ВОПРОС ТРЕТИЙ Можно ли воскресить этот метод

ПРИМЕЧАНИЯ

Я считал бы одно лишь обнародование этого выдающе&гося суждения относительно моего метода исследования истины (каковы бы ни были его качества) достаточным, чтобы обнаружить лживую нелепость упомянутой критики, если бы последняя принадлежала малоизвестному лицу. Но поскольку ее автор занимает столь заметное положение, что людям трудно поверить, будто он либо не владеет своим рассудком, либо настолько лжив, злоречив и бесстыден, я, дабы его чрезмерно раздутый авторитет не повредил оче&видной истине, прошу читателей припомнить, что выше, до этих последних его ответов, он не сумел выдвинуть против меня ни одного доказательного соображения, но пускал в ход лишь нелепейшие шутки с целью выставить в смешном свете мои суждения и показать, что они не заслуживают критики. Теперь же в своих ответах он даже не пытается что-либо доказать, но лживо подразумевает, будто все, что он мне приписал, он уже раньше подверг доказательному разбору ; и дабы справедливость его суждения была очевид- нее, он уверяет, что прежде в своих нападках только шу&тил, теперь же, при окончательном суждении, он в высшей степени серьезен и строг. В первых одиннадцати ответах он не колеблясь решительно меня осуждает и только в две&надцатом ответе пытается рассуждать и проводить различе&ния в таком духе: Если он скажет так, он не скажет ничего нового, а если эдак — ничего верного и т. д. Однако он всю&ду рассуждает об одном и том же предмете, рассматривае&мом в различных плоскостях: а именно, он ведет речь лишь о том своем вымысле, нелепую безвкусицу которого я пока&жу здесь с помощью уподобления.

В различных местах моих сочинений я говорил, что под&ражаю зодчим в том отношении, что, когда они стремятся построить прочное здание на почве, в которой камень, гли&на или какие-то другие твердые породы засыпаны сверху песком, они сначала роют траншеи и выбрасывают из них весь песок и другие лежащие поверх него или перемешан&ные с ним породы, дабы затем воздвигнуть опоры на твер&дой почве.

Затем, изображая, будто он очень напуган подземными лемурами, обитающими во рвах, он пытается таким прие&мом вызвать смех зрителей: В самом деле, можешь ли ты мне поручиться, что я тотчас же не испугаюсь, не испытаю ужаса и страха перед злым гением? Да, конечно, хоть ты и подбадриваешь меня словом и жестами, я спущусь туда не без великой опаски. И несколько дальше: Увы/ Как мог я забыть о своем намерении?! Что это я делаю? Сначала я целиком доверился тебе как товарищ и ученик, и вот теперь я колеблюсь пред входом, исполненный страха и упорного нежелания. Прости меня: я тяжко согрешил и обнаружил лишь нищету своего ума. Я был обязан, отбросив всякий страх, бестрепетно спуститься во мрак траншеи — и вот я заколебался и не пошел!

В третьем акте он представляет архитектора находящим на дне рва камень или скалу, которую он хочет сделать опо&рой всего своего строения.

В четвертом акте оба они стоят на дне рва и архитектор пытается там заложить постройку часовни; напрасно: прежде всего, не успевает он укрепить камень правильной формы, как каменотес напоминает ему, что он приказал вы&бросить все камни без исключения; итак, его действия не соответствуют законам его искусства. Сраженный сим сло&вом, как Архимедовым доказательством, архитектор вы&нужден оставить работу.

Наконец, в акте пятом, увидев, что вокруг него собра&лась достаточно большая толпа, он, перейдя от комедийной веселости к суровому трагедийному ладу, стирает у себя с лица пятна извести, принимает важный вид и вещает цен&зорским тоном; он исчисляет все погрешности архитектора (подразумевая, что он вскрыл их в предшествовавших сце&нах) и предает их анафеме. Я перескажу весь этот его при&говор, который он произносит под занавес, в заключитель&ной сцене, играемой им для толпы: так можно будет уви&деть, насколько он напоминает нашего автора. Он делает вид, будто архитектор просит его выразить мнение о своем мастерстве, и ответствует ему таким образом:

