Статья I
Возвращаясь к Целому (ибо Все, однажды познанное, не имеет более значения для раскрытия истины, так как к нему применимо лишь относительное существование), я должен сказать, что Целое есть существо первичных отношений, не представляющее собой нечто конечное, нечто от движения, нечто от материи; а Конечное, Движение, Материя, Целое, повторяю, есть одновременно первопричина и первое следствие, ибо оно существует в своих частях, а части его — в нем, ибо у него, равно как у его частей в совокупности, нет иного существованияа.
Всеа Части, взятые раздельно, существуют одни через другие, и кажущееся различие между частями одно только и составляет разницу между Целым и его частями, между метафизическим и физическим, разницу, которая, будучи решительно доведена до конца, является разницей между Целым и Всем, то есть сводится к одному и тому же. Однако, повторим тут еще раз, физическое, взятое в совокупности, есть частное, существующее через общее и равняющееся общему, а физическое, взятое раздельно, как я беру его, когда говорю о том или ином существе, о человеке например, есть лишь частное частного, равняющегося общему частного метафизического.
Физическое не может быть в совокупности, не будучи в раздельности, так как существование его чисто относительно. В силу этого все части, составляющие Целое, не могут быть одни без других, не могут казаться едиными без того, чтобы не казаться в нем более ели менее причина и более или менее следствие, если рассматривать его с какой-либо иной метафизической точки зрения, со стороны какой-либо^ иной крайности илділщотив^пі^ложности b; отсюда причины и след-
во множестве такими, какими мы их видим. В силу этого же все существует вместе и метафизически и физически, существуя отрицательно и составляя одно только существо — Все.
b Обе крайности, или безусловные противоположности, суть одно и то же (отсюда и выражение: разнствовать решительно во всем 38), а их единство и есть их среднее, которое есть их ни большее ни меньїїГее, их "более", нежели "менее, их ни более ни менее, одна крайность, как и другая крайность; и есть Целое, под одним названием, его выражающим, ибо единство большего или меньшего совершенства, или блага, гармонии, равенства, дает совершенство, благо, гармонию, равенство, атрибуты, являющиеся метафизическим средним, или Целым.
Отсюда моральные и физические средние первоначально и черпают преимущество свое над своими крайностями. Мы имеем достаточно естественных случаев наблюдать физические средние в наших моральных действиях, в том, каковые мы в общежитии, ведь одним из наших главнейших правил и является наблюдение над ними.Истинное моральное_среднее. есть единение, моральное равен- ство, источником которого служит единение, равенство^ метафизическое. Нашlt;Р)ке общественное состойние^есть состояние неравенства и разъединения, в котором мы, казалось бы, объединены физически лишь для того, чтобы морально быть еще более разъединенными, чтобы быть в еще худшем положении, чем мы были в состоянии физического неравенства и разъединения, в состоянии дикости. Приходится ли после этого удивляться, если мы вообще такие несчастные существа?
Если, например, для животных имеется несравненно больше физических благ, нежели зол, а такого рода положение отнюдь не одинаково верно по отношению к нам в области зла морального, в которой мы находимся и где нам ничего не приходится изо дня в день так страшиться, как своих ближних, — то объясняется это склонностью животных избегать зла, искать наибольшего возможного блага, то есть того, чтобы быть тем, что составляет их Целое.
Склонность эта при наших нравах настолько извращена, что нет на свете, можно утверждать, ни одного вида животных, не исключая и порабощенных нами, который меньше нашего извлекал бы пользы из своей животности. Укажу здесь, что «неравенство», «разъединение», «смерть», «зло», «беспорядок», «пустота», «покой» и пр. — слова, которые, не будучи отрицательными, выражают лишь меньшую степень равенства, единения, жизни, блага, порядка, полноты, движения, и что, таким образом, Целое, рассматриваемое как среднее, — а это есть простейший способ его рассмотрения — является равенством, добром, единением, жизнью-, порядком, полнотой, движением, или совершенством во всех метафизических отношениях.
Из того, что Ничто не заключается само по себе в Целом, в метафизическом среднем, где все, как и оно само, относительно;
ствия, как видимые нам, так и скрытые от наших взоров, как, например, существующие в пружинах, приводящих в движение механизмы нашего тела, и в особенности нашей головы, где объединены все пять чувств, пружины эти — свойственная нам способность чувствования (le sentiment), все наше я.
