Итак, прежде всего я чувствовал, что у меня есть голова, руки, ноги и прочие члены, из коих состоит то тело, кото&рое я воспринимал как свою часть или, быть может, даже как всего себя в целом; я также чувствовал, что тело это об&ретается среди многих других тел, воздействующих на него различными благоприятными и неблагоприятными спосо&бами, и расценивал все благоприятные воздействия, исходя из некоего чувства удовольствия, а неблагоприятные — в связи с вызываемым ими чувством огорчения.
Но помимо удовольствия и огорчения я отмечал у себя также голод, жажду и другие подобные вожделения; равным образом я отмечал некие телесные склонности к радости, печали, гневу и другим сходным аффектам; вовне, однако, помимо телесной протяженности, фигур и движений я чувствовал также твердость, теплоту и другие ощутимые качества; кроме того, я ощущал свет, цвета, запахи, вкусовые каче&ства, звуки, в многообразии которых я различал небо, зем&лю, моря и прочие тела. При этом я не без основания пола&гал, исходя из идей всех качеств, которые являлись моей мысли и которые я только и ощущал прямо и непосред&ственно, что я ощущаю некие вещи, совершенно отличные от моего мышления, — а именно тела, от которых исходят указанные идеи; ведь я испытывал, как эти идеи приходили ко мне без всякого на то согласия с моей стороны, так что я не мог ни воспринять чувствами какой-либо объект, хоть и желал этого, в случае если таковой не воздействовал на соответствующий орган чувств, ни избежать этого ощу&щения, когда объект присутствовал. И поскольку идеи, воспринимаемые чувством, были гораздо более живыми и выразительными, да и к тому же в своем роде более отчет&ливыми, нежели некоторые из тех, что я сам, при всех своих познаниях и опыте, мог измыслить путем рассужде&ния или же отыскать в своей памяти как отпечатки, ста&новилось вполне очевидным, что эти идеи не могли исхо- дить от меня самого; таким образом, оставалась лишь одна возможность — а именно что они исходили от каких-то других вещей. И поскольку я получил понятие об упомяну&тых вещах исключительно на основе самих этих идей, я мо&гу считать лишь, что указанные вещи подобны этим идеям. Но раз я отдавал себе отчет в том, что чувствами своими я пользовался раньше, нежели разумом, и видел, что идеи, измышленные мной самим, не столь ясны и выразительны, как те, что я воспринимал чувствами, а также что они со&стоят из частей этих последних, я легко убедился в том, что в моем разуме не содержится ничего, что раньше не содержалось бы в моих чувствах.
И потому я не без осно&вания сделал вывод: это тело, которое я по некоему особому праву именовал своим, имеет более тесную связь со мною, чем какие-либо другие тела; в самом деле, я ни в коем слу&чае не мог быть от него отделен, как от остальных тел; все свои вожделения и аффекты я испытывал в нем и ради него; наконец, именно в его частях я ощущал боль и ще&котку сладострастия, а вовсе не в других телах, располо&женных вне его. А вот почему из этого неведомого чувства боли возникает некая душевная печаль, а из сладостраст&ного ощущения — радость, почему легкие покалывания в желудке, именуемые мною голодом, побуждают меня к принятию пищи, а жжение языка — к питью и т. д.— для объяснения этих вещей у меня нет иного довода, помимо того, что именно так я обучен природой: ведь не существует ровным счетом никакой связи, по крайней мере, как я ее понимаю, между упомянутыми покалываниями и воле&изъявлением к принятию пищи или между ощущением вещи, приносящей страдание, и печальной мыслью, вызы&ваемой этим чувством. По-видимому, и всему остальному, что я постигал относительно чувственных объектов, меня научила природа: ведь я уверился в том, что все это так, раньше, нежели отыскал какие-то аргументы, подтвер&ждающие мои выводы.
Однако после этого многократный опыт мало-помалу поколебал всякое доверие, которое я питал к чувствам: башни, казавшиеся мне издалека круглыми, вблизи часто оказывались квадратными, и огромные статуи, установлен&ные на их вершинах, человеку, наблюдавшему их с земли, казались ничтожными по размеру; я отмечал, что суждения моих внешних чувств во всех многочисленных случаях подобного рода ошибочны. Но это относится не только к внешним чувствам, но и к внутренним: ведь что может быть острее чувства боли? Однако я когда-то слышал от тех, у кого были ампутированы голень или предплечье, что им порой кажется, будто они до сих пор ощущают иногда боль в тех частях тела, которых у них уже нет; таким образом, и я не могу быть уверен в том, что испытываю боль в ка&ком-либо моем члене, хотя я эту боль и ощущаю.
