ЦЕПЬ РАЗВЕРНУТЫХ ИСТИН12
т В вопросе о начале человеческого общества нет абсолютной точности, как нет ее и в вопросе о начале существования человека.
Всякий предмет, физическйй или частный, представляет собою лишь относительно и в большей или меньшей степени то, что есть его универсальное целое, что есть Целое или конечное, которое одно является абсолютно точным со всех точек зрения, которое одно в качестве абсолютного среднего (ибо оно есть также и обе абсолютные крайности) является началом, основой, причиной, родом, средоточием и метафизическим совершенством физических существ, законченных вещей, является их утверждением, подобно тому как Все, Ничто или бесконечность является их отрицанием. Однако эти положения ввиду своей новизны требуют для своего уразумения, чтобы меня прочли.Совокупность существ, действительно обладающая иной природой, чем те же существа, взятые частично и раздельно, никогда не подвергалась рассмотрению ни сама по себе, ни по отношению к отдельным существам, а для того, чтобы вскрыть истину, только ее и следовало рассматривать. Эта совокупность, чисто идеальная или интеллектуальная по своей природе и бесспорно существующая, обладает двумя противоречащими друг другу аспектами, из которых один является отрицанием другого, — аспектом положительным, или первичного отношения, дающим существо единое, или Целое, и аспектом отрицательным, дающим существо единственное, или Все; аспект конечного, единого метафизического бытия и аспект бесконечного или отрицающего его Ничто — все это составляет эту сумму. Все есть все вследствие действительной неразрывности всякого предмета с прочими предметами, хотя всякий предмет как будто имеет отдельное существование.
Неразрывность эта, делающая один и тот же предмет изо всех предметов,Абсурдно было допустить, что человек вышел из рук бога взрослым, моральным и владеющим способностью речи: речь развивалась по мере того, как общество становилось тем, что оно собою представляет.
Общественное состояние, каково бы ни было его начало, необходимо являлось состоянием законов, или, что то же, состоянием морального добра и зла, справедливости и несправедливости, и оно ныне является таковым только потому, что было им с самого началап. Отсюда и возникли басни о Еве и Пандоре 14.
Физическому неравенству, присущему частям Целого, или мира, рассматриваемого по отношению к составляющим его частям, верховенству сильного над слабым, ловкого над менее ловким обязано наше общественное состояние моральным или социальным неравенством, его образующим, неравенством, доведенным до столь чрезвычайной степени, что оно в течение целых уже тысячелетий делает это общественное состояние наиболее отвратительным из всех возможных, несмотря на блага и преимущества, могущие в нем встречаться и которые по необходимости в нем и встречаются, ибо без этого оно не могло бы держаться. Первобытные скопища людей
один мир изо всех миров, или, что то же, приводящая к тому, что все предметы имеют в конце концов одно и то же существование, есть существование, одинаковое во Всем и через Все; она видна в человеке, который тогда уже не человек, а Бытие, — разум, интеллект, чистое постижение, врожденная идея, чувства согласованности и гармонии. Существование это, или интеллект, может быть раскрыто ири помощи ума, способности чисто физического порядка.
Из этого неумирающего Существования, а вместе с тем и из пружин нашего механизма, каковыми являются наши приобретенные идеи, наши мысли и чувствования, мы и создали душу, переживающую наше тело.
Примечание это представляет собой слабый и беглый набросок изначальной истины, истины метафизической, одним словом — Истины, о которой надлежало дать здесь представление.
Пусть сюда приложат дальнейшее — все вместе будет способствовать ее раскрытию.11 Строго определить это начало невозможно, если не восходить до истоков — до Целого, до метафизического начала. Все существа, заключающиеся в Целом и существующие изначально через него, как и оно существует через них, исходят одно из другого, входят одно в другое и непрестанно и взаимно в большей или меньшей мере составляют друг друга. Они лишь соотношения, лишь сравнение, так же как и их Целое, и могут давать лишь то, что они дают, то есть образы.
