[Сомнение V]
I. Ты правильно замечаешь, что то, что я говорю здесь о единстве ума с телом, похоже на то, что гово&рилось мной выше. Действительно, как на все преды&дущее ты не дал удовлетворительного ответа, но про&тивопоставил этому только либо то, что само было предметом спора, либо свой авторитет, так и на все то, что я возразил тебе сейчас, ты также не даешь удовлетворительного ответа, а противопоставляешь этому либо сам предмет спора, либо свой авторитет.
Ты говоришь, что я нигде ничего не возражаю против твоих доводов, но только излагаю сомнения, которые, по-видимому, вытекают у меня из твоих выводов. Но допустим, что я ничего не возражаю, а только выра&жаю сомнения, однако эти сомнения и есть возра&жения, а если они и не представляют собой возраже&ния или ты не называешь их возражениями, потому что они, быть может, не выражены в надлежащей схо- ластической форме, все же они таковы, что заслужи&вают ответа. Что же до того, что, по-твоему, мои возра&жения направлены не против твоих доводов, а против выводов, то знай, что нельзя сомневаться относительно вывода, без того чтобы причина (если не порок) сом&нения не заключалась в самом доводе, потому что если довод убедителен, то нельзя сомневаться и в вы&воде. Поэтому я никак не мог сомневаться или воз&ражать что-то относительно выводов, ие возражая тем самым и против твоих доводов; и пусть будет позволе&но читателям судить, действительно ли я ничего не возразил против того, что ты называешь доводами. Конечно, если было сделано какое-то возражение, то оно было сделано из-за недостаточно хорошо обосно&ванных выводов. Ты говоришь: Сомнения, однако, воз&никают потому, что вещи, которые по своей природе не воздействуют на воображение, ты тем не менее хо&чешь отдать на его суд. Но сомнения на деле возни&кают из того, что я пытаюсь взвесить цену твоих дово&дов и не соглашусь легко и наобум с любым, кто утверждает, что он приводит достаточные доводы. Ведь если, различая на свой лад воображение и понимание, ты считаешь, что тебе позволено строить на этом осно&вании все, что угодно, то мы не таковы, чтобы в то время, когда наш ум чувствует, что он натолкнулся на какое-то затруднение, считать, что здесь нечему со&зревать и нечего разжевывать, но, что бы перед нами ни было, это нужно немедленно проглотить. Так, ты говоришь, что природа ума познается ясно и отчетливо не с помощью воображения, а с помощью понимания. Впрочем, нас мало бы интересовало, познаем мы что-то с помощью понимания или воображения, лишь бы мы познавали ясно и отчетливо. Но так как мы по опыту знаем, что это различение нам ничем не помогает и что с помощью воспринимаемого на твой лад понима&ния можно только сделать вывод, что должно суще&ствовать еще что-то помимо того, что мы воображаем, но нельзя познать ясно и отчетливо, каково это что-то, как уже неоднократно повторялось, то мы не позво&ляем вводить нас в заблуждение и выдвигаем остав&шиеся у нас сомнения, какими бы они ни были, осо- бенно если кому-нибудь вздумается, чтобы мы выдви&нули их против него, как вздумалось это тебе, когда ты прибегнул для этого к помощи Мерсенна.II. Ты продолжаешь: Таким образом, здесь, где ты стремишься сравнить смешение ума с телом со смеше&нием между собой двух тел, достаточно будет, если я отвечу, что невозможно проводить сравнение между ве&щами, полностью отличными друг от друга. Как пра&вильно я заметил выше, что ты ничего иного не при&водишь в ответ и ничего не противопоставляешь, по&мимо того, что само стоит под вопросом и помимо твоего авторитета! Ведь вопрос стоит так: Полностью ли отличны друг от друга ум и тело или нет? Иначе говоря, ум тонкое тело, или же он совершенно бесте&лесен? Ты настаиваешь на том, что они полностью от&личны друг от друга, т. е. что ум совершенно бесте&лесен. Ход твоего рассуждения можно себе предста&вить в следующем виде:
То, что есть нечто мыслящее и непротяжен&ное, может быть теснейшим образом связано и как бы перемешано с телом, так что образует с ним нечто единое, причем это нечто чувствует голод, оюажду и боль, а чувство голода, жажды, боли есть не что иное, как некие смутные моду&сы мышления, возникающие из этой связи и как бы смешения ума с телом.