Во-первых, упомянутое искусство погрешает с точки зрения принципов. А именно, в нем их нет, и одновременно они неопределенны. По крайней мере, другие виды искус&ства построения зданий закладывают прочнейшие осно&вы — такие, как правильной формы камни, боковины, ще&бенку и сотни других подобных вещей, опираясь на кото&рые здания возносятся ввысь. Это же искусство, наоборот, для постройки какого-то здания закладывает не веществен&ную основу, а дутую: оно разрушает, раскапывает, отбра&сывает старые основы все до единой и, дав своей воле про&тивоположное направление, чтобы не показаться совсем уж бескрылым, лепит и прилаживает себе восковые перья, уста&навливая новые принципы, прямо противоположные ста&рым. Так оно избегает прежней неустойчивости, однако ее сменяет новая: оно опрокидывает все прочное, дабы при&нять непрочное; прилаживает себе крылья, но — увы! — они восковые; воздвигает высокое здание, однако лишь с тем, чтоб оно рухнуло; так, в конце концов, из ничего гро&моздится постройка, но не получается никакого результата.

Смехотворную лживость всех этих разглагольствований доказывало одно лишь присутствие часовни, уже воздвиг&нутой архитектором.

Второй ответ каменотеса гласит: Указанная архитекту&ра погрешает в отношении средств. А именно, она не распо&лагает ими совсем: старые средства она отбрасывает, но&вых не привлекает. Все прочие подобные искусства имеют свои измерительные приборыу отвесы и ватерпасы, поль&зуясь которыми они, словно по нити Ариадны, выпуты&ваются из лабиринта и с легкостью размещают правиль&ным образом любую щебенку, какой бы бесформенной она ни была. Эта же система, напротив, уродует старую форму, в то же время бледнея от нового страха перед лемурами, самой ею выдуманными: она страшится оползней и сом&невается, не будет ли развеян песок. Попробуй предложи этому зодчему поставить колонну — он тотчас же поблед&неет при виде цоколя и опоры, какими бы крепкими они ни были. А что, спросит он, если их унесут лемуры? Ну а как он посмотрит на то, чтобы поставить стержень? Да он задрожит и скажет, что тот непрочен. Что, если этот стер&жень из гипса, а не из мрамора? Сколько раз другие вещи казались нам крепкими, прочными, а после произведенного опыта оказывались хрупкими? И что, наконец, он поделает с архитравом? Он постарается уйти от всего этого как от силков и цепей. И разве не случалось скверным архитекто&рам строить здания, которые, хотя они считали их прочны&ми, неожиданно рушились? Что, если то же самое случится о твоим? Что, если лемуры сотрясут почву? Ведь они злы, а ты пока еще не знаешь, настолько ли прочна скала, на ко&торой крепится фундамент, чтобы лемуры не могли ее со&трясти. Как же тут быть? Как, если зодчий упрямо твердит, что прочность архитрава сомнительна и прежде надо уста&новить с достоверностью, не сделана ли колонна из хрупкой материи, не опирается ли она на песок и можно ли быть уверенным, что под нею — прочная скала, которую не мо&гут сдвинуть с места никакие лемуры? Что, если он заб&ракует материал и форму этой колонны? (Здесь с шутов&ской самоуверенностью он являет зрителям изображение одной из тех самых колонн, кои зодчий установил в своем храме.) Что, если и дальше он будет поступать таким обра&зом? А если настаивать, он возразит: обожди, пока я не найду опорную скалу и не уверюсь в том, что вокруг нет лемуров. Вы скажете мне: по крайней мере, такой метод удобен тем, что, не воздвигая колонн вообще, зодчий может быть спокоен, что не построит негодных. Конечно, это пре&красно, но не лучше ли поступают матери, попросту ути&рающие своим детям носы? (и т. д.— как выше). Однако все это слишком убого, чтобы заслуживало повторенья, и я прошу читателя, чтобы он удостоил сам сравнить этот ряд ответов с соответствующими периодами нашего автора.

