ЗАЩИТА КНИГИ ОТ КЛЕВЕТЫ, СОДЕРЖАЩЕЙСЯ В ЗАЯВЛЕНИИ БОЛЬШОГО ЖЮРИ МИДЛСЕКСА И БРАННОМ ПИСЬМЕ ЛОРДУ С. ЗАЩИТА КНИГИ  

Заявление присяжных большого жюри сформулировано следующим образом:

Мы, присяжные большого жюри графства Мидлсекс, с величайшей скорбыо и озабоченностью отмечаем, что почти еженедельно публикуется множество книг и брошюр, направленных против священных догматов нашей святой религии и всего благочиния и порядка в церкви, и нам представляется, что тот образ действий, при помощи которого это делается, направлен непосредственно на распространение неверия и, следовательно, на подрыв всех моральных устоев.

Мы обоснованно ощущаем доброту всемогущего, который спас нас от чумы, посетившей соседнюю с нами страну, за каковую великую милость его величество всемилостпвейше соизволил приказать в своем воззвании вознести благодарственные молитвы небу; но насколько должно быть досадно всемогущему, что его милости и благодеяния, ниспосланные Англии, и наш благодарственный молебен, публично отслуженный за это, сопровождаются такими вопиющими проявлениями нечестия.

Мы не знаем ничего, что может оказать большую услугу его величеству и протестантскому престолонаследию (которое счастливо установилось у нас в Англии для защиты христианской религии), чем пресечение богохуль- ства п нечестивости, которые непосредственно стремятся к тому, чтобы подорвать само основание, на котором стоит правительство его величества.

Столь неугомонны были эти фанатики неверия в своих дьявольских попытках подорвать религию, что они:

во-первых, открыто богохульствовали и отрицали учение о вечно благословенной троице, стремясь под благовидными предлогами возродить арианскую ереськоторую, в какой бы стране она ни была введена, всегда преследовало мщение неба;

во-вторых, они утверждали существование абсолютной судьбы и отрицали провидение и власть всемогущего в мире;

в-третьих, они стремились подорвать все благочиние и порядок церкви и пытались при помощи отвратительных и несправедливых размышлений о духовенстве вызвать презрение ко всей религии, чтобы вольнодумством своих мнений поощрять других и вовлекать их в свои безнравственные деяния;

в-четвертых, чтобы более успешно утверждать всеобщее вольнодумство, они поносили университеты и с величайшей злобой и ложью отвергли всякое обучение молодых людей началам христианской религии;

в-пятых, чтобы более успешно продолжать эти сатанинские дела, они прибегли к обдуманным уловкам и прикрылись фальшивыми фразами, чтобы обрушиться на религию и добродетель как на приносящие вред обществу и пагубные для государства и восхвалять роскошь, скупость, гордость и всякого рода пороки как необходимые для благосостояния парода и не ведущие к разрушению нашего строя; более того, даже в защиту самих публичных домов высказаны притянутые ие к месту оправдания и вымученные панегирики и воспроизведены печатно с целью, как мы полагаем, развратить народ.

Так как упомянутые принципы непосредственно направлены на подрыв всей религии и гражданского правления, наш долг перед всемогущим, наша любовь к стране н уважение к нашей присяге обязывают нас сделать настоящее заявление в отношении...

как издателя еженедельной газеты под названием «Бритиш джорнел» № 26, 35, 36 и 39.

Письмо, недовольство которым я выражаю, следующее.

Милорд,

Всем верноподданным короля и истинным друзьям установленного правительства и престолонаследия в прославленном доме Ганноверском2 приятно услышать известие о том, что вы, ваша светлость, замышляете применить определенные действенные средства для избавления нас от опасностей, которыми, кажется, угрожают счастливому правлению его величества Катилина под именем Катона 3, автор книги «Басня о пчелах» и другие из того же братства, которые, без сомнения, являются полезными друзьями претендента4 и, дабы ему помочь, прилежно трудятся над тем, чтобы подорвать и разрушить наш строй под благовидным предлогом его защиты. Мудрое решение вашей светлости полностью запретить такие нечестивые писания и данное уже указание, чтобы большие жюри некоторых графств немедленно вынесли обвинительное заключение против них, убедительно покажут стране, что в ней не будут допускать или терпеть никаких посягательств на христианство. И это осуждение сразу же избавит умы людей от того беспокойства, которое пыталось возбудить в них это гнусное племя писак; оно будет поэтому твердым оплотом протестантской религии, успешно и окончательно расстроит планы и надежды претендента на престол, и надежнее всего предохранит нас от какого-либо изменения правительства. А если люди почему-либо полагают, что какое-либо отдельное лицо, играющее роль в правительстве, проявляет любую, самую малейшую небрежность в отношении религии, и начинают, ревностно заботясь о ней, думать, что можно было бы что-то сделать для защиты ее от каждого малейшего намека на опасность, к ней приближающуюся, а этого пе делается, то ни одип верный бритт не может не быть озабоченным. А эта ревностная забота, милорд, могла бы, вероятно, возникнуть, если бы не были приняты меры с целью подавить и сокрушить открытых проповедников неверия. Заставить кого-либо выбросить из головы ревностность, когда она туда проникла, не легко.

И действительно, людей нельзя особенно винить за то, что они как-то не хотят расставаться со своей религией.

