III ЧТО МЫ УТРАТИЛИ
Все, что я сказал о “гражданском обществе” как норме современной жизни, — введение к тому, чтобы сказать: дефицит гражданского общества — это один из самых страшных наших дефицитов, лежащий, обобщенно говоря, — в основе даже дефицита мыла и сахара, хлеба и (культурных) зрелищ.
Разрушение всех форм гражданского общества — наиболее суммарный, интегральный итог социальной жизни последних семидесяти лет. Означает это следующее.
Полностью разрушена нормальная социальная структура, соответствующая современному производству, но — в этом суть! — отстраненная от него и самостоятельно на него воздействующая. Разрушена структура принципиально различных и ясно осознаваемых социально-экономических интересов и устремлений, столкновение которых может быть нормализовано только в формах динамического гражданского консенсуса.
Второе отступление
Говоря об этой социальной структуре, я имею в виду, прежде всего, некую глубинную “арматуру”, формирующую основные “ипостаси” того субъекта деятельности, что — именно в своей гетерогенности — присущ современной промышленной цивилизации (все еще не цивилизации постиндустриальной).
Это, во-первых, субъект промышленной, “фабричной” деятельности, полуфабрикатной и совместной: “совокупный работник” индустриального производства, составленный из многих точек единой производственной траектории (рабочие — инженеры — менеджеры — предприниматели, — во всей сложности и конфликтности их взаимоотношений). Наиболее явным и жестким выражением этого “совокупного работника” является — в XIX веке особенно определенно — рабочий класс.
Это, во-вторых, — субъект труда крестьянского, земледельческого, в принципе исключающего полуфабрикатность, мануфактурность, “общую крышу” над головой. В идеализации это — одинокий (семейный) работник, странно связанный и разъединенный с землей, планетой, космосом, целостным и неделимым процессом.
Раньше и отчетливее всего, это — самостоятельный фермер, обычно вступающий в кооперативные связи для переработки и сбыта продукции. Машина здесь не углубляет полуфабрикатность, но, наоборот, — увеличивает возможности одинокого труда.Это, в-третьих, — субъект труда всеобщего, или, если определять точнее, — индивидуально-всеобщего, — в сфере культуры. Субъект труда научного, художественного, с совершенно особыми формами сообщества, — через века и границы, — несводимыми ни к фабричному совокупному труду, ни к фермерскому единоборству с планетой, сотрудничеству с землей. Короче, это — интеллигент, пусть в европейском смысле слова. Здесь самоизменение, но не изменение предметов является стержнем всех форм деятельности.
Вот то тройственное общение, что образует реальную подпочву всех сложнейших соотношений, конфликтов и компромиссов гражданского общества. И каждая ипостась производительной деятельности, каждая коренная форма труда всеобща (в индустриальной цивилизации) по-своему, несводимо и не-подводимо не под какую общую шапку или, тем более, — под идею “гегемонии” одной из таких коренных социальных сил.
Может быть, основным историософским заблуждением Маркса (впрочем, в угаре промышленной экспансии XIX века вполне объяснимым) было как раз утверждение совокупного, совместного (обобществленного) труда и исторической роли рабочего класса как единственно определяющего и формообразующего исторического субъекта промышленной цивилизации. Отсюда, — а также из представлений Маркса о перспективах слияния отдельных “малых” предприятий в единый промышленный “мега-полис” — вытекает предвидение назревающей, “единственно-прогрессивной” тоталитарно-общественной формы собственности, а также и все другие, достаточно роковые моменты, о которых сейчас говорить наспех и мимоходом — бесполезно и безответственно, но только замечу, что без серьезной и углубленной критики и исторической теории Маркса мы ничего не поймем в основах и возможностях гражданского общества 74.
Это тем более существенно, поскольку (упущенное Марксом) решающее значение тройственной диалогичности исторического субъекта промышленной цивилизации стало особенно ясным и напряженно значимым именно к концу XX века, в канун нового пост-индустриального общества.
