Вместо введения «Невы державное теченье...»
Памяти Моисея Самойловича
Я никогда не был «официальным» учеником профессора Кагана. В моем учебном плане студента, а потом и аспиранта не числились обязательные предметы, которые я должен был прослушать у Моисея Самойловича, а затем отчитаться по ним.
И, тем не менее, все годы пребывания в Ленинградском (Санкт-Петербургском) государственном университете (студент - аспирант - докторант, а потом уже и преподаватель) я был постоянным его учеником. Попав еще студентом почти случайно на одну из его лекций о Петербурге, я был навсегда заворожен той мерой таланта, такта и безумного педагогического мастерства, которые покоряют навсегда. И я стал постоянным его неофициальным студентом. Отчетливо осознаю, что именно благодаря ученичеству у Моисея Самойловича я сам стал не самым плохим лектором, если верить опросам моих студентов и аспирантов разных поколений.Думаю, случай мой не уникальный. Способ интерпретации культурных феноменов, который близок мне, далеко не всегда совпадает с идеями М. С. Кагана. Да и вообще, как это ни парадоксально звучит, научно-педагогический феномен Моисея Самойловича выражается в том, что, воспитав сотни (если не тысячи) неформальных учеников, прямых своих последователей он почти не оставил. Теория общения, аксиология, теория искусства, онтология, системный подход - все эти, как и многие другие, проблемы затронуты в его фунда- ментальных работах[3]. Огромное количество гуманитариев пользуется его методологией, но на вопрос, кто же реально продолжает развивать идеи, которые Моисей Самойлович завещал будущим поколениям исследователей, ответить не так просто. На мой личный взгляд, эта ситуация чрезвычайно плодотворная. Какие классические или же экзотические цветы произрастут из тех семян, которые посеял Моисей Са- мойлович, - известно одной Бесконечности (я бы сказал - одному Богу).
Очень хотелось назвать эти строки о Моисее Самойловиче «человек-вихрь».
Но нет, не вихревое движение его таланта определяли суть жизненной позиции мэтра. Были другие вихревые потоки. Это когда вереницы молодых и не очень юных поклонниц и поклонников не давали ему проходу, где бы он ни находился. В коридоре философского факультета, в очередном дворце после блестящего доклада, за границей с неожиданной импровизацией на французском языке или даже в фойе ленинградского Института марксизма- ленинизма, куда чаще ходили не за ленинизмом, а за Каганом.Образ Моисея Самойловича сочетается в моем воображении с размеренным и мощным течением Невы - той главной питерской магистрали, вокруг которой разворачиваются важнейшие петербурговедческие сюжеты ученого. С какими преградами справлялись эти мощные волны в разные периоды творческого становления Учителя - он сам поведал в своей автобиографической книге «О времени, о людях, о себе»[4].
Но вернемся к Петербургу. Несомненно, что основное свойство петербурговедческой концепции М. С. Кагана - полная обращенность в общие теоретические установки ее создателя. Если определить основную доминанту этой концепции, то смысл ее раскроется в антитезе «Души» и «Логоса», причем концепция М. С. Кагана явно склоняется к ло- госному рассмотрению текста Петербурга. Моисей Самойлович всю свою творческую жизнь отстаивал приоритет теоретико-системного подхода к объектам культурологического анализа, что в полной мере сказалось и на его интерпретации истории культуры «Града Петрова». Кроме того, даже в теме Петербурга исследователь искал фундаментальные онтологические основания, делая ее главной темой русской культуры. Для М. С. Кагана несомненным всегда оставался факт позитивной реализации европейского проекта Просвещения на русской почве, символом которого, собственно, и является феномен Санкт-Петербурга.
С этой точкой зрения проще всего согласиться. Но для меня - как исследователя и в какой-то степени оппонента - особое значение имели те трансформации, которые так или иначе прослеживались во взглядах Кагана за последние 10-15 лет его жизни - в годы создания фундаментальных работ о Петербурге.
Дело в том, что кажущаяся неизменность концепции на самом деле не была таковой. Несомненна эволюция, проявившаяся в нескольких главных направлениях. Я не случайно говорю об эволюции, трансформации взглядов философа, поскольку в какой-то мере был свидетелем этого процесса, а кроме того, однажды оказался одним из объектов нелицеприятной критики со стороны М. С. Кагана.