были бы во всех отношениях предпочтительны, если бы благодаря этому состоянию — я разумею, благодаря потребности размышлять о лучшем состоянии — человечество не обладало тем, что могло дать только существующее состояние, а именно надеждой, менее призрачной, чем думают, выйти из него, дабы перейти в общественное состояние разумное, которое я называю состоянием нравов (l'Etat de moeurs), или состоянием равенства, или состоянием подлинного естественного морального закона, которое, несомненно, предпочтительнее состояния дикости. Вид, образующий общество, или союз, тем самым становится сильнее по отношению к прочим видам; но общественность эта, вместо того чтобы способствовать общему благу, действует в совершенно обратном направлении, если она плохо устроена; она даже уменьшает мощь, которая могла бы быть обращена против всего, что может ему приносить вред извне.
Раз будет прочно установлено равенство моральное, физическое неравенство, которым сильный столь часто злоупотребляет в нашем состоянии законов во вред слабому, нисколько не помешает господству морального равенства. Дурные последствия физического неравенства не имеют никакого значения по сравнению с неравенством моральным, хотя задачей последнего является подавлять их по мере возможности, за исключением тех случаев, когда происходит война.
Имеются лишь два состояния для человека: состояние разобщенности без всякого иного единения, кроме единения инстинктивного, что до известной степени соответствует состоянию дикости, и состояние крайней разобщенности в единении, каковым является наше состояние законов.
Либо состояние единения без разобщенности, каковым будет состояние нравов, общественное состояние без законов. В этом-то состоянии, к которому нас может привести только Истина и от которого мы постоянно все более и более удалялись, никогда, впрочем, не бывши в нем, и должно жить человечество, если оно желает быть столь же счастливым, сколь было до настоящего времени злосчастным. Однако я говорю скорее для грядущего человечества, нежели для ныне существующего: выявленная истина не может возыметь действия настолько быстро, насколько то было бы желательно.Человек не знает состояния нравов; он знает лишь состояние законов, вышедшее из состояния дикости, и состояние дикости — только два состояния, которые он видит перед своими глазами. Домашние животные находятся под его владычеством так же, как он сам находится под властью сил, составляющих Все.
Общественное состояние, дойдя до известной степени развития и могущества после образования языка, но ранее даже написания законов, по необходимости потребовало законов, почитавшихся законами божескими, для поддержания законов человеческих, для того чтобы они совместно с этими законами, по необходимости им предшествовавшими, укрепили его основные пороки — я имею в виду человеческое невежество, моральное неравенство и собственность по отношению к разным благам, привлекающим наши вожделения.
Законы человеческие, хотя и существующие исключительно для поддержания указанных пороков, тем не менее были сами по себе недостаточны, чтобы сдерживать и ассоциировать множество людей, начинавших уже рассуждать. Надобно было во что бы то ни стало приписать моральному злу божественное происхождение. Ибо что произошло бы, если бы люди узнали, что зло это существует лишь благодаря состоянию человеческих законов, что это состояние и есть истинный первородный грех? Если бы они это узнали, они ни за что не согласились бы выносить подобное состояние законов: дойдя до известной точки, они перешли бы к состоянию нравов, ибо возвращение в дикое состояние, к естественному состоянию было бы для них невозможно.
И они поступили бы так, как поступим мы, как только истинная причина морального зла станет широко известна, и мы узнаем путем непреложных выводов, что власть не является правом божественного происхождения...Состоянию нравов легче было бы осуществиться без помощи истины и без истины изначальной до установления якобы божеских законов, чем ныне, когда человек, на беду свою, подвластен этим законам. В настоящее время эта истина необходима для их уничтожения, ибо трудно вообразить, до какой степени абсурда они нас довели, до какой степени они нас поработили, наделяя власть неимоверной силой. Бедствия физические они в невероятнейших размерах усугубили тем, что мы называем злом моральным. Какая разница между тем, чтобы жить и умереть в состоянии нравов и жить и умереть в состоянии законов!
