ОБ УРАВНОВЕШЕННОСТИ КАК СЕРЕДИНЕ МЕЖДУ НАДЕЖДОЙ НА БУДУЩЕЕ И ОТЧАЯНИЕМ
Так как, наконец, вообще всякое страстное желание относится к тому, чего у нас нет, а когда появляется надежда это приобрести, то перед нами как бы возни&кает желаемое, то надежда, питая наше вожделение, сопровождается каким-то чувством удовольствия; точно так же противоположное надежде чувство отчаяния, способствуя страху, что страстно желаемое не испол&нится, сопровождается чувством страдания.
Вот почему следует кое-что сказать о той уравновешенности, кото&рую надо соблюдать как вообще в отношении всякого вожделения, на исполнение которого либо есть, либо по&теряна всякая падежда, так и в особенности в отноше&нии долголетия или, вернее, всей нашей жизни в целом, прожить которую — это предмет наших пламенных же&ланий, причем отчаяние в выполнимости этого достав&ляет нам тяжкие страдания.Итак, прежде всего надо вообще понять следующее: все, что нас ждет в будущем, и именно все относящиеся к нему вещи,— все это отчасти не принадлежит, отчасти же принадлежит нам. Иначе говоря, мы не должны пи&тать твердой уверенности в том, будто желаемое несом&ненно наступит, ибо вследствие какой-нибудь случай&ности дело может обернуться иначе; но мы не должны также предаваться отчаянию, полагая, что желаемое ни в коем случае не исполнится, ибо может случиться, что никаких препятствий к его исполнению не встретится. Таким образом, получается, что мы не лишены какой-то надежды и тем самым некоторого удовольствия; с дру&гой стороны, не совсем обманутые в своих надеждах, мы не испытываем страдания.
Между мудрецом и глупцом существует та разница, что мудрец хотя и питает надежду на будущие [блага], однако от них не зависит и в то же время наслаждается тем, что у него есть (замечая при этом, как велико его достояние и как приятно): он также с благодарностью вспоминает о прошлых [благах]; жизнь же глупца, как я указывал раньше, тягостна и тревожна, так как она вся обращена к будущему.
Сколь многих можно видеть людей, которые не пом&нят о прошлых благах и не наслаждаются настоящими! Они только и делают, что ждут будущих благ, и бы&вают удручены горем и страхом из-за ненадежности этих последних, жестоко страдая от запоздалого созна&ния бесплодности своих забот о деньгах, о власти, бо&гатстве или о славе, которые не принесли с собой тех удовольствий, ради приобретения которых ими были предприняты столь многие и тяжкие труды.
Я уже не говорю о других, которые по малодушию и находясь в стесненных обстоятельствах отчаиваются во всем. Этого рода люди большей частью бывают злонамерен&ными, завистливыми, несносными мракобесами, злоре&чивыми и отвратительными.Я утверждаю даже, что мудрец хранит благодарную память о прошлых благах, ибо не могу не сожалеть о том, что мы слишком неблагодарны по отношению к прошлому, что не всякое испытанное нами благо мы запечатлеваем в памяти и причисляем к удовольствиям, между тем как нет более верного удовольствия, чем то, которое уже не может быть у нас отнято. Как раз именно текущие блага не могут считаться совершенно надежными: какой-нибудь случай может их погубить. Будущие блага сомнительны и ненадежны; самое на&дежное — это то, что было в прошлом.
К благам же прошлого я причисляю не только блага, которыми нам суждено было обладать, но и удавшийся нам уход от бедствий, которые могли бы с нами при&ключиться, точно так же как избавление от бедствий, которые с нами действительно приключились, но могли бы быть более длительными; сюда же я отношу воспо&минание и размышление об этих [вещах], как и радость по поводу того, что указанные бедствия были нами му&жественно перенесены.
Что касается желания продлить свою жизнь до бес&конечности, то я уже сказал, что мудрец должен такое желание отбросить, ибо оно явно ведет к отчаянью, ко&торое не может не сопровождаться страданием и пе&чалью. Такое поведение мудреца подсказывается мыслью, что жизнь, длящаяся бесконечно, не может до&ставить нам большего удовольствия, чем жизнь, ограни&ченная во времени, если только мы правильно опреде&лили, что следует понимать под удовольствием.
Так как правильное определение границ удовольст&вия — это не что иное, как представление о том, что ве&личайшее удовольствие есть свобода от страдания или тревоги (мы уже указывали на это выше), то ясно, что удовольствие не может сделаться ни большим, ни мень&шим в результате большей длительности времени, точно так же как оно не уменьшается и не становится более слабым от его краткости.
И хотя и кажется, будто ожидаемое продленное удовольствие, или удовольствие долгой жизни, делает удовольствие настоящего более интенсивным, однако так бывает лишь у того, кто при определении границ удовольствия руководится не правильным суждением, а суетной страстью и так настроен, словно тогда, когда его не будет или когда прекратится его жизнь, он будет испытывать страдание от отсутствия того удовольствия, которое он испытывал бы, если бы продолжал жить.
По&этому надо, как я советовал раньше, принимать во вни&мание, что так как смерть не причиняет нам никаких страданий, то лучше всего наслаждаться [отпущенной] нам жизнью смертных, не примысливая к ней никакого неопределенного времени и отбросив стремление к бес&смертию.Вот почему, так как природа предписывает ограни&чивать телесные удовольствия, а желание бессмертия эти границы стирает, необходимо, чтобы на помощь явился ум, или разум, который, учитывая, как подобает, эти границы и изгоняя желание вечной жизни, сделал бы жизнь во всех отношениях совершенной и привел бы нас к тому, что мы, довольные этой жизнью, не чувст&вовали бы никакой потребности в ее вечности.
Мало того, мы как раз тогда не будем обмануты в наших удовольствиях, когда участь смертных заставит нас уйти из жизни, поскольку при указанных выше условиях мы достигнем, конечно, прекрасного и к тому же радостного завершения наилучшего образа жизни и будем уходить из нее как насытившиеся ее гости и как люди, выполнившие те обязанности, для выполнения которых мы ее обрели.