ВВЕДЕНИЕ
Свои собственные способности мы рассматриваем как бы через увеличительные стекла, а способности других людей — как бы через уменьшительные.
Удивительно ли в таком случае, что наше воображение так повышает ценность первых и столь сильно занижает цену последних? Удивительно ли, что каждый человек наедине с самим собой уважает себя больше, чем он того заслуживает, и гораздо больше, чем его уважают другие люди?В своих суждениях мы руководствуемся самолюбием. Случается, что достоинства другого человека оказывают влияние на наши собственные: нам кажется, что их становится больше по мере того, как возрастают достоинства этого человека, и они убывают по мере уменьшения его достоинств. Наше тщеславие, сопоставляя наши свойства со свойствами других людей, без труда заставляет нас закрывать глаза на собственные недостатки и признавать за собою только хорошие качества; либо же оно заставляет нас видеть все вверх ногами, как бы обратно пропорционально, выражаясь языком математиков.
Еще не было бы большой беды, если бы люди довольствовались своим воображением и пассивно наслаждались своим мнимым превосходством друг над другом, — так нет же! Неистовое желание проявить над другим свою власть и то сладкое удовлетворение, которое испытывают люди, когда им подобные пресмыкаются перед ними, не позволяют им упустить случай, способный доставить им эту радость. Отсюда это желание повелевать, принуждать, даже подчинять себе тех, кто, возможно, имеет на это больше прав, чем мы, и кому недостает лишь власти, чтобы дать почувствовать другим то, что приходится выносить им самим.
Во все времена ненависть людей к свободе себе подобных не знала границ, и они всегда стремились ущемить ее повсюду, где это возможно.
Если бы мы могли, разве мы не распространили бы свои запреты даже на образ мыслей людей? Не правда ли, мы испытываем некоторое огорчение, выслушивая мнение, отличное от нашего? Если бы было можно, разве более сильные упустили бы возможность принудить согласиться с собою более слабых?Вам нужны доказательства? К каким результатам приводит полновластие схоластиков? Посмотрите на этого ученика. С какой жадностью слушает он своего учителя! Это оракул, слова которого должны восприниматься учеником как истины, как непреложные правила; отступить от этих правил ученик не может, иначе он будет объявлен недостойным полученных уроков и обвинен в неблагодарности. Вы видите этого философа, погруженного в глубокие размышления? Какими только подводными рифами он ни окружен! Он безнадежно погиб, если то, что он чувствует, то, что он думает и считает правильным, не совпадает с идеями — да что я говорю! — с языком общепринятой системы. Какой смелостью и каким величием души нужно обладать, чтобы восстать против этой системы и осмелиться замахнуться на нее из любви к истине! Только смелые и возвышенные умы способны искать истину, найти ее и познать. Только они заслуживают внимания, уважения и благодарности себе подобных. Признаюсь, несмотря на все усилия, совершенно невозможно захватить власть над человеческими мыслями, и нужно ли после этого удивляться, что людям так охотно предоставляют свободу мыслить? Но, бог мой, как ее им предоставляют! Используя все средства для ее ограничения. Где люди, не боящиеся обрести в результате своих размышлений то, что сделает их отверженными? Кто не страшится истин, обнаружение которых повлечет за собою либо трусливое притворство, либо признание, сделающее смельчака несчастным? Однако сколько идей все же избежало всех этих опасностей, несмотря на напыщенные речи и преследования, столь же бесчеловечные, сколь и несправедливые, источником которых может быть только злобное притворство!
Разве те, кто осмеливается посягать на самое дорогое для рода человеческого — на свободу мыслить, кто вынужден предоставить ее таким людям, у которых тщетно пытались ее отнять, людям, у которых хватило смелости пренебречь всеми подлыми попытками лишить их этой свободы,— разве имеют они право кичиться тем, что они-де предоставляют людям свободу мыслить, и разве не заслуживают они ненависти и презрения всего живого?
Ибо велика ли доблесть искать опору в недостойном поведении людей, столь противоречащем природе разумного существа? Разве высшее существо наделило меня способностью мыслить для того, чтобы я приспосабливал ее к способностям других людей? Зачем я наделен этой способностью — для того, чтобы изучать мысли себе подобных и высказывать свои собственные, или для того, чтобы слепо подчинять свои мысли мыслям других людей? Если я должен полагаться на самого себя, чтобы понять, что я есть, где я есть и чем я могу стать; если для меня важно это знать и я должен это исследовать, то что может быть несправедливее, чем мешать мне исполнить то, что требуют от меня мой долг и мои интересы?
Но если уж обязаны предоставить великим гениям полную свободу мыслить, то дух властвования обрушивается на свободу высказывания своих мнений.
Именно по этой свободе тирания может наносить удары, именно она не в состоянии ускользнуть от ее ярости. Горе тем, кто высказывает свои мысли, но не в силах защитить их, если эти мысли возвышаются над заурядными или хоть немного отличаются от них. Эти смельчаки погибли бы, если их мысли были бы противоположны тем, которые с помощью суеверий ловко прокрались в сознание общества.Я вовсе не собираюсь здесь отрицать все права превосходства и власти. Напротив, я прекрасно понимаю все, что сказали по этому поводу моралисты. Раз подчинение неотделимо от счастья людей, значит, оно абсолютно неизбежно. Я не хочу задерживать свое внимание на тех химерах, которые моралисты создали в своем воображении, пытаясь лишить человека свободы, но я всем сердцем согласен с тем, что пользоваться полной свободой человеку невозможно, точно так же как невозможно, чтобы трижды три было равно восьми.
Но если необходимо, чтобы свобода человека была ограничена, то и само это ограничение должно иметь границы, пренебрежение которыми может повлечь за собою только несчастье для тех же самых человеческих существ. Решение этой проблемы я предоставляю исследователям естественного права. Пусть они установят справедливые границы свободы человека. Я же удовольствуюсь здесь исследованием того, может ли быть по праву ограничена или полностью уничтожена свобода высказывания человеком своих мнений.