Но ум есть нечто мыслящее и непротяжен&ное.
Следовательно, ум может быть теснейшим об&разом связан и как бы перемешан с телом, так что образует с ним...
и т. д. 1 Так как ты решил, что непротяженная и протяжен&ная вещи, т. е. вещи полностью различные, могут быть теснейшим образом связаны и перемешаны меж&ду собой, и т. д., то я возразил (или, если хочешь, вы&разил сомнение), спросив: как же это может происхо&дить? При этом я потребовал, чтобы ты показал, каким образом вещь, размером своим не превышающая точ&ку, может быть связана, слита и как бы перемешана с частями, из которых, как известно, состоит протя&женная вещь, и каким образом, если ум есть нечтопепротяженное, т. е. не превышающее размером точку и лишенное частей, может осуществляться его смеше&ние или как бы смешение с телом; ведь известно, что тело обладает частями, которые могут смешиваться, ум же их не имеет, и невозможно ни сказать, ни по&нять, какую же свою часть он смешивает, или соеди&няет, с различными частями, раз у него нет даже того, что он мог бы присоединить даже к одной-едипствен- ной части? Ты должен был объяснить способ этого смешения или как бы смешения и распутать этот узел, по какое Яче ты привел объяснение и как его распутал? Разумеется, ты не сказал ничего ииого, кро&ме того, что я не должен проводить сравнения со сме&шением тел, ибо ум и тело полностью отличны друг от друга. Но разве вопрос заключался не в этом: ка&ким образом вещи, отличные от тел, могут смешивать&ся наподобие тел и с самими телами? И ты считаешь, что ты своим замечанием дал вполне удовлетвори&тельный ответ, так что уже не остается места сомне&нию? Но разве не следовало но крайней мере сказать, каким ты понимаешь это смешение или как бы сме&шение с точки зрения ума? Как можно мыслить ум присутствующим в теле, т. е. во множестве частей, — ибо никакое тело не существует и не мыслится без частей,— в то время как, будучи иепротяженным, он не может находиться даже в одной, даже в самой маленькой его части, иначе говоря, даже в мельчай&шей физической точке, которая протяженна? Самое большее он может находиться в математической точ&ке, которая непротяженна и не есть тело.
По поводу этого как бы смешения мне уже приходили на па&мять известные слова Цицерона: Я не могу понять, что значит «как бы тело» и «как бы кровь». Да и ты, Веллей 153, не понимаешь этого, только не хочешь со&знаться. И далее: Что о/се ты понимаешь под этим «как бы телом» и «как бы кровью»? Ведь я не просто заявляю, но и легко допускаю, что ты знаешь это луч&ше, чем я. Ведь однажды уже было сказано: «Почему это Веллей может понять, а Котта 154 не может?» Таким образом, я понимаю, что такое тело и что такое кровь, но что такое «как бы тело» и «как бы кровь» — этого я совершенно не понимаю. И ты не таишься от меня, как таит [свое учение] от непосвященных Пифагор, и не говоришь нарочито темно подобно Гераклиту; но что течет в наших о/силах, даже ты не понимаешь, и т. д. Эти слова, повторяю, мне прпходили и раньше па па&мять, однако я решил, что не следует их против тебя выдвигать; я был уверен, что ты либо каким-то обра&зом отдашь нам отчет в своих словах и разъяснишь их, либо откровенно признаешься, что ты этого не знаешь. Но ты не пожелал сделать ни того ни другого ни даже сказать, каким образом ум, если он бестеле&сен, если не имеет протяжения и ие способен к по&стоянному распаду, преобразованиям и изменениям, может соприкасаться с телом и чувствовать исходя&щую от него боль; и вообще как может телесное всту&пать в соприкосновение с бестелесным? А этого, ко- печпо же, нельзя было опускать, точно так же как не следовало вместо объяснения искать лазеек, куда бы ты потихоньку мог укрыться иод предлогом, что это относится не к даппому «Сомнению», но скорее к тому из предшествующих «Сомнений», где спрашива&лось, каким образом может телесный образ вос&приниматься бестелесным умом так, чтобы он мыслил тело?III. Ты, правда, добавляешь: Не следует вообра&жать, что у ума есть части в силу того, что он мыслит части тела. Но в чем именно состоит здесь твое воз- ражейие? Ты продолжаешь: Откуда ты взял, что все, что мыслит ум, должно содержаться в нем самом? Ведь если бы дело обстояло так, то, поскольку он мыслит величину Земли, она должна была бы в нем содер&жаться, и, таким образом, он был бы не только протя&женным, но даже большим, чем она, по своему протя&жению? Это, конечно, очень топкое замечание, ибо то, что содержит, должно быть больше содержимого.
