12* 339 ниє к таинствам ортодоксальной веры, и что, следуя слову апостола: Мы знаем, что Христос распят, и сло&вам церковной песни: Мы знаем, что Христос воскрес из мертвых, можно утверждать, что мы знаем о троич&ности бога, о том, как божественное тело пресуществ&ляется в таинстве евхаристии, и тому подобные вещи.
Я не говорю уж о том, что существует знание, которое называют знанием священных вещей, и что обычно к знаниям причисляют схоластическую теологию. Имен&но поэтому с самого начала, уже в заглавии, мы заявля&ем, что не будем нападать здесь на знания подобного рода. Действительно, это не знание в аристотелев&ском смысле, поскольку тут нет соединения очевидно&сти и уверенности и в основу всего положены не дока&зательства, опирающиеся на естественные первопри&чины, а лишь вера, которая находит себе опору в от&кровении и божественном авторитете. Поэтому обычно здесь речь идет не столько о знании, сколько о вере, и в этих случаях мы можем говорить о себе скорее «мы верим», нежели «мы знаем»: это делает понятным то, что наше заглавие не затрагивает веру. Чтобы не давать повода для насмешек, я решил вначале сказать это кратко и добавить к нашим словам еще и слова бла&женного Августина: Во всех прочих делах мы имеем дело лишь с вероятностью, но когда речь заходит о предметах веры, то отпадают всякие «может быть» 223. Далее, знанием можно было бы назвать некое опыт&ное знакомство с видимыми предметами. Так, напри&мер, я говорю про себя: я знаю, что я теперь сижу, а не стою, что сейчас день, а не ночь, что я голоден, а не сыт, что я дома, а не на площади. Точно так же я знаю, что мед мне кажется скорее сладким, чем горь&ким, огонь — горячим, а не холодпым, снег — белым, а не черным, Солнце — светлым, а не темным. Чтобы не вызвало чьего-либо недовольства наше препебрежепие столь ясными и известными вещами, мы предупреж&даем, что выступаем здесь отнюдь не против подобного рода знания. Однако и оно исключено из нашего за&главия. Если определить знание как достоверпое, оче&видное познание какой-либо вещи, полученпое путем раскрытия необходимой причины и доказательства, то им нельзя называть опытное знание или знание явле&ний. Однако хотя мы выступаем лишь против твоего, аристотелевского, знания, ты переходишь от схоласти&ческого к обычному употреблению этого слова и, путая оба эти знания, тотчас возражаешь: Что же? Если зна&ния не существует, го, выходит, мы не знаем, что огонь горяч и в полдень светит Солнце? и т. д. Предвидя это, мы и решили точно указать тот вид знания, который мы здесь отвергаем. Поясню различие обоих этих ви&дов и смысл нашей затеи на таком примере: на во&прос «сладок ли мед?» я отвечаю, что да: в самом деле мед мне кажется сладким всякий раз, когда я ощу&щаю сладость языком и чувствую ее иёбом. Если ты спросишь меня затем, знаю ли я, что мне мед кажется сладким или что я ощущаю сладость меда на вкус, то я отвечу: да, знаю, и я согласен признать, что о по&добных вещах существует знапие, понимаемое таким образом. Но если теперь ты задашь мне вопрос, зпаю ли я, что мед действительно сладок от природы, сам по себе, то тут я, наконец, признаюсь, что не знаю ни необходимой причины, ни доказательства, в силу которого дело бы обстояло именно так. В то же время есть много оснований подозревать, что мед от приро&ды ни горек, ни сладок, и только от моего состояния зависит, каким он мне кажется. Вот это и есть то знание, против которого мы будем выступать. Сна&чала мы опровергнем то доказательство, которое слу&жит, как думают, его лучшей опорой, затем покажем особо, что мы не можем обладать знанием, т. е. досто&верным и очевидным познанием, позволяющим без&ошибочно и наверняка утверждать, какова именно дан&ная вещь от природы, сама по себе и в силу внутрен&них, необходимых, непреложных причин.