Пожалуй, можно начать именно с этого последнего пункта. Высказываясь в отношении изданного в 1993 г. группой молодых философов альманаха «Метафизика Петербурга»[5] на страницах первого издания книги «Град Петров в истории русской культуры» М. С. Каган строго порицал некоторых из его авторов, как можно было понять, за полное непонимание «души Петербурга» (впрочем, с удивительно точной, на мой взгляд, - анциферовской отсылкой к этой самой «душе» М. С. Каган тоже не был вполне согласен). Надо отметить, что буквально через несколько страниц он отдает должное создателям «Метафизики Петербурга», написанной, если следовать М. С. Кагану, «во имя воссоздания, казалось бы, безвозвратно утраченного самосознания города». И хотя М. С. Каган не отрицал «глубокого осмысления феномена Петербурга», предпринятого в этом сборнике, много говорил на страницах своей собственной книги о диалогичности и амбивалентности, парадоксальности и трагизме судьбы Города и даже о Петербурге как «убийце» Пушкина, неприятие позиции исследователей, имевших другой взгляд на вещи, в конечном итоге дал о себе знать[6]. Вот тут и возникла в качестве объекта критики моя скромная персона.
Традиции амбивалентного анализа судьбы Петербурга имеют давнюю историю. Более того, большинство анализов по истории и культуре великого города следуют именно этой традиции - будь то классические тексты А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Ю.М. Лотмана или же современные «ернические» повествования, ведущие начало от прозы В. Шефнера, А. Володина и М. Веллера. Эти традиции заложены историей культуры Петербурга, воспроизводившей иногда трагические страницы бытия государства Российского.
Между тем в книгах М. С. Кагана почти всегда отсутствуют содержательные ссылки на «трагический Петербург», изображенный в приоритетных работах В. Н. Топорова, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, С. Волкова - классиков такого подхода в отечественном петербурговедении. Налицо последовательная позиция отстранения, позитивная направленность на развитие собственной концепции.Справедливости ради отмечу, что такие ссылки появляются в учебнике М. С. Кагана «История культуры Петербурга»[7], написанной по мотивам первого издания «Града Петрова», что, на мой взгляд, стало первым шагом в относительной эволюции взглядов выдающегося мыслителя.
Честно скажу, я несколько раз пытался обсудить эту непростую тему с Моисеем Самойловичем, но каждый раз мэтр мягко прерывал дискуссию, показывая, что спор вряд ли возможен. Впрочем, и я понимал, что разговор с учителем, который воспринимал в тот момент мою любовь к Петербургу весьма своеобразно, попытку собственного чтения текста Города за воспламененное воображение, - такой разговор требовал особого настроя. Или же он не был нужен совсем. И само отсутствие этого разговора многому меня научило.
Впрочем, именно с этой отправной точки несогласия, как я теперь хорошо понимаю, началась наша дружба с Моисеем Самойловичем.
Я с особым трепетом открывал второе издание книги Кагана[8], пытаясь найти на ее страницах хотя бы какие-то отзвуки несостоявшейся дискуссии. Ведь сам Моисей Самой- лович особо подчеркивал в своей книге (и в первом, и во втором ее изданиях), что «важной приметой интеллигентности, порожденной всей историей этого уникального города, была толерантность, терпимость к чужому мнению, как бы ни отличалось оно от твоего собственного, а значит - готовность к диалогу»[9].
И я нашел ответы на некоторые свои вопросы, которые окончательно утвердили меня во мнении, что жизнь подарила мне встречу с уникальным человеком.
Для начала сравним две цитаты. Первая из них - одна из ключевых идей Н. П. Анциферова.
«Не следует задаваться совершенно непосильной задачей, - пишет автор, - дать определение духа Петербурга. Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести "чувство" Петербурга», вступить в проникновенное общение с гением его местности»[10].