Писаки очень много говорят о правлении Рима, о свободе и духе древних римлян. Но никто не может опровергнуть того, что все самые правдоподобные рассуждения писак об этих вещах являются обманом, маской и уловкой, служащими целям неверия, и, следовательно, возбуждения беспокойства в народе, и разрушения королевства. Ибо если бы они действительно по-настоящему уважали мнение и принципы, главные цели и практические дела мудрых и процветавших римлян и честно рекомендовали бы их своим соотечественникам, они бы прежде всего напомнили нам о том, что древний Рим так же прославился исповеданием и развитием естественной религии, как новый Рим — развращением той, которая была дана в откровении. И так как древние римляне своей преданной заботой о религии действительно заслужили замечательную благосклонность богов, то они при всеобщем согласии были твердо убеждены в том, что их забота о религии была тем великим средством [58], которое обеспечило сохранение империи богом и увенчание ее завоеваниями и успехами, процветанием и славой, и соответственно признавали это. Отсюда бывало так, что, когда при обсуждении любого события их ораторы хотели проявить себя с наилучшей стороны, они, чтобы тронуть и убедить народ, всегда напоминали ему о его религии, если обсуждаемый вопрос мог каким-либо образом оказать на нее влияние; они ие сомневались, что народ выскажется в их пользу, если они могут только показать, что безопасность религии зависит от успеха их дела.

С величайшей неистовостью выдвигаются доводы против обучения бедных детей в благотворительных школах, хотя в обоснование отрицапия тех установлений, которые приняты для осуществления такого обучения, не было приведено ии одного справедливого довода. Возражения, выдвигаемые против него, фактически не соответствуют истине; а серьезные и мудрые люди не должны рассматривать в качестве весомого и справедливого довода ничего такого, что не соответствует истине.

Представляется довольпо ясным, что, если те, кто не дает ничего на благотворительные школы, начинают менее благосклонно, чем раньше, относиться к другим объектам благотворительности, их недостаточная благотворительность в отношении одного объясняется не тем, что они жертвуют средства для другого. А что касается тех, кто дает пожертвования на эти школы, они не только не уменьшают своей помощи другйм объектам благотворительности по сравнению с тем, что опи давали раньше, но, напротив, бедные вдовы, старики и немощные совершенно явно получают от них больше помощи с учетом их числа и материального положения, чем от равного им числа людей, обладающих таким же состоянием, которые не проявляют никакого интереса к благотворительным школам, а только осуждают и порочат их. Я готов встретиться с Катил іншії в греческой кофейне в любой день недели и, называя конкретных лиц, любое их число, какое ему будет угодно, покажу истинность того, что я говорю. Но я не очень надеюсь на то, что он придет на такую встречу, потому что его дело не поощрять доказательства истины, а скрывать ее под разными обличьями; в противном случае он никогда бы ие позволил себе, сначала заявив, что благотворительные школы имеют целью обучить детей чтению и письму, с тем чтобы они могли стать слугами, тут же добавить следующие слова: «...своего рода ленивыми и буйными паразитами, которые уже почти сожрали королевство и стали всюду общественным бедствием...» Как? Разве благодаря благотворительным школам слуги становятся такими ленивыми, такими буйными паразитами, таким общественным бедствием, служанки становятся проститутками, а слуги грабителями, взломщиками, жуликами (по его утверждению, дело обстоит именно так)? Разве все это происходит благодаря благотворительным школам? И если нет, то как же он берет па себя смелость изображать эти школы как средство увеличения того бремени бедствий, которое действительно слишком явно выпало на долю общества? Обычно усвоение начал добродетели не считалось главной причиной приобретения пороков. Если бы овладение в раннем возрасте знанием истины и нашими обязанностями перед ней было вернейшим способом отхода от нее, никто бы не сомневался, что значение истины было внушено Катилпне в очень раннем возрасте и с величайшей тщательностью. С его стороны доволь- но мило распустить слух о том, что у входа в церковь в день собирается больше пожертвований на шапки и форменную одежду для этих бедных мальчиков и девочек, чем для всех бедняков в год, и придать ему такое огромное значение. О редкий Катилина! В этом вопросе вы без труда одержите победу, ибо против вас не выступит ни один свидетель и ни одна живая душа не поспорит с вами, кроме сборщиков пожертвований и лиц, ведающих призрением бедных в приходах, и всех других основных обитателей большинства приходов в Англии, где есть благотворительные школы.

Ирония этого положения, милорд, состоит в том, что эти писаки хотели бы, чтобы их все же считали хорошими нравственными людьми. Но когда люди специально занимаются тем, что вводят в заблуждение и обманывают своих ближних в важных вопросах, искажая и скрывая истину при помощи неправильных утверждений и лживых намеков, то, если такие люди, когда они надевают на себя личину хороших нравственных людей, пе виновны в незаконном захвате того, что им не принадлежит, тогда для любого человека не будет безнравственным лгать и обманывать во всех случаях, когда его нельзя привлечь за это к ответственности по закону, а нравственность не имеет никакого отношения к истине н честности. Однако я не очень хотел бы встретиться с одним из этих нравственных людей на Хоунслоу-хит, не имея при себе пистолетов. Ибо я полагаю, что те, у кого нет совести в отношении одного дела, не блещут ее изобилием и в отношении другого. Ваша светлость, вы судите правильно как о людях, так и о книгах, и, даже если бы вы ничего иного не знали о благотворительных школах, вы легко можете себе представить, что в них должно быть что-то совершенно превосходное, потому что такого рода люди, как эти, так горячо выступают против них.