Но вернусь к основным (достаточно феноменологическим) заметкам этой статьи.
...Итак, я утверждал, что разрушение тройственной арматуры гражданского общества (раскрестьянивание — деклассирование рабочего класса — уничтожение интеллигенции) было самым роковым истоком всех наших семидесятилетних бед и тупиков.
Думаю, что можно говорить именно о разрушении реальных структур гражданского общества в нашей стране. Дело в том, что в начале XX века в России уже существовала (относительно развитая) промышленная цивилизация и — хотя с трудом — складывалась соответствующая форма гражданского общества, все более разветвленная и самостоятельная, но все еще очень тонкая и густо замешанная на патриархальщине и деспотизме. Именно эта активная форма и подверглась полному разрушению. Индустрия в советское время судорожно росла, но органически необходимая для нее структура гражданского общества беспощадно сводилась на нет. Возникал странный монстр.
То, что мы — в радостном экстазе — называли “ликвидацией классов”, было страшным делом деструктурирования общества, причем, в первую очередь, — уничтожением именно его гражданских структур, форм социального бытия “для себя”, форм социальной сосредоточенности и осознанности. Пассивные формы социального бытия “...в себе” разрушиться до конца, конечно, не могли. Просто по той причине, что неизбежно продолжали существовать и возрождаться сами производственно-социальные функции: функции сельскохозяйственного труда (вновь и вновь происходило самораспадание всех искусственных сельскохозяйственных “гигантов”, вновь и вновь спасали сельское хозяйство естественные формы “подсобного труда”); функции труда промышленного (с ослабленными, но не могущими до конца исчезнуть формами кооперации и разделения труда на отдельных предприятиях); функции труда духовного, с особой ролью свободного времени, с “кооперацией” всеобщих знаний и обещаний в Уме и Сердце одинокого, отъединенного индивида.
Дело, однако, в том, что без процессов сосредоточения классов и социальных групп “для себя...”, без социально-политической и культурной рефлексии, без необходимых форм самоорганизации (реальные профсоюзы для городских работников; крестьянские союзы и живые кооперативы — потребительского и сбытового характера — в деревне; творческие группы и объединения с их всеобщезначимыми манифестами и устремлениями), без всех этих процессов диффузность и амебоподобие вселенской “смази” побеждали и пожирали реальные структуры и кристаллы гражданского общества. Социально-экономические формы общения, не закрепленные в “связках” гражданского общества (индивид — коллектив — государство), теряли и свой реальный экономический характер, могли функционировать только по партийно-государственной приказной вертикали, то есть — не могли функционировать вообще.
Вне кристаллизации гражданского общества (вектор, идущий от индивида...) современные промышленные, сельскохозяйственные, рыночные связи расползаются и лишаются всякого органического смысла.Но это означает и другое.
Когда в таком обществе происходит серьезный социальный сдвиг и сбиваются колодки принудительного труда (а нормальных гражданских кристаллических структур не существует), тогда наружу сразу вырывается плазма до-цивилизованных стихий — в национальной, социальной, политической сферах.
Дело в том, что разрушение (или — полное небытие) социально-гражданских структур вовсе не означает какой-то реальной индивидуализации. Наоборот. Вне социально-гражданских отношений, вне правовых ячеек и матриц индивид в современном обществе не может самоопределиться и отделиться, его индивидуальность не может сбыться, легко поглощаемая теми же вертикальными структурами господства и подчинения.
Разрушение гражданского общества было, одновременно, разрушением тех “лунок”, в которых индивид может свободно остановиться и вступить в свободные отношения с другими, — столь же юридически равными и отдельными, — индивидами. Так был перекрыт шлагбаум для второго вектора, о котором я вкратце говорил выше: от гражданского индивида — к гражданским кристаллам — к государственным институтам (в схематизме свободных “общественных договоров”). Там, где нет форм гражданского общества, там общение людей перестает быть общением самостоятельных субъектов — субъектов собственности, права, творчества, рынка — и оказывается “общением” варварских — только индивидуально психологически окрашенных — диффузных стихий (и винтиков одновременно).
