Статья II
Требуют, кроме того, бога бесконечного, вечного, безмерного, непроницаемого, невидимого, независимого, существующего в себе, без всякого состава, могущего существовать или, вернее, существовавшего (пользуясь принятыми выражениями) до сотворения, создавшего все из ничего, извлекшего существа из небытия; бога единственного в трех видах существования, включающего в себя все как метафизическое, так и физическое, Вселенную и ее части, взятые раздельно. Смею утверждать, что такимг бесспорно, является Все.
Утверждаю, что, какие бы усилия к тому ни прилагали, нигде нельзя найти истинное представление о боге (представлешіе, которое, по нашему признанию, есть в нас и которое является предметом суждения), кроме как в понятии, нам всем одинаково присущем о Целом и Всем. Непонятным нам бог был и должен был быть как зодчий и как царь царей, как существо физическое и моральное. Как бытие теологическое, его существование являлось предметом веры, но как бытие метафизическое, как бытие единое, как Целое, как просто бытие, бытие единственное, как Все оно не предмет веры.
Нельзя без ослепления требовать бога (пользуясь этим абсурдным и неточным термином ввиду связываемых с ним физических и моральных представлений) f и не принимать его таким, каким я его показываю. Знаю, что в глазах предрассудка я отнимаю у него все, когда отнимаю нашу мораль, приписываемую ему нами, так же как и наш разум, создавший о нем неосновательное представление.
Однако, повторяю еще раз, мы приписали ему нашу мораль для того только, чтобы сделать из нее основу нашей лживой морали. А здесь показано, что мы имеем в нем основу истинной морали, освобожденной от нашей морали и сведенной к тому, какова она в действительности.Великое преимущество для нас в познании этого начала — которое, не имея в себе ничего чувственного, может показаться само по себе маловажным для наших нравов g — состоит в том, что за него, как я уже указывал, со всей силой высказывается наш вторичный разум, наш здравый общественный смысл, ибо благодаря этому началу мы имеем доказательство того, что божественная основа, по необходимости подводимая под состояние законов человеческих, которые без нее не могли бы существовать, представляет собою абсурд.
Ввиду того что наше состояние божеских и человеческих законов разрушается этим доказательством h, для нас остается одно только состояние нравов, состояние морального равенства, за неимением которого существуют лишь всякие законы. А остается для нас только это состояние потому, что, живя ныне в организованном обществе, мы не можем уже вернуться в дикое состояние, а вне состояния дикости для человека существует только состояние законов или состояние нравов[47], во многом превосхо- дящее состояние дикости, которое в свою очередь превосходит состояние законов. Сопоставьте все соображения в моем труде, а пока не выносите никакого суждения против состояния нравов и возможности его осуществления, какими бы очевидными ни казались вам его недочеты и невозможность. Состояние это провидели всегда, но не видели его никогда. Оно слишком отлично от наших нравов, которые в сущности представляют собой не что иное, как закон, чтобы могло казаться, что относительно его оценки возможны долгие колебания.
Чтобы подорвать созданное нами представление о боге и привести нас к состоянию нравов, нам необходима была не одна метафизическая истина, которою мы обладаем в метафизическом принципе; нам нужна была также истина в себе, или вечная истина, которую мы имеем в одновременном отрицании и утверждении метафизической истины.
Ибо без истины в себе, без знания о существовании Всего, или, что то же, о существовании Ничто, о котором мы абсурдно утверждаем, будто не имеем о нем никакого представления, мы не имели бы никаких оснований сомневаться в истине метафизической, в существовании Целого. А понятие о боге, эта основа нашего лживого общественного состояния, которую так важно разрушить для счастья людского вообщек, было бы опровергнуто лишь наполовину.Я в течение долгого времени видел существование Целого, конечного, не видя существования Всего, бесконечного; однако ничего не могло быть проще того, чтобы рассмотреть существование, не различая его от его частей. Но именно оттого, что это было проще всего, эта точка зрения от меня и ускользала. Быть может, то же самое будет и с излагаемой мною истиной. Крайняя ее простота окажется, пожалуй, завесой, скрывающей ее от многих образованных люДвй, которые одни способны ее усвоить, в особенности от тех, кто, занявшись поисками истины, составил себе по поводу или в опровержение ее существования какие-либо системы[48].
Эта истина доходчива не столько для притязательных умов, сколько для непритязательных здравых умов, но все же она столь очевидна, что она должна быть доходчива как для просвещенных умов, так и для тех, за которыми толпа следует, как стадо за пастырем.
Многие основывают свое свободомыслие на некоторых проблесках истины, что и побуждает их отметать всякое подобие благочестия и всякий страх перед загробной жизнью. Но часто бывает, что, когда пройдет пора страстей, подкрепляющих благоприятные для них доводы, им приходится с угрызением совести возвращаться к тому, от чего они отказались. Только продуманный образ мыслей может быть стойким и решительным45, только полный и цельный свет истины может дать образ мыслей, свободный от всякого подозрения в интеллектуальной распущенности.