Они говорят вам, что эти школы являются помехой для сельского хозяйства и для мануфактур. Что касается сельского хозяйства, то детей держат в школах только до тех пор, пока они достигнут необходимого возраста и наберут силы, чтобы выполнять в нем основные работы или же постоянно трудиться; и, даже пока они проходят этот курс обучения, вы, ваша светлость, можете быть уверены в том, что им никогда не препятствуют работать в нолях или заниматься таким трудом, пи который они способны, в любое время года, когда они могут получить такую работу для содержания своих родителей и самих себя. В этом случае родители, живущие в разных странах, лучше всех судят о своем положении и разных условиях жизни, и в то же время, не так уж довольные тем, что их дети получают немного знаний, а они скорее предпочли бы, чтобы они получали немного денег, они найдут для них какое-либо иное занятие, кроме посещения школы, если только могут на этом заработать пенни. II точно так же обстоит дело с мануфактурами; попечители благотворительных школ и родители детей, воспитываемых в них, были бы благодарны тем джентльменам, которые выдвигают это возражение, если бы они помогли его устранить, пожертвовав деньги в фонд, который позволил бы сочетать работу в мануфактуре с обучением умению читать и писать в благотворительных школах. Это было бы благородное дело, оно уже осуществляется попечителями некоторых благотворительных школ, на него нацелены и его искрение желают все остальные школы. Но нельзя сделать все сразу: Рим строился не один день. Пока этот великий замысел не осуществлен, пусть в различных местах королевства хозяева и управляющие мануфактурами настолько проявят свою благотворительность, что в своих соответствующих мануфактурах дадут бедным детям работу на определенное количество часов каждый день, в то время как попечители позаботятся о том, чтобы заполнить остальные часы их рабочего дня обычными делами благотворительных школ. Людям пристрастным, умам коварным и извращенным легко изобретать правдоподобные ложные доводы и иод видом рассуждения нзрыгать хулу на самые лучшие вещи в мире. Но несомненно, ни один беспристрастный человек, обладающий настоящим чувством доброты и истинной любовью к своей стране, не может считать, что против изложенного правильного и справедливого взгляда па благотворительные школы могут быть высказаны обоснованные, весомые возражения, и не может отказаться внести свой вклад в стремление улучшить и поднять их до такого совершенства, которое предполагается в них. А пока пусть ни один человек не будет ни настолько слабым, пи настолько порочным, чтобы отрицать, что когда бедные дети не могут найти какое- либо иное честное занятие, а допускают, чтобы их неж- пые годы детства проходили в праздности, или же тра- тят их на овладение искусством лгать, сквернословить и красть, то запять их изучением начал религии и добродетели, пока их возраст и силы не позволят им стать слугами в семьях или работать в сельском хозяйстве, в мануфактуре, овладевать каким-либо ремеслом или иным трудоемким занятием, и, значит, проявить ио отношению к ним подлинную благотворительность и оказать добрую услугу стране; ибо дети, пользующиеся благотворительностью, обычно, если не всегда, и обращаются к занятиям, требующим тяжелого труда, как только становятся способными к ним. И поэтому Катилина, может быть, соизволит сиять свое возражение относительно лавочников или розничных торговцев, в котором ои утверждает, что вакансии у них, которые, по его мнению, следовало бы оставить на долю из их собственной среды, большей частью заранее захватываются и заполняются по своему усмотрению директорами благотворительных школ. Он должен извинить меня, если я сообщу вашей светлости, что это утверждение в действительности содержит чистую ложь; скорее всего он будет испытывать подобного рода неловкость при рассмотрении и других его утверждений, например еще одного, которое я упомяну. Он не стыдится огульно заявить, что в наших благотворительных школах расшатывают моральные устои наших простых людей, которых, как только они начинают говорить, учат болтать «высокая церковь» 8 и «Ормонд» 9 и тем самым воспитывают из них предателей прежде, чем они узнают, что означает предательство. Если бы я не сообщил вам ключа к языку Катилины, вы, ваша светлость, и другие честные люди, у которых слова являются послушными выразителями смысла, в них заключенного, теперь подумали бы, что вас полностью убедили в том, что в благотворительных школах детей восинтывают предателями.

Милорд, если бы попечители допустили, чтобы хотя в одпой благотворительной школе продолжал оставаться какой-нибудь учитель, в отношении которого можно было бы привести доказательства, что он не предан правительству или не учит детей повиновению и верности королю так же точно, как любому другому долгу, упомянутому в катехизисе, тогда я бы доставил удовольствие Катилине, дав ему разрешение разрушить школы и повесить учителей в соответствии с его сокровенным желанием»