Законы якобы божеские имели интеллектуальной причиной присущее нам внутреннее сознание о существовании положительном и отрицательном (и являющееся им самим), о едином и единственном, о совершенном, или конечном, и бесконечном, о бытии, предполагающем членение на части и представляющем собой время, о Бытии, не расчленяющемся на части и представляющем собою вечность, об интеллектуальном да и нет, о чувственном и о Ничто, отрицающем чувственное и отрицающем лишь его, о Целом, о Всем, то есть о бытии едином в двух противоположных аспектах. Осязательной причиной этих законов послужил человек при состоянии законов, обладающий добродетелями и пороками и создающий по своему смутному представлению о нем и по собственному своему образу и подобию существо разумное и нравственное, бога-созидателя, воздающего и отмщающего, бога, который еще раньше объявлен был законодателем. В самом деле, если откинуть из этого понятия то, что человек, ставший в обществе столь же рассудочным, сколь и разумным, вложил в бога своего как в физическом, так и в нравственном смысле, то не останется ничего, кроме совокупности существ, кроме Целого и Всего, кроме существования относительного, или через существа, и существования безотносительного, или в себе, которые я раскрываю.
И повторяю еще раз, ничего иного и не найдется. Мы одинаково говорим о боге, что он — наше Целое или что он — Все. Говорить так нас заставляет представление о бытии относительном и безотносительном, представление, являющееся, повторяю это еще раз, самым бытием.Состояние законов божеских и человеческих ' было необходимо для человека, живущего в обществе, раз истины не существовало. Для ее существования необходимо было это состояние, он один мог к ней привести. И законы эти до такой степени тесно сплелись между собой с тех пор, как человек вышел из первобытного состояния простоты нравов, из состояния стадности, что величайшей химерой было бы воображать, будто возможно уничтожить законы божеские, сохранив при этом законы человеческие, их породившие. Философы наши и вольнодумцы нападают на первые вместо того, чтобы нападать на последние. Это значит бороться со следствием, вместо того чтобы бороться с причиной.
Для человека невозможно было добраться до истины и до вытекающего из нее состояния нравов иначе как путем размышления, к которому неминуемо должны были привести его лжеучения и нестерпимые несовершенства состояния законов. Достигнуть в этом размышлении удачи было нелегко: все стремилось воздвигнуть препятствия на этом пути. Поэтому-то истина и не извлечена еще поныне из колодца...
До истины и до состояния нравов, исключающего всякие законы и всякие несовершенства, человек мог дойти лишь путем размышления, о котором я только что упомянул. Отсюда следует, что знанию по необходимости предшествовало невежество, что мы должны были начать с ложных нравов и с искусств, которые одни только эти нравы могли нам даровать (искусства эти нужны были для осуществления истины и состояния нравов), и что человеку необходимо было пройти сквозь строй насилия, в который его повергает рабство законов, чтобы иметь возможность из него выйти, чтобы обрести истину первичную и вытекающую из нее истину моральную. Лишь обе эти истины в состоянии коренным образом преодолеть человеческое невежество и злобность, уничтожить все науки и искусства, выходящие за пределы подлинно полезного, отчетливо объяснить все явления, зависящие от сущности вещей, и все наши различные основные системы очистить и свести к Истинной системе...
Человек зол лишь вследствие состояния законов, постоянно ему противоречащего. В состоянии стадности зла в нем было мало. В состоянии же нравов для него было бы нравственно невозможным быть злым, то есть в состоянии подлинного естественного морального закона, где не оставалось бы никаких предпосылок для того, чтобы быть злым, где не существовало бы ни соперничества, ни зависти, ни ревности, ни одной из искусственных страстей, делающих из нас вид животных, наиболее неразумных и удаленных от счастья, к которому он тянется в силу естественного закона.
Благодаря этим-то страстям и всему искусственному, вложенному человеком в свои вожделения, и развился его обширный ум, а также все поразительное или, вернее, чрезмерное в произведениях его рук й его головы. Моральная сторона его столь неразумна, что, даже будучи чисто физического порядка, она как бы составляет нечто особое, как бы обладает иной природой, чем мир физический. Отсюда и представление наше, будто она действительно обладает природой, отличной от физической.
Наше общественное состояние, будучи основапным на абсурде якобы божеских законов, естественно требовало для того, чтобы из состояния законов стать состоянием нравов, восхождения к первичной истине, единственной, которая в состоянии дотла разрушить абсурд якобы божеских законов и сделать нас столь же основательно знающими, сколь мы были доселе знающими поверхностно.