О бесстыднейшей лжи, заключенной во втором ответе, также свидетельствует сама часовня, поскольку в ней было поставлено множество прочнейших колонн, и среди них — та самая, чертеж которой, якобы забракованный зодчим, он демонстрировал. Точно так же мои сочинения достаточно ясно свидетельствуют, что я не порицаю силлогизмы и не разрушаю их древнюю форму. Я всегда пользуюсь ими, когда в том есть нужда, и среди них тем самым, относитель&но которого он здесь выдумал, будто я отвергаю его мате&рию и форму; ведь он выписал его у меня: я воспользовался им в конце моего Ответа на Первые возражения (поло&жение 1), где доказываю бытие Бога. Не знаю, зачем ему понадобился этот вымысел — разве лишь для утвержде&ния, будто все то, что я предлагаю как истинное и достовер&ное, противоречит моему отрицанию сомнительного, т. е. тому единственному, что он именует моим методом. Но это подобно нелепой и ребяческой выдумке каменотеса, при&нимающего ров, предназначенный для закладки фундамен&та зданий, за альфу и омегу зодческого искусства и пори&цающего все, что строится зодчим, как уничтожающее этот ров.

Третий ответ гласит: Искусство это погрешает в отно- тении цели, ибо не строит ничего прочного. Оно и не может ничего такого построить, поскольку само закрывает себе все пути к творчеству. Ведь ты сам убедился в этом на опы&те своей одиссеи: своими блужданиями ты утомил и меня, твоего верного спутника. Ты претендуешь на звание зод&чего и на то, что владеешь соответствующим искусством, однако ты менее всего в нем преуспел, увязнув в трясинах и застряв в терниях, причем ты столько раз оказывался в таком положении, что я потерял уже этому счет. Правда, стоит припомнить все это, дабы придать вес моему ответу. Итак, вот те пункты, по которым этот метод сам себе пере&резал жилы и преградил путь всякой надежде продвинуть дело вперед: 1. Ты не знаешь, лежит ли ниже поверхности земли песок или камень, а потому и не должен больше по&лагаться на камень (если только ты в таковой когда-то уп&решься), чем на песок. Отсюда — все сомненья, да и не&прочные сооружения. Я не стану приводить примеры; сам окинь взглядом и перебери пласты твоей памяти и, если ты отыщешь там хоть что-то не пораженное этой проказой, объяви нам об этом: я от души тебя поздравлю. 2. Пока я не доберусь до твердой почвы, ниже которой, как я уверюсь, не будет лежать сыпучий песок и где я не обнаружу сотря&сающих эту почву лемуров, я должен отбрасывать все поро&ды и подвергать сомнению любые материалы; и, разумеет&ся, сначала надо (согласно испытанному древнему искус&ству зодчества) определить относительно всех вещей, су&ществуют ли они и каковы они, а затем не отбрасывать су&ществующие породы, но предупредить землекопов, что поро&ды эти надо сберечь в траншее. Отсюда (как и из предыду&щего) следует, что все непрочно и абсолютно бесполезно для постройки зданий. 3. Если перед тобой возникает нечто подверженное хоть малейшему сотрясению, надо, дав своей воле прямо противоположное направление, считать это уже рухнувшим и верить, что следует это вырыть, а пустой ров использовать как фундамент. Тем самым закрываются все пути к строительству. Да и чего ожидать от такого заявле&ния: «Здесь нет никакой земли, ни песка, ни камня» — и от сотни подобных? И не говори мне, что ров этот, наподобие судебных каникул, устраивается лишь на время, до дости&жения некоей глубины, потому что здесь может залегать более глубокий слой песка. Что ж, пусть будет «на время»; но в это время, затрачиваемое тобой, как ты полагаешь, на стройку, ты используешь пустоту рва и всячески ею зло&употребляешь — так, как если бы от нее зависело все строе&ние и как если бы оно опиралось на нее как на некий цо- коль. Однако, возражаешь ты, я пользуюсь этой пустотой, дабы воздвигнуть постамент и колонну, как это делают зодчие. Разве они не используются временными сооруже&ниями для воздвижения столпа? и т. д. (как выше).