Эти и им подобные вещи утверждаются с такой же ожесточенностью — и с такой же лживостью — в упомянутой выше книге, «Басня о пчелах, или Пороки частных лиц —блага для общества и т. д.». Катплина подрывает главные догматы веры, нечестиво сравнивая учение о благословенной троице с fee-fa-fum10. Этот безнравственный автор «Басни» не только помощник Катилпны в выступлениях против веры, но и взял на себя задачу разрушить сами основы моральной добродетели и поставить на ее место порок. Самый лучший врач в мире никогда не трудился больше, чтобы освободить физическое тело от плохих качеств, чем этот шмель, чтобы очистить государство от хороших. Он сам приводит доказательство справедливости этого обвинения, высказанного в его адрес, ибо, когда он приходит к заключению своей книги, он делает следующее замечание о себе самом и своем труде: «Льщу себя надеждой, что всем этим я показал, что ни благоприятные качества и добрые чувства, данные человеку от природы, ни истинные добродетели, которые он может приобрести при помощи разума и самоотречения, не являются основой общества; но то, что мы называем в этом мире злом, как моральным, так и физическим, является тем великим принципом, который делает нас социальными существами, является прочной основой, животворящей силой и опорой всех профессий и занятий без исключения; здесь должны мы искать истинный источник всех искусств и наук; и в тот самый момент, когда зло перестало бы существовать, общество должно было бы прийти в упадок, если не разрушиться совсем» п.

Теперь, милорд, вы видите этот великий замысел, главное намерение Катилины и его сообщников; теперь сцена открыта и появляются тайные пружины; теперь это братство отваживается говорить откровенно, и раньше никогда, конечно, ни одна группа людей не осмеливалась высказываться таким образом; теперь вы видите истинную причину всей их вражды к бедным, благотворительным школам; она направлена против религии, религии, милорд, для распространения которой и созданы школы; и эта группа заговорщиков решила ее уничтожить, ибо школы, несомненно, являются одним из величайших орудий религии и добродетели, одним из самых надежных оплотов в борьбе против папства, одпой из лучших рекомендаций для получения нашим народом божественной милости и, следовательно, одним из величайших благ для нашей Англии, выделяющимся из всего того, что возникло и установилось после нашей счастливой Реформации и освобождепия от идолопоклонства и тирании Рима,2. Если осуществление такой великолепной работы и привело к возникновению какого-либо пустякового неудобства — поскольку такими мелкими неудобствами сопровождаются все установления и дела людей — великолепие свершения все равно должно быть предметом радости и получать поощрение от всех мудрых и добрых людей, презирающих те незначительные возражения против нее, которые не стыдятся выдвигать и защищать другие люди.

Теперь ваша светлость видит также истинную причину насмешек над духовенством, с которыми постоянно выступают Катилина и его сообщники. Почему осуждение и казнь мистера Холла должны служить поводом для выражения неодобрения духовенству в большей мере, чем осуждение и казнь мистера Лейера — неодобрения джентльменов в длинных мантиях? Конечно же, потому, что занятие правом пе имеет непосредственного отношения к религии; и поэтому Катилина допускает, что, если какие-либо представители той профессии окажутся предателями или людьми порочными в других отношениях, все остальные, несмотря на порочность собрата, могут быть такими же верными и добродетельными, как и все другие подданные во владениях короля. Но раз вопросы религии открыто провозглашены как предмет заботы и занятия священнослужителей, то по логике Ка- тилипы должно быть ясно как божий день, что если кто-либо из них нелоялен по отношению к правительству, то и все остальные — тоже; или, если кто-либо из них обвиняется в пороке, из этого вытекает то очевидное следствие, что все остальные или большинство их настолько порочны, насколько может сделать дьявол. Я не буду беспокоить вашу светлость, специально занимаясь оправданием священнослужителей, да и нет никаких оснований для этого, ибо они уже пользуются постоянным добрым расположением вашей светлости и в состоянии оправдать себя в любом каком бы то ни было случае, где требуется оправдание, поскольку они являются такими же верными, и добродетельными, и учеными людьми, как и все другие священники в Европе; и тем не менее они задерживают публикацию доводов, составляю- щих их законную защиту, потому что они не ожидают и не желают одобрения и уважения от нечестивых и безнравственных людей; и в то же время они не могут сомневаться, что все людп, обладающие не только огромной проницательностью, но и обыкновенным здравым смыслом, теперь действительно ясно видят, что стрелы, выпущенные в духовенство, предназначены для того, чтобы поразить и уничтожить божественное установление пасторских обязанностей и искоренить религию, сохранять и распространять которую были назначены священные службы. Это всегда предполагалось и подозревалось каждым честным и беспристрастным человеком; но теперь это ясно показано теми, кто раньше давал повод для таких подозрений, ибо они открыто заявили, что вера в своих главных догматах не только не нужна, но и нелепа, что благосостояние общества должно уменьшиться и исчезнуть, если будет поощряться добродетель, и что безнравственность является единственным прочным основанием, на котором может быть построено и сохранено счастье людей. Опубликование таких принципов, как эти, открытое признание предложения об искоренении христианской веры и всей добродетели, об утверждении морального зла как основы правления — это такое чудовищное преступление, такое ужасное, такое возмутительное, такое безобразное, такое позорное, что оно должно быть поставлено в вину нам всем, всему народу, на нас должно неизбежно пасть божественное мщение. А в какой мере это чудовищное преступление станет общенародной виной, если оно пройдет незамеченным и ненаказанным, легко может догадаться и менее умелый и проницательный логик, чем ваша светлость. И нет сомнения в том, что умение вашей светлости судить здраво в таком простом и важном деле заставило вас, как мудрого и верного патриота, принять решение употребить в вашем высоком положении все усилия, чтобы защитить религию от дерзких нападок, совершаемых на нее.

