УДОВОЛЬСТВИЕ, в КОТОРОМ состоит СЧАСТЬЕ, ЕСТЬ ТЕЛЕСНОЕ ЗДОРОВЬЕ И НЕВОЗМУТИМОСТЬ УМА
Существуют, согласно указанному несколько выше, два рода удовольствий, из которых одни можно рас&сматривать как статические, или заключающиеся в по&кое, так что они представляют собой не что иное, как примиренность, успокоенность и полную освобожден&ность от беспокойства и страдания; другие же состоят как бы в движении, а именно в приятном движении, сопровождающемся радостью, весельем и всевозмож&ными приятными чувствами, как бы чем-то сладостным и щекочущим: нечто подобное бывает, например, с че&ловеком, когда, испытывая голод и жажду, он ест и пьет.
Но здесь может быть задан вопрос: в чем же со&стоит счастье? В обоих ли видах удовольствия или в од&ном из них, и если в одном, то в каком именно?На этот вопрос я отвечаю: удовольствие, в котором состоит счастье, или цель блаженной жизни, есть удо&вольствие первого рода, т. е. непреходящее статическое удовольствие, которое поэтому есть не что иное, как те&лесное здоровье и невозмутимость ума.
Вот почему и тогда, когда мы вообще говорим, что удовольствие — это цель блаженной жизни, мы на са- мом деле далеки от того, чтобы подразумевать под этим удовольствия гуляк или других людей, утопающих в роскоши, смысл которых в самом движении или в не&посредственном переживании наслаждения, выражаю&щемся, конечно, в приятном и сладостном чувственном раздражении. Так толкуют наше мнение некоторые не&знакомые или несогласные с нашими взглядами люди135, либо так или иначе враждебно против нас настроенные. Мы же — подчеркиваю это еще раз — подразумеваем здесь лишь то удовольствие, которое состоит в отсутст&вии телесных страданий и невозмутимости духовного мира.
Ибо ни постоянные пиршества и попойки, ни даже любовные утехи с мальчиками и женщинами, ни изы&сканные рыбные блюда или какие бы то ни было дру&гие лакомства роскошного стола не порождают прият&ной жизни; а порождает ее разум в сочетании с уме&ренностью и ясностью духа, разум, исследующий при&чины, по которым что-либо должно быть избрано или отвергнуто, и рассеивающий предубеждения, порож&дающие величайшую смуту в умах.
Чтобы понять, однако, почему лишь этот род удо&вольствия может быть целью, следует заметить, что природа непосредственно, как к своей цели, стремится только к статическому удовольствию, основанному на отсутствии страданий или неприятностей.
Ибо дина&мическое удовольствие представляет собой не цель природы, но лишь как бы средство для достижения проч&ного статического удовольствия и должно служить сво&его рода приправой к действиям, необходимым для уни&чтожения страданий или неприятного состояния. На&пример, так как голод и жажда представляют собой неприятное состояние и беспокоят живое существо, то непосредственная цель природы — привести живое су&щество в такое состояние, при котором оно было бы сво&бодно от этой неприятности; но поскольку это может быть достигнуто лишь в процессе еды и питья, то при&рода придала самому этому процессу приятность, чтобы живое существо охотнее приступало к еде и питью.И хотя обычно неправильно действующие, а именно неразумно и неумеренно увлеченные, люди делают в определенном смысле своей целью удовольствие, сос&тоящее и в движении, однако призванная на помощь мудрость устанавливает порядок и соразмерность удо&вольствий и учит нас, что целью блаженной жизни дол&жна считаться, как мы уже сказали выше, та цель, ко&торая соответствует природе. В самом деле, руководи&мые самой природой, мы все наши действия направляем на то, чтобы избавиться от телесных страданий и смя&тения духа. И там, где эта цель достигнута, утихает любая душевная буря, и для нас уже нет ничего боль&шего, что мы стали бы высматривать, как бы чего-то ища, и что сделало бы более совершенным наше телес&ное и духовное благо. Ведь мы тогда лишь чувствуем потребность в удовольствии, когда его отсутствие при&чиняет нам страдание; когда же мы не страдаем, мы не чувствуем никакой потребности в удовольствии 136.