Во всех этих выдумках каменотеса не содержится ниче&го более смешного, чем в вымыслах нашего автора. Ведь тем, что я отбросил прочь все сомнительное, я не более от&резал себе пути к истине, чем архитектор рытьем тран&шеи — возможность выстроить храм; это ясно видно из последующих моих доказательств. Разумеется, если в них содержалось что-то ложное или недостоверное, преподоб&ный отец должен был это отметить; а коль скоро он этого не сделал, да и не мог сделать, следует признать, что он не&сет непростительный вздор. И я не более прилагал усилий для доказательства того, что я, вещь мыслящая, есмь ум, чем тот, другой, старался бы доказать, что он — архитек&тор. Безусловно, наш автор, затратив много труда, доказал лишь одно, а именно что он лишен ума, по крайней мере ума достойного. И из того, что метафизическое сомнение достигает такой степени, при которой человек предпола&гает, что он не ведает, спит ли он или бодрствует, также не следует невозможность прийти к чему-либо достоверному, как из первоначальной стадии рытья траншеи, когда ар&хитектор еще не знает, что он найдет внизу — камень, гли&ну или нечто иное, не следует, будто он не может найти там камня или сделать опорой то, что он там обнаружил. Точно так же из того, что до познания бытия Бога мы имели осно&вание сомневаться во всем (точнее, относительно любой вещи, которая, как я отмечал неоднократно, не предстает с достаточной ясностью пред нашим умственным взором), вовсе не следует, будто все бесполезно на пути исследова&ния истины, и равным образом из заботы зодчего, стараю&щегося, чтобы до достижения твердой почвы все осталь&ное было из рва удалено, вовсе не следует, будто в этом рве не было ни щебенки, ни другой породы, которую он пред&назначил бы потом для закладки фундамента. И каменотес заблуждается не более нелепо, чем наш автор, когда ут&верждает, будто, согласно с общепринятым старым искус&ством зодчества, не следует ничего выбрасывать из тран&шей и надо предупредить землекопов, чтобы они сохраняли все эти породы: наш автор то говорит, что прежде всего надо определить, существуют ли вещи и каковы они, дабы эти определения стали наконец незыблемыми положения&ми (но как же могут быть даны такие определения тем, кто, как мы предположили, пока ничего не знает?), то ут- верждает, будто таково предписание общераспространен&ной старой философии (однако в ней не содержится ничего подобного). Не более плоской, чем рассуждения нашего автора, является и выдумка каменщика, будто зодчий со&бирается использовать пустой ров как фундамент и поста&вить в зависимость от него все сооружение: это вполне со&ответствует бредовому вымыслу, будто я пользуюсь веща&ми, противоположными сомнительным, как основоположе&нием и злоупотребляю отрицанием, ставя от него в зави&симость всю истину, которая якобы опирается на отрину&тые вещи как на надежный цоколь; при этом наш автор начисто забывает о словах, которые он выше приводит как якобы принадлежащие мне: Не допускай и не отвергай, не пользуйся ни тем ни другим, но то и другое считай ложным. Невежество свое каменщик обнаруживает также не более, чем наш автор, когда сравнивает ров, вырытый для заклад&ки фундамента, с импровизированным сооружением, пред&назначенным для воздвижения столпа: преподобный отец сравнивает с таким импровизированным сооружением от&рицание всего сомнительного.

Четвертый ответ гласит: Указанная система грешит из&быточностью. Это значит, что прилагаются большие уси&лия, чем того требуют законы благоразумия и вообще мо&жет потребовать кто-то из смертных. Правда, кое-кто про&сит, чтобы ему были выстроены прочные здания; однако до сих пор не нашлось никого, кто бы не считал себя удов&летворенным, если бы здание, в коем он обитает, было столь же прочным, как земля, на которую мы опираемся: ведь при этом не нужно стремиться к какой-то еще большей проч&ности. Помимо того, как для прогулки существуют опре&деленные пределы устойчивости почвы, которых вполне довольно для любого человека, чтобы безопасно на эту поч&ву ступить, так и при строительстве домов существуют определенные границы, достигнув которых можно быть уверенным и т. д. (как выше).

