XVIII
f Почти все наши познания излишни в глазах здравого смысла, рассматривающего их не с точки зрения чрезмерных наших потребностей нынешнего дня, а с точки зрения скромных потребно-
Не подлежит спору, что познания наши тем более суетны, чем более они выходят за пределы доступных народу познаний22, чем более предмет их лежит вне нас, чем менее они находятся у нас перед глазами, под руками, у наших ног, чем отдаленнее они от нас. А из этого следует, что с нашей стороны безумие — расширять их в такой мере, как мы это делаем, и даже стремиться расширять их еще больше. Под вполне естественным воздействием наших нравов потребности наши умножились, и вследствие избытка их — а мы являемся их жертвой больше, нежели полагаем, — мы доводим теперь до крайности все наши изыскания, мы напичканы знаниями, чуждыми нашему подлинному благоденствию, знаниями, которые мы накопляем лишь взамен тех, какие нам действи-
стей, какие у нас были бы, если бы истина заняла место абсурда, если бы у нас вместо законов были добрые нравы.
Господин Р. показал, какой вред приносят нравам науки23. Но зачем доказывать это при нравах, которые требуют этих наук? Восставать надлежит против основы этих нравов, а не против их действия. Рассуждение его, так же как и другое им составленное — «О неравенстве», может принести пользу лишь теперь, будучи обосновано тем, что я пишу. То же самое я должен сказать о всей массе книг, испокон веку поносящих наши нравы без того, чтобы коснуться их основы, иными словами, нашего состояния законов, делающего их тем, что они собою представляют, делающего из сердца человеческого самое сложное из всего, что есть на свете, тогда как состояние нравов сделало бы его самым простым. Но что значат эти книги, что значили бы они, если бы наше состояние законов, породившее их, было свергнуто? Из их числа я не исключаю, разумеется, и ту, которую сочиняю против этого состояния, ибо, как и все прочие книги, она обязана ему своим существованием. Замечу, что господину Р. ставили в упрек как непоследовательность его занятия науками и искусствами, которые он почитает вредными. Но мог ли бы он осуждать их, не занимаясь ими, и можно ли вывести из того, что он их так рассматривает, что он непоследователен, занимаясь ими? Ни в какой мере не непоследовательно восставать против укоренившихся нравов и поступать в соответствии с ними — наоборот, часто было бы безрассудством поступать иначе. Господина Р. можно было бы назвать непоследовательным лишь в том случае, если бы нравы эти изменились, если бы науками и искусствами перестали заниматься, а он один продолжал бы это делать. Позвольте, возразят мне, философу надлежит первому подавать пример, когда он провозгласит какое-нибудь правило! Согласен, но это справедливо, когда речь идет о поступках, которые при наших нравах считаются пороками. Если он восстает против честолюбия, скупости, зависти и пр., было бы непоследовательно, если бы он был честолюбив, скуп и завистлив. Вот пример различений, для которых требуется размышлять больше, чем обычно люди это делают.
тельно были бы нужны, лишь вследствие того, что у нас нет книги, отсутствие которой обусловливает существование других книг и которая могла возникнуть только на их основе.
Люди, погруженные в море предрассудков и всякого рода абсурдности, беспрестанно напрягают усилия, чтобы из них выбраться, лучше сказать, чтобы вырваться из самих себя, где царит лишь хаос неразберихи, лишь путаница мыслей и дел, никогда не дающих им покоя, лишь куча интересов, которые, будучи направлены один против другого, бесконечно противоречивы. Чем больше люди выходят из самих себя, тем быстрее они вталкиваются обратно силою той самой властной потребности, что побуждала их выйти.
Усилия, проявляемые ими при этом и возникающие из самих препятствий, встречаемых ими в других или в себе, заставляют их стремиться с безмерным, а стало быть, и непродолжительным пылом к владеющей ими цели. Отсюда и ярость, вносимая ими в любовь, и прочие страсти, как являющиеся природными влечениями, так и искусственно вызванные, как, например, честолюбие, корысть, месть, скупость, увлечение игрой или зрелищами.7*
195
Я знаю, что люди вообще редко впадают в крайности, что они обычно почти не выходят из рамок умеренности, но все же состояние их представляется крайностью по сравнению с тем, в каком им надлежало бы сдерживать себя, и к нему-то им и надлежит возвратиться, чтобы быть счастливыми. Картины блаженства, даваемые нам в описаниях земного рая, золотого века, царства Астреи24, все они копии с того, что приближает нас к тому состоянию, которое постоянно мерещится нам и всегда желанно для нас; и что еще доказывает наше стремление к нему — это то, что в области нравов ничто на нас не действует более умилительно, чем эти картины, и что нет здравомыслящего человека, который, прочтя их описание, не променял бы с охотой свое состояние на то, которое они нам рисуют. Состоянию же этому, являющемуся простейшим состоянием законов, далеко еще до простоты и совершенства подлинного общественного состояния, которое не только не поддается, подобно ему, цветистому описанию, но не может быть описано достаточно скупо. Цветы и украшения столь же мало созданы для основных истин, как красноречие.
В том отдалении, в каком люди находятся от надлежащего образа мыслей и действий, им необходимо приходится непрестанно философствовать и предаваться моральным рассуждениям. Но если бы надлежащий образ мыслей был установлен раз навсегда, все было бы выяснено, не было бы более надобности философствовать или предаваться рассуждениям о морали. Ибо зачем бы это делали, раз поводов к тому больше не представлялось бы? Люди не могли бы себе представить ничего лучшего, чем их строй, они придерживались бы его так же естественно, как нам естественно не придерживаться нашего, постоянно испытывая печальные и пагубные его действия.
Человек непостоянен, говорится непрестанно, он не может придерживаться одного и того же состояния, ему все становится скучным и противным, он постоянно жалуется.
Сколько ему ни преподноси самых лучших правил, чтобы направить его по надлежащему пути, он остается глухим к ним. Но скажем еще раз: человек ли в этом виноват? Не виноват ли скорее строй насилия, в котором он живет? Пусть его переведут в состояние естественное — и он станет совершенно иным. Дерево, направлению роста которого противодействуют, страдает от производимого на него насилия; оно недомогает, покуда это насилие продолжается, и оно напрягает свои усилия, чтобы уклониться от него!Скука — тиран, порожденный нашими нравами. Если мы ищем общества, чтобы от нее отвлечься, она нас охватывает и там вследствие недостатка искренности и интереса, который мы в нем встречаем и который мы ощущаем все сильнее по мере того, как с возрастом мы накопляем все больший опыт и знание людей. Предаемся ли мы чувственным наслаждениям, вслед за ними появляется скука и ощущение опустошенности, оставляемое ими за собою, а также отвращение, вызываемое излишествами и связанное с состоянием нашего здоровья, часто ими подрываемого. Уходим ли мы в самих себя, мы и там обретаем ее при мысли об опечаливающем и обескураживающем нас будущем, а также из-за остающейся в нас склонности к покинутому нами миру и из-за малых наших внутренних ресурсов для наполнения долгих дней. Состояние нравов — единственное состояние, куда скука не имела бы доступа. То же самое приходится сказать и об остальных страданиях, порождаемых нашими нравами, ибо, чтобы прочно закрыть доступ для одного из них, необходимо также закрыть его и для всех остальных.