Как только я увижу текст Законопроекта об укреплении безопасности его величества и его счастливого правления путем упрочения положения религии в Великобритании, правильный политический курс вашей светлости, ваша любовь к стране и ваши огромные услуги, оказанные ей, будут снова отмечены, милорд,

вашим самым верным, покорным слугой, Теофилом Фило-Британусом 13

12 Бернард Мандевиль              345

Эти произвольные обвинения и большой шум, кото рый подняли повсюду попечители, учителя и другие защитники благотворительных школ, обрушившиеся па книгу, а также советы друзей и мои собствеппые размышления о том, что я должен сделать для самого себя, заставили меня написать следующий ниже ответ. Когда при знакомстве с ним беспристрастный читатель примет во внимание, что, представляя мою защиту публике отдельно от книги и письма, я был вынужден повторить то, что цитировалось в письме, поскольку газета неизбежно попала бы в руки многих людей, никогда не видевших ни «Басни о пчелах», ни клеветнического письма, направленного против нее, он не будет раздражен повторением некоторых мест, одно из которых он мог уже встретить дважды. Мой ответ был опубликован в газете «Лондон джорнел» от 10 августа 1723 г. и содержал следующее.

121

347

Поскольку в четверг, 11 июля, в газете «Ивнинг пост» было опубликовано обвинительное заключение присяжных большого жюри Мидлсекса, направленное против издателя книги, озаглавленной «Басня о пчелах, или Пороки частных лиц — блага для общества», а затем 27 июля в газете «Лондон джорнел» было опубликовано сердитое и оскорбительное письмо, направленное против той же книги и ее автора, я считаю, что обязательно должен защитить вышеупомянутую книгу от черных обвинений, незаслуженно выдвинутых против нее, сознавая, что у меня при ее написании не было ни малейшего злого умысла. Так как обвинения в ее адрес были выдвинуты открыто и опубликованы в общедоступных газетах, было бы несправедливым обнародовать ее защиту каким-либо более частным образом. Все, что я скажу в свою защиту, я адресую всем разумным и искренним людям и не прошу у них никакой иной милости, кроме терпения и внимания. Оставив в стороне все то, что в упомянутом письме относится к другим, а также все не относящееся к делу и несущественное, я начну с того отрывка из книги, который цитируется в письме, viz.: «Льщу себя надеждой, что всем этим я показал, что пи благоприятные качества и добрые чувства, данные человеку от природы, ни истинные добродетели, которые он может приобрести при помощи разума и самоотречения, не являются основой общества; по то, что мы называем в этом мире злом, как моральным, так и физическим, является тем великим принципом, который делает нас социальными существами, является прочной основой, животворящей силой и опорой всех профессий и занятий без исключения; здесь должны мы искать истинный источник всех искусств и наук; и в тот самый момент, когда зло перестало бы существовать, общество должно было бы прийти в упадок, если не разрушиться совсем». Я признаю, что эти слова имеются в книге и, поскольку они безвредны и правильны, вероятно, сохранятся в ней и во всех последующих изданиях. Но я равным образом весьма охотно признаю, что, если бы я писал, преследуя цель, чтобы меня поняли люди самых жалких умственных способностей, я бы не избрал ту тему, которая там затрагивается; или если бы и избрал, то я бы расширил и объяснил каждый период, говорил бы и проводил различия повелительным топом и никогда не появлялся бы без указки в руке. Например, для того, чтобы сделать понятным указанный отрывок, я бы посвятил две-три страницы объяснению значення слова «зло»; после этого я бы внушил им, что каждый недостаток, каждая нужда является злом; что от множества этих нужд зависят все те взаимные услуги, которые оказывают друг другу отдельные члены общества, и что, следовательно, чем больше разнообразие нужд, тем большее число отдельных лиц может найти свой частный интерес в труде на благо других и, объединившись, составить одно целое. Разве есть такое занятие или ремесло, которое ие снабжает нас тем, в чем мы нуждаемся? Конечно, эта нужда, до того как ее удовлетворили, была злом, которое должно было исправить соответствующее занятие или ремесло и без которого о нем могли бы никогда и не подумать. Есть ли такое искусство или наука, которые не были изобретены для исправления какого-либо недостатка? Если бы этот последний не существовал, у первого могло бы не быть случая для его устранения. Па стр. 328 я говорю: «...превосходство человеческой мысли и изобретательности нигде не является столь бросающимся в глаза, как в разнообразии инструментов и приспособлении рабочих и мастеровых и в многочисленности орудий, которые все были изобретены для того, чтобы либо восполнить слабость человека, исправить его многочисленные несовершенства, удовлетворить его лень, либо чтобы облегчить его нетерпение». В таком же духе написано несколько страниц, предшествующих приведенному мною отрывку. Но какое все это имеет отношение к религии пли неверию или, скажем, к мореплаванию и установлению мира на Севере?