И хотя каменщик здесь несправедливо корит архитек&тора, гораздо несправедливее порицает меня наш автор. Верно, что при строительстве зданий существуют границы надежности (лежащие ниже наибольшей прочности поч&вы), за которые обычно не дозволяется выходить, причем они бывают различными в зависимости от размеров кон&струируемого сооружения: скромные домишки могут без&опасно располагаться даже на песке, и он для них не менее надежная опора, чем камень — для высотных башен. Но совершенно неверно при закладке основ философии пола- гать, будто существуют какие-то границы сомнения, лежа&щие ниже наибольшей достоверности, в пределах которых мы могли бы благоразумно и с безопасностью успокоиться. Ведь суть истины — в нераздельности, и потому может случиться, что вещь, которую мы не признаём в высшей степени достоверной, хотя она и представляется вероятной, окажется совершенно ложной; и конечно, не проявит себя здравым философом тот, кто заложит в основание всей своей науки положение, которое, как он знает, может затем оказаться ложным. В самом деле, что ответит он скептикам, преступающим все границы сомнения? Каким образом сможет он их опровергнуть? Разве что причислит их к без&надежным и отверженным. Прекрасно; однако к какому разряду отнесут они его самого? И ведь нельзя считать, будто их секта давно изжила себя. Она и ныне великолеп&нейшим образом процветает, и почти все, кто считает себя несколько умнее других, не находя в общераспространен&ной философии того, что бы их удовлетворило, и не усмат&ривая другой философии, более истинной, перебегают в ла&герь скептицизма. Это главным образом те, кто требует, чтобы им доказали существование Бога и бессмертие чело&веческой души. Таким образом, то, что проповедует здесь наш автор, являет очень дурной пример, тем более что он слывет эрудитом: его высказывания свидетельствуют, что он не считает возможным опровержение заблуждений скеп&тиков-атеистов; таким путем он, насколько это в его силах, поддерживает их и укрепляет. А именно, ни один современ&ный скептик на практике не сомневается в том, что у него есть голова, что два плюс три составляют пять и т. д.; одна&ко они утверждают, что лишь пользуются этими постулата&ми как истинными, поскольку они таковыми представляют&ся, однако не могут быть в них уверены, потому что ни&какие достоверные аргументы их к такой вере не побуж&дают. И так как им не представляется подобным же обра&зом, что существует Бог и что человеческая душа бессмерт&на, они даже на практике не считают нужным пользоваться этими истинами — разве только им раньше докажут их с помощью аргументов более достоверных, чем те, на основе которых принимается на веру все кажущееся. А поскольку мое доказательство носит именно такой характер и до ме&ня — по крайней мере, насколько мне это известно — это никем не было выполнено, мне кажется, нельзя предста&вить себе более недостойной и злостной клеветы, чем та, какую пускает в ход наш автор, который на протяжении всего своего рассуждения неизменно приписывает мне и настойчиво, многократно навязывает ту единственную ошибку, в коей состоит суть учения скептиков, а именно чрезмерное, доведенное до крайности сомнение. Он поисти&не щедр в исчислении моих прегрешений. Ведь хотя он и утверждает здесь, что немалая честь — сбить все финиш&ные столбы и проникнуть в глубины, оставшиеся недоступ&ными для минувших веков, и у него нет никаких основа&ний предполагать, будто я этого не выполнил в той самой области, которую (как я сейчас покажу) он имеет в виду, тем не менее он причисляет это к моим грехам, поскольку, говорит он, слава подобная велика, но лишь в том случае, когда глубин достигают без крушения. Таким образом, он хочет уверить читателей, что я потерпел здесь крах, или, иначе говоря, впал в заблуждение; однако он и сам в это не верит, и у него нет ни малейшего основания для таких подозрений. Ибо, конечно, если бы он мог измыслить хоть самый малый повод обвинить меня, что я заблуждаюсь на том пути, коим я привожу ум от познания собственного бытия к познанию бытия Бога и к отличению себя самого от тела, он, несомненно, не упустил бы его в своем столь пространном, многословном, совершенно бездоказательном рассуждении; и он гораздо охотнее подчеркнул бы эту мою ошибку, чем стал бы всякий раз (как он поступает) ухо&дить от вопроса, когда сама тема требует его постановки, и нескладно изображать меня рассуждающим, является ли мыслящая вещь умом. Итак, у него не было никаких пово&дов обвинять меня в ошибочных положениях, ибо я с по&мощью своих положений впервые ниспроверг сомнение всех скептиков. Он сам признает, что деяние это заслужи&вает высокой хвалы, и тем не менее он настолько бесстыден, что причисляет меня к скептикам и относит на мой счет то самое сомнение, которое с гораздо большим правом может быть приписано всем прочим смертным, до сих пор это сом&нение не опровергнувшим. Между тем каменотес —

