§ 14. Возражения, которые равным образом могут быть отнесены к любой форме номинализма
а) Отсутствие дескриптивной фиксации цеди
В этих и подобных изложениях нам прежде всего бросается в глаза то, что, несмотря на подробное рассмотрение, совершенно не делается попытки точно обозначить дескриптивно данное и требующее прояснения и установить между ними отношение.
Давайте повторим наш собственный, несомненно ясный и естественный ход мысли. Пусть нам даны определенные различия в сфере имен, и среди них — различие имен, которые называют Индивидуальное, и тех, которые называют Видовое. Если мы для простоты ограничимся непосредственными именами (собственными именами в самом широком смысле), то такие имена, как Сократ или Афины, противостоят таким именам, как четыре (число четыре как отдельный член числового ряда), до (нота «до» как член гаммы), красный (как имя цвета). Именам соответствуют определенные значения, и посредством них мы относимся к предметам. Каковы названные здесь предметы, это следовало бы считать совершенно бесспорным. В первом случае это личность Сократа, город Афины или иной индивидуальный предмет; в другом случае это число четыре, нота «до», цвет «красный» или иной идеальный (i d е е 11) предмет. То, что мы подразумеваем, осмысленно употребляя слова, и чем являются предметы, которые мы именуем, и в качестве чего они при этом нами рассматриваются, этого никто не может оспорить. Таким образом, очевидно, что, если в общем смысле я говорю четыре, как, например, в утверждении четыре есть простое число относительно семи, я подразумеваю именно «четыре», с логической точки зрения я им обладаю предметно, что означает: сужу о нем как о предмете (subjectum), однако не о чем-либо индивидуальном. Я не сужу, следовательно, о какой-либо индивидуальной группе из чеатрибутами, оно, равным образом, само по себе будет способно вызвать их как в одном конкретном сочетании, так и в каком-нибудь другом. Какое сочетание оно вызовет в конкретном случае, зависит от новизны опыта, случайных свойств памяти или от влияния других мыслей, которые приходили или в данный момент приходят на ум; соответственно, комбинация атрибутов далеко не всегда одна и та же и редко строго связана с вызывающим ее именем, в то время как ассоциация имени с атрибутами, которые образуют его обычное значение, становится все сильнее. Ассоциация конкретного набора атрибутов с данным словом связывает их в сознании между собой более крепко, чем они связаны с остальной частью конкретного образа. В терминологии сэра У. Гамильтона эта ассоциация сообщает им некоторое единство в нашем сознании. Только после того, как этот процесс завершен, мы имеем то, что сэр У. Гамильтон называет понятием, и это целостный ментальный феномен, затронутый здесь. У нас имеется конкретное представление, некоторые составные части которого отмечены знаком, предназначающим их для особого внимания; и это внимание, в случаях исключительной концентрации, исключает всякое сознание других составных частей этого представления». (Перев. существенно изменен. — Прим. перев.)тырех предметов или о каком-либо конститутивном моменте, о какой-либо части или стороне такой группы; ибо каждая часть как часть чего-либо индивидуального сама опять-таки индивидуальна. Делать что-либо предметным, делать его субъектом предикатов или атрибутов — это только другое выражение для «пред- с т а в и т ь», и причем представить в том смысле, который является решающим во всей логике (если даже не единственным). Таким образом, для нас очевидно, что точно так же существуют «общие представления», а именно представления о родовом, как существуют представления об индивидуальном.
Мы говорим об очевидности. Очевидность относительно предметных различий значений предполагает, что мы выходим за пределы сферы чисто символического употребления выражений и обращаемся к соответствующему созерцанию как окончательно проясняющему. На основе наглядного представления мы совершаем соответствующие простым интенциям значения осуществления значений, мы реализуем «подлинный смысл» того, что в них подразумевается (ihre «eigentliche» Meinung). Если мы совершаем это применительно к нашему случаю, то, разумеется, перед нами витает образ какой-либо отдельной группы из четырех [предметов], и в той степени, в какой она лежит в основе акта представления или суждения.
Однако о ней мы не судим, не ее мы имеем в виду в качестве субъекта представления в вышеприведенном примере. Не группа, представленная образно, но число четыре, видовое единство есть тот субъект, о котором мы говорим, что оно относительно семи является простым. И естественно, это видовое единство не есть, собственно говоря, нечто из являющейся группы, ибо оно ведь было бы опять индивидуальным, некоторым Теперь и Здесь. Однако наш подразумевающий акт (Meinen), хотя он сам есть некоторое Теперь-существующее, не подразумевает все же ни в малейшей степени некоторое Теперь, он подразумевает «четыре», идеальное, вневременное единство.В рефлексии на переживания актов, в которых подразумевается индивидуальное и видовое, — чисто созерцательных, чисто символических и одновременно символических и осуществляющих свою интенцию значения — следовало бы провести дальнейшие феноменологические дескрипции. Они имели бы своей задачей прояснение фундаментальных отношений в познании — между слепым (т. е. чисто символическим) и интуитивным (собственным) подразумевающим актом и выявить в сфере интуитивного то, каким образом функционирует в сознании индивидуальный образ, смотря по тому, направлена ли интенция на индивидуальное или на видовое. Это дало бы нам возможность ответить на вопрос, как и в каком смысле в отдельном акте мышления общее может проявляться в субъективном сознании и при определенных условиях 5 Логические исследования
становиться очевидной данностью и каким образом общее может иметь отношение к неограниченной (и поэтому никоим образом не представленной в соответствующих образах) сфере ему подчиненных единичностей.
В миллевском критическом анализе, как и во всех ему подобных, нет и речи о простом признании с очевидностью данного и, соответственно, о выходе за пределы предначертанного хода мысли. То, что должно было бы стать точкой опоры в рефлективном прояснении, оказалось отодвинутым без всякого внимания в сторону, и теория не достигает своей цели, которую она уже заранее выпустила из виду или, скорее, никогда четко не фиксировала.
То, что она нам говорит, может быть поучительным относительно тех или иных предварительных психологических условий или компонентов интуитивно реализованного сознания общего или относительно психологической функции знаков в управлении единым ходом мысли и т. п. Однако смысла общих значений и той несомненной истины, которая содержится в наших высказываниях об общих предметах (субъектах, отдельных чертах) и в относящихся к ним предикатах, непосредственно это совершенно не касается, а опосредствованное отношение следовало бы сначала прояснить. Конечно, концепция Милля, как и любая эмпирическая концепция вообще, не обращается к этим очевидным исходным и конечным пунктам, так как для нее весьма важно показать ничтожность того, что эти очевидности позволяют усмотреть как истинно существующее, — а именно, общие предметы, так же как общие представления, в которых такие предметы конституируются для сознания. Конечно, эти выражения: общий предмет, общее представление — вызывают воспоминания о старых, глубоких заблуждениях. Однако какие бы неверные толкования они ни претерпели исторически, все же необходимо дать им нормальное толкование, которое их оправдывает. И этому нормальному толкованию может научить нас не эмпирическая психология, но только возвращение к очевидному смыслу положений, которые выстраиваются посредством общих утверждений и направлены на общие предметы как субъекты своих предикаций.