То большое число рабочих рук, которое используется для обеспечения наших естественных потребностей, действительно жизненных потребностей, таких, как голод, жажда, нагота, незначительно по сравнению с тем бесчисленным количеством людей, которые все простодушно удовлетворяют порочные наклонности наших развращенных натур; я имею в виду тех трудолюбивых людей, которые зарабатывают себе на жизнь честным трудом и которым все тщеславные и чувственные люди должны быть обязаны всеми своими инструментами и приспособлениями, обеспечивающими покой и роскошь. «Близорукое простонародье в цепи причин редко может видеть больше одного звена; но те, кто может увеличить свой обзор и обеспечить себе досуг, чтобы посмотреть на перспективу взаимосвязанных событий, могут в сотне мест увидеть, как добро возникает и прорастает из зла так же естественно, как цыплята из яиц».

Эти слова можно найти в комментарии Ж на тот кажущийся парадокс, что в ропщущем улье

Даже самый худший из всей массы [пчел]

Всегда что-нибудь предпринимал для общего блага.

И во многих случаях можно обнаружить, как непостижимое провидение ежедневно предписывает, чтобы нужды трудолюбивых людей и даже освобождение угнетенных тайно обеспечивались не только за счет пороков расточительных людей, но и в равной мере за счет преступлений злодеев и самых отъявленных распутпиков.

Люди беспристрастные и умные с первого взгляда понимают, что в подвергнутом осуждению отрывке нет никакого иного явного или скрытого смысла, кроме того, который полностью выражен в следующих словах: «Человек во многих отношениях является нуждающимся существом, но, однако, именно из этих самых потребностей, а не из чего-либо иного возникают все ремесла и занятия». Но если люди суют свой нос в книги, иедо ступные их пониманию, получается нелепость.

«Басня о пчелах» предназначалась для развлечения людей ученых и образованных, когда у них есть свободный час и они не знают, как его лучше использовать. Эта книга строгой и возвышенной нравственности, в ней излагается способ суровой проверки добродетели, приводится надежное средство проведения различия между подлинным и поддельным, показывается, что многие действия, которые подсовываются людям как хорошие, на самом деле являются неправильными. В ней описываются природа и симптомы человеческих аффектов, определяются их сила и обличья, которые они принимают, прослеживается себялюбие в его самых скрытых тайниках; я мог бы с уверенностью добавить, что все это делается лучше, чем в любой другой системе этики. Вся книга представляет собой поэму, лишенную порядка или метода, но ни одна часть ее не содержит ничего такого, что было бы необдуманным или педантичным; я признаю, что стиль очень неровен, иногда слишком высок и риторичен, а иногда очень низок и даже очень прост; я не сомневаюсь, что этот стиль, такой, какой он есть, доставил развлечение людям, обладающим высокой честностью и добродетелью, а также несомненным здравым смыслом, и я не опасаюсь, что он перестанет доставлять такое удовольствие, пока его читают такие люди. Тот, кто видел резкие обвинения, выдвинутые против этой книги, извинит меня за то, что я говорю в похвалу ее больше, чем следовало бы говорить о своей собственной работе в любых других обстоятельствах человеку, не испытывающему такой же необходимости, как я.