Отвечает, в-пятых: Метод твой слабосилен; а именно, поскольку напряжение превышает его возможности, метод этот ни к чему не приводит. Зову в свидетели и судьи тебя одного: чего ты достиг таким пышным приготовлением? Каков результат этого твоего торжественного рытья, столь всеобщего и величественного, что ты не оставил камня на камне, не пощадил даже самых прочных положений, разве лишь только это избитое: «Камень, лежащий под лю&бым слоем песка, прочен и тверд»? Однако это известно даже самым ничтожным людишкам и т. д. (как выше). Здесь я ожидал и от каменщика, и от нашего автора хоть какого-то одобрения. Но как первый из них лишь предъявил архитектору претензию, будто единственным результатом его деятельности было обнаружение камня, и скрыл тот факт, что на этом камне была выстроена затем часовня, так и наш автор только лишь сетует на мое отречение от сом&нительного, уверяя, будто единственным плодом этого от&речения явилась избитая максима Я мыслю, я существую, и ни во что не ставит основанные на этой максиме доказа&тельства бытия Бога и многих других вещей. При этом дер&зость его столь неслыханна, что он меня одного призывает в свидетели и, как в других местах, по поводу столь же не&вероятных вещей, утверждает: Так считает весь свет. Это звучит со всех кафедр. Он усвоил это от своих наставников, те, в свою очередь, от своих — и так вплоть до Адама и т. п. Все это надо принимать на веру не больше, чем клятвы людей, которые тем более охотно клянутся, чем меньше верят тому, в чем хотят убедить других. Однако каменщик —

Отвечает, в-шестых: Архитектор грешит общераспрост&раненной ошибкой, кою сам порицает в других. Он дивится тому, что все смертные говорят и уверенно утверждают: «Песчаный слой, выдерживающий нас, довольно прочен. Почва, на которой мы стоим, не ускользает у нас из-под ног и т. д.»; однако он не дивится, когда сам с той же уве&ренностью твердит: «Песок надо отбросить и т. д.».

Все это не более нелепо, чем утверждения (в сходных случаях) нашего автора.

Он отвечает, в-седьмых: Зодчий грешит ошибкой, свой&ственной только ему. Ибо вещам, кои другие люди считают достаточно прочными,— земле, по которой мы ходим, кам&ням, песку — он в соответствии со своим особым мнением противопоставляет ров, из которого выбрасываются песок, камни и прочие почвы. Образовавшийся ров он считает не просто прочным, но прочным настолько, что в него мож&но заложить фундамент массивного храма и поставить на этот фундамент такую тяжесть, что, если убрать опору, весь храм не рухнет.

Здесь каменотес несет не больший вздор, чем наш ав&тор, когда тот забывает свои собственные слова: Не допус&кай и не отвергай и т. д.

Он отвечает, в-восьмых: Зодчий грешит неразумием. А именно, он не замечает, что неустойчивость почвы — это обоюдоострый меч: уклоняясь от одного острия, он натыкается на другое. Песок для него — недостаточно прочная почва; поэтому он его удаляет и противопостав&ляет ему другое — ров, очищенный от песка; таким обра- зом, он ранит себя вторым острием, ибо неразумно пола&гается на этот ров как на нечто устойчивое.