Я говорю «свойственная нам способность чувствования», ибо, как я уже сказал, все в Целом по-своему обладает способностью чувствования. Когда мы не признаем его за прочими существами, живыми или мертвыми, то это все равно как если бы те не признавали его за нами; они не мы и не могут выносить по этому поводу суждение о нас; почему же выносим мы суждение о них, не будучи ими? сиз того, что все в нем, как и оно само, является лишь большей или меньшей реальностью, следует, что все в нем существует лишь более или менее реально. Однако, так как реальность и видимость одно и то же, а видимость лишь меньшая реальность, то отсюда следует также, что в Целом есть лишь большая или меньшая видимость существования: в жизни — большая, в смерти — меньшая; что все в нем более или менее призрак и обман — в большей степени ночью, когда сон разрывает согласие между мозговыми волокнами, занимая одни из них, без того чтобы в равной мере занять и остальные, и в меньшей степени днем, когда согласие это держится крепче.
Люди не видят ничего более реального, более положительного, более абсолютного, чем жизнь их и смерть; впадая в противоречие, они даже полагают, что их смерть является отрицанием их жизни, а между тем в жизни и смерти, как и во всем прочем, есть лишь более или менее...
с Судить по этому поводу о других можно лишь на основании истины, гласящей, что нельзя ничего отрицать о чем бы то ни было, имеющемся в природе, что все в ней по-своему обладает способностью чувствования, жизнью, мыслью, разумом39, то есть движением. Ибо что означают в сущности все эти слова, если не действие или движение частей, нас составляющих? Действия эти могут сколько угодно разниться одно от другого, но никогда не разнятся полностью, никогда решительно во всем, а тем более отрицательно. Физические наши свойства гораздо менее разнятся от фактических свойств остальных животных, чем от свойств растений и минералов; это весьма просто объясняется, раз образ нашего существования также весьма значительно разнится от жизни растений и минералов.
Но откуда же берется наша способность раскрывать истину или существование, способность, которой лишены прочие существа? А это объясняется тем, что наше общественное состояние поставило нас в необходимость пользоваться языком и рассуждать друг с другом; рассуждавши же вкривь и вкось для поддержания порочности этого состояния, по необходимости порочного в силу своего дикого начала, и оказавшись все более и более обманутыми жертвами наших ложных рассуждений, мы постоянно стремились
Абсурдно, что мы воображаем, будто наши способности иной природы, нежели у других видов: все в Целом одинаковой природы. Отличаются друг от друга одни только явления — либо мало, либо много, либо чрезвычайно d.
Как же допустить, однако, чтобы первопричина была столь проста и чтобы она же и была первым следствием? Это весьма нелегко будет переварить при чрезвычайном нашем отдалении от простоты и сковывающих нас предрассудках.
Хотя творение -и определяют как существующее через творца, но определить творца как существующего через творения люди не расположены.богом заслуги и провинности; а во-вторых, потому, что мы не видим внутренних пружин нашего механизма 40, которые действуют одна на другую, толкают и заставляют нас желать и делать одно предпочтительно перед другим. Не следует терять из виду, что эти пружины, которые я здесь как будто различаю от нас самих (чтобы придерживаться нашего обычая различать нас самих от того, что нас составляет), в действительности от нас не отличаются. Различение это, естественно нами совершаемое, и неведомая нам причина, которая всегда делала для нас из нашей личности загадку, имеют место лишь благодаря различию, существующему между частями целого и их совокупностью. Наша личность — совокупность наших частей, и о ней мы говорим мы, различая ее от наших частей.
Целое — бытие, необходимое по отношению к тому, что более или менее в нем проявляется; оно существует в себе и должно существовать, лишь поскольку оно представляет собою точку зрения, неотделимую от остальных двух точек зрения на существование. «Свобода» — слово, которым мы выражаем то, что в нас самих нам кажется наименее необходимым, то, что мы почитаем более независимым от воздействия на нас внешних предметов. Однако независимо от этого всегда более или менее имеющего место воздействия есть еще и действие наших частей одна на другую, наших фибр на наши же фибры, и действие это, как бы ни казалось оно оторванным, как бы оно ни было скрыто от наших глаз, властно для нас не менее другого. В сущности хотя мы этого действия и не видим, но под влиянием его мы подобны любому телу, которое, будучи на наших глазах подталкиваемо другим телом, вынуждено следовать по тому направлению, по какому оно катится. Можно сказать, что мы сами себя принуждаем, но единственно лишь в том смысле, что нас принуждает наше мы, то, что нас составляет.
Целое не предвидит ничего в том смысле, в каком мы говорим о боге, слепленном по нашему образцу, что он провидит.