Моральная истина или состояние нравов, которое я изображу в мельчайших подробностях, всегда встречали бы в этих законах препятствие, если бы они не опирались на истину первичную, которой она в свою очередь служит опорой0. И каким препятствием служат для них эти законы, каким дальнейшим препятствием является представление о боге, укоренившееся до той степени, какую мы наблюдаем ныне, о боге, требующем, чтобы человек подчинялся закону и покорялся властям!
Лишь соединение первичной истины и истины моральной может дать первичную очевидность, имеющую величайшее значение для человека. Возможность для них оказывать свое действие возникает из их двоякой очевидности, противостоять которой было бы бесполезно, как только она открыто проявится и будет вслух обсуждаема образованными людьми, способными ее постичь. Люди эти, подобно пастухам овечьего стада, по необходимости увлекли бы за собой толпу, которая, конечно, не стала
0 Пусть наши философы-разрушители, у которых совершенно отсутствуют обе эти истины, убедятся отсюда, насколько нападки их на бога и на религии были слабы, неуместны и бесполезны и насколько они не были в состоянии выполнить свою задачу, когда они допускали дальнейшее существование состояния человеческих законов, то есть причины, следствием которой являются существо универсальное и моральное, равно как и религии. Им постоянно ставили в упрек то, что они разрушают, не созидая, и они никогда не могли возразить ничего дельного на этот упрек, раз обе истины, ведущие к цели, не достигнутой еще никем, отсутствовали у них совершенно. Без них могли быть лишь полупрозрения, без них все усилия должны были оказываться тщетными.., бы и противиться, ибо ей пришлось бы в значительно меньшей мере, чем им, менять свои нравы, ибо нравы ее проще и значительно менее склонны порождать тоску, скуку и тяжкие духовные страдания. Видимость не на стороне толпы. Но, увы, какой дорогой ценой расплачиваемся мы за такую видимость! р
Класс людей, способных постичь истину и помочь ей проявить свое действие, людей, занимающих искусственные положения, порожденные состоянием законов, в области церковной, или финансовой, или литературы,— класс этот, говорю я, вообще несомненно меньше всех остальных пользуется животной стороной своего естества, хотя на вид это, может быть, и не так. Поэтому неправильно было бы ожидать от этого класса людей препятствий к тому, чтобы истина проявила свое действие. Они могли бы чинить их лишь вопреки очевидности, а это невозможно, принимая во внимание, как много у них причин этого не делать. Впрочем, нельзя быть более разъединенными, более разрозненными по своим интересам, более различными по своим настроениям, по уму, по индивидуальным особенностям, чем люди этого класса. Если бы некоторые из них из упрямства, ради своего положения или из каких-либо иных побуждений пожелали противиться очевидности, которая по необходимости должна бы стать объединяющим средоточием, они сделались бы мишенью для насмешек со стороны остальных и волей-неволей принуждены были бы за ними следовать.
Люди соглашаются с геометрической очевидностью, из которой не следует ничего противодействующего нравственному злу, тем более должны были бы они согласиться с первичной очевидностью, истребляющей самый корень
р Простонародье почти не рассуждает. Оно постоянно поглощено заботами о нуждах первой необходимости, заботами о том, чтобы добыть себе пропитание. Однако как много в пользу простонародья заключается в том немногом, что я говорю о нем. Я сознаю, как много отъемлется от его счастья нашим тиранством по отношению к нему. Но независимо от этого, если бы мне предстояло еще раз родиться при состоянии законов, я предпочел бы родиться добрым крестьянином, добрым ремесленником, даже добрым поденщиком, лишь бы не вельможей, не князем мира сего, не великим королем и даже не великим гением. Многое говорит за эти убогие сословия, уничижаемые по сравнению с сословиями искусственными, которые одни лишь почитаются!
зла. Утверждать это — химера, скажут мне; поддерживать это — суетная гордыня и чрезвычайное дерзание. Но ведь большего нельзя было бы сказать, если бы очевидность эта, пока еще не проявившаяся, была сперва преподнесена человечеству тем, кто ее раскрыл, а затем отвержена человечеством, как ненужная для его счастья. Состояние законов в такой мере пропитано ложью, что чем сильнее видимость говорит в его пользу, тем более лжива сама эта видимость.