Здесь снова следует только вспомнить слова: Не допус&кай и не отвергай. Приведенные речи об обоюдоостром мече более подобают премудрости каменотеса, чем нашего авто&ра.

Он отвечает, в-девятых: Зодчий погрешает сознательно; он по своему собственному усмотрению добровольно зак&рывает глаза на все предостережения и произвольным от&речением от всего, необходимого для постройки зданий, позволяет своему правилу себя обмануть; таким образом он строит не только то, чего выстраивать не собирался, но и то, чего более всего опасается.

Насколько это правдиво в отношении архитектора, по&казывает сооружение храма, как и мои доказательства обнаруживают, насколько это верно в отношении меня.

Он отвечает, в-десятых: Метод грешит бессвязностью: торжественно запрещая какие-то вещи, зодчий возвращает&ся к старому и, вопреки законам рытья траншеи, принима&ет отброшенное. Ты достаточно хорошо это помнишь.

Подражая этим высказываниям, наш автор забывает слова: Не допускай и не отвергай и т. д. Ибо в противном случае как осмеливается он измышлять, будто торжест&венно запрещено то, что, как он раньше утверждал, вообще не могло отрицаться?

Он отвечает, в-одиннадцатых: Зодчий грешит упу- щеньями; предписывая в качестве опоры: «Необходимо всячески остерегаться допускать в качестве истины то, что мы не имеем возможности подкрепить соответствующим доказательством», он не раз нарушает этот закон, безна&казанно и бездоказательно принимая за особенно досто&верные и истинные такие максимы: «Песчаная почва недо&статочно крепка для того, чтобы выдержать здание» и т. п.

Здесь он, подобно нашему автору, несет вздор, припи&сывая рытью траншеи (так же как наш автор приписывает отрицанию сомнительного) то, что относится лишь к соору&жению — как зданий, так и философской системы. Ибо в высшей степени правильным является требование не до&пускать бездоказательно ничего в качестве истины, когда речь идет об ее установлении и утверждении; однако, когда дело касается лишь рытья рва или же отрицания, доста&точно одного только предположения.

Он отвечает, в-двенадцатых: Искусство это не содержит либо ничего верного, либо ничего нового, но в нем очень много лишнего. І. Ведь если архитектор скажет, что под этим своим отбрасыванием песка он разумеет лишь рытье траншеи, к которому прибегают и все прочие зодчие, выбра&сывающие песок лишь в том случае, когда он недостаточно тверд для того, чтобы выдержать массу здания, он скажет нечто верное, но совсем не новое: такой ров вовсе не нов, а, наоборот, стар как мир, и его используют все архитекторы без исключения.

2. Если этим выкапываньем песка он хочет так унич&тожить песок, чтобы он весь был выброшен и от него ничего не осталось и чтобы мы считали его просто ничем, а поль&зовались бы его противоположностью (т. е. пустотой места, которое он ранее заполнял) как чем-то массивным и проч&ным, то он говорит нечто новое, но вовсе не верное, и пре&словутый ров будет хотя и чем-то новым, однако незакон&ным.
3. Если он скажет, что на основе сильных и веских дово&дов делает такой достоверный и очевидный вывод: «Я — искусный архитектор и занимаюсь архитектурой, и, одна&ко, как таковой я не архитектор, не каменщик, не носиль&щик, но вещь, от всего этого отчужденная, так что меня можно постичь до постижения этих вещей, подобно тому как постигается животное, или вещь чувствующая, до по&стижения вещи, которая ржет, рычит и т. д.», он выскажет нечто верное, но не новое, ибо такие слова звучат на всех перекрестках и этому красноречиво поучают все, кто счита&ет себя опытным в архитектуре; и если зодчество включает в себя также конструкцию стен, то искушенными в этом искусстве будут считаться все, кто смешивает известь с пес&ком, кто обтесывает камни, подносит материалы,— одним словом, все строительные рабочие до единого.
4. Если он скажет: «Я доказал с помощью сильных, про&думанных доводов, что я действительно существую и яв&ляюсь опытным архитектором и, пока я существую, поисти&не нет ни архитектора, ни каменщика, ни носильщика», он выскажет тем самым нечто новое, но совершенно невер&ное, все равно как если бы он сказал, что существует живот&ное, но нет ни льва, ни волка и т. д.
5. Если он скажет, что возводит здания, т. е. пользуется искусством архитектуры для сооружения различных строе&ний, причем пользуется так, что посредством акта рефлек&сии вдумывается в свои действия и их созерцает, или, иначе говоря, знает и рассматривает себя в процессе строительст&ва (что поистине означает осознавать себя и обладать созна&нием какого-то акта) — а это является свойством архитек&туры, т. е. искусства, стоящего выше, чем опыт носильщи- ков,— и, таким образом, он является архитектором, в этом случае он скажет то, чего пока еще не сказал, но что должен был бы сказать и чего я от него ожидал; часто — да, очень часто — замечая эти его бесплодные родовые муки, я поры&вался вставить: безусловно, он говорит нечто верное, но не новое, ибо мы когда-то слышали это от наших наставников, те — от своих, и так, полагаю я, вплоть до Адама.

