся страшный секрет работы “за машинкой”. По ходу дела возникают новые повороты и воронки, стиль чистого конспективного изложения оказывается недостаточным и возникает совсем новый текст. Наверное, это не случайно, и нечто додумать и доопределить действительно необходимо. И вместе с тем — невольно дать читателю живое представление о писательском труде, ввести его в лабораторию мысли. Это необходимо по самой органике “логики начала логик” (см. ниже).
С другой стороны, здесь есть, очевидно, и содержательный момент. Культура — это вне-положный, вненаходимый нашего размышления, и чем более полно перед читателем предстает этот предмет, — отстраненно и остраненно, — тем сознательнее и критичнее он сможет самостоятельно раздумывать над предметом, не сводящимся к самому изощренному своему логическому истолкованию. Наверное, такой неожиданный произвол предмета (“вот взяла штуку Татьяна и выскочила замуж”) так же относится к сути нашего подхода.
Вторая регулятивная идея, сосредоточившая индивида в поле начал бытия, на грани культур, — это идея моего (индивидуального) всеобщего разума. Идея такого атрибута (Разум), что шире и изначальнее своего индивидуального смертного субъекта, т.е. индивида как субъекта логики, субъекта мысли. Но все же Разум — это атрибут, даже “предикат”, невозможный вне и без этого малого исходного субъекта. Этот атрибут сразу же субъективируется, отстраняется от породившего его индивида, и тогда индивид силой им порожденного, но обращенного на мое малое Я всеобщего разума оказывается способным изменить свое сознание, перерешить свою судьбу. Способен “достичь” (и перешагнуть) горизонт этой одиночной личности. Способен войти в общение личностей. Способен быть в культуре. — Быть культурным.
Две эти регулятивные идеи — личности и разума — взаимоизначальны, и их сопряжение в душе, в сознании индивида выводит его на грань культур, в сферу переформулировки “последних вопросов бытия”, в сферу последних, начальных вопросов-ответов-вопросов, то есть в сферу смыслов (не “значений”).
Но о второй регулятивной идее я сейчас лишь нечто загадал; о Разуме более детальный разговор пойдет в следующем разделе: в основном разделе о “философской логике культуры, о логике начала логики”. Философски именно эта тема наиболее существенна.
В заключение этого раздела одно замечание.
Все определения “архитектоники культуры”, введенные только что, — это определения современной культуры и — определения всех прошедших и возможных культур, но лишь в той мере, в какой исторические цивилизации актуализированы в их возможности "быть поняты как культуры": в ответ на вопросы иных культур в контексте культуры XX века. Это — реконструкция культур прошлого как Собеседников современной культуры. — Культуры в канун XXI века. Но, тем самым это уже не реконструкция культур прошлого, а конструкция современной культуры, один из импульсов ее начинания. Сказанное в полной мере относится не только к феноменологии культуры, но и к ее собственно логическим и онто-логическим определениям, т.е. к следующему разделу. Это — в собственном смысле.