По мнению М. С. Кагана (это тоже одна из ключевых идей его петербурговедческой концепции), «если для европейской живописи Нового времени, в которой родился самостоятельный жанр городского пейзажа, город представлял интерес прежде всего как пластическое воплощение определенного образа жизни, то для писателей город оказался прежде всего местом жизни и деятельности населивших его людей, а его архитектурный облик они рассматривали в прямой связи с его деятельным наполнением. Такой взгляд на отношения искусства и культуры, в частности культуры города, объясняет, почему во всем последующем анализе истории Петербурга будет столь большое внимание уделяться воплощающему его «душу» его художественно-образному самосознанию - не случайно в посвященных этому городу исследованиях так часто характеристика его жизни и культуры могла сводиться к анализу рождавшегося в нем искусства, прежде всего художественной литературы.[11]
Уже здесь становится понятным главное. М. С. Каган подходит к феноменологии петербургской культуры и к герменевтике ее истории как культуролог, отстраняясь (сознательно или нет) от философско-метафизического взгляда, но оставаясь на позициях онтологии культуры. Большинство же его предшественников первоочередное внимание уделяли метафизико-архитектоническому проекту Петербурга. Последний включает в себя «мистический» опыт постижения Города, который ведет свои истоки от восприятия фигуры Петра Великого (царя-преобразователя-святого-дьявола) и от пушкинского «Медного всадника» с его антитетическим единением символа бессмертной красоты-как-решетки («твоих оград узор чугунный...») и фатума, ведущего к безумию и смерти («тяжелозвонкое скаканье по потрясенной мостовой») .
Тема смерти - вот та ключевая проблема, тот водораздел, по которому проходит линия различия между метафизическим (архитектоническим) пониманием судьбы Петербурга и тем системно-культурологическим - уникальным в своем роде - подходом, который развивал М. С. Каган, описывая Петербург в первую очередь как город жизни. Я думаю, что оба взгляда имеют право на существование, тем более что к такой позиции в конце своего творческого пути склонялся и сам М. С. Каган.
Уже после кончины философа в свет вышла удивительная книга. Е. Г. Соколов проделал уникальную работу, проведя ряд откровенных диалогов с М. С. Каганом по самым важ- ным аспектам его философско-культурологической концепции. Материал этих бесед и составил основу вышедшей книги диалогов между М. С. Каганом и Е. Г. Соколовым. Конечно же, в этих диалогах не могла не прозвучать тема Петербурга10, и именно это издание для меня стало открытием «нового Петербурга» М. С. Кагана. Конечно, это не радикальное изменение позиции. Это мудрый взгляд исследователя, поставившего своей задачей углубление своей точки зрения, расширение горизонта культуры Петербурга. Как пишет сам М. С. Каган, именно эта позиция стала для него определяющей во втором издании «Града Петрова»[12].
Изучение петербурговедческой концепции М. С. Кагана еще только начинается. На мой взгляд, обращение к ней сегодня крайне необходимо, поскольку в диалоге с выдающимися современниками, возможно, рождается необходимая мера ответственности за произнесенное и написанное слово.
Тема поэтики Петербурга, конечно же, не нова. Даже странно, что до сих пор не появилось книги с таким названием - и это при огромном массиве текстов, написанных и о поэтике, и собственно о Петербурге. Приоритетные работы по семиотике, истории и метафизике Петербурга, а также по поэтике русской литературы, которые имеются сегодня[13], не до конца восполняют этот пробел.
Для автора этой книги, написавшего довольно много работ о Петербурге, наиболее важным было отразить личную точку зрения на поэтику Петербурга как совокупность исто- рико-культурных, художественно-эстетических и стилистических качеств, определяющих его своеобразие как феномена мировой и отечественной культуры. Внутреннее устройство городской культуры, специфическая система ее компонентов и их взаимосвязь между собой также выступают предметом авторского анализа. Естественно, исходя из первоначальных смыслов поэтики, одним из решающих элементов в разговоре о Петербурге становится художественный текст Города, созданный великими писателями, музыкантами, архитекторами, имеющими непосредственное отношение к интерпретации петербургского текста русской культуры.
Книга состоит из двух частей. Первая часть «Город как личность» включат в себя цикл очерков, посвященных различным аспектам истории и актуального бытия петербургской культуры. Вторая часть «Петербургский текст и стиль» знакомит читателя с авторским пониманием особого пути петербургской философии, связанной не только с осмыслением феномена Петербурга, но и с собственным опытом работы в этом направлении. В качестве приложений публикуются материалы дискуссии «Этос Петербурга», в которой автор принимал непосредственное участие, а также программа курса «История и культура Санкт- Петербурга», который читается на философском факультете Санкт-Петербургского государственного университета (СПбГУ).
Некоторые очерки были изданы автором в качестве отдельных статей. В книге они публикуются в переработанном и дополненном виде. Во всех необходимых случаях указываются выходные данные первых публикаций.