Отсюда вытекает, что величайший предел удоволь&ствия, или высшее удовольствие,— это избавление от страдания, или то состояние, которое наступает после такого избавления. Ибо везде, где есть место удоволь&ствию, там, до тех пор пока оно продолжается, нет ме&ста ни страданию, ни боли, ни тому и другому вместе. Отсюда также следует, что, достигнув своего предела в избавлении от страдания, высшее удовольствие может, конечно, видоизменяться и внутренне разнообразиться, но оно не может ни умножаться, ни усиливаться.
Ведь до тех пор, пока природа не устранила окончательно всякое страдание, она допускает возрастание удоволь&ствия; когда же всякое страдание устранено, природа не терпит дальнейшего развития удовольствия в сто&рону усиления, допуская лишь некоторые незначитель&ные и мало необходимые видоизменения, которые не способствуют нашему избавлению от страданий.Мало того, отсюда вытекает, что не правы те рети&вые насмешники 137, которые усматривают нашу ошибку в том, что мы якобы не считаем упомянутое выше со&стояние свободы от всяких страданий чем-то средним между страданием и удовольствием, а напротив, так смешиваем это состояние с другим членом градации, что считаем его состоянием не только удовольствия, но даже высшего удовольствия. Ведь, будучи свободны от страдания, мы радуемся этой свободе и безболезненному состоянию, а все, что доставляет нам радость, есть удо&вольствие, так же как все, что нас угнетает, есть стра&дание: отсюда следует, что отсутствие всякого страда&ния по праву называется удовольствием. В самом деле, подобно тому как по утолении голода и жажды само устранение мучительного состояния влечет за собой чувство удовольствия, так и во всех других случаях чувство удовольствия неразрывно связано с устране&нием страдания.
Вышеизложенное объясняет нам также различие — вопреки мнению тех, кто его отрицает,— в силу кото&рого упомянутое среднее состояние называется скорее удовольствием, чем страданием. Ведь когда исчезает удовольствие, тягостное состояние наступает не сразу, если только место удовольствия не заступило случайно страдание; по прекращении же страдания, напротив, мы испытываем радость даже в том случае, когда удо&вольствие, вызываемое чувственным возбуждением, не наступило. Отсюда можно также понять, сколь велико удовольствие не испытывать страданий. Если же кто- нибудь этого не понимает, пусть спросит тех, кто стра&дает мучительными болезнями.
Что же касается тех, кто высмеивает нас, говоря, что удовольствие, как мы его понимаем,— это некий род сонного состояния, а также тех, кто упрекает нас в косности, то, говоря так, они не принимают во внима&ние, что указанный нами род удовольствия — это не просто оцепенение, а скорее такое состояние, при кото&ром все жизненные отправления совершаются спокойно и одновременно с приятностью.
Ибо мы, конечно, не хо&тим, чтобы жизнь мудреца была похожа на бурный, стремительный поток, но из этого не следует, что мы желали бы, чтобы она была похожа на стоячую, мерт&вую воду. Мы скорее желаем, чтобы эта жизнь была похожа на воды реки, ровно и плавно текущие. Вот по&чему я утверждаю, что удовольствие мудреца есть не что-то косное, но такое удовольствие, которое разум сделал для себя прочным.Однако перестанем заниматься возражениями на&ших противников и, вернувшись к нашей основной теме, постараемся развить ее дальше. У нас сущест&вуют два блага, из которых складывается упомянутое высшее блаженство, а именно безмятежность духа и свобода от телесных страданий. Причем с этими бла&гами дело обстоит так, что там, где в силу отсутствия какого бы то ни было страдания они стали полными, они не могут больше возрастать. В самом деле, может ли расти полное? Если тело свободно от всяких стра&даний, что можно добавить к этому безболезненному состоянию? Если дух остается верным себе и спокой&ным, что можно добавить к этой безмятежности? По&добно тому как небо, очистившееся до полной ясности и подлинного блеска, не может стать еще более ясным, точно так же бывает совершенным состояние и испол&няется важнейшая воля всякого человека, который за&ботится о своем теле и о своем духе и извлекает из обоих собственное благо, если к тому же дух этого че&ловека свободен от гнетущих забот, а тело — от страда&ния. Если, сверх того, ему выпадают на долю еще какие-нибудь прелести жизни, то они не увеличивают высшее благо, а играют роль, если можно так выра&зиться, приправы и услады. Ведь достаточное условие указанного абсолютного блага человека — это покой тела и духа.