ВВЕДЕНИЕ
Находясь в различных социально-культурных и природных условиях, человек в своей повседневной жизнедеятельности имеет дело с предметами различной природы и назначения, что отражается в предметном содержании его сознания, а также в способах преодоления возникающих коммуникативных трудностей.
Все это способствует тому, что на повестку дня ставится проблема взаимопонимания как ключевая проблема человеческого общежития. В гносеологическом плане возникает вопрос о соотношении мышления и бытия, частным случаем которого является вопрос о соотношении мышления и языка.В рамках марксистской гносеологии мышление трактуется как продукт социально-исторического развития, как продукт усложнения и дифференциации сознательных форм деятельности. Весьма неопределенное понятие мышления как такового, которое то связывалось с чувствами и эмоциями, то резко противопоставлялось им как особая психофизиологическая функция, то превращалось в атрибут самосознания, советские философы попытались связать с понятием объективированного мышления, когда через свое осуществление мысль становится доступной самой себе. При этом обнаружилось, что именно с акта объективации, акта осуществления мысли начинается понимание как собственно человеческое восприятие знания, фигурирующего в поле сознания. Как известно, одной из наиболее важных форм объективации мысли является вербальная деятельность.
Говоря о понимании в связи с указанием на речевое осуществление мысли, мы тем самым переходим от гносео- логии к семантике, вернее, к семантическому аспекту понимания.
Проблемы онтологии трансформируются в проблемы семантики, при этом значительно суживается диапазон исследования, возникает опасность отрыва семантики от онтологии, опасность гипостазнрования некоторых уровней семантического анализа. Поэтому необходимо подчеркнуть, что в философско-методологическом плане семантический анализ вторичен по отношению к общегносеологическому анализу. Иными словами, как только в расчет принимаются акты осуществления мысли в языке, включая то, что именуется языком науки, появляется проблема соотношения онтологии и семантики в рамках гносеологии.Семантический анализ проблемы понимания как собственно философской проблемы не рядоположен гносеологии, а включается в ее внутреннюю иерархическую структуру, благодаря чему расширяются границы и полномочия современного гносеологического анализа, как в свое время это произошло, когда к теории знания была присовокуплена теория сознания.
По достоинству оценить плодотворный синтез теории знания с теорией сознания можно лишь в том случае, когда учитывается важное марксистское положение, что язык, вернее, речь — это «практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание» '[*].
Это марксистское положение ценно для нас тем, что подчеркивает единство истории языка с историей мышления, причем с учетом существенных, качественных различий языка и мышления, языка и сознания. Исходя из этого положения, как отмечал в свое время К. Р. Мегрелидзе, «Ленин, с особым вниманием подчеркнув слова Гайма, указывал, что тяжесть доказательства в изысканиях теории познания должна быть перенесена с критики разума на критику языка, на задачу критической истории языка. В таком историческом изучении развития человеческой мысли Ленин видел единственную гарантию метода, дающего «теорию познания бесспорно доказательную» 2.
Придерживаясь этих ленинских рекомендаций, можно попытаться реализовать задачу критической истории языка для обогащения таких фундаментальных понятий марксистской гносеологии, как «мышление», «сознание», «деятельность», «развитие».
В силу того, что указанная задача требует комплексного подхода, усилий многих специалистов (психологов, лингвистов, социологов, этнологов), предлагается сосредоточить основное внимание на круге вопросов, связанных с особенностями языкового творчества в семантической области. Издавна в этой области пересекались интересы философов и языковедов, издавна здесь велась дискуссия по проблемам семантики. Обстоятельства сложились так, что камнем преткновения явился вопрос о метафорах и метафорообразованиях, поскольку в оценке метафоры крайне трудно было дифференцировать соотношение понятийного и семантического, мышления и языка.За несколько последних десятилетий значительно возрос интерес к изучению метафоры со стороны представителей философии науки, лингвистов, фольклористов, психологов. Об этом свидетельствует рост публикации по данной теме3 и те, если угодно, афористические высказывания, которыми эти публикации порой изобилуют. Так, например, известный американский исследователь Д. Берггрен с известной долей вызова заявляет, что «метафора всегда была одной из центральных проблем философии»4. Но если эти слова сравнить, скажем, с высказыванием А. Ф. Лосева, которое прозвучало в достаточно близком контексте, то «дерзкое» заявление американского ученого, не лишаясь налета рекламное™, заставляет всерьез задуматься над рациональным смыслом сказанного. По мнению А. Ф. Лосева, одним из центральных понятий философии является понятие символа б. Характерно, что на вопрос о сущности символа, один из исследователей семантических изменений в естественных языках У. М. Урбан, отвечает, ссылаясь на понятие метафоры 6.
