(В) Солдаты, вынужденные воевать, Получали почести, если оставались в живых...
Честь в точном и подлинном значении этого слова, как мы его понимаем и здесь употребляем, есть не что иное, как хорошее мнение о пас других людей, которое считается более или менее значительным в зависимости от того, больше или меньше шумихи и суматохи производится при его выражении; а когда мы говорим, что монарх является источником чести, это означает, что он обладает властью при помощи звании или церемоний или обоих вместе отличать того, кого он хочет, и это отличие имеет такую же ценность, как и его ходовая монета, и обеспечивает его владельцу хорошее мнение каждого, заслуживает он того или нет.
Противоположностью чести является бесчестье, или позор, который заключается в плохом мнении и презрении других; и так же, как первое считается вознаграждением за хорошие поступки, второе считается наказанием за плохие; и в зависимости от того, насколько открыто и грубо проявляется это презрение других, в такой же степени лицо, ему подверженное, териит унижение.
Этот позор называют также стыдом по тому последствию, которое он вызывает; ибо, хотя добро и зло чести и бесчестья мнимы, в стыде заключена определенная реальность, поскольку он обозначает аффект, у которого имеются соответствующие симптомы; он берет верх над нашим разумом, и, чтобы его подчинить, требуется столько же труда и самоотречения, сколько и для всех остальных аффектов; а поскольку самые важные поступки в жизни часто совершаются в зависимости от того влияния, которое этот аффект оказывает на нас, то полное понимание его должно помочь выявлению тех понятий о чести и бесчестье, которые существуют в мире. Поэтому я опишу его подробно.Прежде всего дадим определение этому аффекту — стыду; я полагаю, что стыдом можно назвать печальное размышление о нашей собственной недостойности, вытекающее из опасения, что другие либо заслуженно презирают нас, либо могли бы презирать, если бы все знали. Единственное весомое возражение, которое может быть выдвинуто против этого определения, состоит в том, что невинные девственницы часто испытывают стыд и краснеют, когда они не виновны ни в каком преступлении, и не могут дать никакого разумного объяснения этой слабости и что люди часто испытывают стыд за других, с которыми их не связывает дружба или родство, и, следовательно, можно привести тысячи примеров проявления стыда, к которым неприменимо данное определение. В ответ па это я прежде всего прошу принять во внимание, что скромность женщин является результатом обычая и воспитания, благодаря чему всякое обнажение тела, не продиктованное модой, и все грязные выражения представляются им ужасными и отвратительными, и, несмотря на это, в воображении самой добродетельной молодой женщины, какая только живет на земле, часто будут вопреки ей самой возникать мысли и путаные представления, в которых она ни за что на свете никому не признается. Затем я утверждаю, что, когда в присутствии неопытной девственницы произносят непристойные слова, она боится, что кто-либо может подумать, что она знает, что означают эти слова, и что, следовательно, она понимает и это, и то, и другое, и разные вещи, а она желала бы, чтобы считали, что она их просто не знает. Размышление об этом и о том, что о ней подумают плохо, вызывает в ней тот аффект, который мы называем стыдом; и если что-либо, пусть ни в коей мере даже отдаленно не связанное с непристойностью, наведет ее на тот образ мыслей, о котором я говорил и который она считает преступным, то эффект будет тот же самый, особенно в присутствии мужчин, пока у нее есть скромность.
Чтобы испытать справедливость этого положения, пусть в комнате, соседней с той, в которой находится та же самая добродетельная молодая женщина (причем она должна быть уверена, что о ее присутствии там никто не знает), говорят так непристойно, как заблагорассудится; и она будет слушать это, если не вслушиваться, вовсе не краснея, потому что в этом случае она считает, что это все ее не касается; и если все же разговор заставит ее щеки покраснеть, то, что бы пи воображала ее невинность, можно определенно сказать, что краску вызвал аффект и в половину менее уннзительпый, чом стыд.
Но если в том же самом месте она слышит что-то сказанное о самой себе, что должно ее опозорить, или называют что-то такое, в чем она тайно виповна, тогда десять против одного, что она будет испытывать стыд и покраснеет, хотя ее никто не видит, потому что у лее есть основание бояться, что о ней думают или могли бы думать презрительно, если бы все было известно.Мы часто испытываем стыд и краснеем за других (что составляет вторую часть возражения) только потому, что иногда принимаем слишком близко к сердцу дела других; так люди вскрикивают, когда видят других в опасности. Когда мы размышляем слишком серьезно о том влиянии, которое оказал бы на нас такой заслу- живающнй порицания поступок, если бы мы его совершили, то жизненные соки и, следовательно, кровь незаметно возбуждаются, так же как если бы этот поступок был действительно совершен нами, и, таким образом, должны появиться те же самые симптомы.