Ко всему этому я недавно прибавил еще две, наиболее общие, при&чины сомнения: первая состоит в том, что я никогда не считал, будто во время бодрствования я ощущаю то, чего не ощущаю иногда потом, когда сплю; а так как то, что я, как мне кажется, ощущаю во сне, не представляется мне исходящим от вещей, находящихся вне меня, то я и не понимал, почему мне следует больше этому верить, когда речь идет о том, что ощущается мной, как мне это кажется, во время бодрствования. Вторая причина была такая: по&скольку до сих пор я не ведал истинного виновника моего появления на свет или, по крайней мере, воображал, что его не ведаю, я не усматривал никакого препятствия для того, чтобы заблуждающимся меня сотворила сама при&рода — заблуждающимся даже в том, что казалось мне наи&более истинным. Что же до аргументов, с помощью которых я прежде убеждался в истинности чувственных вещей, то на них мне нетрудно ответить. Ведь поскольку, казалось, сама природа толкает меня на многое, противоречащее разуму, я полагал, что уроки природы не заслуживают большого доверия. И хотя чувственные восприятия не за&висели от моей воли, я все же не считал возможным на этом основании заключать, будто восприятия эти исходят от ве&щей, от меня отличных, ибо во мне самом может содер&жаться некая способность — пусть мне пока и неведо&мая,— являющаяся виновницей указанных восприятий.
Теперь, после того как я лучше узнал самого себя и ви&новника моего появления на свет, я не думаю, будто можно легкомысленно признать истинным все, что мне явно вну&шают чувства; однако и не все также следует подвергать сомнению.
Прежде всего, поскольку я знаю, что все, мыслимое мной ясно и отчетливо, может быть создано Богом таким, как я это мыслю, мне достаточно иметь возможность ясно и отчетливо помыслить одну вещь без другой, чтобы убе&диться в их отличии друг от друга: ведь, по крайней мере, они могли быть разделены меж собой Богом; при этом не имеет значения, с помощью какой способности мы можем установить их различие.
Таким образом, из одного того, что я уверен в своем существовании и в то же время не за&мечаю ничего иного, относящегося к моей природе, или сущ- пости, помимо того, что я — вещь мыслящая, я справед&ливо заключаю, что сущность моя состоит лишь в том, что и — мыслящая вещь. И хотя, быть может (а как я скажу позднее, наверняка), я обладаю телом, теснейшим образом со мной сопряженным, все же, поскольку, с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой — отчетли&вая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него.
Кроме того, я нахожу в себе способность мыслить с по&мощью неких особых модусов — например, с помощью способности воображения и чувственного восприятия: я вполне могу мыслить ясно и отчетливо без них, но не мо&гу, наоборот, помыслить их без себя — мыслящей субстан&ции, коей они присущи: ведь они в своем формальном по&нятии содержат некоторый интеллект, из чего я заключаю, что они отличаются от меня как модусы — от вещи. Я ус&матриваю и некоторые другие способности, такие, как спо&собность к перемещению, способность принимать различ&ные позы и т. п., но эти способности так же, как вышеупо&мянутые, невозможно помыслить без субстанции, коей они были бы присущи, и, таким образом, они не могут без нее существовать: ведь ясно, что, если они существуют, они должны быть связаны с телесной, или протяженной, суб&станцией, по не с мыслящей и постигающей, потому что в их понятии ясно и отчетливо содержится некая протя&женность, но никак не интеллект. У меня имеется также некая пассивная способность чувственного восприятия, или, иначе говоря, восприятия и познания идей чувствен&ных вещей, но я никак не мог бы ею воспользоваться, если бы наряду с нею не существовала — у меня ли или у кого- то другого — некая активная способность образовывать и производить такие идеи. Однако эта активная способ&ность никак не может быть присуща мне самому, ибо она не предполагает никакого умопостижения и идеи эти про&изводятся ею без моего участия и даже часто вопреки моей воле. Остается, следовательно, считать, что либо она со&держится в какой-то иной, отличной от меня субстанции, в которой, таким образом, должна присутствовать — фор&мально или по преимуществу — вся та реальность, коя объективно присутствует в идеях, создаваемых благодаря указанной способности (как я уже упомянул выше), либо сама эта субстанция — тело, или телесная природа, в кото&рой формально содержится все то, что в идеях присутствует объективно; итак, несомненно, либо есть Бог, либо некое творение, которое является более благородным, нежели тело, и в котором все это содержится. Однако, поскольку Бог не обманщик, совершенно ясно, что не он непосред&ственно посылает мне эти идеи и что он не пользуется даже посредничеством какой-либо твари, в коей бы лишь по пре&имуществу, но не формально содержалась объективная реальность этих идей. Но ввиду того что он не даровал мне никакой способности, которая позволила бы все это рас&познать, а, напротив, наделил меня большой склонностью верить, что идеи эти проистекают от телесных вещей, я не вижу, каким образом можно было бы представить себе, что он не обманщик, в том случае, если бы указанные идеи проистекали не от телесных вещей, а из какого-либо дру&гого источника. Итак, телесные вещи существуют. Правда, быть может, они существуют не вполне такими, какими воспринимают их мои чувства, поскольку такое чувствен&ное восприятие у многих людей весьма туманно и смутно; однако в них, по крайней мере, содержится все то, что я по&стигаю ясно и отчетливо, или, иначе говоря, все, взятое в общем и целом, что постигается в предмете чистой мате&матики.