Но во-первых, разрешает ли это затруднение? Ты ссы&лаешься на то, что обычно называют «несоответствую&щим». Но допустим, что я ие знаю, как отклонить твое возражение, поскольку ты спрашиваешь, откуда я взял то, что я утверждаю; разве мое незнание спасет тебя и сделает так, что тебя уже не будет сковывать никакое сомнение? Далее, я ведь не утверждал, что в строгом смысле слова следует воображать, будто у ума есть части, раз он мыслит части тела. Однако пусть будет так (на самом деле, поскольку предполагается, что ум мыслит тело при помощи образа, или идеи, те&ла, я спросил, как может такой образ, который пред&ставляет части и потому не может быть их лишен, быть воспринят субъектом, совершенно лишенным ча&стей). Ты спрашиваешь далее, откуда я взял, что все, что мыслит ум, должно содержаться в нем самом? Ве&ликолепный вопрос! Словно ты непременно должен был найти в моих словах повод для того, чтобы изо&бразить дело так, будто бы я считаю, что целая гора, поскольку она мыслится умом, действительно, т. е. как таковая, находится в интеллекте, в мозгу или внутри головы, так что череп содержит ее в себе и должен быть в силу этого больше самой горы. Но раз&ве не именно в этом состоял вопрос: каким образом познаваемые вещи могут содержаться в познающей, так как обычно допускают, что нет ничего в интеллек&те, чего не было бы первоначально в чувстве? И так как вещь обычно выражается через идею, т. е. образ, представляющий то, что мы мыслим, то разве вопрос не сводился к тому, каким образом такая идея, или образ, репрезентативно содержащий объект понимания, может находиться в мыслящем уме? Так что же ты спрашиваешь, откуда я взял, что все, что мыслит ум, должно содержаться в нем самом? Я взял это оттуда, откуда и все остальное, и ты сам, поскольку ты допу&скаешь, что мы мыслим с помощью идей, или образов, благодаря которым вещи репрезентативно, или объек&тивно, находятся в интеллекте, и, таким образом, в уме. Поэтому, когда ты говоришь, что если бы дело обстояло так, то, несомненно, поскольку ум мыслит величину Земли, она должна была бы содержаться в нем, я отвечу тебе то же самое, что должен был отве&тить и допустить ты сам, т. е. что ум содержит в себе величину Земли объективно, т. е. через идею, или об&раз. Когда же ты продолжаешь, что таким образом он был бы не только протяженным, но даже и большим, чем она, по своей протяженности, то либо я скажу, что ты делаешь неправильный вывод, так как от иде&ального, или, как говорят, интенционального, способа существования в себе ты аргументируешь здесь к ре&альному способу существования в себе, т. е. к спо&собу существования вещей в себе, вне познающего ума; либо по крайней мере я соглашусь с тем, что в том смысле, в каком, по твоим словам, ум содержит не только идею всей Земли, но и идею целого Мира, его способность познания не ограничивается идеей вели&чины Земли, но распространяется, кроме того, на идею величины Мира, и в этом смысле ум не только есть нечто протяженное, но по своей протяженности даже больше Земли, так как он содержит не только идею Земли, но также и идею самого Мира, величина кото&рого больше. И хотя, ответив таким образом, я, как полагаю, смогу тебя удовлетворить, однако это не зна&чит, что у тебя будут основания считать, что ты удов&летворил меня: то, что идея, или образ,— это тончай&шая вещь, еще не значит, что следует допустить, буд&то она непротяженна и совершенно лишена частей. И опять остается та же самая трудность: каким обра&зом идея представляет части, если сама она их ли&шена?IV. Прежде всего, я хочу сказать, что, как извест&но, зрительный образ обладает частями. Ведь суще&ствует сетчатка, своего рода вогнутое зеркало, распо&ложенное в глубине глаза, в которой, например, изо&бражение башни запечатлевается так, что с его по&мощью наша зрительная способность воспринимает башню. Мало того, этот образ запечатлевается не в одной точке сетчатки, но на каком-то большем ее уча&стке; и это известно по опыту, который учит нас, что лучи света, от которых не отличается образ вещи, схо&дятся не в самой сетчатке, но чуть-чуть за ее преде&лами, в стекловидной массе, так что после преломле&ния в результате прохождения через хрусталик не&сколько расходящиеся лучи падают на различные части сетчатки отдельно друг от друга. И сами% линзы — в зависимости от того, выпуклые они или