Вспомним первое отступление. Когда разрушена “мембрана” гражданского общества (эта Полития современной цивилизации), тогда оказывается смятой и разрушенной обратная связь причинно-следственной экономической детерминации и — детерминации смысловой, внутрикультурной.
Между тем, только в такой обратной связи индивид обретает свободу самостоятельно перерешать исходные начала собственного бытия.
Если такая мембрана разрушена, — исчезает тайная внутренняя свобода человеческих поступков. От мелких бытовых решений до тюремных противостояний все мы оказываемся рабами обстоятельств. Точнее, гнет обстоятельств настолько подавляющ, что мы не решаемся осознать свою тайную свободу, объясняя исключения — случайностью (случай Осипа Мандельштама или Мартемьяна Рютина).Вернусь к основной линии размышлений.
Но свято место пусто не бывает. В зияниях разрушенного гражданского общества партийная структура КПСС оказалась единственным заменителем всех реальных общественных связей, стала “квазиобществом” нашей страны. Такая ситуация дополнительно консервировала все очерченные выше процессы.
Наряду с реальным обществом и — в значительной мере — взамен реального общества существовала эта квази- и псевдо-общественная структура, причем — в полном “наборе”. Такое параллельное квазиобщество “приводных ремней” (сверху — вниз) непрерывно выедало, поглощало все, с трудом возрождающиеся (как же иначе), общественные связи и сцепления, сообщая особую, небывалую силу всем бюрократическим институтам.
В наших условиях (когда функции гражданского общества брала на себя структура: “партия — приводные ремни”...) бюрократы (вообще-то необходимые в современном государстве) действовали уже не в — пусть узко понимаемых — интересах дела, но исключительно в интересах “правильной политики”.
Тем самым были вышиблены из государственных механизмов все “шестеренки”, соединяющие общество и аппарат, бюрократы существовали и действовали вне системы обратных связей, только в режиме “сверху — вниз”, да и тут в схемах партократического “квазиобщества”... Напомню только, что сам этот мистический “Верх” находился, к тому же, вне реальной жизни вообще, — в заоблачных сферах желаемого, диктуемого, лишь в будущем возможного, строящегося “по плану”, идеального общества.
Очень странно, что, когда сегодня говорят о всевластии бюрократов, начисто забывают об этих его “чисто политических”, вне-общественных корешках...
Основа “всевластия” бюрократов — подчинение бюрократии партийному диктату.Не буду сейчас детально говорить о собственно экономических (“базисных”) деструктивных процессах в сфере производства, разрушивших глубинную подоснову гражданского общества. Это — особенный, отдельный разговор, требующий серьезных теоретических идеализаций.
Во всяком случае, повторю еще раз — успешно ли развивалось наше производство, или нет (в основном — катастрофически), один итог наших семидесяти лет “строительства социализма” совершенно ясен: полное разрушение того гражданского общества, без которого невозможна ни жизнь современной демократии, ни жизнь личности в сфере культуры (сейчас я уже говорю именно о культуре).
[Все труднее рассуждать “от нормы”. До гражданского ли общества здесь, когда речь идет о разрушении самых основ человеческого бытия. Сталинские преступления; десятки миллионов жертв; сотни тысяч идейных палачей, льющих кровь или требующих крови; искоренение крестьянского труда.
Это, наверное, самые страшные события страшного XX века. Да еще извиняемые облегченной ссылкой на высокие принципы: “несмотря на все это...”.
И все же я буду твердо держаться жанра размышлений (еще не исследований). Все наше невыносимые ужасы — феномен чисто социальных сдвигов — разрушения структур гражданского общества. Гранитные платформы сдвинулись, — начинается землетрясение. Рушатся дома, гибнут тысячи людей, каждая смерть — смерть вселенной. Но я упрямо говорю о сдвиге платформ.]