Стыд, который как будто бы безо всякой причины испытывают темные, невежественные и невоспитанные люди в присутствии тех, кто их превосходит в соответствующих качествах, всегда сопровождается сознанием своих слабостей и недостатков и вытекает из него; и самый скромный человек, каким бы добродетельным, знающим и воспитанным он ни был, также испытывал стыд из-за какой-нибудь вины или неуверенности. Тех, кто по простоте или из-за недостатка воспитания чрезмерно подвержен этому аффекту и постоянно находится в его власти, мы называем застенчивыми; а тех, кто из неуважения к другим и ложного мнения о своих собственных способностях научился не поддаваться ему тогда, когда следовало бы, называют наглыми или бесстыдными. Из каких странных противоречий соткан человек! Противоположностью стыда является гордость (см. Комментарии, М), однако никто не может испытать первого [чувства], если никогда не испытывал второго, ибо наша столь необыкновенная озабоченность тем, что другие подумают о нас, может вытекать только из того огромного самолюбия, которое мы питаем по отношению к самим себе, и не из чего больше.
Что эти два аффекта, в которых содержится в зародыше большинство добродетелей, являются реальными, а не воображаемыми качествами нашей натуры, доказывается их очевидными и разными последствиями, которые независимо от нашего разума сказываются на нас, как только мы подвергаемся тому или иному аффекту.
Когда человека одолевает стыд, он наблюдает, что падает духом; сердце кажется холодным и сжатым, и кровь бежит от него на периферию тела; лицо горит, шея и часть груди тоже пылают; он тяжел, как свинец; голова опущена вниз, а глаза сквозь туман смущения смотрят только в землю; никакие обиды не могут его тронуть; он устал от самого своего существования и страстно желает сделаться невидимым.
Но когда, удовлетворив свое тщеславие, он торжествует в гордости, то обнаруживает прямо противоположные симптомы: дух его играет и гонит кровь по артериям; теплота, большая, чем обычно, укрепляет и расширяет сердце; конечности спокойны; он ощущает легкость во всем теле и воображает, что мог бы ступать но воздуху; он высоко держит голову, а глаза его смотрят вокруг весело; он радуется своему существованию, склонен к гневу и был бы рад, если бы весь мир мог заметить его.Трудно поверить, насколько необходим стыд для того, чтобы сделать нас общительными; стыд составляет слабость нашей натуры; все люди, когда он их поражает, подчиняются ему с сожалением и предотвратили бы его, если б могли; и все же именно от него зависит счастье общения, и ни одно общество не могло бы быть цивилизованным, если бы большая часть людей не была ему подвержена. Поскольку чувство стыда причиняет беспокойство и все создания постоянно прилагают усилия для защиты от него, то возможно, что человек, стремящийся избежать отого беспокойства, в значительной мере поборол бы свой стыд к тому времени, когда повзрослел; но это наносило бы ущерб обществу, и поэтому начиная с раннего детства и в течение всего периода воспитания и обучения мы стремимся усилить, а не уменьшить или совсем уничтожить это чувство стыда; и единственным лекарством, предписанным в этом случае, является строгое соблюдение определенных правил для того, чтобы избегать тех вещей, которые могли бы вызвать в человеке это беспокойное чувство стыда. Но политик скорее лишит его жизни, чем избавит или совсем вылечит его от этого чувства.
Правила, о которых я говорю, состоят в умелом управлении самими собой, подавлении наших [эгоистических] желаний и сокрытии подлинных устремлений наших сердец в присутствии других люден. Те, кто не обучен этим правилам задолго до того, как достигает зрелого возраста, впоследствии редко добиваются в них какого-либо успеха. В том, чтобы приобрести и довести до совершенства те хорошие манеры, о которых я упоминал, самую большую помощь оказывают гордость и здравый смысл.
То страстное желание, с которым мы стремимся получить уважение других, и тот восторг, который мы испытываем при мысли о том, что нравимся другим или, возможно, нами восхищаются, являются ценностями, с лихвой оплачивающими подавление самых сильных аффектов, и, следовательно, держат нас на почтительном расстоянии от всех таких слов или поступков, которые могут навлечь на нас позор. Аффектами, которые мы должны главным образом скрывать, поскольку они приносят ущерб счастью и процветанию общества, являются вожделение, тщеславие и эгоизм; поэтому слово «скромность» имеет три различных принятых значения, которые меняются в зависимости от того аффекта, который оно скрывает.Что касается первого значения, то я имею в виду ту разновидность скромности, которая вообще претендует на целомудрие в отношении своего предмета; она заключается в искреннем и мучительном стремлении с применением всех наших способностей задушить и спрятать от других людей ту склонность, которой нас снабдила природа для продолжения человеческого рода. Уроки такой скромности, так же как и грамматики, преподаются нам задолго до того, как у нас появляется случай их применить или понять их пользу; по этой причине дети часто испытывают стыд и краснеют из скромности раньше, чем то природное влечение, о котором я упомянул, производит на них какое-либо впечатление. Девочка, получившая воспитание в скромности, может, хотя ей еще не минет и двух лет, начать замечать, как тщательно женщины, с которыми она общается, укрывают свое тело в присутствии мужчин; и поскольку та же самая предосторожность усваивается ею как благодаря наставлепиям, так и благодаря примеру, то весьма вероятно, что в шесть лет она будет стыдиться показывать ножку, даже не зная, почему такой поступок достоин осуждепия или каков его смысл.
Чтобы быть скромпыми, мы должны прежде всего избегать всякого обнажения тела, ис разрешаемого модой. Женщину не следует осуждать за то, что она ходит с облаженной шеей, если обычай той страны разрешает это; а когда мода предписывает, чтобы платье имело очень глубокий вырез, то цветущая дева может, не опасаясь обоснованной критики, показать всему миру,