Что же до остальных вещей, либо представляющих со&бой всего только частности — например, если речь идет об определенной величине солнца или такой-то его форме,— либо мыслимых недостаточно ясно, как мыслятся свет, звук, боль и т. д., то, хотя эти вещи весьма сомнительны и недостоверны, уже одно то, что Бог не обманщик и по&тому немыслимо присутствие в моих представлениях ка&кой-либо лжи — разве лишь в том случае, если у меня есть также какая-то способность, дарованная мне Богом для ее искоренения, — уже одно это дает мне надежду на истин&ное восприятие всех подобных объектов. Разумеется, нет сомнения в том, что все, чему меня научила природа, со&держит в себе нечто истинное: ведь именно с помощью при&роды, взятой в ее целом, я познаю сейчас не что иное, как самого Бога 16 или же установленную им связь тварных вещей; я познаю с помощью своей природы не что иное, как сложное сочетание всех свойств, дарованных мне Богом.
Из всего, чему учит меня природа, нет ничего более явного, нежели наличие у меня тела, которому приходится худо, когда я испытываю боль, которое нуждается в пище и питье, когда я страдаю от голода и жажды, и т. д.; а по&тому я не могу сомневаться в том, что в моем теле заложено нечто истинное.
Природа учит меня также, что я не только присутствую в своем теле, как моряк присутствует на корабле, но этими чувствами — боли, голода, жажды и т. п.— я теснейшим образом сопряжен с моим телом и как бы с ним смешан, образуя с ним, таким образом, некое единство. Ведь в про&тивном случае, когда тело мое страдало бы, я, представляю&щий собой не что иное, как мыслящую вещь, не ощущал бы от этого боль, но воспринимал бы такое повреждение чистым интеллектом, подобно тому как моряк видит по&ломки на судне; а когда тело нуждалось бы в пище или в питье, я ясно понимал бы это, а не испытывал бы лишь смутные ощущения голода и жажды. Ибо, конечно, ощу&щения жажды, голода, боли и т. п. суть не что иное, как некие смутные модусы мышления, происходящие как бы от смешения моего ума с телом.
Помимо того природа учит меня, что вокруг моего тела существуют различные иные тела, из коих к некоторым я должен испытывать тяготение, других же избегать. Разу&меется, из того, что я ощущаю в этих телах весьма различ&ные цвета, звуки, запахи, вкусовые качества, тепло, твер&дость и т. п., я правильно заключаю, что среди тел, от кото&рых исходят эти различные ощущения, встречается мно&жество разновидностей, соответствующих различиям моих ощущений, хоть им и не подобных; а из того, что некоторые из указанных восприятий мне приятны, другие же — нет, с полной достоверностью вытекает, что мое тело или, точ&нее, весь я в целом — поскольку я состою из тела и ума — могу быть подвержен различным благоприятным и небла&гоприятным воздействиям со стороны окружающих меня тел.