В нем, где все более или менее возможно, нет никакого события, которое до своего наступления не было бы случайным для всякого существа, хотя, когда оно наступает, оно наступает по необходимости. Пусть думают после того, будто дни наши сочтены; пусть думают — что больше всего опровергнуто на деле, — что мы ничем не можем их продлить или сократить; пусть верят в предопределение в том смысле, что имеется верховное разумное предопределяющее существо и что судьба есть не что иное, как цепь вещей. Провидение, которому мы подчиняемся лишь тогда, когда сами ничего поделать не можем, существует в качестве божественного атрибута не более, чем предвидение. О нем проповедуют людям,Однако в действительности дело именно так и обстоит: части существуют через Целое, а Целое существует через части. Раз признав эту истину, перестали бы превращать существо метафизическое в зодчего, как обычно абсурдно это делают и как невозможно не делать, если только связывать с именем творца иное представление, нежели о Целом, а с именем творения — иное представление, чем представление о частях. Но, могут нам возразить, не принимая во внимание сказанного выше и не видя, что всякая причина есть по необходимости и следствие[46], ведь творец существует не через творения, раз он существовал до них и их сотворил.
Предвижу, что для подкрепления такого абсурда станут приводить сравнения из чувственного мира и говорить, что ведь отец не существует же через своего сына: опять-таки нелепо приводить сравнения из области чувственного, когда дело идет о метафизическом.
Сравните дальнейшее развитие моей мысли в моем труде; там поясняется, что отец как отец, как причина своего сына существует да и может существовать только через своего сына, через свое следствие, и что если он Е существует как человек до своего сына, то с первопричиной дело обстоит не так: она не имеет и не может иметь иного существования, кроме проистекающего из нее следствия.
Мы потому только верим в бога-творца, существующего, как бог, до всякого творения, что нам присуще глубокое, но неясно раскрытое понятие о Всем и Целом, о Всем, постигаемом за пределами Целого.
Но Все отрицает существа, утверждаемые Целым, отрицает и само Целое. Поэтому надобно упустить из виду Все, когда речь идет о Целом, то есть о бытии, постигаемом нами как отвлечение не от существ, как мы постигаем Все, а от того или иного существа.Оперируя каждым из наших чувств для получения того, что оно в состоянии нам дать, оперируя физическим, чувственным, когда мы ему отдаемся, мы отвлекаемся от метафизического, от интеллектуального; а когда мы заставляем умолкнуть каждое из наших чувств в отдельности, чтобы получить то, что они нам дают в согласии и содружестве, когда мы оперируем метафизическим, предаемся ему, мы, наоборот, отвлекаемся от физического. Отсюда следует, что в области абстракции физическому не в чем упрекнуть метафизическое. Прибавим в защиту метафизического, что, оперируя им, мы имеем в виду физическое, ибо и оперируем-то мы им с исключительной целью просветиться, узнать, какую пользу можем мы извлечь из чувственного, найти что-либо получше постоянного препятствия, встречающегося нам в боге и в законах на пути к тому, чтобы разумно и безропотно ему, то есть чувственному, отдаться.
Для достижения моральной истины необходимы были истина первоначальная и истина вечная. Дойти до этой истины можно было, однако, лишь путем лжи, путем лживого общественного состояния, подобного нашему. Следовательно, этому состоянию надобно было изобрести и довести до крайности искусства и науки с тем, чтобы дать нам возможность при их помощи твердым шагом войти в истинное общественное состояние, в котором останется только освободить науки и искусства от накопившегося в них огромного излишка, но в которое мы без них никогда не могли бы вступить. Сравните дальнейшие рассуждения об этом в моем труде.
Предметом первичного отношения является, как я это показал, первоначальная истина, и отсюда вытекает и мораль. Но в зависимости от того, рассматривается ли этот предмет правильно, как в Истинной Системе, или ошибочно, как в теизме, или отбрасывается вовсе, как в атеизме, и мораль является истинной, или ложной, или произвольной. А между тем истинная мораль для человека в обществе — все. Поэтому для человека и существенно хорошо рассмотреть предмет первичного отношения, в особенности для человека, живущего в общественном состоянии, при котором предмет этот, дурно рассмотренный одними и откинутый другими, составляет все зло.
Если не для морали, которая одна может нам дать счастливое физическое существование, то к чему раскрывать истину? Раскрытие это могло быть лишь следствием нашей ложной морали, и целью его может быть лишь уничтожение ее причин.