Панегириков публичным домам, которыми выражает недовольство большое жюри в своем заявлении, вообще нет в книге. Предлогом для такого обвинения, должно быть, послужило политическое рассуждение о наилучшем способе защиты и охраны честных и добродетельных женщин от оскорблений распутных мужчин, аффекты которых часто неуправляемы. А так как в этом деле существует выбор между двумя видами зла, а избежать их обоих невозможно, то я с величайшей осторожностью изложил свое мнение об этом, начав так: «Я далек от того, чтобы поощрять порок, и думаю, что если бы можно было полностью изгнать из государства грех нравственной нечистоплотности, то это было бы для него невыразимым счастьем; но я боюсь, что это невозможно» 14. Я привел причины того, почему я так думаю; и, говоря в этой связи о музыкальных домах Амстердама, я кратко их описал, и ничего безвреднее этого описания быть не может; и я обращаюсь ко всем беспристрастным судьям: разве то, что я сказал о них, не будет способствовать тому, чтобы возбуждать у мужчин (даже с развращенным вкусом) отвращение и омерзение к ним в десять раз более сильное, чем какое-либо преступное желание. Я сожалею о том, что большое жюри почему-то подумало, что я опубликовал это с целью развратить народ; но оно не приняло во внимание, во-первых, что в книге нет ни одной фразы или слога, которые могли бы оскорбить самый целомудренный слух или загрязнить воображение самых порочных люден; и, во-вторых, что моя жалоба, связанная с этим делом, совершенно очевидно обращена к правителям и политикам или по крайней мере к наиболее серьезной и думающей части человечества; в то время как общая развращенность нравов, и в частности похотливость, если она вызывается чтением, может быть усвоена только из непристойностей, которые легко купить и которые во всем приспособлены ко вкусам ii уровню развития беспечной толпы и неопытной молодежи обоего пола; ио из всех обстоятельств совершенно очевидно следует, что моіі труд, против которого развернута такая яростная кампания, никогда ие был рассчитан ни на одну из упомянутых мною групп людей. Начало прозаического изложения совершенно философское и едва ли попятное для тех, кто ие приучен к умозрительным рассуждениям; а заголовок, повторяемый на каждой странице, настолько не броский и не завлекательный, так что, не прочтя саму книгу, нельзя узнать, что она собой представляет, а цена книги все же пять шиллингов. Из всего этого очевидно следует, что, если книга содержит какие-то опасные догматы, я ие очень заботился о том, чтобы распространить их среди людей. Я ие сказал ни слова, чтобы доставить им удовольствие или привлечь их, а самый большой комплимент, который я им сделал, был: Apage vulgus 15. «Но поскольку ничто бы так ясно не показало ложность моих понятий, — говорю я на стр. 213, — как если бы с ними согласилось большинство людей, я не ожидаю одобрения толпы. Я пишу не для толпы и ищу доброжелателей среди тех немногих, которые могут мыслить абстрактно и возвысить свой ум над невеждами». Я не злоупотреблял этим и постоянно сохранял такое чуткое отношение к читающей публике, что, когда я выражал какие-либо необычные взгляды, я всегда принимал все мыслимые предосторожности, чтобы опи пе оказались вредными для слабых умов, которые могли случайно раскрыть книгу. Когда на стр. 212 я признался в Своем убеждении, что «ли одио общество ие может ВОЗВЫСИТЬСЯ и стать богатым и могущественным королевством или, возвысившись подобным образом, поддерживать свое богатство п могущество в течение сколько-нибудь продолжительного времени без пороков людей», я перед этим там же заявил, и это является сущей правдой, что «я никогда не говорил и не думал, что человек не может быть добродетельным как в богатом и могущественном королевстве, так и в самой жалкой республике». Человек менее щепетильный, чем я, мог бы счесть эту предосторожность излишней, потому что он уже объяснил свою позицию по этому вопросу в том же самом параграфе, который начинается следующими словами: «В качестве первого принципа я утверждаю, что во всех обществах, больших и малых, долг каждого его члена быть добрым, что добродетель следует поощрять, порок не одобрять, законы соблюдать, а правонарушителей наказывать». В книге нет ни одной строчки, которая противоречила бы этому положению, и я бросаю вызов своим врагам — опровергните то, что я сказал на стр. 213: «Если я показывал путь к мирскому величию, я всегда без колебания предпочитал ту дорогу, которая ведет к добродетели». Никто и никогда так не заботился о том, чтобы его не истолковали неправильно, как я. Обратите внимание на предыдущую страницу: «Когда я говорю, что общество нельзя возвысить к богатству и могуществу и поднять на вершину мирской славы без пороков, я, по-моему, тем самым не в большей степени представляю людей порочными, чем своим утверждением о том, что профессии, связанные с отправлением правосудия, никогда бы не привлекали такого большого числа людей и ие поддерживались с таким блеском, если бы не существовало множества чрезмерных эгоистов и сутяг, изображаю их сварливыми или алчными». Предосторожность такого же рода я уже предпринял в конце предисловия, на примере очевидного зла, неотделимого от процветания Лондона. Доискиваться до истиппых причин явлений пе значит питать злой умысел, пе означает это и стремление причинить вред. Можно писать о ядах и быть отличным врачом. На стр. 326 я говорю: «Никому ие требуется охранять себя от благ, по, чтобы предотвратить беду, нужпы руки». И далее: «Именно крайности тепла и холода, непостоянство и непригодность времен года, буйство и переменчивость ветров, огромная сила и коварство воды, ярость и непослушность огня н упорство п бесплодность земли заставляют нас напрягать воображение в размышлении о том, как мы либо избежим несчастья, которое они могут принести, либо устраним вред, им причиняемый, н, иримепяя тысячи различных способов, обратим их различные силы себе на пользу». Я не вижу причины, почему тот, кто исследует занятия огромных масс людей, не может сказать все это и еще гораздо больше, и его не обвинят в том, что он недооценивает дары и щедроты неба и пренебрежительно о них отзывается, в то время как он здесь же показывает, что без дождя и солнца наш земной шар не был бы пригоден для обитания таких существ, как мы. Этот предмет весьма далек от темы моей книги, и я не стал бы спорить с человеком, который мне сказал бы, что его лучше было бы совсем не затрагивать. Однако же я всегда полагал, что он доставит удовольствие людям, обладающим сколько-нибудь заметным вкусом, и не затеряется легко среди других.

Я никогда не смог победить свое тщеславие так полно, как мне хотелось бы; и я слишком горд, чтобы совершать преступления; а что касается главной цели, замысла книги,— я имею в виду намерение, с которым она создавалась,— то я заявляю, что с полной откровенностью сказал об этом в предисловии, где вы найдете следующие слова: «Если вы спросите меня: почему я все это сделал? Сні bono? И что хорошего принесут эти взгляды? — искренне отвечу: за исключением того, что развлекут читателя, я полагаю, абсолютно ничего. Но если бы меня спросили, что естественно следовало бы ожидать от обнародования их, я бы ответил, что, во-первых, прочтя их, люди, которые постоянно придираются к другим, научатся смотреть на самих себя и, изучая свою собственную совесть, застыдятся бранить то, в чем они сами более или менее виноваты; и, во-вторых, те, кто так любит покой и удобства и пользуется всеми благами, являющимися следствием существования великого и процветающего государства, научатся более терпеливо переносить те неудобства, которые не может устранить ни одно правительство на земле, когда поймут невозможность наслаждаться сколько-нибудь значительной долей первых, не испытывая в равной мере последних».