Но есть еще многое другое, казалось бы, преподанное мне природой, на самом же деле воспринятое мною не от нее, но лишь от некоей привычки к легковесному сужде&нию, и потому все это несет на себе явные следы неправдо&подобия. К примеру, таково мое суждение о любом про&странстве, в котором не встречается ничего, что воздейство&вало бы на мои чувства: подобное пространство я опреде&ляю, как пустоту; или же я считаю, что в теплом теле со&держится нечто совершенно подобное теплу, содержаще&муся в моем собственном теле; что белому или зеленому телу присущи белизна и зелень, кои воспринимаю я сам, горькому или сладкому телу — такие же вкусовые каче&ства, и т. д.; полагаю я также, что и звезды, и башни, и лю&бые другие отдаленные от меня тела имеют те самые раз&меры и форму, какие являются моим чувствам, и то же
самое относится ко всему прочему в этом роде. Но дабы не проявить в этом вопросе недостаточную проницательность, я должен более четко определить, что, собственно говоря, я разумею, когда говорю, что кое-чему научен самой при&родой. А именно, я беру здесь природу в более узком зна&чении — не во всей сложной совокупности свойств, да&рованных мне Богом; ведь в этой совокупности содер&жится много того, что имеет отношение лишь к уму, на&пример мое восприятие совершившегося факта как чего- то такого, что не могло не совершиться, а также все прочее, постигаемое с помощью естественного света,— но об этих вещах здесь нет речи; кроме того, сюда относится многое, связанное лишь с телом, например падение тел вниз под действием тяготения и прочее в том же роде, о чем я не го&ворю, ведя речь лишь о тех свойствах, кои Бог даровал мне как сочетанию ума и тела. Вот эта-то природа и учит меня избегать тех вещей, что причиняют мне чувство страдания, и добиваться того, что приносит мне наслаждение, ра&дость и т. п.; но я не вижу, чтобы она, кроме того, учила нас делать выводы относительно находящихся вне нас вещей на основе таких чувственных восприятий, без предвари&тельного исследования со стороны интеллекта, ибо знать истину об этих восприятиях — дело одного лишь ума, а вовсе не всего меня в целом. Так, хотя свет звезды воздей&ствует на мое зрение не сильнее огня небольшой свечи, это тем не менее не вызывает во мне никакой склонности верить, будто звезда не больше факела: я делал такое за&ключение сызмальства без всякого разумного на то осно&вания; и хотя, приближаясь к огню, я ощущаю жар, а под&ходя к нему слишком близко, чувствую боль, у меня тем не менее нет никаких оснований считать, будто в огне содер&жится что-либо подобное этому жару или этой боли, но я могу лишь предполагать наличие в нем чего-то вызываю&щего у нас ощущения жара и боли — что бы это на самом деле ни было. И даже если в пределах какого-либо про&странства нет ничего, что воздействовало бы на чувство, из этого не следует, что там нет никакого тела; я убеждаюсь, что в этих и во многих других вопросах я привык опрокидывать весь порядок природы, ибо до тех пор, пока они ясны и от&четливы, я пользуюсь чувственными восприятиями, дан&ными нам природой лишь для того, чтобы указывать на&шему уму, что именно удобно или неудобно для меня в це&лом (ведь ум — только часть этого целого),— пользуюсь ими, говорю я, как точными мерилами для незамедлитель&ного распознавания сущности находящихся вне нас тел,
хотя эти мерила очень туманны и смутны.
Но я еще раньше довольно ясно постиг, каким обра&зом, несмотря на всеблагость Бога, суждение мое может оказаться ложным. Однако здесь возникает новая труд&ность, касающаяся тех самых вещей, кои природа мне как бы являет желанными или вызывающими отвраще&ние, а также трудность, касающаяся внутренних, глу&бинных чувств, в отношении которых, мне кажется, на&блюдаются ошибки: к примеру, это бывает, когда кто-то, обманутый приятным вкусом какой-либо пищи, принима&ет внутрь незримый яд. Однако в этих случаях природа побуждает его стремиться к тому, что имеет приятный вкус, а вовсе не к яду — ведь он не ведает о яде; из чего можно заключить лишь, что природа эта не всеведуща, да оно и неудивительно, ибо, поскольку человек — вещь конечная, ему подобает обладать лишь конечными со&вершенствами.