вогнутые — либо рассеивают лучи, либо объединяют их, чем до&статочно убедительно доказывается неизбежность та- кого рода расхождения; это прекрасно можно понять из сравнения с телескопом: проходящие через него лучи изображения, чтобы создать образ, должны вос&приниматься не в самой точке пересечения, но за ней. Следовательно, изображение занимает определенный участок сетчатки, которого достигают лучи, исходящие от объекта, т. е. в данном случае от башни. При этом так как максимальный предел видимости объекта зре&ния составляет приблизительно полусферу, которая своим изображением заполняет полость сетчатки, ограниченную площадью открытого зрачка, то башня покажется нам такого размера, какую часть этой как бы полусферы она будет занимать и, следовательно, какой участок в полости сетчатки она заполнит своим образом. Поэтому, если глаз будет отодвигаться таким образом, что башня будет занимать все меньший п меньший участок этой полусферы и наконец превра&тится на ней лишь в точку, тем самым от образа ее в полости сетчатки останется только точка и изображе&ние ее как бы не будет иметь частей и протяженности, а затем и вообще исчезнет, причем башня станет со&вершенно невидимой. Далее, если мы теперь перей&дем к мозгу, в котором, как ты считаешь, находится образ, воздействующий на воображение, то образ этот, если он представляет собой точку, никак ие может быть или называться изображением башни, ибо для того, чтобы он был изображением, необходимо, чтобы он обладал частями, которые представляли бы части башни. Допустим, что этот образ сколько угодно мень&ше того, который запечатлевается в сетчатке глаза, так как действительно части зрительного нерва, с ко&торым соединена сетчатка и который ведет в мозг, очень топки; однако, как бы мал этот образ ни был, он неизбежно всегда должен обладать частями и ка&кой-то протяженностью. Наконец, переходя к самому уму, мы можем сказать, что хотя он, отчужденный от тела, и может мыслить башню и так узнавать, каков ее образ, пусть даже сколь угодно малый и слабый, однако, если этому образу надлежит отразить части и протяженность, он должен сам обладать частями и протяженностью и быть по крайней мере больше ма- тематической точки. И нет никакой необходимости — принадлежит ли этот образ воображению или интел&лекту,— чтобы он обладал таким же числом частей, каким обладает сама вещь; ибо ведь зрительный об&раз не обладает таким числом частей, не говоря о вну&тренних, но даже и о поверхностных, поскольку из- за неровности поверхности лишь небольшое число ее частей воздействуют на зрачок и на основание сет&чатки и запечатлевают на ней свое изображение. В результате все тела, как более близкие, так и наи&более удаленные, вплоть до самых далеких звезд, ко&торые мы видим под одним и тем же углом, т. е. вос&принимаем их в одном и том же участке уже упомя&нутой полусферы, представляются нам одинаковой величины; ведь от более удаленных, хотя и очень больших, [тел] воздействует па глаз и запечатлевает там свое изображение такое же число частей, как и от более близких, пусть и очень маленьких. Впрочем, я говорю обо всем этом в связи с идеей величины Земли. Ведь подобно тому как полость, или площадь, сетчатки является своего рода физическим центром, в котором сходятся, преломляясь все лучи Солнца, Луны и прочих тел, воздействующих на всю глазную полусферу, и, однако, это не означает, что сетчатка обладает в силу этого такой же величиной, какой об&ладают Солнце, Лупа и прочие тела сами в себе, точ&но так же, я думаю, ничто не мешает тому, чтобы ум обладал протяженностью, которая хотя и мыслится значительно меньшей, чем полость сетчатки или объем зрительного нерва, однако же представляет собой свое&го рода центр, в котором сходятся преломленные лучи от всех вещей, возникающих перед нашим умом, в том числе лучи от упомянутой выше массы Земли. Однако это не означает, что ум в силу этого имеет такой же размер, как все его объекты, вместе взятые, и в частности Земля. Ведь стороны каждого угла охва&тывают только участок круга или соответственно сфе&ры, провести ли их дальше или ближе, и потому очень большая вещь может быть представлена очень ма&леньким изображением. Впрочем, это невозможно разъяснить вкратце, и, как бы то ни было, остается неразрешенной трудность: как может образ представ&лять части, если он сам их лишен?
