VIII
Нравы и занятия женщин в общем менее далеки от истинных нравов, чем наши, и вполне очевидно, что так оно и должно быть не только в силу физического сложения женщин, привязывающего их к домашнему очагу, но и ввиду преследуемой нами при их порабощении цели — сделать их приятными. Мы, мужчины, всегда любим истинные нравы, хотя своим безрассудным поведением чрезвычайно удаляемся от них.
Природа создала женщин более слабыми, чем нас; но должны ли мы злоупотреблять этим, узурпировать свое моральное превосходство над ними и лишить их права на социальное равенство с нами? п
Если они и столь несовершенны, какими они в действительности являются, и если мы из-за них в высокой степени несовершенны, если они фальшивы и извращены, если внутренний их облик нас отталкивает, тогда как внешний привлекает, — кого нам винить в этом, если не себя самих, навязавших им законы и поставивших их, таким образом, в необходимость ничем не брезговать, чтобы мстить за это, обходить законы и в свою очередь предписывать законы нам?.
В своей Республике Платон установил общность женщин, но он не учел, что она несовместима с состоянием законов, которое он оставил в силе. А она действительно с ним несовместима, ибо состояние это не что иное, как опора собственности, собственность же на прочие земные блага необходимо влечет за собою собственность и на женщин. Скорее возможно, чтобы существовала общность имуществ наряду с правом собственности на женщин, чем общность женщин наряду с правом собственности на земные блага, и если ничто не представляется столь возмутительным, как такая общность наряду с собственностью,
11 То, что я говорю здесь о мужчинах по отношению к женщинам, я применяю и к отцам по отношению к детям.
Однако я не делаю, как то может показаться, упреков ни отцам, ни мужчинам, ибо все, что делалось вначале, делалось, не задумываясь о том, во что это выльется в будущем, а все то, что делалось с тех пор, вытекало из сделанного вначале. Мне возразят, что во всем сильный берет верх над слабым. До известной степени это так и есть, но ведь именно для того, чтобы этому противодействовать, и должно существовать общественное состояние. Ибо какая же иная суть человеческого благоденствия может быть, как не та, чтобы поставить слабого в уровень с сильным? Наше состояние законов как будто бы эту цель и преследует: оно с виду кажется опорой слабого, но оно само и есть тот сильный, против которого мы являемся более или менее слабыми; и горе слабейшему, когда он имеет дело с менее слабым: последний обычно бывает по отношению к нему тем, что состояние законов бывает по отношению к нам всем. Слабейший — неминуемая жертва, и только по счастливой случайности ему удается избежать этой участи. О нашем состоянии законов я говорю, что оно является сильнейшим, ибо даже власти, которые черпают в нем силу, — и те в цепях.то это объясняется тем, что она противоречит природе наших нравов, не имея притом никакой возможности существовать на деле.
Когда об общности женщин говорят, что она противна природе, то следует отличать природу необщественную, или дикую, от природы общественной, и далее — общественную природу разумную от неразумной, какова наша, при которой весь наш разум ограничивается сообщаемой им нам способностью стать общественно-разумными животными При таком различении, которое никогда не следует упускать из виду, общность женщин уже не представляется противной природе вообще, а лишь данной природе, природе дикой и природе общественно-неразумной.
Твое и мое по отношению к земным благам и к женщинам существует только под сенью наших нравов, порождая все зло, которое санкционируют эти нравы. А между тем рассудку вопреки наш общественный строй зиждется именно на этом зле.
Все мы его более или менее ощущаем, и этим и обусловливается постоянный безмолвный протест, превращающий большую часть из нас в воров всех видов и родов, в том числе ворующих жен и дочерей, прелюбодеев и блудников. Такому положению вещей пытаются помочь пятном позора, тюрьмами и пытками. Но средства эти, представляющие сами по себе великое зло, которое должно было бы раскрыть нам глаза на порочность нашего общественного состояния, почти ничего в этом направлении не достигают, столь естествен отмеченный протест. Не помогают также ни обещания рая, ни угроза адом, и, несмотря на эти лживые и отвратительные средства, на всю массу цивилизованных людей приходится никак не менее трех четвертей развращенных.Пусть человек, не лишенный темперамента, вкуса и такта, встретит здоровую девушку или молодую женщину с довольным видом, которым будут отличаться все женщины при состоянии нравов и который так нравится всегда, со свежим, сияющим природными красками видом, дышащим кротостью, невинностью, детской непосредст-
0 Если прочие животные не обладают присущей нам способностью становиться разумно-общественными животными, то объясняется это тем, что для обладания ею необходимо пребывать в обществе, притом в обществе неразумном, а они не использовали этого преимущества, составляющего бедствие наше и наших детей.
венностью и простотой, — и человек этот тотчас же и невольно, даже не будучи в состоянии дать себе в этом отчет, воспрянет, согретый истинными нравами, образ которых явит ему эта женщина, и забудет про иго законов, а если оно будет ему мешать — сочтет его жестоким тиранством и возненавидит. Он скажет себе: «Объект этот — благо, на которое я имею такое же право, как и все другие; отнимать его у меня — значит совершить злоупотребление по отношению ко мне. Я вижу в этой женщине все, что отвечает моим желаниям, и я хочу ее». Он сделает все для достижения этой цели, если у него имеется какая-либо надежда на успех. Вот* то, чему наши законы никогда не в состоянии будут помешать, ибо сдерживать людей или, вернее, часть людей, не сдерживая остальных, невозможно.
При состоянии нравов, где устранены были бы все препятствия по отношению к женщинам и где не приходилось бы опасаться коварных последствий общения с ними, мужчина стремился бы к ним одним, ибо только вследствие позорных наших нравов многие мужчины обращаются к иным источникам или к самим себе.
Но есть ли в человечестве какой-нибудь порок или даже недостаток, порождаемый чем-нибудь другим, а не порочностью наших нравов? И говоря, что нравы эти дурны, неужели я говорю не то же, что говорится изо дня в день, не то же, что без устали повторяют все наши моралисты? Я знаю, что, проникая до глубин извращенности, я захожу дальше, чем принято, но неужели разумно не доходить до порочной основы, и не пора ли было бы наконец после всех безуспешных проповедей мужчинам убедиться в том, что нравы наши пребывают упорно развращенными только вследствие развращенности их основы? Принято говорить, что ее причиной является испорченность мужчин. Но почему так говорят? Потому что не умеют восходить далее этой испорченности, видеть ее причину в основном пороке нашего общественного состояния — в моральном неравенстве и в собственности.