Между тем мы нередко заблуждаемся в отношении того, на что наталкивает нас сама природа: к примеру, больные люди жаждут питья или пищи, которые впо&следствии обнаруживают себя как вредные. Здесь, быть может, скажут, что причина их заблуждения кроется в порочности их природы; однако это не устраняет труд&ности, ибо больной человек — такая же тварь Божья, как и здоровый, а потому лживая природа, полученная им будто бы от Бога,— не меньшее в этом случае проти&воречие. Но. подобно тому как часовой механизм, состо&ящий из колесиков и отвесов, подчиняется законам приро&ды ничуть не меньше, когда он плохо собран и неправиль&но указывает время, нежели когда он во всех своих частях отвечает замыслу мастера, точно так же, рассматривая тело человека в качестве некоего механизма, состоящего из костей, нервов, мышц, сосудов, крови и кожных пок&ровов, и так, как если бы ему вовсе не было присуще мышление, я вижу, что ему были бы свойственны те же движения, что производятся в нем сейчас без волеизъявле&ния, а следовательно, не исходят от разума, и с лег&костью признаю: для него было бы столь же естественно, если бы, например, он страдал от водянки, испытывать ту самую сухость в горле, которая, как правило, привносит в наш ум чувство жажды, сильно воздействующее на наши нервы и прочие части тела, так что больной этот прини&мает питье, от которого недуг его усугубляется, хотя, если бы в нем не гнездился этот недуг, та же самая су&хость гортани побудила бы его к приему питья, ему полезного. И хотя, оглядываясь на задуманное мастером будущее применение его часов, мы можем сказать, если они неверно показывают время, что они отклонились от своей природы, и точно так же, рассматривая меха&низм человеческого тела и сравнивая его работу с при&вычными для него движениями, я могу предположить, что он тоже отклоняется от своей природы, коль скоро гортань этого человека суха, а питье ему вредит, я все же хорошо понимаю, что это последнее мое представление о природе очень разнится от предыдущего: ведь оно есть не что иное, как простое наименование, зависящее от моей мысли, сравнивающей больного человека и плохо сконструированные часы с идеей здорового человека и хо&рошо сделанных часов, — т. е. нечто чисто внешнее по отношению к обозначаемым этим именем вещам; что же до прежнего моего понимания, то я разумел здесь нечто действительно присущее вещам и потому до некоторой сте&пени истинное.
Но разумеется, хотя в отношении тела, страдающего водянкой, будет только внешним наименованием, если о нем скажут, что природа его порочна,— на том основа&нии, что гортань его страдает от сухости, когда у него нет потребности пить,— принимая во внимание все целое, т. е. ум, сопряженный с телом, мы уже сочтем это не чистым наименованием, а самой настоящей ошибкой при&роды — ибо тело страдает от жажды, в то время как питье для него вредоносно. Итак, остается исследовать, почему божественная благость не препятствует тому, чтобы при&рода, рассматриваемая таким образом, обманывала нас, вопреки сказанному.
Итак, прежде всего я обращаю внимание на то, что существует великое различие между умом и телом, состо&ящее в том, что тело по природе своей всегда делимо, ум же совершенно неделим; ибо, когда я рассматриваю свой ум, или себя самого — постольку, поскольку я есмь вещь мыслящая,— я не могу различить в себе никаких частей, но усматриваю лишь абсолютно единую и целост&ную вещь; и хотя создается видимость, будто весь мой ум целиком связан со всем моим телом, если ампутировать мне ногу, руку или любую другую часть тела, уму моему, как я понимаю, не будет нанесено никакого ущерба; равным образом частями ума не могут быть названы ни способность желать, ни способность чувствовать, ни способность понимать и т. д., ибо один и тот же ум желает, чувствует и понимает. Напротив, ни одна телесная, или протяженная, вещь не может мыслиться мною без того, чтобы я не мог без труда расчленить ее мысленно на части, и в силу этого я постигаю ее как делимую; одного только этого было бы довольно, чтобы убедить меня в абсолютном отличии ума от тела, если бы даже других источников такого познания у меня пока не было.
Далее, я обращаю внимание на то, что ум не испыты&вает непосредственного воздействия от всех частей тела одновременно, но лишь от мозга, или, возможно, лишь от какой-то его незначительной части, а именно от той, которая считается вместилищем общего чувства; часть эта всегда, когда она настроена одинаковым образом, воздействует на ум одинаково, пусть даже все прочие части тела могут пребывать в это время в самом различном состоянии; это положение доказывает бесчисленные экспе&рименты, перечислять которые здесь нет никакой надобно&сти.