[Еще о некоторых пунктах последнего «Размышления»]
Бессмертный боже, сколь удобный повод даешь ты мне для этого заключения! Ты насмешливо заяв&ляешь, что я ни в чем здесь тебе не противоречу. А разве сам я не засвидетельствовал, что хочу обойти здесь спорные вопросы? Не потому, конечно, что мне не встретилось здесь многое заслуживающее возраже&ния и не потому, что мне, в частности, не казалось необходимым отметить здесь то твое рассуждение, ко&торое тебя более всего вдохновляло. Вот оно:
Я только тогда могу быть уверенным в том, что я бодрствую, а не сплю, когда после всех предварительных рассуждений познаю, что бог существует и что он не обманщик.
Но только теперь, после всех предваритель&ных рассуждений, я познаю, что бог существует и что он не обманщик.
Следовательно, только теперь я уверен, что я бодрствую, а не сплю.
Однако я решил, что не стоит более спорить, от&части потому, что я уже от этого устал, отчасти же потому, что именно в этом месте мне встретились не&которые вещи, заслуживающие одобрения. Поэтому, ни в чем больше тебе не противореча, я только выра&зил одобрение тому, что ты сказал; ты же, не обра&щая на это никакого внимания и ни во что не ставя мое одобрение, пытаешься изобразить дело так, будто бы я хотел тебе возразить, но не смог. Ты говоришь: Здесь ты ни в чем мне не противоречишь, а тем не менее очень многословен. Ведь хотя ты обычно четко различаешь части моих «Сомнений», на этот раз ты то место, которое надо было выделить из них, слил с остальными, хотя его" нужно было отделить; ты сде&лал это, очевидно, для того, чтобы иметь возможность утверждать, что здесь я ни в чем не сомневаюсь, или, как ты говоришь, ни в чем тебе не противоречу, хотя я и весьма удивлен тем, что, решив рассматривать это место наряду с остальными, ты не заметил, насколько короче оно предыдущих. Однако зачем же ты гово&ришь по поводу этого места то, чего не говорил об остальных, а именно что я здесь достаточно многосло&вен? Не для того ли, чтобы иметь случай добавить: Я сказал это для того, чтобы читатель понял, что оби&лие твоих слов не следует принимать за обилие дово&дов. Хотя я и не принадлежу к тем, кто думает, что читатель должен очень высоко ценить обилие и вес&кость его аргументов, однако я вижу, что ты гово&ришь это именно по поводу того места, где у меня нет ни обилия слов, ни желания выдвинуть какой-то до&вод; я хотел здесь просто заметить, что ты простран&но и изящно излагаешь предмет, и т. д.; и если у меня не было для этого достаточных оснований, то по край&ней мере побуждение мое не заслуживает порицания. Или, может быть, ты сделал это потому, что решил, что читатель, перелистав все остальное, остановится лишь на последних страницах и но ним будет судить обо всех моих «Сомнениях»? А быть может, потому, что остальное я не встретил таким панегириком, и ты не вынес, что похвалили только эту часть, подумав при этом, что читатель заподозрит, что все остальное не заслуживает одобрения? Или, когда я сказал, что ты действуешь весьма благочестиво, ты подумал, что читатель станет сомневаться, не делаешь ли ты свои выводы скорее на основе принципов веры, чем на ос&нове естественных принципов? Наконец, может быть, ты это сделал потому, что, когда я заметил, что ты поступил наилучшим образом, указывая, что человече&ская жизнь подвержена заблуждениям и что следует признать слабость нашей природы, ты испугался, как бы читатель не подумал, что это сказано всерьез и о тебе самом: видно, ты сам не очень доверяешь своим доказательствам.
Как бы то ни было, я никогда не стану завидовать твоему самомнению и не откажусь из-за этого от своего собственного стиля письма, сколько бы ты ни упрекал меня в многословии. Ты можешь по поводу того, что я написал теперь, называть меня болтливым, обвинять меня в том, что во всем этом нет и крупицы остроумия; меня это не раздражает, и я не раскаи&ваюсь в том, что я делаю, как потому, что я ни в чем себе не изменил, так и потому, что ты в этом будешь не единственным судьей.