О ВОЗРАЖЕНИЯХ ПРОТИВ «ШЕСТОГО РАЗМЫШЛЕНИЯ»
Неверно твое утверждение, будто понятие тысячеуголь- ника смутно: ведь относительно него многое можно дока&зать точнейшим и очевиднейшим образом, а ведь это было бы немыслимо, если бы тысячеугольник воспринимался лишь смутно, или, как ты говоришь, только по имени.
Мы поистине ясно постигаем его сразу и целиком, хотя и не можем его сразу и целиком вообразить; из этого очевидно, что способности понимания и воображения не только раз&личаются количественно, но и представляют собой два со&вершенно разных модуса действия. А именно, при пони&мании ум использует только себя самого, при воображении же он созерцает телесный образ. И хотя геометрические фигуры полностью телесны, тем не менее идеи, с помощью которых они воспринимаются, нельзя считать телесными, когда они не воздействуют на воображение.Наконец, это вполне достойно тебя, о Плоть, полагать, будто идеи Бога, ангела и человеческого ума телесны или как бы телесны, поскольку они заимствованы от челове&ческого облика и от других, тончайших, простейших и са&мых неощутимых, вещей, каковы, например, воздух или эфир. Ведь тот, кто представляет себе Бога или ум таким образом, пытается вообразить невообразимую вещь и при&думывает всего лишь телесную идею, коей ложно припи&сывает имя Бога или ума. Ибо в истинной идее ума содер&жится одно лишь мышление с его атрибутами и ни одна из этих вещей не телесна.
- Здесь ты ясно показываешь, что опираешься только на предрассудки и вовсе от них не отрешился, когда по&буждаешь нас не усматривать ничего ложного в том, в чем мы не обнаружили никакой лжи. Таким образом, у тебя получается, что, когда мы вблизи рассматриваем башню и ощупываем ее, мы уверены, что она четырехугольная, если она кажется нам такой; или, когда мы действительно бодрствуем, мы не можем сомневаться, бодрствуем ли мы или, возможно, спим и т. п. Но ведь у тебя нет никакого основания полагать, будто все, в чем может содержаться ошибка, уже некогда было тобой подмечено; легко можно было бы доказать, что ты иногда ошибаешься в том, что почитаешь истинным. Поскольку ты возвращаешься к ут- верждению, будто нельзя, по крайней мере, сомневаться в том, чго eeofu видятся нам такими, какими они являются, ты снова ступаешь на тот же путь — а ведь я уже разобрал это во «Втором размышлении». Там шла речь об истинно&сти вещей, расположенных вне нас, и по этому вопросу ты не привел ни одного правильного соображения.
- Я не стану задерживаться на том, что ты часто и на&зойливо твердишь, а именно будто я чего-то не доказал, в то время как я это доказал, или будто я веду речь лишь о грубом теле, в то время как я вел речь обо всяком теле, в том числе и о предельно тонком, и т. д. Что иное, кроме решительного отрицания, может быть противопоставлено подобного рода утверждениям, не подкрепленным никакой аргументацией? Однако попутно хочу понять, какой довод можешь ты привести в пользу того, что я веду речь скорее о грубом, чем о тонком теле? А именно, когда я говорю, что обладаю телом, тесно со мной сопряженным, и уверен, что я отличен от моего тела? Я не вижу, почему эти слова не подходят одинаково как к грубому, так и к тонкому телу, и не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, усмотрел эту разницу. Впрочем, во «Втором размышлении» я доказал заслуживающим доверия образом, что ум можно понимать как сущую субстанцию, даже если бы мы не постигали существования ничего подобного ветру, огню, пару, ды&ханию или любому другому сколь угодно тонкому и неж&ному телу. Но я указал, что там было не место для обсуж&дения вопроса, действительно ли ум отличен от любого тела; здесь же я обсудил именно этот вопрос и обосновал свою точку зрения. Ты же, смешав вопрос о том, что именно может быть познано, с вопросом, что существует на самом деле, показал только, что ничего из всего этого не понял.
- Здесь ты спрашиваешь, каким образом я представ&ляю себе, что мною, субъектом непротяженным, может быть воспринята идея, или образ, протяженного тела. Я отвечаю, что никакой телесный образ не воспринимается умом, что чистое понимание как телесной вещи, так и бесте&лесной совершается без какого бы то ни было телесного образа. Истинно телесный образ необходим воображению, которое может быть лишь представлением телесных вещей, ум же приспосабливается к этому образу, но не воспри&нимает его в себя.
То, что ты утверждаешь относительно идеи солнца, которую слепой извлекает исключительно из ощущения солнечного тепла, легко можно опровергнуть. Ведь слепой может иметь ясную и отчетливую идею солнца как вещи, дарующей тепло, хотя у него нет идеи солнца как источ&ника света. И ты неверно сравниваешь меня с этим сле&пым: прежде всего, потому, что познание мыслящей вещи простирается гораздо дальше, чем познание вещи, излу&чающей тепло,— оно обширнее даже любого другого поз- знания какой бы то ни было вещи, как это было показано в своем месте; затем, потому, что никто не может доказать, будто идея солнца, образуемая слепым, не содержит всего того, что может быть воспринято относительно солнца,— разве только люди, одаренные зрением, познают сверх того его свет и очертания. Что же касается тебя, то ты не только не познаешь относительно ума ничего большего, чем я, но не познаешь даже того, что постигаю я; таким образом, в этом вопросе скорее ты можешь быть назван слепым, я же вместе со всем человеческим родом — всего лишь под&слеповатым.
Я присовокупил, что ум не протяжен, вовсе не для того, чтобы объяснить его сущность, но только чтобы указать на ошибку тех, кто считает его протяженным. Точно так же, если бы кто стал утверждать, будто Буцефал — это музыкау остальные должны были бы с полным основанием это отвергнуть. Разумеется, во всем том, что ты здесь при&совокупляешь, дабы доказать, будто ум протяжен, так как он пользуется протяженным телом, ты, как мне кажется, рассуждаешь не лучше, чем если бы на том основании, что Буцефал ржет или храпит и, таким образом, подает звуки, которые могут быть отнесены к музыке, заключил бы, что Буцефал — это музыка.
Ведь, если ум сопряжен со всем телом, из этого еще не следует, что он протяжен по всему телу, поскольку суть его состоит не в протяженности, но только в мышлении. И он не постигает протяженность че&рез содержащийся в нем протяженный образ, хотя и воо&бражает этот последний, приспосабливаясь к телесному образу, как уже было сказано выше. Наконец, нет никакой необходимости в том, чтобы сам ум был телом, хотя он и обладает способностью двигать тело.