Кроме того, я замечаю, что природа тела не допускает, чтобы какая-либо его часть, несколько отдаленная от дру&гой ее части, не могла приводить в движение эту послед&нюю и чтобы ее не могла также приводить в движение лю&бая из расположенных между ними частей, пусть даже эта отдаленная часть совсем бездействует. К примеру, если у веревки ABCD дернуть ее конец D, другой ее конец — А придет в движение точно так же, как он пришел бы в движение после того, как веревку потянули бы в ее про&межуточных точках В или С, а конец D оставался бы не&подвижным. Подобным же образом, когда я ощущаю боль в стопе, физика учит меня, что ощущение это я испы&тываю под воздействием нервов, рассеянных по всей стопе и, подобно веревкам, тянущихся от нее к мозгу: когда они бывают задеты в стопе, они в свою очередь как бы затрагивают глубинные части мозга, которых они достига&ют, и таким образом возбуждают в этих частях движение, установленное природой для того, чтобы передать уму чувство боли, как бы находящееся в стопе. Но поскольку те нервы должны на своем пути от стопы до мозга пройти через голень, бедро, поясницу, спину и шею, может слу&читься, что хотя та их часть, которая расположена в сто&не, и не подвергается никакому воздействию, но ему подвергается лишь какая-то срединная часть, в мозгу об&разуется такое же точно движение, какое бывает от пов&реждения стопы, а это необходимо вызывает в уме ощуще&ние той же боли. Точно так же следует думать и о любом другом чувстве.
Наконец, я наблюдаю: поскольку каждое из движений, совершающихся в части мозга, непосредственно воздейст&вующей на ум, вызывает в нем лишь одно какое-то ощу&щение, здесь нельзя вообразить ничего лучшего, нежели что из всех возможных ощущений испытывают именно то, которое лучше всего и наиболее часто сохраняет чело&века здоровым. Опыт же наш свидетельствует, что все наши чувства от природы обладают именно этим свойст&вом, а посему в них нельзя обнаружить ничего такого, что не свидетельствовало бы о могуществе и благости Бога. Так, например, когда особенно сильно и необычно задеваются нервы, находящиеся в стопе, это их повреж&дение, передаваясь по спинномозговому каналу в глубин&ные части мозга, создает там сигнал к некоему ощущению, а именно к чувству боли, как бы присутствующему в стопе, и тем самым мозг побуждается к устранению — насколько это в его силах — того, что причиняет вред стопе. Правда, природа человека могла быть так устроена Богом, чтобы то же самое движение мозга сообщало нашему уму нечто совсем иное: к примеру, оно сообщало бы ему ощущение себя самого, поскольку оно происходит в мозгу либо в стопе или в других, промежуточных частях; наконец, это движение могло бы являть ему что-либо иное; однако ничто иное не способствовало бы сохранности тела. Точно так же, когда мы нуждаемся в питье, от этого появляется некоторая сухость в гортани, воздействующая на наши нервы, а через их посредство — на глубинные части мозга; такое воздей&ствие сообщает мозгу ощущение жажды, ибо во всем этом для нас нет ничего полезнее, нежели знать, что для сохра&нения нашего здоровья мы нуждаемся в питье; то же самое относится и ко всем прочим ощущениям.
Из сказанного совершенно ясно, что, невзирая на безмерную благость Бога, природа человека, являющегося сочетанием ума и тела, не может иногда не обманывать. Ибо если некая причина оказывает аналогичное воздейст&вие не на стопу, а на любую другую из частей тела, через которые нервы протягиваются от стопы к мозгу, или даже на самый мозг, и возбуждает то же движение, какое возникает в поврежденной стопе, боль ощущается как бы в стопе, и наше чувство естественно обманывается; ведь поскольку одно и то же движение в мозгу может вносить в наш ум лишь одно и то же, всегда одинаковое, ощущение и чаще всего такое ощущение возникает от причины, повреждающей именно стопу, а не от другой причины, наличествующей где-то в ином месте, разумно считать, что указанная причина возбуждает в нашем уме ощущение боли именно в стопе, а не в какой-либо другой части тела. И если когда-нибудь сухость гортани возни&кает не по той причине, что питье должно содействовать здоровью нашего тела, а по причине прямо противополож&ной — как это бывает во время водянки,— все же гораздо лучше обмануться в причине в этом последнем случае, нежели постоянно ошибаться тогда, когда тело наше на&ходится в добром здравии. То же самое относится и к дру&гим сходным случаям.