Первое издание «Басни о пчелах», вышедшее в свет в 1714 году, не вызвало никакой критики и вообще не было замечено публикой; и единственной причиной того, что так безжалостно обрушились на данное, второе издание, хотя в нем приняты меры предосторожности, отсутствовавшие в предыдущем, служит — по крайней мере я не могу придумать ничего другого — «Опыт о благотворительности и благотворительных школах», который был добавлен к тому, что было напечатано ранее. Должен признаться, что, по моему убеждению, в хорошо управляемой стране вся тяжелая и грязная работа должна быть уделом и участыо бедняков и отвлекать их детей от полезного труда, пока им не исполнится четырнадцать- нятнадцать лет, — неправильный способ делать их пригодными к этой работе, когда они вырастут. В своем «Опыте» я привел несколько причип в обоснование своего мнения, и всех беспристрастных разумных людей я отсылаю к нему и заверяю их, что они не найдут в нем того чудовищного нечестия, о котором говорят. Какой я защитник распутства и безнравственности и какой враг всякому обучению молодежи в христианской вере, можно понять из тех старании, которые я приложил, на протяжении более семи страниц подряд рассуждая об образовании. А затем еще раз, говоря о тех наставлениях, которые дети бедняков могут получить в церкви, я заявляю на стр. 276—277, что «я бы не допустил, чтобы самый жалкий обитатель прихода, который в состоянии самостоятельно передвигаться, по воскресеньям не присутствовал в церкви или каком-либо ином месте, где совершается богослужение». И далее у меня написано следующее: «Именно свободный день, самый полезный день из семи, особо выделен для служения богу и отправления религии, и на всех правителей возложена обязанность особенно тщательно заботиться об этом дне. Особенно бедняков и их детей нужно заставлять ходить в церковь в этот день, как утром, так и днем, потому что в остальные дни у них нет времени. Примерами и поучениями их следует поощрять и приучать к этому с самого их детства; преднамеренное пренебрежение к посещению церкви следует считать скандальным, и если откровенное принуждение к тому, на чем я настаиваю, может показаться слишком грубым и, возможно, практически неосуществимым, то но крайней мере необходимо строго запретить все развлечения, а бедняков не допускатьни к каким светским забавам, для них привлекательным, которые могут отвлечь их от богослужения». Если использованные мною доводы неубедительны, я желал бы, чтобы iix опровергли, и я признаю любезностью со стороны любого, если он убедит меня в моей ошибке, не прибегая к бранным выражениям, а показав мне, в чем я неправ. Но клевета, кажется, представляет собой кратчайший путь опровержения противника, если затронуто чье-то чувствительное место. На эти благотворительные школы собирают огромные суммы, и я слишком хорошо понимаю человеческую природу, чтобы вообразить, что те, кто делит эти деньги, терпеливо выслушают возражения против школ. Поэтому я предвидел то обращение, которому я должен быть подвергнут, її, приведя обычные лицемерные излияния в пользу благотворительных школ, я сказал своим читателям на стр. 243: «Таково общее мнение, н тот, кто хотя в малейшей степени выступает против него, является безжалостным, бессердечным и бесчеловечным, если не порочным, богохульным ii безбожным негодяем». Поэтому нельзя считать, что для меня было большой неожиданностью, когда я увидел, что в этом необычайном письме лорду С. меня назвали безнравственным автором, опубликование моих принципов — открытым признанием предложения об искоренении христианской веры и всей добродетели, а то, что я сделал,— таким ужасным, таким возмутительным, таким безобразным, таким позорным и чудовищным преступлением, что оно требовало мщения небес. Это не больше, чем я всегда ожидал от врагов истины и честности, и я ничего не отвечу рассерженному автору этого письма, который пытается навлечь на меня ярость общества. Мне жаль его, и я достаточно милосерден, чтобы считать, что его самого обманули, так как он доверился молве и слухам, распространяемым другими; ибо пи один человек в здравом уме не может вообразить, чтобы он прочел хотя бы четвертую часть книги и так написал о ней.

Я сожалею, если слова «Пороки частных лиц — блага для общества» как-то оскорбили человека, имеющего добрые намерения. Их тайный смысл вскоре раскрывается, как только их правильно поймут; по пи один искренний человек не поставит под сомнение их безвредность, прочтя последний параграф, где я прощаюсь с читателем и «в заключение повторяю тот кажущийся парадокс, суть которого излагается на титульном листе: пороки отдельных лиц при помощи умелого управления со стороны искусного политика могут быть превращены в блага для общества» 16. Таковы последние слова книги, напечатан- ные, как и все остальные, тем же крупным шрифтом. Ио я отставляю в сторону все, что я сказал в свою защиту: и если во всей книге, называемой «Басня о пчелах» и представленной Большим жюри Мидлсекса королевским судьям, обнаружится хотя малейший намек на богохульство, пли безбожие, или что-либо ведущее к безнравственности или развращению нравов, я хотел бы, чтобы это было напечатано; п если это будет сделано без ругательств, без личных выпадов, бросающих на меня тень, без натравливания на меня толпы — на такие вещи я никогда не намерен отвечать, — я не только отрекусь, но также самым серьезным образом попрошу прощения у оскорбленного общества и (если будет сочтено, что палач слишком хорош для выполнения такого дела) сам сожгу книгу в любое приемлемое время и любом приемлемом месте, которые соблаговолят назначить мои противники.

Автор «Басни о пчелах»

ПРИЛОЖЕНИЕ