Понятия «символ» и «метафора», по мнению У. А. Шиб- лза, имеют много общего. Это связано с творческим аспектом конструирования метафор. Творчество заключается в том, что метафора — это первая попытка определения нового понятия с помощью старого «имени»7. Кстати, еще Дж. Локк обратил внимание на тот примечательный факт, что понимание многоярусной научной теории, особенно новой, иногда наталкивается на трудности, вызванные, с одной стороны,частичной концептуальной неясностью,а с другой— отсутствием адекватных средств для выражения новых понятий и интуиций.
Этот кризис на первых порах может частично приглушаться за счет метафорического употребления прежних терминов. Поэтому та или иная степень метафоричности научных терминов в развивающемся научном знании сохранялась и будет сохраняться вследствие бесконечного процесса познания.Каждый, кто занимается сравнительными исследованиями или переводами, часто сталкивается с подобного рода семантическими неясностями. Однако метафоричность в интерпретации тех или иных научных представлений — это отнюдь не ущербность языка исследования, а свидетельство жизнетворных противоречий в системе теоретических понятий, что стимулирует научный поиск и совершенствование познавательных средств.
Таким образом, разные ученые, независимо друг от друга и познавательных интересов, указывают на необходимость самым серьезным образом считаться с тем, что создание семантической теории немыслимо без глубокого постижения соответствующих знаковых систем, их организации, коммуникативных и экспрессивных возможностей.
О необходимости вплотную заняться изучением механизма семантических изменении на примере метафорооб- разований уже давно ставится вопрос в марксистской науке. Например, известный исследователь из ГДР Р. Вейман указывает на метафору как на одну из интереснейших областей филологии. По ею мнению, от обстоятельного и многоаспектного изучения метафоры нельзя отказаться, объявив ее формализмом 8, как это нередко бывало, когда ссылались на разработки по теме логической семантики или на семантические изыскания в русле структурной лингвистики.
Метафора привлекает к себе внимание не только филологов или лингвистов. Она интересует психологов, занимающихся изучением соотношения мышления и языка. Метафора будоражит ум философов в связи с необходимостью учета семантического фактора в развитии научных понятий.
В классической филологии неоднократно высказывалось мнение, что различные тропы (высказывания в переносном значении) —это всего лишь разновидности метафоры, хотя и принято считать с древнейших времен метафору одним из самых важных тропов наряду с метонимией, синекдохой и сравнением.
Подобное отождествление различных тропов с метафорой имеет свои основания не только в этимологии слова «метафора» (греч. mctaplio- га — перенос), но и в том, что границы между тропами очень условны и скорее выполняют пропедевтические функции, нежели являются следствием теоретической конст- руктивизации феномена полисемии.
Это, в частности, подчеркивает Т. Хавкес, когда пишет, что многие тропы могут быть рассмотрены как различные версии единого метафорического прототипа9. Поэтому не будет ошибкой или преувеличением пользоваться одним, к тому же хорошо знакомым словом «метафора», говоря о проблемах полисемии, в частности о проблемах полисемии и полиморфизма языка научного познания. В XX в. об этом убедительно заявили представители «лингвистической философии» (Л. Витгенштейн, Дж. Л. Остин и др.). Что же касается изучения в новом ключе метафоры, то прежде всего следует отметить основополагающую монографию А. А. Ричардса «Философия риторики» (Оксфорд, 1936), повлиявшую на все последующие разработки в данном направлении.
В современной науке метафора занимает все более видное место. Можно надеяться, что тщательные историко-философские, психологические, лингвистические и логические подходы к проблемам семантики создадут благоприятные предпосылки для более тонкого анализа механизма метафорообразований в самых различных культурных «текстах». В отечественной литературе еще существует значительный пробел в этой области познания, хотя и предпринимаются некоторые попытки заострить внимание на феномене полисемии в связи с метафорой.
Предлагаемое исследование не преследует цели дать развернутую теорию метафоры. Перед автором стояла более скромная задача, а именно: не выходя за пределы компетентности, переосмыслить историческую связь некоторых разделов философского знания (гносеологии, логики) с различными нефилософскими анализами феномена языка и познакомить читателя с литературными источниками по данной проблематике.