Далее, если он это и скажет, сколько останется еще не&решенных вопросов! Сколько излишнего многословия! Сколько пустой болтовни! Сколько замысловатых ухищре&ний ради бахвальства и надувательства! К чему все эти раз&говоры о зыбкости песка и обвалах земли, о лемурах — дутых страшилищах? И где предел этому рытью рва, на&столько глубокого, что от него не остается почти ничего? К чему столь длительные, столь затянувшиеся блуждания по чужим берегам и уделам, вдали от чувственных вос&приятий, посреди призраков и теней? Что все это дает для. воздвижения храма — словно его нельзя построить, не перевернув вверх дном мир? Для чего вся эта порча мате&риалов, когда старые породы отбрасываются, применяются новые, а затем отбрасываются и эти и вновь применяются старые? Быть может, потому, что, пока мы находимся в хра&ме или перед лицом повелителей, мы должны вести себя иначе, чем в кабаке и харчевне, и для нового культа учреж&даются новые таинства? Но почему бы, отбросив прочь все уловки, не выставить на всеобщее обозрение истину в таких ясных, прозрачных и кратких словах: «Я строю, у меня есть сознание этого строительства, а значит — я архитек&тор»?

6. Наконец, если он скажет, что строить дома и пред&определять в уме расположение покоев, комнат, галерей, дверей, окон, колонн и т. д., а затем • возглавить в этом строительстве плотников, каменобойцев, каменотесов, кро&вельщиков, носильщиков и прочий рабочий люд и руково&дить их трудом свойственно именно архитектору, посколь&ку никакие другие мастера этого не умеют, то он выразит нечто новое, но не верное; притом это будет впустую и не вызовет у нас признательности — разве только он прибере&гает что-либо глубоко от нас скрытое (ведь это — единст&венное его прибежище), что в свое время он явит, как из волшебного фонаря, нашему изумленному взору. Но доколе мы можем этого ожидать, чтобы не впасть в полное отчая&ние?

Ответ последний: Я полагаю, ты здесь дрожишь за свое искусство, которое ты любишь и лелеешь (я тебе это про- щаю), которое нежно целуешь как свое ненаглядное дети&ще. Ты опасаешься, как бы после обвинения его в стольких грехах (сам видишь — оно повсюду дало трещины и течь) я не предал его древнему остракизму. Не бойся, я тебе друг. Я превзойду твои ожидания либо поистине их обману: я буду молчать и выжидать. Я тебя знаю, знаю остроту и про&ницательность твоего ума. Как только у тебя появится вре&мя для размышления, и особенно когда ты в тайном уедине&нии вновь обратишься к своим преданным тебе правилам, ты отрясешь с них прах, смоешь грязные пятна и явишь нашему взору чистое и отточенное зодческое искусство. Сейчас же удовольствуйся этим и продолжай дарить мне внимание, пока я продолжаю отвечать на твои вопросы; исходя из них, я, стремясь к полноте и краткости, лишь слегка коснулся здесь арок, оконных проемов, колонн, га&лерей, и т. д.

Но вот план новой комедии.